355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлий Дубов » Идиставизо » Текст книги (страница 1)
Идиставизо
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 18:37

Текст книги "Идиставизо"


Автор книги: Юлий Дубов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Юлий Дубов
Идиставизо

Распаленных такими речами и требующих боя воинов они выводят на равнину…

Публий Корнелий Тацит. «Анналы»

Сперва пытались говорить о том, как дела и кто чем сейчас занят, но из этого ничего толком не получилось. Олегу, по большому счету, похвастаться было нечем, а у Мишки, шагнувшего в большую коммерцию прямо из НИИ, имелись очевидные причины особо не распространяться. Завял на корню и разговор о старых добрых временах – откровенно заскучали приведенные Мишкой девушки. Рита попыталась было рассказать что-то про отдых за границей, но поймала предостерегающий Мишкин взгляд и осеклась.

Так бы и разошлись, побежденные молчанием, но, непонятно почему, возникла тема снов. Вроде бы Лиля сообщила, что часто снится ей, будто плавает она в океане, но не на поверхности, как все нормальные люди, а глубоко под водой и без всяких аквалангов, причем дышит она там совершенно свободно и резвится с золотыми рыбками посреди коралловых зарослей.

– Это у тебя работает подсознание. – Рита обрадовалась свежей теме и возможности блеснуть. – Я читала, что все живое появилось на свет из моря. И на генетическом уровне сохранилась память…

Все оживились и стали вспоминать. Даже с Мишки слетела бизнесменовская солидность, и он рассказал историю, как кому-то приснилась больная сестра, а наутро оказалось, что она как раз в это самое время угодила под машину.

– Кстати! – повернулся он к Олегу. – Помнишь этого парня, из вычислительного центра? Которому все время сны снились? Что-то там было забавное… Как его?

– Моня Хейфиц, – кивнул Олег, закуривая. – Конечно, помню. Только не сны, а всего один сон. Но зато это целый роман.

– Он где сейчас?

– Я же говорю, это целый роман.

– Ой, расскажите, расскажите, – запрыгала в кресле Лиля. – Хочу роман!

Олег покосился на Риту, с первой же минуты ему приглянувшуюся, плеснул в стакан виски и сказал:

– Извольте. История и вправду любопытная. Ты его хорошо помнишь, Мишка?

– Не очень, – признался Мишка. – Маленький, черненький… Он все время получал приглашения на конференции за бугор, и его все время не выпускали.

– Вот-вот. С этого-то все и началось.

Моня Хейфиц был клеймен своим происхождением навечно. С вступительных экзаменов на мехмат его поперли мгновенно, и оказался он на факультете вычислительной математики в лесотехническом. На каждой сессии ему обязательно вклеивали хотя бы одну тройку, чтобы не марать его именем списки ленинских стипендиатов. Комиссия по распределению заткнула его в удивительную дыру, где единственным вычислительным средством были допотопные счеты. В дыре Моню приставили к кульману, у которого он и простоял все положенные два года. Потом уволился и полгода странствовал по отделам кадров, везде получая отказы и рискуя нарваться на закон о тунеядцах.

Кадровиков, впрочем, можно было понять.

Сказать, что у Мони была типичная внешность, это значило ничего не сказать. Он был низенького роста, с накопленным в младенчестве и так и не рассосавшимся детским жирком, на щедро украшенном угрями и бугристом от юношеских прыщей лице его красовался огромный костистый нос, а из-под мохнатых бровей на мир смотрели часто моргающие коричневые глаза. Он рано начал лысеть и старательно прикрывал все более обнажающийся лоб математического гения прядками черных волос, заимствуемыми откуда-то с затылка. Когда он говорил или ел, огромные уши с торчащими из них пучками волос и расположенные перпендикулярно черепу приходили в движение, вызывая у наиболее впечатлительных собеседников приступы неудержимого смеха.

Он всегда ходил в одном и том же сером костюмчике и жеваном галстуке непонятного рисунка. В жаркую погоду пиджак оставался дома, и тогда было видно, что рукава рубашки у Мони перехвачены выше локтя специальными резиночками. Кроме того, летом он позволял себе слегка распустить узел галстука и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, откуда немедленно вылезала на свет божий буйная черная растительность.

Добавим к этому, что голос у Мони был тонким и пронзительным, в минуты волнения он начинал брызгать слюной, да еще и не выговаривал значительной части алфавита.

