Текст книги "Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)"
Автор книги: Юлия Пушкарева
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Матушке... – с непонятным выражением повторил мастер Нитлот. – И всё же это поразительно. Я вообразить не могу...
– И не надо, – посоветовала Индрис. Судя по возмущённому мычанию, она зажала волшебнику рот рукой. – Лучше не воображать то, что нас не касается. И здесь не совсем подходящее место для таких бесед – тебе не кажется, Зануда? Надеюсь, мы скоро всё выясним.
– Если ей действительно грозит опасность, мы не должны игнорировать кровь, – волшебник понизил голос и заговорил так серьёзно, что Уне с новой силой захотелось убежать в свою тёплую спальню, не слышать... Но она не убежала. Можно просто представить, будто говорят не о ней. Как в детстве – если мама недовольна и за что-нибудь её отчитывает. Конечно же, любя. – Тем более, если это наместник Велдакир. Мы должны поторопить события. Мне жаль девушку, но выхода нет.
Уна только сейчас заметила, что дождь определённо затихает. Небо расчистилось. Из птичника доносились недовольная возня и кудахтанье: страдали куры, лишённые возможности прогуляться.
Жизнь продолжается – что бы там двое Отражений ни знали о её "крови".
– Всё-таки любишь ты строить горести из пустоты, Зануда. Это у тебя от него, знаешь ли. Или от кезоррианских менестрелей... Пойдём в замок, там всё и обсудим. Я рада тебя видеть, но тут воняет навозом, мокро и до отвратности холодно. К тому же Гэрхо пора будить.
***
Вечером Уна, не торопясь, перепроверила всё, что собрала накануне: два серебряных ножика (побольше – срезать ветки ежевики, поменьше – чтобы отделить от них листья и ягоды), замшевые перчатки (одна пара – про запас; если верить Индрис и здравому смыслу, в кустарниках того леска полно колючек), набор непромокаемых мешочков из кожи... Что ещё? Свиток с рецептом зелья и переписанное заклятие, само собой. Песочные часы. Дождь всё-таки кончился – значит, масляная лампа.
Пестик и маленькую чашку для измельчения листьев можно пока не брать. Не забыть сказать Савии, чтобы та приготовила чёрный плащ: тот, что промок с утра, не успел высохнуть. Покрепче зашнуровать сапожки: в окрестностях замка сейчас месиво вместо земли – спасибо внезапному ливню.
Методичные сборы успокаивали Уну, заставляя считать предстоящий поход (если, конечно, ночную прогулку к усыпальнице можно гордо именовать "походом" – а в этом она сомневалась) чем-то – странно сказать – нормальным. Легко представить, что это какое-нибудь хозяйственное поручение или домашнее задание от профессора Белми... Лучше последнее: в первом Уна всегда была не сильна. Лет до двенадцати мать ещё надеялась приобщить её к военному командованию кухней и кладовыми, к шитью и вышивке – ко всему, что ценится в ти'аргских леди, – но потом сдалась. Уну до сих пор бросало в жар стыда при воспоминании о том, как Бри учил её варить кашу – и о том, чем закончилось это рискованное предприятие. И в тот день, увы, её магия была ни в чём не виновата.
Магия. Конечно же, самое важное... Уна коснулась зеркала на поясе, проверяя, плотно ли оно сидит. "Учись воспринимать зеркало как часть тела, – говорила Индрис. – Или как старого друга, который вечно рядом. Забывай о нём, как забываешь о мизинце на ноге. Оно должно быть всегда с тобой".
Пока у неё не получается. Пока это просто волшебный кусок стекла – временами дрожащий, нагревающийся и похожий на лесного зверька. Что-то, с чем проще переживать "приступы" Дара – уж точно не собеседник и не палец на ноге... Уна прилежно кивала в ответ на эти уроки, но ни секунды не верила в то, что когда-нибудь сможет уподобиться Отражениям.
Они творят магию, как дышат. Ведь это, пожалуй, больше всего и отличает их от людей.
Или не это?.. Как мало – до сих пор, вопреки всему – она знает об Индрис и Гэрхо. Не говоря уже о мастере Нитлоте, похожем не то на больного костеломью писца, не то на обнищавшего фермера... Затягивая шнурки на сапожках, Уна в очередной раз пожалела о том, что лишена шансов поехать в Долину Отражений. Ей всё чаще казалось: именно там сейчас – её место; там, где зеркала и колдовство, где ей разъяснят наконец, что из сказок тёти Алисии о драконах и боуги было правдой.
