Текст книги "Фантастика— о чем она?"

Автор книги: Юлий Смелков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

«– Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!»

Техника не всемогуща даже тогда, когда она кажется таковой. Ибо за техникой всегда стоит человек, общество, так или иначе ею распоряжающееся. Именно этот аргумент становится решающим в социалистической литературе, обращающейся к данному кругу проблем. А фантастика является, как мы уже договорились, неотъемлемой ее частью.

Однако этот аргумент при всей его безусловности еще не решает автоматически проблемы: мол, овладей техникой, гуманизируй ее – и счастье обеспечено. Мысль фантастов идет дальше – взгляд «со стороны», из будущего, обращается на само понятие «счастье». В романе Лема «Возвращение со звезд» (сам автор относит его к жанру романа-предупреждения) реализована вековая мечта человечества – мир без насилия. Изобретена бетризация – способ воздействия на мозг (производится оно в детстве), уничтожающего любые виды агрессивных наклонностей: человек органически не способен к насилию – не из-за наложения запрета, подчеркивает Лем, но из-за отсутствия потребности. Человечество купается в благосостоянии, совершенная техника гарантирует абсолютную безопасность, рифы бездуховности тоже пройдены на первый взгляд благополучно: культура, искусство, спорт существуют и развиваются в гуманистическом направлении.

Но космонавты, вернувшиеся из дальнего полета (для них прошло несколько лет, на Земле – десятилетия), не могут принять бетризованный мир – мир без риска, самопожертвования, мужества. Ибо только в принятии решения познается и духовно растет человек. Нравственные и духовные качества космонавтов воспитаны и испытаны космическими безднами, трудом и подвигом– эта сознательная нравственность, духовность противостоит той, что создана бетризацией. Противостоит и не совмещается с ней. Так разрабатывается мотив, намеченный у Стругацких: счастье, «преподнесенное на блюдечке», не обогащает человека, весь путь духовного совершенствования надо пройти самому.

Лем не сомневается, что научно-технический прогресс в сочетании с гуманистической идеей принесет человечеству счастье. Но само это понятие осмысливается им диалектически – в добре открывается зло, которое снова нужно преодолевать. Герой «Возвращения со звезд», космонавт Эл Брегг, остается на Земле – он полюбил женщину и теперь должен попытаться войти в бетризованный мир или переделать его. Адаптироваться? Сама мысль об этом противна герою; с другой стороны, вероятность победы бунта низка. Что же будет, как все сложится?… Книга завершается не ответом – вопросом. Вопрос этот будет вставать перед человеком на каждом новом этапе познания мира и себя самого.

Каков же вывод?

Азимов, допустим, с одной стороны, Стругацкие и Лем – с другой, едины в своей посылке: НТР ставит перед человечеством серьезнейшие проблемы, ее развитие может привести не только к материальному благополучию, но и к социальному и духовному кризису. Но американские фантасты (авторы рассмотренных выше романов) этой посылкой, по существу, и ограничиваются. Для того чтобы убедиться в реальности их опасении, достаточно взглянуть в сегодняшний день общества, в котором они живут: «массовая культура», детище НТР, уже сейчас вызывает те же тревоги, рождает мрачные предсказания не фантастов, а социологов.

В романах Стругацких опасность отнюдь не отрицается. Да, соглашаются они, технический прогресс, социальный и духовный, может быть обращен во зло человеку и человечеству. Но сама по себе техника еще мало что решает, в конечном счете все зависит от идеи, во имя которой она используется.

И еще одно «да, но…» – в спор вступает Лем. Да, наука и техника могут служить добру, и оптимистический прогноз будущего наиболее реален. Но что есть добро? Исчерпывается ли это понятие материальным, социальным и духовным комфортом или в него необходимо включить еще и сознательное стремление человека к самосовершенствованию? В первом варианте прогресс конечен, ибо условия существования нельзя улучшать до беспредельности. Во втором – бесконечен и будет продолжаться до тех пор, пока будет существовать само человечество.

Человек и НТР – в глубь проблемы

Движение мысли идет от анализа наиболее злободневных аспектов НТР ко все более глубокому проникновению в ее сущность. Этой глубине способствует многообразие жанров НФ – многообразие предлагаемых ею способов исследования действительности.

