Текст книги "Большая пайка (Часть пятая)"

Автор книги: Юлий Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Короче, забрал я свои конверты, вышел, с Ленкой попрощался и двинул домой. Завтра, думаю, приеду, заготовки заберу – и гуляйте, ребятки. Только дверь открыл – телефон. Платон Михалыч звонит. Дескать, приезжайте, Константин, сейчас разберемся, извините, если что не так. Мне бы послать его, да вот не могу: он как слово скажет – я уже сам не свой, и люблю его как родного Сейчас, говорит, свою машину за вами вышлю. Через полчаса заходит водитель. Хороший был парень, Кузьма, молоденький такой. Всегда вежливый, ко мне в подвал захаживал, чаек вместе лили. Ему, конечно, с Платоном Михалычем доставалось – тот же ненормальный, по шестнадцать часов по городу носится, ну и Кузя, конечно, с ним. Как уж он за рулем не засыпал – понять не могу.

Приезжаем– сидят. Платон Михалыч, Муса Самсоныч и этот. Начали говорить. Марк уже не орет, а говорит ласково так, что ему, дескать, все нравится, и чучела мои – прям как живые, только надо все по-другому делать, и деньги не в книжечку записывать, а через кассу принимать, и договоры какие-то с клиентами подписывать, и еще чего-то. Эти, смотрю, кивают, вроде соглашаются. Тут уж я не выдержал, говорю: а на хрена вы мне сдались, с вашей кассой и договорами какими-то? Сидел я себе дома, занимался делом, нормально зарабатывал, мне за пятнадцать лет слова плохого никто не сказал, все только спасибо да спасибо. А тут... В общем, давайте, братцы, расходиться.

Тут Платон Михалыч их из кабинета погнал, остался со мной вдвоем и как начал меня обрабатывать. Веришь, нет, не помню, чего он мне такого говорил, но через полчаса выхожу я от него, иду к себе в подвал, счастливый, как телок, и никуда уходить уже не собираюсь. И насчет кассы мы с ним договорились, и что этот Марк мне какие-то договора напишет, и что работаю я только с ним, а остальных всех могу на хер посылать, и так далее. Через минуту заходит Муса – ну как, говорит, нормально все? Посмотрим, отвечаю. На него у меня злобы не было, это потом уже мы разругались. В общем, говорит, утром Марк даст мне договор, я буду туда вписывать, чего я для клиента делаю и сколько это стоит, а отдавать работу клиенту буду в обмен на ордерок из кассы. Иначе с властями могут быть неприятности. Я еще под впечатлением от разговора, головой киваю, соглашаюсь на все, думаю про себя, что так, может, и вправду лучше будет.

Утром прихожу, первым делом – к Марку: давай, дескать, договор. Он, сука, опять в крик – мол, у него дел по горло, ему всякой фигней заниматься некогда, вот будет время, он мне договор и даст. А у меня клиент через час должен подойти. Ладно, думаю, сейчас тебе будет. Иду к Мусе Самсонычу – так, мол, и так. Тот за трубку – зайди. Ну, тут долго рассказывать, неделю этот Марк меня манежил. Я, конечно, работал потихоньку, и денежку брал – тут уж я с Мусой договорился

А через неделю новая жизнь началась Приходит клиент, я ему – здрасьте, пожалуйста, подпишите договорчик, идите в кассу, оплачивайте товар. Клиентам даже нравилось Только Марк этот, он еще долго возникал. Как увидит, сколько я с клиента беру, – сразу на голос. Дескать, чего-то я не понимаю, чего-то там не знаю, вещи мои больше стоят, и ежели он сам с клиентами договариваться станет, то денег будет в два раза больше. Ты понял, нет, – он лучше меня знает, сколько моя работа стоит!

В общем, вызывает меня Платон Михалыч и вежливо так начинает спрашивать, а не лучше ли будет, если Марк Наумыч за меня будет переговоры с клиентами вести и цену назначать? И опять он мне как брат родной, и люблю я его несказанно, и в рот ему смотрю, и вот-вот уже соглашусь. Но чую про себя – глупость они затевают, и пойти на такое никак невозможно. Я ему говорю – мои клиенты ко мне привыкшие, они с другим говорить не будут, а вот когда новые пойдут, которых вы мне, Платон Михалыч, пообещали, тут уж воля ваша. Только все равно дурость это.