Вдали от Кинбралана, его лестниц и терновых шипов.
Вдали от матери. От могил дедушки, отца и дяди Горо.
– Стемнело, Уна. Нам пора выходить.
Уна вздрогнула и очнулась, выбираясь из новой ямы раздумий. Наверное, так можно залезть совсем глубоко – и в итоге не вылезти...
Она сидела в своей комнате, на постели, забросив ногу на ногу, а рядом стояла раскрытая сумка с вещами. Индрис угнездилась на подоконнике, по-девичьи обняв колени; свет масляной лампы со стола мягко золотил её смуглую кожу. Уна с удивлением отметила, что несколько прядей надо лбом Индрис пожелтели – стали совершенно канареечного цвета, как яичный желток. Просто эксперимент – или радость из-за кое-чьего приезда?
– Ты останешься в платье? – Индрис выгнула бровь, критически оглядев Уну. – С подолом можно будет попрощаться. Я бы советовала штаны, – и колдунья с усмешкой похлопала по собственным брюкам; мужская рубаха и куртка, надо признать, тоже ей шли. Уне на миг представилось, как нелепо в этом наряде (а тем более – в балахоне Отражений) выглядела бы она сама.
Тётя Алисия часто повторяла, что внешность и титул в Обетованном ничего не решают. Может, она была права – только вот теперь это вовсе не утешает.
– У меня нет штанов, – терпеливо ответила Уна, пряча смущение.
– Не положено для леди? – понимающе вздохнула Индрис.
– Не положено.
– Что ж, тогда придётся ограничиться этим, – Индрис спрыгнула с подоконника и закрыла окно; Уна с облегчением почувствовала, как прервался, точно перебитый на полуслове, поток холодного воздуха. Ледяная летняя ночь – обычное дело в предгорьях. Матери будет не по себе: она ненавидит мёрзнуть. – Мои, боюсь, будут тебе великоваты... Ну, а в вещи Гэрхо ты и сама побрезгуешь лезть – и я тебя прекрасно пойму. Леди Мора согласилась и ждёт нас внизу. Луна растущая, – колдунья, запрокинув голову, жадно заглянула в ночное небо – хотя Уна знала, что из-за выступов на крыше башни из её окна мало что можно там рассмотреть. – Как нам и нужно... В фазе третьего дня. Близится полночь. Слышишь, ученица, как кричат совы? А как летучие мыши резвятся в вашей усыпальнице?
Уна поёжилась.
– Не так уж смешно.
– А я и не шучу.
Индрис подхватила свой узелок и с полупоклоном открыла перед Уной дверь.
– Прошу на выход, миледи.
Едва Уна сделала несколько шагов по коридору и ступила на витую лестницу, как в глаза ей ударил свет факела. За ним маячило бледное остроносое лицо. Уна была так напряжена и раздосадована мыслями о матери, ежевике и нетопырях в усыпальнице, что нелюбезно вскрикнула – а уже потом сообразила, кто перед ней.
– Господин Нитлот... Простите. Я не узнала Вас, – Уна прижала сумку к груди, как щит, а волшебник смущённо попятился и, кажется, чуть не полетел с полутёмных ступеней. – Не думала, что Вы зайдёте в мою башню. Просто мы уже уходим.
– Знаю, миледи. Это Вы извините меня, – бесцветные губы мастера Нитлота растянулись в улыбке. Он опять пожирал глазами Уну – будто увидел привидение; Индрис с явным намёком кашлянула, и эхо гулко отпрыгнуло от каменных стен. – Не хотел напугать. Не позволите ли к Вам присоединиться? Я варил са'атхэ что-то около семидесяти раз и мог бы подсказать, какие ветви лучше подходят... Советую нижние, а ещё – те, на которые больше попадает лунный свет.
– Са'атхэ?
– Зелье, укрепляющее воинские силы. У нас его ещё зовут "Глоток храбрости", – волшебник улыбнулся ещё шире – с нотками заискивания. – Надеюсь своей помощью исправить утреннюю грубость. Всё-таки я приехал, чтобы понаблюдать за Вашим обучением, а не чтобы... ставить Вас в неловкое положение. Простите ещё раз.
