Текст книги "Хроники Обетованного. Клинки и крылья(СИ)"

Нитлот наклонился над котелком, и поднимавшийся пар ошпарил ему лицо. Он поморщился: разница с холодом просто добивала. Запустил пальцы в мешочек с сушёным боярышником и подбросил ещё щепотку. Это зелье – тот случай, когда лучше переборщить с ингредиентами, чем положить недостаточно... Нитлот, признаться, нервничал: зелья никогда не были его сильным местом. Даже в Долине – а что уж говорить о бредовой ситуации, в которой все они очутились теперь...

Ниамор зелья давались куда лучше, да и Индрис неплохо преуспевала в них – в тех редких случаях, когда у неё хватало терпения возиться с нарезкой корней или высчитывать лунные фазы для сбора трав. Может, дело просто в том, что это больше подобает женщинам?

"О да, особенно если учесть, как играючи готовит зелья Альен... А ведь он беззеркальный".

Зацепившись за эту мысль, Нитлот помрачнел. Выпрямился, набрал горсть снега и уже привычным движением втёр в обожжённое лицо.

Опять Альен. Сколько же можно?.. Разве не из-за него (в значительной степени) жалкие остатки дорелийской армии прячутся в лесу, будто шайка грабителей?

Разве не из-за Альена и его треклятой силы Повелителя Хаоса он – волшебник высшего разряда! – вынужден варить укрепляющие зелья для беременной Индрис? Для Индрис, которую они на пару с Тейором еле вытащили из Мира-за-стеклом, откуда вообще-то не возвращаются?..

И, тем не менее, даже после битвы на равнине Ра'илг, после позорного поражения, Нитлот продолжает вспоминать Альена при каждом удобном и неудобном случае. И по-прежнему идиотски радоваться, думая, что ни Тейор, ни кто-нибудь ещё не сумеет залезть к нему в голову в такие минуты.

Какая-то птица – сойка или кукушка, Нитлот не рассмотрел по близорукости – вспорхнула с еловой лапы, и комок снега чуть не прилетел ему за шиворот.

Котелок кипел над огнём, слегка покачиваясь. Хворост под ним трещал так весело, будто всё в мире шло нормально и имело смысл.

Пару мгновений Нитлот задумчиво созерцал котелок, пытаясь сообразить, когда его надо будет снимать с огня. Зелье ещё не приобрело нужного тёмно-золотистого цвета, но уже покрылось слоем пенки. Можно, конечно, позвать Тейора – тот, наверное, опять треплет языком на стоянке с кем-нибудь из пехоты, – но Нитлоту очень не хотелось спрашивать у Тейора такие вещи. Право ухаживать за Индрис он ревниво оставлял за собой. Настолько ревниво, что раньше его бы это встревожило... Однако теперь он так устал, замёрз и видел так мало разумных выходов из положения, что тревожиться из-за подобных тонкостей не получалось.

Они скрывались в Заповедном Лесу седьмой день – последыши дорелийского войска, которых едва ли хватило бы на два крупных отряда. Остальных перебили альсунгцы или выкосило пламя призрачного дракона-иллюзии – вполне реальное, жадное до плоти пламя, не менее настоящее, чем костяные ножи, клыки и когти мороков-оборотней. Феорнцы, бросившие их в самом начале боя, так и не вернулись. Они пропали на западе – наверняка устремились к Широкой, чтобы любыми путями переправиться и вернуться в своё королевство; страх за жизнь властно тащил их прочь, страх заставил забыть красивые клятвы чести. И Нитлот, как ни старался, не мог осуждать их. Кто, по сути, вообще имеет право их осуждать?..

Чуда не произошло: не прислали обещанной помощи ни Кезорре, ни Минши, и от лорда Заэру из столицы, оказавшейся под угрозой осады, не пришло никаких вестей. Нитлот, Тейор и лорд Толмэ (чей роскошный малиновый плащ основательно потрепался и, кажется, даже чуть обгорел) совместными усилиями согнали людей в лесную чащу. Альсунгцы окружили лес; кроваво-огненное безумие, творившееся на равнине, опоясало молчаливую черноту осин и елей красной каймой. Нитлот не помнил толком, как именно всё случилось; многое он сделал совершенно не думая, спасая скорее себя, чем окружающих. Он не знал ни одного из тех беззеркальных, которых утащил волоком по подтаявшему снегу, не знал ни одного из тех, чьи раны раскрылись и испускали колдовское, трупное зловоние.