И вот с этого разговора что-то у нас с ним случилось. Не то и вправду он решил, что я с клиентов мало беру, а остальное в свой карман наликом наколачиваю, не то ему не понравилось, что я перечить взялся, – не знаю. Только видеться мы с ним перестали. Раньше, бывало, как приедет на фирму, сразу забежит, да и я к нему в кабинет захаживал, а теперь – как отрезало. Встретимся на улице или в коридоре, поручкаемся, спросит, как дела, и бежит дальше, даже ответа не слушает. Ну ладно. Работаю, в общем, себе, кое-чего уже про ихнюю контору понимать начал, зарплату дают, как договаривались, хотя делишки у них идут не то чтобы очень. Все разговоры-переговоры, иностранцы шастают, посиделки ночные, а денег мало. Но живем.

Ты, если хочешь, наливай себе еще. Я пропущу, что-то сердце стало пошаливать. Вот разве пивка.

Проходит так примерно с полгода, затеяли они ремонт. Сделали быстро, обстановку сменили, цветов каких-то натаскали. Ничего стало, нормально. Вызывает меня Муса Самсоныч и говорит – давай, дескать, Константин, твою работу в приемной развесим. Во-первых, красиво будет, а во-вторых, у нас тут много народу ходит, в подвал к тебе они сами зайти не догадаются, в приемной же – вроде как бесплатная реклама. Я подумал – должно, дело говорит Взял пять лучших работ, присмотрел, где лучше пристроить, поставил. Нормально получилось. Фифа эта, правда, фыркала, ну да я на своем настоял.

Была у меня кабанья голова, еще со старых времен, для себя делал. Сколько ко мне народу за ней переходило – не счесть, никому не отдал. Повесил ее в кабинет к Платону Михалычу. Представь, вот так он сидит, здесь стол, тут, значит, дверь, сбоку маленький столик, он за ним с особо важными людьми разговаривает. А голову я вот тут повесил. Улавливаешь7 И вправду клиенты потоком пошли. Начал я большой запас делать. Куропаток, фазанов, перепелок – чего только не было.

Приносят мне как-то медвежью шкуру. Не знаю уж, где этого медведя взяли, но шкура была – брат ты мой! А выделана как! Ежели с ней как надо поработать – это большие тыщи долларов можно было бы взять. Положил я у себя эту шкуру в уголок, смотрю, прикидываю, как лучше взяться. Дело-то непростое. Все ходят, поглядывают, вроде нравится. Даже Платон Михалыч заскочил, уж на что редким гостем был у меня в ту пору. Сколько, говорит, можно на ней заработать, Константин? Да, говорю, вот столько вот, если нормально сделать. А сколько отдал? – спрашивает. Вот столько, говорю, да литр белого. Он меня по плечу похлопал – ты, говорит, Константин, настоящий коммерсант. И ускакал.

Ладно, давай еще по маленькой. Да ты закуси чем-нибудь, кто ж так водку жрет. Вот капустки возьми, чесночок с хлебом.

Проходит какое-то время, захожу я в приемную и вижу– мать моя! – еще вчера тут в углу чучело лисы стояло, а теперь горшок с цветами. Я к Ленке – куда моя работа делась? Она мне объясняет, что ночью у Платона Михалыча важные гости были, он им и подарил. У меня аж закрутилось все. Как, говорю, подарил?! А она мне – он еще и петуха подарил, и кабана из кабинета. Ну, как я про кабана услышал, думаю – убью на хрен! Я к нему в кабинет – заперто, умотал куда-то. Я к Мусе. Тот меня успокаивать начал. А я ни в какую, просто колотит меня. Что кабан! – фигня. Но он ведь у меня сколько лет был, никому не отдал. Уж какие люди просили, какие деньги давали, – никому. Ты смеяться будешь– он мне... ну как родной был, что ли. А тут без моего ведома, ночью, хрен знает кому. Муса смотрит – я весь белый. Он дверь запер, достал коньяк, давай, говорит, Константин, выпьем. И начал меня обрабатывать. Дескать, мы тут большое дело затеваем, с серьезными людьми говорим, надо их всячески улещивать, мы одна команда, да если б я знал, кому мой кабан достался, то сам бы подарил и еще спасибо сказал бы, и все такое. А я на него матом – ты что ж, говорю, мне только теперь про это рассказываешь? Когда вы тут ночами мою работу хрен знает кому раздаете – трудно трубку снять? Позвонить, сказать – Костя, так, мол, и так, вот такое у нас дело, дай свое согласие. Трудно разве? Смотрю, он злиться начал, а меня несет и несет. Короче, трахнул он кулаком по столу, катись, говорит, из моего кабинета, пока живой, со мной так никто разговаривать не будет.