– Зануда, да ты говоришь как придворный. Ох уж мне этот Энтор, – пробормотала Индрис себе под нос. Мастер Нитлот не удостоил её ответом. Уна видела своё отражение у него в зрачках, под редкими ресницами.
"Глоток храбрости". Это зелье уже сейчас не помешало бы ей – как его ни назови.
– Разумеется, господин Нитлот. Пойдёмте с нами.
– Благодарю, миледи.
Маг прижался к стене, вежливо пропуская её вперёд.
– Готовить зелье Вы тоже мне поможете?
– Если Вы не будете возражать.
– Если я не буду возражать, – невозмутимо поправила Индрис. – Я всё ещё наставница леди Уны... Но это так, к слову.
Уна была уверена, что всё происходящее, включая "соперничество" за неё – только искусно подготовленный спектакль. Она шла, выпрямив спину, по знакомому пути: лестница, коридор, ещё одна лестница, переход в центральную башню... Факел мастера Нитлота чадил, тускло освещая гобелены, картины и гербы с пучком осиновых прутьев. Над проржавелыми доспехами её прапрадедушки – лорда Тилмуда, редкого среди Тоури силача – образовалась паутина, и жирный паук копошился в ней, нисколько не боясь шагов и света. Сколько мух за это лето окончили тут свои дни?
– Для меня помогать Вам – это честь. И всё же я знал человека, который был бы лучшим наставником для Вас в искусстве изготовления зелий и снадобий, нежели я, леди Уна.
Слишком неуклюже. Индрис могла бы помочь своему "другу" и придумать что-нибудь поизобретательнее.
Уна не обернулась и не замедлила шаг, крепче прижимая к груди сумку.
– Кого, мастер Нитлот?
– Вашего дядю.
Ну что ж – можно хотя бы не прикидываться дурочкой, делая вид, что она не понимает, о каком именно дяде речь.
– Вы знали лорда Альена?
– О да, довольно близко. И...
– Я не знала его, – перебила Уна, почти бегом пролетая очередной коридор. Страх гнал её, как лань на охоте; добраться бы уже до матери и до этих проклятых зарослей ежевики, не хочу обсуждать это, не хочу знать, не надо... Дар, наоборот, тянул совсем в другую сторону. От присутствия бледного волшебника зеркало нагревалось, сыто впитывая силу. Пожалуйста, только не сейчас. – И не могу судить о его талантах.
– Но, миледи, я хотел бы...
– Чуть позже, господин Нитлот, лучше завтра, прошу Вас, – протараторила Уна, мысленно считая шаги до обеденного зала, где ждала мать. Ещё примерно двадцать... пятнадцать... десять... а вот и двери, чудесно. – Я устала, и мне нужно сосредоточиться. С удовольствием выслушаю всё, что Вы собирались мне рассказать о лорде Альене, но завтра, завтра.
"С удовольствием"? Это вряд ли.
Тётя Алисия говорила о Ривэне, лорде Заэру – его ближайшем друге. О том, кто знает его судьбу. Он тоже в Дорелии. Знакомы ли они с этим бледным, так метко прозванным Индрис Занудой? И если да – стоит ли...
Мастер Нитлот издал невнятный звук за её спиной, однако было поздно. Уна перешагнула порог; мать поднялась со стула ей навстречу.
Леди Мора устроилась у камина и грела ноги, поставив их на обитую бархатом скамеечку. Как только она встала, скамеечку услужливо отодвинула Савия. Мать с прищуром поглядела сначала на Уну, потом – на обоих волшебников, но ни с кем не поздоровалась.
– Опаздывать – дурной тон, господа. Особенно ночью. Особенно в чужом доме, – она напоказ зевнула, прикрыв ладонью рот. – Ну что, мы идём наконец? За земляникой – или что там вам нужно?..
***
Ночь была тихой и влажной: отяжелевший за день воздух отдыхал от дождя. Над башнями Кинбралана и чёрной громадой Синего Зуба мерцали мелкие, до обидного далёкие звёзды. Они разбрелись по небу, будто непослушные козы или овцы, а пастух – рожок месяца, – казалось, отчаялся их поймать.