В близком литературном родстве с романом-предупреждением находится фантастический роман-утопия. С точки зрения социологической критики эти жанры чуть ли не диаметрально противоположны, поскольку в первом дается пессимистический социальный прогноз, во втором – оптимистический. Правда, мы видели, что пессимизм романа-предупреждения весьма относителен; по сути, в нем, как и в утопии, предметом исследования становится жизнь, «какой она должна быть», но избирается ход «от обратного», рисуется жизнь, какой она не должна (но может) быть.

Однако современная фантастическая утопия постепенно, но неуклонно отдаляется от классических образцов, в которых философ и мыслитель – на первом месте, а художник – все-таки на втором. Вплотную придвинувшееся некогда далекое будущее требует от писателей не общего взгляда, характерного для утопии, а конкретного художественного (или художественно-философского) исследования. В этом, на мой взгляд, одна из причин того, что линия, начатая в советской НФ «Туманностью Андромеды» И. Ефремова, не продолжилась сколько-нибудь значительными произведениями (хотя многие социальные предвидения Ефремова «взяты на вооружение» советскими фантастами). Современная НФ явно предпочитает идти не от общего к частному, а от частного к общему, исследовать какую-либо частную проблему, чтобы сделать выводы, имеющие обобщенный характер. Приводит это к тому, что границы жанра утопии размываются, и она растворяется в общем потоке НФ.

В рассказе А. Азимова «Профессия» жизнь общества направляется и регулируется компьютерами. Они решают, какая профессия оптимальна для данного человека, и приговор их обжалованию не подлежит. Джордж, герой рассказа, узнает, что не пригоден ни к какой профессии и будет жить в интернате на попечении общества. Он пытается смириться, но не может и после ряда драматических ситуаций узнает, что он… талант, может быть, гений. Кто-то ведь должен открывать новое, совершенствовать цивилизацию, идти вперед – так вот особо одаренных юношей и помещают в интернаты «для неполноценных», чтобы они доказали свою одаренность. За ними внимательно наблюдают, незаметно охраняют и оберегают, но решающий шаг они должны сделать сами. Если не сделают – остаются во «втором эшелоне», становятся психологами, историками, социологами – теми, кто помогает проявиться таланту. Тут компьютер бессилен: он не может отличить гениальность от обыкновенной одаренности, не может стать талантливее своего создателя.

Проблема «человек – компьютер» – это, по сути, составная более широкой проблемы «человек – НТР». В сопоставлении с умными, порой неотличимыми внешне от человека автоматами фантасты пытаются выяснить, способен ли человек справиться с проблемами, которые ставит перед ним научно-технический прогресс. Прогнозы получаются одинаковыми – положительными. Но это совпадение вовсе не отменяет значительности идейной позиции писателя: зрелость оценки будущего зависит от зрелости осознания настоящего. Гуманистический пафос творчества Азимова вне сомнений. Однако заметим себе: он просто утверждает превосходство гуманистического разума над техникой, не подкрепляя это решение никакими социальными, нравственными и художественными аргументами. Так будет, потому что так – должно быть.

Иным, более сложным, путем идет Лем. Цикл его рассказов о космонавте Пирксе начинается с «Испытания», в котором двое курсантов Института космических полетов отправляются в первый самостоятельный рейс к Луне (как потом выясняется, рейс ненастоящий, имитированный). Один – Пиркс, мечтатель, его некоторые преподаватели считают ротозеем, другой – Бёрст, самый способный на курсе, красавец и спортсмен, который, состязаясь с вычислительной машиной, «замедлил темп лишь при извлечении корней четвертой степени». В полете возникают аварийные ситуации, и Пиркс чуть не врезается в Луну, а Бёрст… врезается.

Другой рассказ – «Условный рефлекс». В нем Пиркс сначала блестяще выдерживает труднейшие психологические тесты, потом разгадывает тайну гибели двух ученых на лунной исследовательской станции и спасает третьего. Нет, он не уподобляется ослепительному Бёрсту, остается таким же – мечтателем, углубленным в себя, способным мгновенно перенестись в какой-нибудь воображаемый мир, поставить себя на место другого человека. Лем доказывает, что именно эти черты характера дают Пирксу возможность найти выход из критической ситуации.