Я вижу, он уже тоже не в себе, дверью хлопнул – и к себе в подвал. Сел, покурил. Ну, думаю, хватит с меня. Пойду домой. А холодильников у меня, ты слышишь, было два. И я туда уже дня три не заглядывал. Или больше. Ага, у меня чего-то горло тогда прихватило, я со среды на работе не был, потом выходные, а в понедельник ходил в поликлинику за бюллетнем. Так что это был вторник Ну да.

И вот зачем-то лезу я в холодильник – а там хоть шаром покати. Ни тебе куропаток, ни фазана, перепелок восемь штук было – теперь ни одной. Только три барсука лежат. Я – во второй. Там такое же дело. Лисица лежит, а птичек нету. Ах ты, думаю, мать вашу, куда ж вы все подевали? Я уж и забыл, что уходить решил. Раз за медвежью шкуру, а она – елки мои палки! – вся в пятнах, склеенная какая-то, обтерханная, края порваны... Ну раззе на помойку снести.

Я – наверх. Заглянул в приемную, машу Ленке рукой – выйди, дескать. А фифа это заметила и говорит таким противным голосом – Елена, надо сделать вот это и вот это, и очень срочно, Ленка и не вышла. Плюнул я пошел в кадры, нарисовал заявление и бумажку написал, чтобы трудовую книжку и расчет Ленке отдали– не приходить же за ними!

Поехал домой. И такая злоба на них на всех меня взяла – страшно сказать. Взял пузырь, колбаски, еще кой-чего, посидел, подумал и решил, что сделал я все правильно. Считай, больше полгода у них протрубил, деньжат заработал, с людьми интересными повстречался, пора и честь знать. А что они со мной не по-людски обошлись, так это пусть у них на совести останется. Они ведь на моей работе тоже кое-чего срубили, мало-мало, но срубили. Так что разошлись, к слову сказать, как в море корабли, пора свою жизнь обратно отстраивать.

Вот только мне страшно интересно стало – куда ж они моих перепелок пристроили и что такое жуткое с этой шкурой произошло? Ты, Сашок, не поверишь, когда мне Ленка рассказала, я чуть со смеху не это самое. Они, оказывается, затащили к себе какого-то начальника, переговоры там, то да се. Дело было в выходные, ночью. Кончилась у них закусь, а взять негде. Так они распатронили все мои запасы и куропаточками этими, трехмесячной давности, да в глубокой заморозке, закусывали. Ты погоди ржать-то, это еще не все. А когда они мои заготовки сожрали, начальника на приключения потянуло. Они ему по телефону девку вызвали, и он трахал ее на медвежьей шкуре. Ты понял, нет, – ту шкуру, если как надо сделать, можно было за три штуки баксов не глядя сдать, а на ней какой-то хер девку драл. Это мне Ленка рассказала, когда расчет и трудовую принесла.

Не, думаю, ребята, вы уж давайте там сами как-нибудь. Мне такие ваши бизнесы непонятны. А все-таки, скажу тебе. Сашок, бывает, вспомню, и что-то у меня внутри делается. Иногда телефоны ихние по ночам слышу, у них звоночки такие были специальные – ту-ту-ту, ту-ту-ту Хоть и разошлись не по-хорошему, а скучно у них не было. Интересный народ. Я вот сейчас Михалыча по телику смотрю, как он там то с президентами всякими, то с банкирами, и спрашиваю себя – а кто ж из них на моей шкуре девку драл? Иногда даже думаю – ежели б не та шкура, да не те перепелки замороженные, может, он таким большим человеком и не стал бы. А, Сашок? Давай по последней – и расходимся.