То, что настрадавшийся от блужданий Моня оказался в одном институте с Олегом и Мишкой, было вызвано исключительно удачным стечением обстоятельств. В институте была запланирована реорганизация вычислительного центра. Иначе говоря, большая вычислительная машина серии «Минск», которая работала хорошо если один день в неделю, а остальное время ремонтировалась, подлежала плановой замене на еще большую вычислительную машину серии «ЕС». Был определен точный срок этой замены, и к этому сроку выделялись соответствующие фонды. А еще была подана заявка в университет на необходимое количество молодых специалистов, которые будут управляться с этим чудом техники.

Дальше все произошло как обычно. В один прекрасный день директору донесли, что на чудо-машину нашлись еще охотники, и у них вычислительные центры уже укомплектованы высококвалифицированными кадрами, которые простаивают, потребляя при этом государственные деньги, поэтому готовится решение поставку техники в институт временно отложить, а выделенные на ее закупку средства изъять.

В этот момент Моня и возник на пороге отдела кадров. Кадровик с трудом преодолел мгновенно возникшее отвращение, бросил Моне анкету для заполнения, проглядел ее и тут же бросился к директору.

– Да, – сказал директор, прочитав анкету. – Черт с ним. Оформляй.

И уехал в главк с неожиданно сданным ему козырем отбивать обещанное оборудование.

Моню назначили инженером. В институтской иерархии это было чуть выше секретарши в лаборатории, а по зарплате и вовсе почти неотличимо. Для начала ему положили сто рублей жалованья, но когда он за какие-нибудь два месяца автоматизировал работу всей институтской бухгалтерии, зарплату тут же подняли и начали платить сто десять. Тут-то Моня и показал свое настоящее лицо. Он выловил в коридоре секретаря парткома и вместо благодарности провизжал ему в лицо:

– Я раньше, Семен Сергеич, получал сто рублей. А теперь получаю сто десять рублей. Я хочу у вас спросить, Семен Сергеич, как у партийного руководителя, насколько поднялся мой жизненный уровень?

Семен Сергеич сперва опешил, потом разозлился, но не подал виду, потом заметил, что вокруг собирается почуявший развлечение народ, и решительно дал отпор.

– Вдвое, – авторитетно ответил он.

Не ожидавший такого хамского ответа Моня мгновенно вспотел, заморгал глазами, но тут же оправился и ринулся в атаку.

– Это как же? – развел он короткими ручками, призывая обступивших их сотрудников в свидетели. – Как же это вдвое? – По мере того как Моня осознавал всю математическую абсурдность данного секретарем парткома ответа, голос его крепчал и становился все более пронзительным. – Это как же так получается?

Но секретаря трудно было взять голыми руками.

– Просто, – ответил он. – Элементарно просто. Давайте посчитаем. Дорога на работу – пять копеек метро, пять автобус. Всего десять. Туда-обратно – получается двадцать. В неделю, значит, рубль. Обед – шестьдесят пять копеек. Завтракаете и ужинаете вы дома. Кладем на все рубль двадцать. Квартплата, свет, газ… Обувь, одежду считаем на год, делим на двенадцать. Поделили? Сколько получилось? Вот! И у меня получилось девяносто рублей. Это что значит?

– Что? – спросил почуявший поражение Моня.

– Получается, что на всякие там развлечения – на вино, на девушек и так далее – у вас раньше оставалось десять рублей в месяц, а теперь будет оставаться двадцать. Вдвое больше! Как и было сказано.

И секретарь удалился, дружелюбно улыбнувшись растоптанному диссиденту. Но сделал себе зарубку на память. И где-то на периферии отведенного Моне круга свободных передвижений воздвиглись невидимые, но надежные кордоны.

Уже через год Моня стал в институте авторитетом номер один. К нему в комнатушку выстраивались очереди, перед ним заискивали, ему обещали золотые горы… А Моня безотказно писал программы, раскалывающие одну научную головоломку за другой. С ним пытались войти в коммерческие отношения, но он гордо отказывался, капал потом со лба на кипу распечаток, поправлял резинки на предплечьях, почесывался, сыпал вокруг папиросным пеплом и бросался на штурм очередной высоты.

– Ну бутылку-то хоть возьми, – предлагал ему очередной осчастливленный соискатель. – Из уважения…

– Не-а, – отвечал Моня и чесал под мышкой. – Иди в задницу. Впрочем, знаешь что? Здесь можно еще одну штуку заделать. Сейчас у тебя задачка сколько считается? Сорок минут? Давай попробуем вот так… Зайди-ка во вторник.