Тейор потом рассказал, что Нитлот сам разыскал Индрис, лежавшую без сознания, с треснувшим зеркалом, и медленно бледневшую от подступающей пустоты. Чёрная магия, призванная Хелт, давила на него с небес – в том числе и после того, как дракон испарился вслед за другими иллюзиями.

Единственной надеждой оказался защитный купол, который они воздвигли втроём ещё до того, как началась битва. Нитлот до сих пор считал, что только эта молочно-белая плёнка, наведённая самой банальной в мире магией, и выручила их всех. Ни один воин Альсунга не переступил тогда невидимую черту, но та же самая черта оказалась и ловушкой для них самих.

За эти семь дней Нитлот изведал, наверное, все муки, которые не доводилось пережить раньше, и повторил все, которые доводилось. Первые двое – а может, и трое – суток протянулись в каком-то беспамятстве. Нитлот выслушивал истерики лорда Толмэ, заклинаниями очищал повязки для раненых, накладывал новые чары на рыцарские доспехи, покорёженные яростной, бесцеремонной альсунгской рубкой, и на оружие (удалось спасти не больше сотни мечей и копий, а щитов и того меньше). Он почти не спал, держась на стимулирующих травах из запасов Тейора. Вкупе с голодом это валило с ног – оставалось разве что прославлять хвалёную "выносливость" зеркального народа... Еды не хватало на всех, и осаждённые впроголодь тянули то, что залежалось в нескольких тележках из обоза – их разместили на большой поляне в глубине чащи. Нитлот попросту не задумывался об этом. Время от времени, когда Тейор вконец надоедал, он мусолил зачерствелый хлеб с солью или брезгливо ковырял полоски копчёной говядины. В конце концов, беззеркальным еда сейчас явно нужнее, чем ему...

Всё-таки беззеркальные должны решить, что делать дальше. Это их война, их ответственность. И главный их враг, королева Хелт, тоже остаётся беззеркальной, человеком – хотя Нитлот всё чаще ловил себя на том, что не может представить, как Хелт мыслит или чем объясняет свои поступки. Судя по битве на равнине и колдовству, к которому прибегает эта женщина, человеческого в ней всё меньше. Он назвал бы это безумием, если бы безумцами (в разных смыслах) среди беззеркальных не считались Альен и Соуш.

А Хелт в своей жестокой, непробиваемой узколобости так не похожа на них обоих. И узколобость её приобретает опасный размах... Как, почему тауриллиан – бессмертные и, по фантазиям жрицы Кетлабат, познавшие высшую мудрость – доверили ей столько тайн? Морской демон Дии-Ше, магия для изменения облика, теперь вот образы для иллюзий, заботливо доставленные прямо из Лэфлиенна... Неужели в Обетованном не нашлось никого более достойного, раз уж им так приспичило вернуться?

Вздохнув, Нитлот опять подошёл к котелку и ещё раз размешал зелье, критически оценивая его густоту. Хоть в этом уже и не было особой необходимости, он всё любил доводить до совершенства – даже если затея эта была заранее обречена. Со всех сторон укромную полянку обступали ели: они захватили эту часть леса, оттеснив прочь заросли осины, вяза и бука. Было тихо – только в котелке булькало, а ещё дятел настойчиво, точно намекая на что-то, настукивал вдалеке.

Нитлот уставился на снег под ногами; долго не мог понять, почему он такой рыхлый, лёгкий, будто пекарская мука, и с какой стати из-под еловых корней начала выступать чёрная, жирная земля. Верно, ведь уже приходит весна. Он совсем об этом забыл. Воздух был по-прежнему холоден, но мягок – такой же нежной прохладой отдавали карты на белой выскобленной бумаге в Долине (Нитлоту они нравились больше других), или мороженые ягоды в трапезном доме, или...