Состязание Бёрста с вычислительной машиной можно уподобить состязанию человека и автомобиля в скорости– исход ясен в обоих случаях. Бессмысленно пытаться превзойти творения собственного разума «на их территории», именно это понимает Пиркс. Понимает, что «опасности таятся не в людях и не в автоматах, а на стыке, там, где люди вступают в контакт с автоматами, ибо мышление людей так ужасающе отличается от мышления автоматов». Подчеркнем это «ужасающе», заметим про себя, что качественное различие между человеком и автоматом Пиркс воспринимает эмоционально.

Нет смысла рассуждать сейчас, будут ли компьютеры когда-нибудь обладать той способностью к ассоциативному мышлению, к сопряжению отдаленных друг от друга понятий, явлений, предметов, которая лежит в основе любой творческой деятельности человека. Компьютеры в рассказах о Пирксе такой способности лишены, Пиркс наделен ею в высокой степени. И когда автомат в очередной раз ставит человека в непонятное или опасное положение, человек находит выход именно благодаря этой своей способности. Попросту говоря, Пиркс может поставить себя на место автомата, мыслить, как автомат, последний же не может мыслить, как человек. Интеллекта ему хватает – не хватает человечности.

Пиркс не просто человек, привыкший, приспособившийся к технике своего времени. Он сжился с ней, она для него – естественная среда. Но и преклонения перед техникой, самой умной и совершенной, в нем нет. Он ее хозяин в полном смысле слова, потому что знает, когда она необходима и полезна, когда лучше обойтись без нее, собственными силами, а когда она может стать потенциально опасной. В рассказе «Дознание» робот-космонавт, неотличимо замаскированный под человека, производит необходимые расчеты быстрее Пиркса, чтобы доказать, что он космонавт более высокой квалификации, чем Пиркс, чем любой человек. Но Пиркс, поняв, что робот подстроил критическую ситуацию, ведет себя не так, как рассчитывал робот. Не потому, что запрограммированное роботом поведение нерационально (оно как раз рационально), но потому, что оно неэтично. И робот терпит поражение, а Пиркс размышляет потом: «…В конечном счете нас спасла, а его погубила моя нерешительность, моя вялая «порядочность» – та человеческая «порядочность», которую он так безгранично презирал».

Пиркс не просто готов к поступку – он готов к такому поступку, который поставит его выше самого совершенного автомата. В частной ситуации «человек – автомат» Лем ищет общее решение. И находит его в том, что человек… должен оставаться человеком. Не пытаться бегом обогнать автомобиль, но развивать и совершенствовать то, что дало ему возможность изобрести этот автомобиль, – творческие способности, нестандартность мышления, индивидуальность. «Бездушным вещам» можно противопоставить только одно – душу.

Цикл рассказов о Пирксе интересен и принципиально важен еще и тем, что типичная для многих произведений НФ приключенческая коллизия превращается здесь в «критическую ситуацию» философской и интеллектуальной прозы. В «Неукротимой планете», о которой шла речь выше, и многих других фантастических произведениях герой одерживает победу благодаря своему мужеству, уму, ловкости. В коллизиях же, создаваемых Лемом, обнаруживаются глубинные свойства личности, ее ценностная ориентация, ее философия и духовный мир – то, что, по мысли писателя, и дает человеку огромную «фору» в состязании с самыми совершенными роботами, компьютерами и машинами. Такой подход к человеку, такая осознанная, выстраданная, проверенная реальными (хотя сама фантастическая ситуация облекает их формой условности) конфликтами позиция явно обнаруживает духовную зрелость писателя, опирающегося в своем творчестве на социалистический идеал.

От героя-схемы к герою-личности

Писатель-фантаст Е. Парнов в диалоге с Ю. Кагарлицким, опубликованном в «Литературной газете», сформулировал одну из главных целей НФ так: «Фантастика психологически подготавливает общество к свершениям научно-технической революции». Может показаться, что в этой формуле фантастике отведена слишком уж утилитарная роль: что-то вроде научно-технического ликбеза для широкого читателя. Тем не менее подобное определение не только точно, но и, так сказать, лестно для НФ – ведь, в сущности, любая настоящая литература подготавливает общество к грядущему.

И все-таки эту формулу хочется дополнить словами о том, что свою задачу НФ решает средствами искусства, что она включена в общий литературный поток современности.