Пройдя по подъёмному мосту, Уна зачем-то оглянулась. Кинбралан коряво возвышался над зубцами стены, в темноте почти срастаясь со скалой позади себя. Уне впервые (не к месту) подумалось, что в его стремлении приникнуть к Синему Зубу есть что-то трогательное – как если бы чудовище, позабыв ненадолго о своей чудовищной сути, льнуло к хозяину. Дракон или, например, оборотень – к человеку.
Уна вздохнула и снова посмотрела вперёд. Тропинки сетью сбегали вниз по каменистым холмам, сливаясь в подъездную дорогу; сейчас она еле проглядывала из мрака и была совершенно пуста. Дальше по ней, на юго-востоке, чернел небольшой лес Тоури. Охотничьи угодья дяди Горо, теперь – ничьи. Оттуда, как и предсказывала Индрис, донеслось надсадное уханье совы; почему-то это заставило Уну улыбнуться. Часто ли совы тревожат по ночам крестьян Делга и Роуви? Их деревушки – с другой стороны от леса, в низине ещё восточнее; наверное, крики лесных птиц дотуда не долетают. Как, впрочем, и возня нетопырей в усыпальнице и заброшенных башнях.
Всё-таки есть свои – странные – преимущества в том, чтобы быть леди Кинбралана...
Крестьяне рано ложатся. Сейчас они, должно быть, уже спят в своих хижинах, закончив работу на полях – спят и видят мирные сны. Им не нужно собирать серебряным ножом листья ежевики, чтобы потом высушить их и растолочь серебряным же пестиком. Не нужно учиться варить зелья (похлёбки на семью ведь вполне достаточно), с ужасом ждать людей наместника Велдакира и отворачиваться от правды в молочном тумане зеркал... Точнее – собственного зеркала. Зеркала на поясе, дарованного магией и огнём.
Им нужно было в другую сторону – на запад. Уна свернула на нужную тропу и пошла первой, ни у кого не спрашивая разрешения. Индрис молча подала ей масляную лампу. Мастер Нитлот нёс факел; никто из них почему-то не стал прибегать к заклятию, чтобы сделать свет ярче. Наверное, из-за присутствия матери. Или просто – из-за ночного покоя и всеохватной тишины, которую боязно нарушить.
Довольно долго никто ни с кем не разговаривал. Индрис и мастер Нитлот чуть отстали, так что уже на полпути к усыпальнице вдруг оказалось, что Уна и леди Мора идут рядом. Через плечо Уна бросила на Индрис злобный взгляд, но та так увлечённо шепталась о чём-то с волшебником, что не соизволила хотя бы прикинуться виноватой.
– Мокрая трава, – процедила мать, приподнимая подол. – Платье испорчено.
Уна не знала, что ответить, и сочувственно вздохнула.
Они уже почти добрались: за очередным невысоким холмом показались светло-серые стены и сводчатая крыша усыпальницы Тоури. На дверях висел медный замок (ключ теперь хранится у матери), а у ступеней входа врастал в землю замшелый валун с высеченным фамильным гербом. Уне говорили, что когда-то валун был статуей богини Дарекры – очень древней, – но время так исказило её, что от черт старой ткачихи в итоге совершенно ничего не осталось. Бесформенный валун – и странный круг (из плоских, отшлифованных камней) на земле неподалёку от него. Уна думала, что раньше здесь располагался жертвенник Дарекры (по крайней мере, это было бы логично – в те века, когда в честь четвёрки богов ти'аргцы, подобно альсунгцам и кочевникам Шайальдэ, ещё не гнушались резать петухов и козлят), но вот тётя Алисия считала иначе. "Боуги собирались здесь в лунные ночи, чтобы плясать и пить дикий мёд!" – твердила она Уне в детстве, и её тёмно-голубые глаза восторженно сияли. Уна уже тогда сомневалась в существовании боуги – по крайней мере, в том, что они когда-то жили в этой части Обетованного, – но предпочитала не спорить.
Все сказки о боуги, оборотнях и кентаврах (и о драконах, конечно – в первую очередь) хлынули ей в память сейчас, когда она увидела, как к выступающему фундаменту усыпальницы сползаются разросшиеся кусты, а у самой тропы дремлет резной папоротник. В рощице за холмом были всего-навсего вездесущие осины и несколько чахлых вязов – ничего интересного; Уна давным-давно не забредала туда, даже во время своих одиноких прогулок. Вот только этой ночью казалось, что вокруг заурядного места клубится магия... У Уны сдавило виски, и она нервно стиснула зеркало свободной от лампы и сумки рукой. Может, всё дело по-прежнему в присутствии мастера Нитлота?