Или руки Индрис – той здоровой, сильной Индрис, какой она была до своего прекрасного и бессмысленного подвига с "огненным колесом".

Услышав в себе такое сравнение, Нитлот вздрогнул и на секунду забыл о размешивании. Так и застыл с ложкой в руке – редкой ценностью теперь, когда их не так много спасли в обозе, – пылая ушами на потеху дятлу... Хорошо, что Тейор не видит.

А может, и плохо: может, насмешки Тейора образумили бы его. Ибо сейчас не время и не место сходить с ума. Нитлот слишком хорошо знал и себя, и Индрис. У зеркального народа, конечно, весьма своеобразные представления о времени – и всё же по любым меркам они знакомы очень давно. Не одно поколение учеников они выпустили вместе, не один зимний праздник в честь Госпожи Смерти встретили, бок о бок сидя за столом. На его глазах Индрис стала женщиной и воспитала двух сыновей от сохранивших неизвестность отцов – такая свобода нравов, впрочем, была нормой для женщин Долины. Оба унаследовали и материнскую безуминку в глазах, и талант мастерить витражи; оба очень скоро исчезли, чтобы быть, как это иногда называют, профессиональными волшебниками на службе у беззеркальных – проще говоря, чтобы попадать почаще в передряги и, не скучая, продавать свой Дар.

Индрис отлично видела, что сотворила с Нитлотом вся эта история с Альеном, Фиенни и Ниамор. Видела, но со свойственным ей тактом не лезла в душу, предпочитая держаться на расстоянии. До Нитлота лишь недавно дошло, сколько сил ей, должно быть, потребовалось, чтобы сохранить свою невозмутимую весёлость и любовь к каждому сделанному вдоху в эти странные времена... Почти восемь лет прошло с тех пор, но у зеркального народа отличная память. "Пусть гном выучит для тебя горную дорогу, а Отражение напомнит маршрут твоим детям", – так, кажется, говорят в Ти'арге и Дорелии – говорят, всё реже вдумываясь в жутковатый смысл...

Сейчас Нитлоту казалось – хотя в нынешнем состоянии это, вполне возможно, было самоубеждением, – что именно Индрис подарила ему прозвище Зануды, которое так прочно успело прирасти. Вероятно, в её расцвеченную магией голову оно пришло раньше, чем под строгий пробор Ниамор...

Индрис была подругой Ниамор, но никак не её обделённого судьбой, рано полысевшего, ворчливого брата. Индрис и в Дорелию поехала, чтобы помочь Альену. Альену, а не ему. Надо не просто понимать это, но и ежечасно помнить – а то он вконец распустил себя, заигрался в детство. Пора прекращать.

Ну и что, если под тенью призрачного дракона, чьи когти опускались всё ниже, Нитлот только и думал, что об Индрис? Никого это не интересует, и никогда не будет интересовать. Он обязан выходить её, как выхаживают боевого товарища. В качестве которого она, кстати, отлично себя проявила.

Ложка снова погрузилась в зелье, но продвигалась всё труднее, как в жидком тесте. Нитлот смотрел в хвойную чащу, тщетно пытаясь уловить хоть какие-то звуки их крошечного, потрёпанного лагеря. Он ушёл довольно далеко за деревья, чтобы никому не мешать (а если начистоту – чтобы ему не мешали), но чуткий ветер иногда доносил запах лекарств и кислого пота. Запах усталости, голода, дюжины лежачих больных... Нитлот поморщился; взял ложку в зубы и, покряхтывая, снял котелок с огня. Их стоянка тревожила весеннюю свежесть леса, рушила его хрупкую красоту, а взамен обдавала вонью неустроенной, уродливой жизни. Кажется, он скоро совсем поймёт Альена и его выбор убежища: вряд ли что-то могло превзойти Домик-на-Дубе...

Что ж, пора отнести Индрис новую порцию зелья. А заодно – поговорить с лордом Толмэ, чтобы предложить наконец ему свой сумасшедший план... В его сумасшествии Нитлот не сомневался, но не видел иных путей. Какие времена, такие и планы.