Открыто эта включенность, кажется, никем не оспаривается, однако вряд ли мы найдем критическую статью или литературоведческую работу, в которой на равных присутствовали бы произведения «обычной» и фантастической литературы, хотя возможностей для сопоставлений есть немало. Зато нередко говорят, что среди произведений, издающихся под рубрикой НФ, немало схематичных, художественно бедных, плохо написанных. Это справедливо, однако в любом виде и жанре литературы хороших книг, к сожалению, меньше, чем посредственных и плохих, а очень хороших – меньше, чем хороших; если бы существовал точный и объективный критерий оценки, было бы интересно вычислить процент хороших фантастических и нефантастических книг – думается, цифры получились бы примерно одинаковыми.

К тому же общий художественный потолок фантастики повысился – не хочу сказать, что стало меньше посредственных произведений, но стало больше хороших. У читателя есть возможность сравнения, и он отлично умеет использовать ее. В упомянутой анкете «Комсомольской правды» среди самых читаемых, самых популярных фантастов мы находим имена Лема, Брэдбери, Азимова, Саймака и других писателей; отвечали на вопросы анкеты подростки, школьники – и назвали наиболее интересных и талантливых современных фантастов, тех, творчество которых и дает основания говорить о том, что НФ стала неотъемлемой частью литературы. Уровень, достигнутый каким-либо искусством, следует оценивать не по массе средних произведений, но по лучшему из имеющегося, по вершинам – тогда отчетливее видны перспективы и возможности.

Кроме того, ряд упреков в адрес НФ не учитывает ее специфику. Никто не упрекнет лирического поэта в том, что он, скажем, не занимается сатирой, – однако фантастов нередко упрекают в том, что они не психологи.

Приходится слышать, что в НФ редко можно встретить многогранный, подробно выписанный характер, психологическую глубину, – это и в самом деле так, герой здесь часто представляет собой не более чем олицетворение идеи, рупор автора. Но ведь и функция его иная, так что психологическую однозначность во многих случаях следует понимать не как недостаток, а. как особенность фантастической прозы.

В романах Клиффорда Саймака «Все живое…» и «Почти как люди» мы встречаемся с хорошо знакомыми нам по «обычной» литературе «средними американцами»: в первом– с неудачливым агентом по продаже недвижимости, во втором – с провинциальным журналистом. Никаких психологических открытий писатель здесь не совершает, но в данном случае они и не нужны, речь идет о другом: знакомый персонаж попадает в фантастическую ситуацию (встреча с пришельцами из космоса), тогда-то и обнаруживается художественный смысл обращения к хорошо известному социальному типу. Состоит он в том, что именно такой вот средний человек – умный, добрый, порядочный, но никакой не супермен – оказывается способным понять и принять дары инопланетного разума (в первом романе) или одержать верх над космическими агрессорами (во втором).

Герой в прямом смысле этого слова, т. е. незаурядная личность; восторженный юноша; наивный простак; средний человек «без особых примет». НФ охотно использует все эти типажи, не претендуя на психологический анализ личности, но как бы примеряя воплощенную в них жизненную реальность к новой действительности, которую принесет НТР.

Вместе с тем стремительное развитие фантастики подводит ее уже вплотную к подлинному человековедению, к характерам сложным и многоплановым. Так, сюжетное напряжение повести братьев Стругацких «Пикник на обочине» создается и поддерживается не столько приключениями ее героя Рэдрика Шухарта, сколько эволюцией его характера. Приключения здесь как раз довольно однообразны, в сущности, это варианты одной и той же ситуации: удастся ли Шухарту уцелеть в очередном своем путешествии в Зону – странное и страшное место на Земле, в котором побывали некие пришельцы из космоса, оставив после себя множество всевозможных добрых и злых чудес. Опытный читатель, разумеется, понимает, что герою ничего не угрожает, по крайней мере до финала (а в финале такого читателя подстерегает неожиданность), но суть тут не в том, удастся ли выпутаться герою, а в том, что он при этом думает и как воспринимает мир и себя самого. (Хочу заранее оговориться – в мою задачу не входит оценка повести в целом, речь идет только о ее герое, на примере которого с чрезвычайной наглядностью обнаруживаются перемены, происходящие в фантастике; подробный анализ повести мог бы увести в сторону от цели, хотя сам по себе он был бы небезынтересен.)