Нет. Хватит себя обманывать. Дело – в ней самой.
Всегда в ней самой.
Стараясь не смотреть на усыпальницу, Уна вступила в заросли осин и подняла повыше лампу. Круглые листья чуть колыхались, несмотря на безветрие – как всегда... Мать недовольно сопела, вслед за ней пробираясь по траве и перешагивая через корни.
Уна мрачно подумала, что Индрис сильно пожалеет, если в рощице на самом деле не окажется ежевики.
Свет месяца и звёзд сюда почти не проникал: так густо росли деревья. Уна побрела вдоль кустов, поднося лампу то к одному, то к другому в надежде высмотреть листья нужной формы и тёмно-фиолетовые пузырчатые ягоды. Цвета, как у любимого платья матери... Мастер Нитлот и Индрис совещались вполголоса где-то совсем далеко – наверное, только вошли в рощу. От напряжения между нею и матерью воздух почти трещал и искрился; Уна с тоской вздохнула и прикрыла зеркало плащом.
– Ты действительно нуждаешься в этом, Уна?
Она вздрогнула: не верилось, что мать заговорила первой. Очередной куст без единой ягоды; и где бахвальски обещанное Индрис «полным-полно»?
– В листьях ежевики? Это для зелья. Индрис хочет научить меня...
– Нет, в этом вообще. В уроках этих проходимцев. В магии.
В мягком голосе матери не слышалось ни страха, ни отвращения – зато улавливался упрёк. Уна осторожно покосилась на неё.
– Они не проходимцы. Они не требуют ни денег, ни чего-то ещё.
– Вопрос не в деньгах, и ты это знаешь, дорогая, – мать подошла ближе и коснулась её локтя; Уну обдало приторностью роз и ванили. Дорогая?.. – Я лишь хочу защитить тебя. Хочу, чтобы ты жила нормальной жизнью. Теперь, без отца и дяди... Я понимаю, как тебе нелегко, но, возможно, ты зря отдаляешься от меня? Девочка моя, я мечтала о любви и счастье для тебя. Не о зельях, птичьих костях и заклинаниях.
Что ж, видимо, придётся сейчас.
Индрис права: надо было уже давно.
– Но что, если всё это – часть меня? – Уна остановилась под осиной и опустила лампу – так, чтобы лицо осталось в тени. Сердце колотилось, совсем как в тот больной день, когда она получила зеркало. – Если я не могу без всего этого? Я родилась с этим, мама. Мне это нужно. Заклинания, и зелья, и птичьи кости... – Уна сглотнула – но горло было сухим, как гербарии, аккуратно составленные по заданию профессора Белми. – Прости, но это не изменить. Я ведьма.
– Какое ужасное слово, – сдавленно прошептала мать. Осиновый лист ласкал её круглую щёку, точно детская ладонь; наверняка он был мокрым, но она не замечала его. – Не зови себя так, прошу.
– Тогда ты не зови себя леди Тоури. А Индрис с мастером Нитлотом пусть не зовут себя Отражениями. А тётя Алисия – матерью двух детей, – Уна на миг прикрыла глаза. Она уже и не помнила, когда в последний раз позволяла себе говорить с матерью таким тоном. Вполне возможно – никогда: смелости хватало обычно лишь на мысленные жаркие речи или на безмолвный протест. Дядя Горо вёл себя иначе, и доставалось ему значительно больше. – Мы – те, кто мы есть, мама. Ни больше, ни меньше.
Голоса Отражений отдалились ещё сильнее, в глубь рощи. За стволами осин рыжел дрожащий огонёк – факел мастера Нитлота.
Мать закрыла руками лицо. У Уны упало сердце: о, пожалуйста, только не слёзы... Этого она не выдержит. Всё будет потеряно. Все серьёзные разговоры полетят в бездну.
– Я боялась этого... О, я так этого боялась. Ещё до того, как ты родилась.
– Боялась чего? Что мне передастся магия Тоури?
Мать кивнула было, но потом затрясла головой – и тут же неуместно хрюкнула от смеха. В её красивом лице проступило что-то безумное. Уна прижалась боком к кустам.