К тому же Индрис время от времени уже приходит в себя – а в его идее ровно столько безумного, чтобы ей понравилось.

***

Отогнув засаленный полог палатки, Нитлот чуть не опрокинул котёл; весело было бы вдобавок к лицу ошпарить колени... Целительство требует жертв.

Рядом с лежанкой Индрис – они с Тейором набили её тюфяк свежим сеном, которое осталось в запасах для не переживших битву лошадей, – рядом с этой лежанкой, стоившей ему стольких хлопот, стоял посторонний. Толстый парень-мечник из десятка рыцаря по имени Гоннат; Нитлот забыл, как его зовут. Квадратная челюсть, маленькие голубые глазки и пальцы толщиной с сосиски – такого хоть сейчас разведчиком в армию Альсунга: примут за своего. Грязные светлые пряди торчали из-под повязки у парня на голове; Нитлот вспомнил, что он ещё не оправился от серьёзной раны. Рана, тем не менее, его совершенно не оправдывает.

Индрис нужен абсолютный покой – никаких мыслей, кроме этой, у Нитлота не осталось. К Индрис сейчас нельзя – никому нельзя к ней, за исключением его, ну и (так уж и быть) Тейора. А этот увалень стоит тут, как у себя дома или в трактире. Нитлот задохнулся от возмущения.

– Ты что здесь делаешь? – сердито-громким шёпотом спросил он, поставив котелок на середину палатки. Парень испуганно таращился на него, по-рыбьи приоткрыв рот. – Не знаешь, что леди волшебница больна? А ну-ка проваливай!

– Меня зовут Вилтор, господин волшебник, – проблеял парень, безуспешно стараясь говорить тихо. – Вилтор аи Мейго. Я сын пекаря, лучшего пекаря в Энторе.

Может, рана на голове была опаснее, чем ему показалось?..

– Я не просил тебя представиться, Вилтор аи Мейго, – медленно, с большими паузами, уточнил Нитлот. – Я просил тебя убраться, причём сейчас. Выход вон там.

– Не прогоняйте меня, господин волшебник, – парень подпустил в голос жалкой мольбы, чем только сильнее разозлил Нитлота. – Миледи Индрис была рада, что я пришёл. Ей так скучно одной...

– Что ты несёшь? – прошипел Нитлот, практически уверившись, что толстяк тронулся умом. Только ненормальных им здесь не хватало – посреди леса, в окружении, почти без еды...

Но тут случилось невероятное: Индрис слабо пошевелилась. Позабыв о сыне пекаря, Нитлот бросился к ней, осторожно убрал со впалой щеки густую волнистую прядь – после "огненной цепи" волосы Индрис невесть почему стали просто тёмно-каштановыми. Её зеркало треснуло, Дар истощился: нащупывая сознание Индрис на изнанке реальности, пытаясь вернуть её из Мира-за-стеклом, Нитлот видел нечто тусклое и растерянное на месте разноцветного, полного юной свежести – того, что помнилось раньше. Он знал, что восстановиться полностью Индрис сможет только в Долине. И кто знает, когда она теперь там окажется...

Утренний жар спал; кожа Индрис была холодной и чуть-чуть влажноватой от пота. Вчера она дважды очнулась, но лишь на несколько мгновений, и сил на связные разговоры у неё не хватало. С чего же этот белобрысый мечник взял, что Индрис рада подобным гостям?.. Нитлот ощутил покусывания ревности – злорадные, как у чёрных одноглазых крыс на равнине Ра'илг.

Тех самых, что одарили сына пекаря следами от чёрных болячек по всему телу... Нитлот вспомнил, как обрабатывал его раны – ничего смертельного не было, парню, можно сказать, повезло; но из-за отметин зрелище выходило вдвойне жутким.

Дрогнули густые, слегка подпалённые магией ресницы Индрис; от улыбки на щеках прояснились знакомые ямочки. Нитлот бережно приобнял её за плечи, поддерживая запрокинувшуюся голову. Мышцы шеи особенно слабы после долгой неподвижности... Только вот откуда он, никогда не касавшийся целительства, знает это? Неужели из собственного беспамятства и рук Соуша, грязных в то время ещё не от чернил?..