Во вторник оказывалось, что если все уже сделанное выбросить псу под хвост и начать сначала, то расчеты займут не более десяти минут. И Моня преодолевал бешеное сопротивление диссертантов и начальников отделов, срывая им все плановые показатели, но доводил технику вычислений до кристальной чистоты.

Единственное, что Моня принимал с благодарностью, это предложения соавторства. Приносимые ему для изучения статьи он не читал, но непременно вставлял в них небольшой раздел про то, каким именно методом была решена та или иная задача, и настаивал на упоминании о том, что алгоритм и программу разработал инженер Хейфиц. Мелким шрифтом.

Довольно быстро оказалось, что за Моней числится больше написанных в соавторстве статей, чем даже за директором института. Понятно, что при такой плодовитости Моня вполне мог претендовать на перевод с инженерной должности на научную. Хотя бы на младшего научного сотрудника, что облегчало поступление в заочную аспирантуру и открывало перспективы защиты кандидатской. Но здесь Моня уже вплотную приближался к расставленным секретарем парткома рогаткам, и процесс приобщения к большой науке неожиданно осложнился.

Произошло нечто особенное.

Бог его знает почему, но журналы, в которых печатались сотворенные с участием Мони статьи, переводились на английский язык и в таком виде издавались за границей. На Моню обрушился золотой дождь авторских гонораров в виде выдаваемых ВААПом чеков Внешпосылторга. В мгновение ока он стал богатым человеком и начал даже подумывать о том, чтобы купить цветной телевизор «Сони» – невиданное чудо современной техники. Правда, до этого дело не дошло, потому что его неожиданно накрыла волна мировой известности.

Если бы Монины статьи просто перепечатывали за границей и платили за это гонорары, то было бы еще полбеды. Но оказалось, что за границей есть люди, которые эти статьи зачем-то читают. И не просто так, а с интересом. И интерес этот какой-то однобокий. Скажем, в статье, в которой предлагается принципиально новая, даже революционная методика составления оптимальных рационов для свиней мясных пород, внимание обращают почему-то не на саму методику и не на совершенно невероятную ее эффективность для народного хозяйства в свете решений соответствующего Пленума ЦК, а на напечатанный мелким шрифтом способ организации вычислений. И из всех уважаемых авторов, среди которых один академик, он же лауреат Госпремии и Герой Соцтруда, на конференции в Бостоне желают видеть исключительно инженера Хейфица.

А еще инженера Хейфица хотят видеть на конференции в Лионе. И на симпозиуме в Рино. И на школе в Сорренто. Везде хотят видеть инженера Хейфица. А не известный никому университет в английском городе Лидсе приглашает его прочесть цикл лекций по вычислительной математике, обещая полный пансион и академическую зарплату.

Сперва Моня поцапался насмерть с начальником первого отдела, к которому пришел выяснять, почему корреспонденция поступает к нему уже в распечатанном виде. Чекист Иван Христофорович объяснил, что письма из-за границы приходят, да, к Моне, но на адрес института. Поэтому и вскрываются. И нарушения тайны переписки здесь нет. А ежели Моня хочет, чтобы его корреспонденция – кхекхе – не вскрывалась, то он должен как-то устроить так, чтобы она поступала на его домашний адрес.

– Можете в своих статьях домашний адрес для переписки указывать, – зловеще пошутил Иван Христофорович. – Больше ничего предложить не могу.

Наоравшийся Моня удалился в свою каморку, соображая про себя, что на большинство писем придется ответить отказом. Потому что если принимать каждое приглашение, то за границей придется провести минимум полгода. А работать кто будет? Но примерно четыре-пять поездок в год он, даже при самой бешеной загрузке, вполне может себе позволить.

Поэтому Моня отобрал пяток наиболее привлекательных писем – естественно, в Англию, в Штаты, ну там в Италию, куда-то еще, – тыкая волосатым и желтым от никотина пальцем в клавиши пишущей машинки, настрочил на корявом английском благодарности за приглашения и обещания непременно приехать, рассовал результаты своего творчества по конвертам, надписал иностранные адреса, оттащил конверты в канцелярию и снова погрузился в волшебный мир программирования, нетерпеливо ожидая, когда же придет пора отправляться в дальний путь.