Бедный старый Фирс

Мария добилась всего, чего хотела. Не будучи причисленной к сонму небожителей, она занимала в «Инфокаре» максимально высокое положение. Только она из всех нанятых имела к Платону прямой доступ в любое время дня и ночи, через нее в обе стороны проходила наиважнейшая и сверхсекретная информация, она определяла, стоит ли связывать с Платоном того или иного человека, а если стоит, то когда это лучше всего сделать. Весь «Инфокар» трепетал перед ней – куда там Марку Цейтлину. Марк мог навопить, изматерить, стереть в пыль, но быстро отходил и переключался на другую жертву. Мария же не забывала никогда и ничего, и за любое отступление от установленных ею правил следовала пусть не мгновенная, но неотвратимая кара.

В ее отношениях с Платоном, если оставить за скобками интимную составляющую, ничего вроде бы не изменилось. Оставаясь с ним наедине, она частенько срывалась на обращение "Тошка", которое было в ходу в первые месяцы их близости, а теперь уже вышло из употребления. Он ласково называл ее "девочка" и всегда вставал, когда она входила к нему в кабинет, даже если в этот момент говорил по трем телефонам одновременно. И Мария видела, как при этом в глазах у него начинают прыгать коварные чертики, напустившие на нее порчу в городе Ялте.

На людях она всегда называла его подчеркнуто официально. По имени и отчеству. Платон Михайлович.

При этом Мария даже испытывала какую-то странную радость" деля с Платоном угольки тайны, скрытые за официальным обращением.

Однако в официальных словах есть своя магическая сила, и чем чаще перед глазами Марии вспыхивали угольки, тем больше они покрывались слоем пепла, огонь убивающим. Только Мария этого не замечала.

А потом у папы Гриши наступил юбилей. Круглая дата. Конечно же, вся инфокаровская верхушка, загрузившись ценными подарками, вылетела на Завод. И только Платон, увлекшись вязаньем узелков в очередной хитроумной паутине, застрял в Москве, чем довел папу Гришу до полного отчаяния.

– Завтра днем начинается торжественное собрание, – обиженно басил он Марии, уже в который раз прорываясь через сложную систему инфокаровских телефонных соединений. – Я просто не понимаю... Это же неуважение...

И хотя Платон, у которого что-то не склеивалось, рвал и метал, Марии после очередного звонка удалось все же вколотить в него, что папа Гриша смертельно обижен.

– Да, – сказал Платон, выныривая на мгновение из омута интриг, – черт... как не вовремя все. Давай так... Сегодня никак невозможно. Закажи чартер на завтра. На семь утра. Нет! Лучше на восемь. У нас завтра что? Суббота? Давай на восемь тридцать. И соедини меня с папой Гришей, прямо сейчас.

Узнав, что Платон все-таки вылетает и даже специально заказывает для этого самолет, папа Гриша мгновенно расцвел, наговорил Марии комплиментов, а потом сказал:

– Машенька! Красавица моя родная! А вы-то как же? Собрались бы, да с Платон Михалычем вместе. А? Какой подарок для меня, старика, был бы. Да и вам развеяться невредно. Сидите там в конторе, совсем уже к телефонам приросли.

– Это не мой вопрос, Григорий Павлович, – осторожно сказала Мария, чувствуя, как внутри у нее что-то приятно кольнуло, и лицу стало горячо. – Я вас сейчас с Платоном Михайловичем соединю.

Она слышала, как Платон раскатисто хохочет, разговаривая с папой Гришей. Потом у нее на столе загорелась красная лампочка вызова.

Когда Мария зашла в кабинет, Платон отсутствующим взглядом смотрел в стенку и сосредоточенно тер подбородок. Потом он перевел взгляд на Марию, поморгал глазами и сказал:

– Так... О чем я? Ах да! Послушай... Папа Гриша хочет, чтобы ты тоже прилетела... Ты как?