– Зануда, – хрипло сказала Индрис, и что-то томяще перевернулось у Нитлота в животе. – Не прогоняй Вилтора. Мы подружились ещё в столице, я за... – она сделала резкий вдох, попытавшись кашлянуть, но вышел снова хрип. – Зачаровывала его меч. Ты должен помнить.

– Тсс, тихо... Всё хорошо, – протяжно, будто ребёнку, прошептал Нитлот. Зубы у него стучали, и стоило немалых усилий заставить руки не трястись; Индрис пришла в себя, а он – фактически – обнимал Индрис... Живую, тяжёлую, тёплую. Он сердито мотнул головой в сторону Вилтора, а потом кивнул на тюфяк; у дорелийца хватило ума поправить подстилку и взбить слежавшееся сено. – Он останется, если хочешь. Как ты?

Последнюю фразу – очень банальную, но очень нужную сейчас – он произнёс на языке Долины. И Индрис, хвала Порядку, отнеслась к ней вполне серьёзно.

– Кажется, лучше. Правда, – она нахмурилась; взгляд широко расставленных, по-кошачьи округлых глаз постепенно фокусировался, и Нитлот, замерев, наблюдал, как то растёт, то уменьшается чернота зрачков. Глаза Индрис жадно вбирали полог палатки, балахон Нитлота, котелок, мешки с бинтами и припасами; её рот по-детски приоткрылся, казалось, она пьёт и никак не может напиться...

Напиться – ну конечно! Почему же он такой беспамятный чурбан?..

– Я сварил тебе новую порцию зелья, – засуетился он, укладывая Индрис удобнее. – Сейчас налью... Хочешь на другой бок? Или, может, сесть?

– Я могу помочь, – влез Вилтор. Он ни слова не понял, но, видимо, догадался, о чём идёт речь. Нитлот отмахнулся; Индрис улыбнулась – намного шире и осмысленнее.

– Пока полежу так, ничего со мной не случится... Уже ничего, – с бархатистой скорбью прибавила она – так, чтобы Нитлот понял: это «уже» ценнее всех многословных благодарностей. Он поскорее кинулся к котелку, чтобы не пялиться на Индрис с идиотски-ликующим видом.

Вновь помешивая загустевшее зелье, Нитлот заметил, что руки слегка дрожат. Он выругался про себя. То, что Индрис вернулась оттуда, что она жива и говорит с ним, казалось чем-то нереальным, настолько прекрасным, что Обетованному просто не вместить такую красоту – разве что Лэфлиенну за морем или другим, более совершенным мирам... Нитлот отошёл к своему мешку, пальцами обтёр пыль с мерного флакончика и горестно вздохнул. Сколько можно, в самом деле, этой дурацкой поэзии? Где прежний, разумный Зануда, который всегда знал, что он обязан делать, а что непозволительно?..

Толстый Вилтор, всё это время мявшийся возле выхода из палатки, опять осмелился заговорить.

– Госпожа, я очень... Очень... – издав несуразный хрип, парень примолк. Нитлот боковым зрением наблюдал за Индрис; та улыбалась, приподнявшись на локтях, и всем своим видом доброжелательно поощряла – по его мнению, слишком доброжелательно. – Я так рад, что Вы пришли в себя. Вы... Ваша магия всех нас спасла на равнине.

– Думаю, явно не всех, – тихо и серьёзно сказала Индрис. Я жду подробностей, – прозвенело её требование у Нитлота в голове. От неожиданности он чуть не выронил кружку, где смешивал зелье (ровно треть флакончика: «Дели на три части и не ошибёшься», – как учила мастеров старая Кетлабат, когда ещё не окончательно выжила из ума) с капелькой мёда, чтобы смягчить горечь. Мёд они с Тейором благополучно стащили (Тейор, правда, называл это «позаимствовали») из тех же обозных тележек, бессовестно обделив солдат.

Какая же прорва сил в Индрис, если сейчас её хватает на телепатическую связь... Кошачья живучесть, иначе и не скажешь.