Если бы он не был так занят своим основным видом деятельности, то мог бы, наверное, заметить, что обстановка вокруг него странно изменилась. Особо заметно это было на уровне непосредственного общения с коллегами. Информация о зарубежных контактах Мони каким-то образом распространилась по институту, и уязвленные соавторы кипели благородным гневом. Еще бы! Они сформулировали проблему, они придумали математическую модель, они, наконец, обеспечили внедрение и подтвержденный официальными бумагами с печатью колоссальный народнохозяйственный эффект. И что же? Где международное признание? Почему на конференции приглашают этого орангутана, который всего лишь провел обсчет полученных ими результатов? Может это кто-нибудь объяснить?

И хотя слова о когтистой лапе мирового сионизма, надежно поддерживающей своих, вслух не произносились, нечто подобное в воздухе витало.

Иван же Христофорович, полюбовавшись на доставленные ему из канцелярии эпистолярные творения Мони, покачал седой головой и собственноручно отправил их прямиком в мусорную корзину.

Моня терпеливо выждал две недели, после чего начал ежедневно наведываться в канцелярию. Еще через две недели он отпечатал письма заново, приписал внизу свой домашний адрес, следуя совету Ивана Христофоровича, и снова стал ждать.

Получив первый же ответ, он рванулся к Ивану Христофоровичу. Тот несказанно удивился, потому что такого придурка ему встречать еще не приходилось. И тяжело вздохнул, так как понял, что с Моней ему придется тяжело. Несмотря на то, что общественное мнение полностью будет на его стороне, какие бы меры он ни принял.

Моню отражали по всем приемам бюрократического искусства. Ему сообщали, что в капиталистическую страну никак невозможно попасть, не съездив предварительно в две братские державы, – Моня немедленно притаскивал приглашения в Польшу и Болгарию. Ему говорили, что нет фондов на командировки, – Моня вынимал из кармана дополнительные уведомления, что все расходы по его пребыванию за границей берет на себя принимающая сторона. Ему сокрушенно сообщали, что институт не в состоянии оплатить билет на самолет, – Моня менял внешпосылторговские чеки на рубли и вызывался оплатить билет самостоятельно. Его безжалостно резали на выездной комиссии, уличая в незнании истории политических движений в стране командирования, – Моня не спал ночами, работая над литературой, и прорывался повторно. Над ним смеялись, его ненавидели, все сотрудники первого отдела, профкомовцы, члены выездной комиссии и парткома, завлабы и заместители директора мечтали только о том, чтобы как-нибудь придушить его в темном углу. Наконец от него стали шарахаться. Моня исхудал, пожелтел, толстые губы растянулись над редкими зубами в странную гримасу, впивавшиеся когда-то в предплечья резинки начали сваливаться с рук. Но он не сдавался.

– А когда же про сон будет? – сделав нетерпеливую гримаску, спросила Рита.

– Сейчас, – сказал Олег, ставя стакан на стол и снова закуривая. – Сейчас будет.

Сражаясь за свои права, Моня назубок выучил всю механику загранкомандирования. Сперва пишется служебная записка на имя непосредственного руководителя. Получается виза. Потом пишется характеристика. Подписывается в лаборатории, профкоме и парткоме. Потом выездная комиссия в институте. Потом такая же комиссия в райкоме. Потом техническое задание на командировку. Утверждается директором. Потом все документы отдаются Ивану Христофоровичу. Потом в международном отделе главка выдается паспорт. Потом приобретается билет на самолет. Потом… Но так далеко Моне еще ни разу не удалось проникнуть. Он даже до билета на самолет не мог дойти, потому что уже при получении паспорта что-то ломалось, и никакие крики и попытки качать права не помогали.

Вот тут-то ему и приснился чрезвычайно любопытный сон, про который он поутру рассказывал каждому встречному, хватая его за пуговицу и обдавая брызгами слюны.

Будто бы пришел Моня в институт и двинулся по коридору в свою каморку. И увидел, что навстречу ему быстрыми шагами идет Иван Христофорович.

– Товарищ Хейфиц, – сказал Иван Христофорович, загораживая Моне дорогу. – Я что-то не понимаю. Вы почему до сих пор ко мне не зашли?

– Зачем? – угрюмо спросил Моня, испытывая бесконечную усталость и обиду. – Зачем мне к вам заходить?

Иван Христофорович недоуменно поднял брови.

– Для вас приказ директора ничего не значит? Вы в Италию завтра не собираетесь лететь?

Моня ошалел. Он определенно не собирался завтра ни в какую Италию.

– В какую Италию? – пролепетал он.

– В итальянскую, – брезгливо объяснил ему Иван Христофорович. – Зайдите ко мне через полчаса. За документами.