– Как скажешь... как скажете... – тихо ответила Мария, осознав вдруг, что ничего на свете ей так не хочется, как этого полета вдвоем.

– Да... – пробормотал Платон, о чем-то размышляя. – Сегодня ведь рейсов больше нет? Или есть?

– Сегодня больше нет, – ответила Мария, зачем-то взглянув в свою книжечку. – Последний улетел полчаса назад.

– Ладно. – Платон встал из-за стола и сладко потянулся. – Завтра полетим вместе. Нам надо быть в аэропорту в восемь. Давай вот как... Я за тобой заеду в семь. Будь готова.

Мария вернулась к себе, постояла немного, унимая дрожь в руках и коленях, решительно взяла телефонную трубку и вызвала дежурный секретариат в полном составе. Потом договорилась с косметичкой, массажисткой и в парикмахерской.

В ту ночь, чтобы не попортить прическу, Марии пришлось спать, сидя на стуле и положив голову на руки. В центре комнаты с люстры свисало отглаженное белое платье, покачивающееся от ночных сквозняков В гудках машин за окном Марии все время мерещился сигнал будильника, она просыпалась, трясла головой, включала настольную лампу, убеждалась, что утро еще не наступило, и снова проваливалась в беспокойный пунктирный сон.

Без пяти семь она, в белом платье, в новых, купленных вечером, белых туфлях на умопомрачительно высоком каблуке и с маленькой дорожной сумкой в руке, уже стояла у подъезда, глядя на угол, из-за которого должен был вылететь "мерседес" Платона.

За пятнадцать минут ничего не произошло. Только прошаркала мимо уборщица с пустым ведром и шваброй, да сосед с четвертого этажа вышел прогулять собачку. Но Мария достаточно хорошо знала, что время для Платона – категория потусторонняя. Поэтому она выкурила сигаретку и положила в рот пастилку, чтобы убить запах.

Она начала беспокоиться, когда часы показали половину восьмого. При всем платоновском разгильдяйстве опоздать на торжественное собрание он никак не мог. Что-то случилось.

Мария схватила за рукав гуляющего с собачкой соседа.

– Вы будете здесь еще пять минут? У меня к вам огромная просьба... Я оставлю здесь сумку... Мне нужно срочно позвонить. И еще... Если подъедет черный "мерседес", скажите, что я поднялась на минутку и сейчас буду.

Мария влетела в квартиру, схватила трубку и стала набирать номер платоновского мобильного телефона. Телефон был глухо занят. Какая же она дура! Наверняка он сейчас звонит ей. Мария бросила трубку на рычаг и встала рядом, дожидаясь звонка. Потянулись минуты. Телефон молчал.

Мария посмотрела на часы. Семь пятьдесят. Немыслимо! Она снова набрала номер Платона и облегченно вздохнула, услышав длинные гудки. На четвертом гудке Платон ответил.

– Да...– скороговоркой сказал он.– Это ты? Привет! Говори, только очень быстро.

– Ты где? – спросила Мария, чувствуя невероятное облегчение от того, что наконец-то дозвонилась и ничего страшного вроде бы не произошло.

– К аэропорту подъезжаю! Где я еще могу быть? Ты что, вообще уже?

Под ногами у Марии поплыла земля.

– Ты что молчишь? – не унимался Платон. – Что-то случилось? Да говори же в конце концов!

– Мы ведь договаривались... – срывающимся голосом пролепетала Мария, – мы ведь договаривались... что ты... что вы... я уже час стою у подъезда...

В трубке наступило тягостное молчание.

– Черт! – наконец прорезался Платон. – Черт! Почему мне никто не напомнил? Слушай, девочка... Ну совершенно вылетело из головы... Знаешь, что? Давай быстро, хватай такси и лети сюда Я тебя ждать не могу, но тут сразу два рейсовых самолета...

Мария медленно опустила трубку, подошла к окну и встала, схватившись побелевшими руками за подоконник. Телефон звонил еще дважды, потом замолчал.