Рэд Шухарт – личность сложная. С одной стороны, незаурядный человек: смел до отчаянности, хладнокровен, решителен, ловок. Все эти качества ему, так сказать, профессионально необходимы, он – сталкер, человек, тайком пробирающийся в Зону (формально вход в нее разрешен только работникам международного исследовательского Института), выносящий оттуда всякую всячину и сбывающий ее разным подозрительным дельцам. При всем том Рэд по-своему добр, самоотвержен, честен, он – за себя, но не против других: сталкер, но не гангстер (как Стервятник Барбридж, хладнокровно устилающий трупами путь к добыче, – кстати, именно ему Рэд спасает жизнь, рискуя собственной).

С другой – он не может понять одну простую истину: если только за себя, то логика жизни приведет тебя к тому, что ты, сам того не желая, станешь опасностью для других. Рэд – индивидуалист в самом прямом смысле слова. Смутно он чувствует, что живет не так, что что-то в его мировоззрении неверно – недаром же он так тянется к Кириллу Панову, бескорыстнейшему человеку, преданному науке, советскому ученому, работающему в Институте. Но Кирилл один в Институте и в городке Хармонте, куда после посещения пришельцев стекаются толпами всевозможные бизнесмены, старающиеся нажиться на космических чудесах. Это им Рэд сбывает добытый в Зоне «хабар», предпочитая не размышлять о том, зачем он им нужен. Стругацкие рисуют человека, наделенного множеством прекрасных качеств, но социально примитивного, безграмотного, не умеющего критически отнестись к действительности, фактически безоговорочно ее принимающего, хотя он и нарушает некоторые законы и правила.

На наших глазах этот человек проходит тяжкий путь познания. Гибнет после похода в Зону Кирилл Панов – по собственной оплошности, но Рэд мучается оттого, что мог ее предотвратить, только не сообразил вовремя. После этого он уходит из Института, где некоторое время работал лаборантом, и опять принимается за сталкерство; общение с Кириллом держало его в институте, хотя там платили меньше, чем он мог заработать сам, а теперь ничто не держит. Еще поход в Зону – Рэд выносит оттуда смертельно опасный «ведьмин студень» и против собственной воли отдает его каким-то темным личностям; он понимает что из этого может выйти, но другого выхода у него нет – через несколько минут его арестуют, жена и дочь останутся без денег, а за «ведьмин студень» заплатят много. (Потом мы узнаем, что в некой частной лаборатории произошла катастрофа – при попытке исследовать «эту штуку» погибли люди.) Дочь Рэда превращается в животное – такое случается с детьми побывавших в Зоне.

Годы тюрьмы; гибель людей; боль, которую он испытывает, глядя на свою Малышку, – таков итог жизни Рэда. Виновата Зона? Пришельцы? Нет, даже Рэд понимает, что дело не в них, а в людях. (Между прочим мы узнаем, что Зона немало дала человечеству, например «этаки», вечные и к тому же саморазмножающиеся портативные источники энергии.) Перед нами коллизия, хороша знакомая по «обычной» литературе, – субъективно добрый и честный человек, приносящий себе и другим зло по причине своей социальной близорукости; фантастическое допущение, Зона, придает этой коллизии особую остроту, потому что действия такого человека могут в данном случае серьезно повлиять на судьбу человечества.

Тут мы и подходим к последнему приключению Рэда, к его последнему походу в Зону, к самой большой его победе и самому тяжкому поражению. Чуть не погибнув, пожертвовав жизнью другого человека, он добирается до главного чуда Зоны, Золотого Шара, исполняющего самые заветные желания. Момент высшего торжества – вся смелость, воля и сноровка нужны были Рэду, чтобы достичь цели. И к глубочайшей трагедии – он вдруг осознает, что не готов, духовно и нравственно не готов к встрече с Шаром. Он как ребенок, понимающий добро и зло только в конкретной, осязаемой форме; полиция и тюрьма – плохо, деньги и любимая женщина – хорошо. Ребенок, очутившийся перед Золотым Шаром, мог бы попросить тысячу порций мороженого для себя и тысячу тумаков для обидчика – желания Рэда, в сущности, того же порядка.