И зашагал по коридору дальше.

– А что мне там делать? – заорал ему вслед Моня, чувствуя, что свершается чудо. – Я же не получал приглашения…

– К Семену Сергеевичу зайдите, – не поворачиваясь, буркнул Иван Христофорович. – Он только что оттуда. Введет вас в курс…

Идти к секретарю парткома Моне решительно не хотелось. Их последний контакт на очередной выездной комиссии никому не принес радости. Но он неожиданно увидел за окном ярко-синее итальянское небо, и ноги сами понесли его к дверям парткома.

Загорелый и приветливо улыбающийся Семен Сергеевич вышел из-за стола и крепко пожал Моне руку.

– Товарищ Хейфиц, – проникновенным голосом сказал он. – Товарищ Хейфиц. Вы не представляете, как я рад, что вам доверили эту ответственную командировку. Я уверен, что вы справитесь с заданием…

Моня почувствовал, как многомесячные обиды и унижения куда-то улетучиваются, и размякшим голосом спросил:

– А что мне там все-таки делать? Я же не получал никакого пригла…

Семен Сергеевич сердечно положил Моне руку на плечо.

– Сейчас на это нет времени, товарищ Хейфиц. Вам на месте все расскажут.

И еще раз повторил:

– Я уверен, что вы справитесь.

Помолчал, задумавшись, потом поднял на Моню затуманившиеся от волнения и каких-то непонятных воспоминаний глаза и спросил сурово:

– У вас ко мне все?

С трудом передвигая ватные от неожиданности ноги, Моня добрел до кабинета начальника первого отдела. Иван Христофорович сунул ему в руки конверт.

– Проверьте, все ли в порядке! – рявкнул он.

Моня заглянул в конверт. Там лежал билет на самолет «Москва – Рим». Вылет завтра, в семь тридцать утра. Первым классом. И обратный билет с открытой датой.

– Когда же обратно-то? – пролепетал не верящий своим глазам Моня.

– Когда все выполните, – по-военному четко ответил Иван Христофорович. – Согласно техзадания.

– А где же техническое задание?

Иван Христофорович пристально посмотрел на Моню, приложил палец к губам, осторожно прошагал к двери, приоткрыл ее, выглянул в кабинет, потом плотно закрыл дверь и, повернувшись к Моне, прошептал:

– На месте получите. Поняли меня?

Моня не понял, но на всякий случай кивнул. Потом подумал немного и спросил:

– А паспорт когда дадут?

Иван Христофорович приблизился к Моне вплотную и злобно прошипел ему на ухо:

– Глупости болтать не надо. Не надо болтать глупости. В Италию сейчас с паспортом не ездят! Не то время… Идите, короче… Собирайтесь.

Далее в Монином сне наступил некоторый провал. Вполне понятный, впрочем, поскольку переход государственной границы СССР в аэропорту Шереметьево-2 не только без визы, но и вовсе без заграничного паспорта есть нечто само по себе столь невероятное, что не может привидеться ни при каких обстоятельствах.

В салоне первого класса Моня дымил «Беломором» в полном одиночестве. Увивавшаяся вокруг него стюардесса неодобрительно шевелила ноздрями, а потом, вытащив возок с товарами беспошлинной торговли, стала настойчиво советовать ему приобрести что-нибудь, особо упирая на исключительную дешевизну сигарет «Мальборо». Моня, не обнаруживший в конверте Ивана Христофоровича никаких признаков иностранной валюты, гордо отказывался, ссылаясь на многолетнюю привычку к отечественным папиросам.

Уже наполовину отравленная клубами папиросного дыма стюардесса извлекла откуда-то непочатую пачку «Мальборо», положила ее перед Моней и сдавленно проговорила:

– Это вам… Подарок… От «Аэрофлота»…

Моня с готовностью ткнул в пепельницу чадящую папиросу, отодрал целлофановую обертку, затянулся с любопытством, выпустил дым через ноздри и понял, что теперь он знает, чем пахнет Запад. Запад пахнет американскими сигаретами. И еще Моня понял, что «Беломор» нравится ему намного больше.

Он сразу угадал встречавшего его в Риме человека. Тот стоял прямо перед паспортным контролем, широко расставив ноги в испачканных кирпичной пылью кирзовых сапогах. Толпы прилетевших пассажиров с опаской обтекали человека. На голове у него был ржавый металлический шлем времен первых кондотьеров, плечи закрывала темно-зеленая плащ-палатка, из-под которой торчала рукоять меча, а на шее висел автомат Калашникова. Второй такой же автомат выпирал всеми своими частями из полиэтиленового пакета с символикой Московской Олимпиады.