– Ах, всё же это было так глупо... С моей стороны... Ужасно глупо. Но уже поздно. Ты права: ничего не исправить. Дарет и Горо мертвы, Риарт Каннерти – тоже, а тебя должны учить эти твари... Выхода нет.
– Моя магия как раз и сможет защитить нас. Если есть кто-то, кто желает нам зла, у него будут причины остерегаться, – Уна слышала, как жалко и неуверенно звучит её голос, особенно в безмолвной темноте, под шорох осин. Хорошо бы мать не слышала того же... Сова ухнула где-то рядом – перелетела из охотничьего леса за ними следом? Уна дёрнулась от неожиданности и подумала, что для полной картины не хватает только воя волков. – Ты ведь не веришь, что это были просто разбойники? Там, на тракте?
– А есть разница? – мать дёрнула плечом и выпрямилась, постепенно успокаиваясь. Уна смотрела, как она проводит кончиком языка по пухлым губам – точно Мирми, отведавшая сливок, – и понимала, что момент безнадёжно упущен. – Разбойники или наёмные убийцы... Они в прошлом. А нам нужно жить дальше, Уна. Мы обязаны жить дальше.
– Ты не обращаешься ни к наместнику Велдакиру, ни к королю. Я думала...
– Зачем лезть в улей – чтобы пчёлы разлетелись и ужалили? Нет, Уна, – мать грустно улыбнулась. – Нам никто не поможет. Если и выяснится, кто подослал этих негодяев, это не вернёт твоих отца и дядюшку... Они гниют вон там, – она кивнула в сторону усыпальницы. – И так теперь будет вечно. У Горо было полно врагов в Ти'арге. Больше, чем ты думаешь. Да и юный Риарт мог связаться с дурными людьми... – она вздохнула. – Как бы там ни было, я не желаю и не стану впутывать в это тебя. Никакая грязь не должна тебя касаться.
Уна хотела перехватить поудобнее тяжёлую лампу, но случайно прижала палец к раскалённому стеклу и зашипела от боли.
– То есть ты смирилась? Ты согласна оставить всё, как есть, и не добиваться правды?
– Правды иногда лучше не добиваться, – веско сказала мать.
В груди у Уны что-то горело – с неприятным и жирным чадом, как факел мастера Нитлота. Она поняла, что не скоро сумеет озаботиться поисками ежевики.
– Так чего же тогда ты хочешь от меня?
– От тебя, дорогая? Ах, сущих пустяков. Выйди замуж за достойного лорда и будь счастлива – только и всего. Как только закончится траур, мы подыщем...
– Как только закончится траур? – Уна бросила сумку на землю, стараясь унять дрожь в пальцах. Дар огненной рекой давил изнутри ей на вены, шептал ужасные слова на чужих языках – слова о ненависти и мести. Мать попятилась. – По-твоему, всё это так легко?.. Теперь, когда мы без отца и дяди Горо, когда убили Риарта? Когда я стала... белой вдовушкой? – Уна усмехнулась. – Так ведь это называют крестьяне – невесту, у которой умирает жених?
Мать поморщилась.
– Милая моя, я столько раз говорила: повторять все эти нелепицы за простолюдинами...
– Я не пойду по этой дороге, мама. Ты не заставишь меня – разве что силой. Я выясню, кто убил дядю Горо и с кем, как ты сказала, связался Риарт... И что было в том письме, что ты приказала сжечь. Клянусь.
– А я клянусь, что не позволю! – женщина с осиновым листом на щеке тихо шагнула к Уне; её рука взметнулась в повелевающем жесте. Глаза казались чёрными, а не карими – двумя кусочками чёрного стекла на бледном, белом при луне, лице. – Этого не будет, Уна, пока я твоя мать! – её окрик вспугнул стайку ночных мотыльков, и они покинули куст, печально трепеща крыльями. – У тебя другая судьба. Отражения не будут вертеть тобой, пока я жива!
Всё. Терпеть Уна больше не могла. Она видела, как в неё – в переполненный кувшин – гулко и медленно, захватывающе медленно, падает большая последняя капля. Красная – не то вина, не то крови.
Она поставила лампу на траву, тоже подняла руку, и между пальцев затрещали крошечные голубоватые молнии. Мысленно произнесённого, пропущенного через сито воли заклятия хватило, чтобы удерживать их, – но Уну так трясло, что она не была уверена, надолго ли его хватит.