– Очень многих, – яро запротестовал Вилтор. – Мы не отогнали бы их от леса без вашей помощи. Даже те, кто сейчас здесь, наверняка бы не выжили.... Гонната, к примеру, Ваша стена огня на моих глазах закрыла от двух... Гоннат – мой десятник, Вы ещё зачаровали его ножны.

– Конечно, я помню его, – сказала Индрис, но Нитлот видел, что ей не терпится узнать что-то ещё. – Что произошло после "огненного колеса"? Королева Хелт призвала ещё кого-нибудь?

Шумно выдохнув, Вилтор посерел. Видно было, что при одном воспоминании его мутит. Нужно было срочно вмешаться.

– Я сам всё тебе расскажу, только чуть позже, – пообещал он. – Зрелище было впечатляющее... Древние и тёмные заклятия. Тысячи трупов.

– Об этом, как ни странно, я уже догадалась, – фыркнула Индрис – как делала всегда, когда дело, как ей казалось, затрагивало принципиальный вопрос женской сообразительности.

– Дракон, – выдавил Вилтор, глядя в угол – наверное, вспомнил, как сам ничком бросился в снег, увидев над собой ртутно сверкающее брюхо и крылья, по-дурному бесконечные, словно ночной кошмар. – Там был дракон. И недокрысы. И оборотни.

– Иллюзии, – кивнула Индрис, точно нисколько не удивившись. – Просто призраки, Вилтор. Колдунья сотворила их, чтобы смутить тебя и твоих товарищей, чтобы разбудить ваши самые глубокие, спрятанные страхи... Особенно те, что порождены Чёрной Немочью.

Вилтор кивнул. Кажется, слова Индрис немного успокоили его, хотя не согнали морщины с его мясистого лба. После битвы на равнине Ра'илг вряд ли кто-то сумеет согнать эти морщины...

Нитлот взболтал зелье и шагнул к Индрис, с тревогой подмечая, как она похудела за прошедшие дни – эти косточки на руках так не торчали, и кожа не так плотно, не до прозрачности, обтягивала ключицы... Теперь ей придётся есть за двоих, чтобы уберечь себя и ребёнка. Причём долго – женщины из зеркального народа вынашивают плод по нескольку лет.

И воинская стоянка в Заповедном Лесу – явно не самое подходящее для неё место... Но выбора, к сожалению, нет. Как, собственно, и всегда среди беззеркальных.

– Зелье, Индрис, – сказал Нитлот, усаживаясь на тюфяк с ней рядом. При этом он по-старчески покряхтывал от боли в ушибах и старых шрамах. Хорошо, что Тейора тут нет – уж очень не в его пользу вышло бы сравнение... – Трижды в день, натощак. А потом я принесу тебе бульон. И не спорь, – добавил он, заметив её недовольную гримасу. – Да, это именно "та самая горькая гадость" – и да, ты будешь её принимать.

Индрис, до подбородка натянув одеяло, хитро прищурилась и жестом королевы приняла кружку.

– А Зануда стал смелым, – со знакомыми гортанными нотками протянула она на языке Долины. – Это война так на тебя повлияла? Или отсутствие душки Соуша?..

Нитлот придерживал кружку, чтобы Индрис не расплескала питьё. И от души желал, чтобы у пухлого мечника нашлись другие дела, кроме по-собачьи преданных взглядов.

– Я могу сбегать за бульоном сам, если хотите, – пробормотал Вилтор, когда молчание затянулось. – Мне всё равно некуда деваться... В разведку мы с Гоннатом уже сходили.

– И что там, без изменений? – спросил Нитлот, прекрасно зная ответ. Вилтор мотнул головой.

– Без. Лес окружён, и их не убавилось. Новостей от лорда Заэру тоже нет... Лорд Толмэ сильно переживает, – внезапно разоткровенничавшись, он понизил голос. – Рыцари говорят – третью ночь не спит, кричит без всякого повода... Не может решить, что нам делать дальше.

Тонкая бровь Индрис многозначительно дрогнула, но она ничего не сказала – прихлёбывала зелье, не морщась, точно фруктовый сок.