Но то, что естественно для ребенка, неестественно для взрослого, сильного человека, вдруг получившего возможность распоряжаться судьбами мира. Рэд думает: «Расплатиться за все, душу из гадов вынуть, пусть дряни пожрут, как я жрал… Не то, не то это… То есть то, конечно, но что все это значит? Чего мне надо-то? Это же ругань, а не мысли… Пусть мы все будем здоровы, а они пускай все подохнут. Кто это – мы? Кто – они? Ничего же не понять». По сути, в этом сбивчивом, спотыкающемся, лихорадочном внутреннем монологе обозначается одна из главнейших проблем современности – диспропорция между материальным могуществом человека и уровнем его социально-этического развития. Рэд может попросить у Золотого Шара все, что он хочет, – и вдруг понимает, что за душой у него только «ругань, а не мысли». «Шпана… Как был шпаной, так шпаной и остался… Вот этого не должно быть! Ты слышишь? (это уже Золотому Шару. – Ю. С). Чтобы на будущее это раз и навсегда было запрещено! Человек рожден, чтобы мыслить (вот он, Кирилл, наконец-то…)». И тут же с горечью добавляет: «Только ведь я в это не верю. И раньше не верил, и сейчас не верю, и для чего человек рожден – не знаю. Родился – вот и рожден. Кормятся кто во что горазд».

В момент, когда Рэд размышляет около Золотого Шара, событийный ряд завершен, приключенческий сюжет исчерпан, перед нами – драма характера в чистом виде, внутренний конфликт предельной остроты. Ведь Рэд и раньше догадывался, что ничего не смыслит в природе общества, в котором живет, но не считал это существенным: я делаю свое дело, не пойман – не вор, и так далее. А сейчас, в финале повести, он осознает свою социальную безграмотность как недостаток, более того, – как трагедию. И для Золотого Шара ему удается найти только чужие слова – того парня, жизнью которого он пожертвовал: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» Рэд сам чувствует, что этих слов мало, но других у него нет.

Драма характера не завершается и не исчерпывается, в финале, наоборот, мы можем представить себе несколько продолжений, несколько вариантов поведения Рэда в будущем. Герой фантастики обретает ту же самостоятельность, становится так же способен к саморазвитию характера, как и герой «обычной» литературы.

Это весьма важный, можно сказать, принципиально важный этап художественной эволюции НФ.

Возникновение такого героя в фантастике закономерно. Утопическая, популяризаторская и чисто приключенческая НФ в нем не нуждалась – ее герой был либо «среднестатистическим» человеком, либо «точкой приложения» научных знаний и сведений, либо функцией сюжета. Такой герой понадобился фантастике с тех пор, как космические пришельцы, роботы и прочие технические чудеса все чаще стали выступать как своего рода метафора НТР; «подарки», оставленные человечеству в «Пикнике на обочине» неведомыми пришельцами, по своей художественной функции ничем не отличаются от, скажем, вполне реального открытия атомной энергии– и тут и там прежде всего встает вопрос о том, как сумеет человек распорядиться собственным открытием или достижениями внеземного разума. Но тут же встает другой, вытекающий из первого, вопрос – какой человек? Насколько он социально подготовлен к новой ситуации, созданной техническим прогрессом (или космическим визитом)? Естественно, разные люди подготовлены по-разному, и Рэд Шухарт перед Золотым Шаром напоминает дикаря перед компьютером – он, в сущности, не ведает, что нужно делать с этой штукой. Но это неведение – следствие как личных качеств Рэда, так и условий, в которых он живет, которые определяют уровень его социального самосознания; фантастике такого рода уже необходим герой социально детерминированный. Причем в повести Стругацких есть деталь, Подчеркивающая, что дело отнюдь не только в недостаточном интеллектуальном развитии, недостаточной образованности Рэда. Среди ее персонажей есть знаменитый ученый Нобелевский лауреат профессор Вальтер Пильман, доказавший, в частности, что Зона – результат Посещения. Ученый сидит в кабачке (куда нередко заглядывает и Рэд Шухарт) и с удовольствием разглагольствует о цели и смысле Посещения, выдвигая весьма остроумные гипотезы. Однако вопрос о последствиях его мало интересует, главное для него – сам факт Посещения, доказательство существования внеземных цивилизаций. Мысленно попробуем привести этого интеллектуала к Золотому Шару – есть ли уверенность, что он сможет найти нужные слова, те, которых не нашел Рэд Шухарт? Высоколобый профессор и отщепенец-сталкер, столь далекие друг от друга, неожиданно сближаются – уровень их социального развития примерно одинаков. К чему это может привести? Заглянем в другую повесть Стругацких – «Отель «У погибшего альпиниста». Там пришельцы из космоса, представители высокоразвитой цивилизации, помогают… политическим бандитам, поскольку те убедили их, что борются за счастье человечества…