Раздался дверной звонок.

– Вы уж извините, – сказал сосед, удерживая рвущуюся вперед собаку. – Полчаса прошло. Никто не подъехал. Я вашу сумочку принес. А что с вами? Вам плохо?

– Нет, – ответила Мария. – Мне нормально. Все в порядке.

Шурик – Петьке

Привет, Петюня!

Ну ты пропал! Я тебе уже третье письмо пишу, а ты, конкретно, никак не отвечаешь.

Лето уже прошло, пора в теплые страны. Договаривались же как люди. Мне шеф лично пообещал подкинуть на отпуск. Если опять не ответишь, черт с тобой, поеду один. Думаю махнуть в Анталию, у нас тут ребята из охраны ездили, говорят – кайф. Я уже в турбюро был, присматривался. Такое показали! Знаешь, что такое шведский стол? Это когда вся жратва на столах– и ешь сколько влезет. Мне тут один дух рассказывал, что такая штука раньше была в одном ресторане у трех вокзалов, еще при советской власти. Плати трояк – и вперед. Они пару месяцев так поработали, а потом прогорели. Наши приходят, трояк платят и, пока десяток яиц вкрутую не схавают, не успокаиваются. Только потом начинают завтракать. Интересно, как они в Турции с этим шведским столом не прогорают? Видать, наших мало ездит.

С турбюро главное дело, чтобы не кинули. А то красивые картинки покажут, понаговорят с три короба, ты бабки выложишь, а потом окажется, что отеля такого вообще нет или до моря три километра пешкодралом шлепать. Обычное дело. Жулья сейчас развелось – ты не поверишь. Я тут на оптовый рынок заскочил за сигаретами, взял три блока "Мальборо". Там это дешево. Приехал домой, распечатал, а внутри "Пегас" сраный. Я туда еще пару раз заезжал, все хотел найти духа, который мне это дерьмо запарил. Куда там!

А на днях был случай – обхохочешься! Шеф мой ездит на мерине. Шестисотый, к слову сказать... Повезли его вечером на дачу, под Москвой. Там кругом начальство живет, министры всякие. По вечерам друг к другу в гости ходят, будто на работе времени поговорить нету. И у шефа там дача. Дом здоровый, а рядом пристройка для прислуги, охраны, водителей. Кругом забор, ворота, на воротах шлагбаум, охрана стоит с оружием. Все равно что у нас в часта. Без специального пропуска хрен въедешь. Да еще документы у всех проверят, машину снизу зеркальцем посмотрят, чтобы мины какой не было или еще чего. Короче, люкс.

Значит, прибыли мы Шеф как раз улетать собирался, вот и заехал переодеться. Пока он там ковырялся, мы к себе в пристройку зашли – чайку попить, на зуб чего-нибудь бросить. Минут десять нас не было, не больше, вот ей-богу не вру! Через десять минут выходим – шефовского "мерседеса" нет. Мой джип стоит, а "мерседеса" нету. Его шофер засуетился, забегал – нет мерина, хоть ты тресни. Мы к воротам на джипе. Там кагэбэшники. Только что, говорят, просквозил ваш "мере", мы думали, это как раз вы и проехали. Еще, говорят, удивились, что без сопровождения. Наша охрана на них наехала – кто, орут, за рулем был? Кого впускали-выпускали? Ну, с концами, конечно. Ничего не видели, ничего не знают, из чужих никто не проходил и не проезжал. Прямо какой-то дух сам собой из воздуха появился, за десять минут завел "мере" на глазах у всех без ключей, сигнализацию отключил и слинял.

Во как!

Шеф выскочил, послушал охрану, аж почернел весь, ко мне в джип вскочил – и в аэропорт. Сильно расстроился. Обычно он и поговорит, и спросит про что-нибудь, а тут молчал всю дорогу, только по мобильному телефону названивал.

Такие дела... Короче, ты не тяни насчет отдыха. Оттянемся во весь рост. Только девок надо с собой брать. А то, наши рассказывают, там за трах платить надо – немерено. Будто у них это самое место из золота сделано.

Все, Петюня. Жду ответа. Нашим привет.

Шурик.