– Если мать – то скажи мне правду. О чём ты жалеешь? Что было "глупо с твоей стороны", мама? – одна из искрящихся молний дотянулась до куста, и несколько листков тут же осыпались пеплом. Под ними Уна увидела целую россыпь ягод ежевики – но это было уже неважно. – Я хочу знать. Я должна. Ты знаешь, о чём я.
Не отводи взгляд не смей отводить взгляд смотри на меня – я требую.
Сила переполняла Уну; она сжала зубы и направила её в зеркало – так, чтобы пучок молний разгорелся ярче. Мать смотрела на неё, не моргая и жалко скривив рот; по напудренным щекам текли слёзы.
– Уна... О боги... Чего ты хочешь? Ты знаешь всё... То письмо...
– Нет, не письмо. И не наместник Велдакир. И не Риарт. Правда, мама – Та Самая. Мой Дар. Наше прошлое, – спроси прямо – змеиным жаром в виски. – Кто мой отец? Дарет Тоури?
У леди Моры подкосились колени. Она обняла осину, чтобы не упасть: роскошно струящаяся ткань плаща окутала серую, невзрачную кору.
На куст ежевики уселась сова. Повернула голову; жёлтые глаза-блюдца с немым вопросом впились в человеческую женщину. Ох уж эти люди – любой пустяк причиняет им боль...
Ответ Уна не услышала, а прочла по губам.
– Его брат. Альен.
ГЛАВА XIV
Альсунг, наместничество Ти'арг. Город Веентон
– Посмотри-ка, Шун-Ди-Го, что я нашёл в лавке этого толстяка... Как там его? Похож на шмеля из племени Двуликих-насекомых.
Шун-Ди вздохнул. По тону Лиса можно было сделать однозначный вывод: все на свете оборотни-насекомые заслуживают глубочайшего, чуть насмешливого презрения. Как, впрочем, и все толстые лавочники.
Лис только что вынырнул из ближайшего переулка (он любил появляться вот так – будто из-под земли вырастая), небрежно помахал Шун-Ди и двинулся к нему вдоль торговых рядов. Это было, по меньшей мере, необычно: мало что могло заманить Лиса на рынок, да и вообще – заставить озаботиться чем-то хозяйственным. Разве что особенно аппетитное мясо или колбасы, которыми славится Ти'арг – с жирным сыром или летними пряными травами. Этой страсти Лиса Шун-Ди не разделял, страдая изжогой от грубой северной кухни; но он был, увы, в меньшинстве.
Ибо Иней обожал мясо не меньше Лиса – иногда, как с благоговейным ужасом замечал Шун-Ди, даже больше. Комочки его мышц под серебристой чешуёй день ото дня росли и плотнели, крылья становились мощнее, на шее и макушке чётко обозначились изящные, острые гребни панциря. А ведь и единственной луны не прожил на свете... Маленькому юркому телу требовались еда и простор – слишком много еды и простора, больше, чем они могли себе позволить. Тесные, пыльные комнатки гостиниц и постоялых дворов запросам дракона явно не соответствовали.
Да и Шун-Ди в качестве опекуна, пожалуй, был далёк от совершенства. Иногда он думал, что его старик-воспитатель подошёл бы лучше. Да что там – даже практичный Ниль-Шайх или Сар-Ту, который привык возиться с животными... В те (нечастые) минуты, когда восторг от хмельного, острого запаха приключений и опасности сменялся размышлениями, Шун-Ди спрашивал себя, на своём ли он всё-таки месте? Он перебирал чётки в молитве Прародителю, но удавалось повторять про себя лишь: я еду неведомо куда в обществе дракона и оборотня. Я, Шун-Ди-Го, аптекарь с кровью раба.
Тогда на него накатывали тоска и растерянность. От них не спасали ни новые песни Лиса, ни скачка верхом по торговому тракту (с кожаным рюкзаком за спиной – его Шун-Ди купил в Хаэдране, проколол три крупных дыры и теперь всегда перевозил Инея в удобном укрытии; день ото дня дракончик тяжелел и всё больше оттягивал спину). Не спасала и греющая сердце, благодарная память о Сар-Ту – о головорезе, который мог выгодно продать их жизни, но не воспользовался этой возможностью. Такой поступок не просто дорогого стоил: в Минши его смело можно было счесть подвигом.