Однако Рэд Шухарт не только «представитель» определенной социальной группы, он, как было сказано выше, – личность, причем интересная, незаурядная. Это говорит о том, что коллизия повести настоятельно требовала именно такого героя, способного вызвать не только интеллектуальный, но и эмоциональный отклик читателя. Героя, само присутствие которого в произведении предполагает не только интеллектуально-философский диспут на актуальную тему, но и сопереживание человеку, так сказать, на собственной шкуре ощущающему злободневность этой темы. Диспуты о высоких материях издавна считались неотъемлемой частью НФ. Сегодня они выглядят архаизмом, если позиции спорящих не связаны глубоко и органично со всем художественным комплексом произведения, если спор остается «вставным номером», служащим для сообщения читателю какой-либо информации или для изложения авторской точки зрения.

Чаще всего так оно и бывает – научные или философские позиции и концепции героев или авторов излагаются «лекционным» путем. В какой-то мере это неизбежно– если перед нами действительно новая концепция, то, вероятно, в самом деле необходимо четко сформулировать ее. Однако и путь синтеза фантастике не заказан – я имею в виду художественный синтез сюжета и мысли, мировоззрения и события. Возможно это только в том случае, если мировоззрение становится глубоко личностным, если не автор философствует за своего героя, но сам герой может осознать и осмыслить связь между собой и Вселенной, между микрокосмосом своего «я» и космосом.

Станислав Лем стремится к такому синтезу сознательно – в авторском предисловии к его роману «Голос Неба» мы находим следующее признание: «Беспокоило меня слегка и то, что можно назвать «раздвоением» моей писательской личности между художественной литературой и произведениями, посвященными философским раздумьям о путях развития цивилизации… «Голос Неба» – это попытка наложить заплату на образовавшийся душевный разрыв – по крайней мере в том смысле, что слишком много в этой– вещи всяких раздумий и отступлений от темы, чтобы можно было назвать ее попросту научно-фантастической повестью, и опять-таки слишком мало философствования… чтобы она сошла за эпистемологический трактат. Во всяком случае книга эта как результат сознательного эксперимента (разрядка моя. – Ю. С.) является гибридом…»

Каков же результат эксперимента?

В бумагах покойного профессора Хоггарта, одного из крупнейших математиков своего времени, обнаруживают после его смерти рукопись, в которой он повествует о своем участии в проекте «Голос Неба» – попытке группы американских ученых расшифровать космическое Послание, сигнал, пришедший из глубины Вселенной. В предисловии к рукописи Хоггарт рассказывает о себе такое, что может шокировать многих читателей.

И в самом деле, вот первое, что он о себе сообщает: «Основными чертами своего характера я считаю трусость, злобность и высокомерие. Однако же лет с сорока я веду себя как человек отзывчивый и скромный, чуждый профессиональной спеси, потому что я очень долго и упорно приучал себя именно к такому поведению». И дальше: «По-прежнему первой моей реакцией на сообщение о чьей-то беде остается мгновенная вспышка удовлетворения. Но я отвечаю ей сопротивлением и действую, вопреки себе потому, что могу это сделать».

Хоггарт уверяет читателя в своей искренности, и действительно, нет оснований не доверять человеку, столь беспощадному к себе. Самоанализ приводит его к мысли: «Если б я считал себя человеком в глубине души добрым, то, наверно, никогда не смог бы понять зла. Я бы полагал, что люди творят зло всегда умышленно. Но я знал больше – я знал и свои склонности, и свою невиновность в них: в меня было вложено то, чем я являюсь, и никто не спрашивал, согласен ли я на такой дар».