Лорд Толмэ – медлительный, галантный щёголь со сдержанным придворным смехом, лучший лучник Дорелии... Даже он не выдержал, что уж говорить о народишке вроде вот этого недоразумения.

– Вот, сходи-ка лучше к лорду Толмэ, – попросил Нитлот. Ему почему-то хотелось самому накормить Индрис на первом шаге восстановления. Честное слово, смешно: курица-наседка... – Скажи, что сегодня я приду к нему в шатёр для разговора. Это очень важно. Сумеешь?

– Само собой, – кивнул Вилтор, в третий раз поднимая полог. Снаружи долетал весенне-хвойный сквозняк, Индрис явно было холодно, так что Нитлота раздражала его нерасторопность. – Может, хоть Вас он послушает, господин волшебник... Он боится.

– Боится? – резко спросила Индрис, как только стих скрип шагов Вилтора по снегу. – Чего?

– Теперь – всего, – ответил Нитлот, забирая у неё кружку. – Всего и всех. Удар Хелт был слишком силён. Многие из тех, кто выжил, потеряли рассудок, – сначала он хотел пощадить её, повременить с признаниями – но заглянул ещё раз в лицо и понял, что не сможет. – Но больше всего боится действовать без прямых приказов короля и лорда Заэру. А им сейчас не до нас из-за новых проблем...

– Альсунгцы осадили столицу, ведь так? Мы проиграли?

Не "они", а "мы"... Индрис успела сжиться с новой ролью, в отличие от него.

– Не знаю насчёт осады, – тут Нитлот слукавил: осада, конечно же, началась, и он в этом не сомневался. – Но мы проиграли – это точно... Лорд Толмэ тянет время, а тянуть его больше нельзя. У нас нет ни людей, ни еды, ни оружия... Нужно идти дальше.

– Выходить из леса, навстречу их окружению? Это верная смерть, Зануда, – и почти беззвучно, одними губами, Индрис прибавила: – А я не хочу снова в Мир-за-стеклом. Там холодно и скучно, и никому не нужны витражи.

Нитлот вздрогнул и поднялся, грея руки о то место на кружке, где остался след от высохших губ Индрис.

– Тебе не придётся, – пообещал он. – Я хочу предложить лорду Толмэ идти в глубь леса – к Зельдору. Помнишь тот город беззеркальных с бесчисленными лесопилками?.. Это единственный выход. Укрепившись там, мы получим хотя бы шанс выжить. А может, собрать ополчение из местных и подтянуться к Энтору, когда это станет необходимым...

Пока он говорил, выражение лица Индрис становилось всё сложнее описать. Она смотрела на него снизу вверх, сложив руки поверх одеяла и покрываясь мурашками от холода – так, как никогда не смотрела раньше.

– Значит, переход через лес с армией?.. Ты и правда изменился, Зануда, – несколько секунд Индрис не продолжала, и они глядели друг на друга в тишине – только мелкая птица заверещала где-то рядом с палаткой, вторя всё тому же дятлу. Вела беседу, наверное – или просто приветствовала приближавшуюся весну. – Знаешь, я видела её. Ниамор. Я видела её там.

В лице Индрис что-то надломилось: под родными, мягкими чертами проступило знание вечной тайны – словно туман, затоплявший Долину перед рассветом. У Нитлота сдавило горло. Он отчаянно желал спросить, но знал, что о таком не спрашивают. Нельзя.

И ещё на него вдруг, глупым ударом вдохновения, нашло понимание того, почему Альен отдал семь лет жизни и бессмертную (ну, хотя бы в теории) душу ради бесполезных попыток вернуть Фиенни. Он не знал теперь, как вёл бы себя, если бы Индрис не вернулась.

– Мастера отольют для тебя новое зеркало, как только мы снова будем в Долине, – как можно увереннее сказал он, прислушиваясь к шумам за палаткой: не идёт ли лорд Толмэ, надумав выслушать лопоухого колдуна?.. – Кстати...

– Нет, – Индрис отвернулась, отвечая на не заданный вслух вопрос. – Не представляю, почему, но Фаэнто я там не видела.

ГЛАВА III

Минши, остров Гюлея