Лис не понимал этого – просто не мог понять. В ответ на рассказ Шун-Ди о великодушии капитана (взахлёб, с вытаращенными глазами) он лишь дёрнул плечом и сказал: "Ну и хорошо". И больше они не возвращались к этой теме.
"Ну и хорошо". Словно так сделал бы кто угодно. Лис либо чересчур верит в людскую честность (в чём Шун-Ди сомневался: наивным его и в племени-то нельзя было назвать), либо (более вероятно) считает, что все вокруг чем-то ему обязаны. Шун-Ди, собственно, знал ответ. Эта черта в Лисе притягивала его не меньше, чем отталкивала: сам он никогда не мог позволить себе быть таким...
Свободным?
...Лис теперь стоял перед ним, потрясая белым павлиньим пером для письма и маленькой чернильницей в форме сливы. В чернильнице не было ничего особенного, а вот перо белого павлина – дорогая редкость и в Минши. Непонятно, как Лис раздобыл его в Веентоне, северноти'аргском захолустном городишке с пятью улицами.
Шун-Ди отбросил неприятные сопоставления (захотелось по старой привычке потереть костяшкой пальца клеймо-перо на лбу – о, павлинов он ненавидел...) и кисло прикинул в уме, сколько золота у них осталось. Результат не радовал. Шун-Ди не был жадным, а в отношении Лиса – тем более, но извести в себе расчётливого торговца, окончательно подменив его сумасбродом, было не так-то легко.
И всё же – всё же Лис улыбался так широко и белозубо, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
– Красивое перо, – сказал Шун-Ди, кивком поблагодарив мясника. Тот взвесил большой пучок пахучих колбас и засуетился, пытаясь втиснуть их в мешок Шун-Ди. Мясом теперь приходилось запасаться почти ежедневно – учитывая странную компанию, в которой он путешествовал. – Но у нас не так много денег.
Лис беспечно пожал плечами и мазнул Шун-Ди пером по уху. Было щекотно и отчего-то стыдно; Шун-Ди отпрянул.
– Не устоял, прости, – объяснил Лис – и кто разберёт, жест или покупку. – Всегда хотел писать пером павлина, да ещё и белого... В Минши меня оценили бы, как ты считаешь?
– Наверняка, – без одобрения признал Шун-Ди, пытаясь одновременно завязать мешок и расплатиться с мясником. Лис стоял рядом, покачиваясь с носка на пятку, и помогать определённо не собирался. – Но Прародитель учил: "главное – что написано и сказано; как – уже цветы на дереве, но не его ствол и корни".
Они говорили по-ти'аргски, а переводить изречения Прародителя у Шун-Ди никогда не получалось. Он вообще не думал, что такое под силу смертному. Поэтому и произнёс фразу так, как она звучала в подлиннике; услышав миншийскую речь, мясник насторожился. Стоял пасмурный день (тучи и дожди вообще преследовали их со дня прибытия в Хаэдран – местные говорили, что ветер пригнал непогоду со Старых гор), так что рынок Веентона, и обычно не людный, не кишел покупателями. У прилавка мясника, кроме Лиса и Шун-Ди, стояла только старушка с бородавкой на носу – она так подозрительно присматривалась к говяжьей печени, словно чуяла в ней яд или злые чары.
Лис, конечно, не обратил внимания на нахмуренные брови мясника – кивнул и зачастил по-миншийски, со своим диким гортанным выговором:
– Понимаешь, Шун-Ди-Го, сегодня ночью я написал новую песню. И решил, что без нового пера тут не обойтись... Покажу, когда вернёмся в гостиницу. Это совсем новый ритм, ты такого ещё не слышал – ни в словах, ни в музыке. Может быть, странно для этих краёв, но...
– И о чём же песня? – Шун-Ди с нажимом спросил это по-ти'аргски. Потом обвёл взглядом небольшую площадь, стараясь припомнить, что ещё им понадобится, чтобы завтра продолжить путь к замку Кинбралан, дому лордов Тоури. Хлеб и сыр, орехи, запас мяса для Лиса и Инея, новая подкова для лошади Лиса... Действительно, пора ехать. Они и так слишком задержались в Веентоне.