– Вы с паспортом? – спросил встречающий, безошибочно выделив Моню из потока пассажиров.

– Без, – лаконично ответил Моня, с любопытством озираясь по сторонам. – И технического задания тоже нет.

Человек удовлетворенно кивнул и протянул Моне пакет с автоматом:

– Держите. И пошли быстро за мной. У нас поезд через полтора часа.

Он вывел Моню на площадь через лабиринт дверей, усадил на заднее сиденье джипа, отстегнул и бросил рядом меч, присоединил к нему автомат и молча погнал машину. За всю дорогу он не произнес ни единого слова, только однажды, когда Моня начал из любопытства щелкать на автомате каким-то рычажком, злобно выматерился, перегнулся через спинку сиденья, изъял оба автомата и переложил их себе под бок.

Моня был переполнен вопросами, но задавать их не решался. Уж больно неприветливым показался ему этот… – кстати, кто он? Представитель посольства? В конце концов, доставит же он его куда-нибудь в привычную научную среду. Там можно будет и начать спрашивать.

Но он получил все ответы, когда устроился с человеком в плащ-палатке в вагоне второго класса и поезд начал набирать скорость, двигаясь, если судить по солнцу, куда-то на север. Буфетчик прокатил по вагону тележку с едой и напитками, проскочил было мимо Мони и его спутника, потом, спохватившись, вернулся и восторженно закричал что-то по-итальянски, выкатывая глаза и оживленно жестикулируя. Через минуту их окружила толпа. Седые женщины в черных платьях, молодые красотки с распущенными волосами и в коротких юбках, вполне солидные мужчины с сигарами в зубах – все они толклись вокруг Мони, протягивая через головы пакеты с едой, пачки сигарет, какие-то свертки и бутылки с темно-красным вином. В вагоне стоял невыносимый гвалт.

Этот сумасшедший дом закончился, когда Монин сопровождающий встал, решительно взметнул над головой оба автомата и заорал что-то по-итальянски. Речь его продолжалась минуты три, в течение которых Моня, вдавившись в жесткую спинку сиденья, с интересом изучал обступившую их толпу. Такое количество иностранцев он видел впервые. Все они, приоткрыв рты, чуть ли не молитвенно слушали Мониного спутника. У женщин на глазах выступили слезы. Когда сопровождающий делал короткую паузу, чтобы перевести дух, мужчины молча поднимали сжатые в кулаки правые руки, что напоминало Моне виденное когда-то в кино приветствие «Рот фронт».

Когда сопровождающий закончил речь, толпа разразилась громовым «ура» и тут же рассосалась. Но перед этим Моне досталось благословение от священника в круглой шляпе, а его спутнику – жаркий поцелуй от накрашенной блондинки в маечке на бретельках. И еще на коленях у Мони оказался невесть откуда взявшийся радиоприемник «Спидола» с выдвинутой никелированной антенной.

Моня покрутил в руках приемник, поставил его рядом с собой и боязливо покосился на сопровождающего, который тщательно вытирал со щеки пунцовую помаду грязной тряпкой, похожей на портянку.

– Включи, – приказал сопровождающий, показав глазами на приемник. – Сейчас от Совинформбюро будут передавать. Здесь должен ловить.

Моня покорно повернул колесико. Первые же вылетевшие из приемника слова повергли его в совершенное недоумение, которое, впрочем, быстро развеялось по мере поступления дополнительных пояснений от сопровождающего.

Оказалось, что Италия уже несколько веков страдает от полной феодальной раздробленности и одновременно томится под свирепым австрийским игом. Совершенно понятно, что в конце двадцатого века терпеть такой средневековый позор решительно невозможно. Последняя попытка освободиться и хоть как-то наладить жизнь была сделана вскоре после Второй мировой, когда Гарибальди прошел победным маршем от Сицилии до Милана. Но его тогда поддержал югославский генерал Иосип Броз Тито, у которого были проблемы с генералиссимусом Сталиным. Конечно же, Сталин не мог допустить усиления несговорчивого югослава, поэтому все закончилось плохо. Ссориться со Сталиным никому не хотелось, Европа сделала вид, что ничего не происходит, австрияки утопили восстание в крови, а Гарибальди бежал в Лондон, где и скончался при загадочных обстоятельствах. Поговаривают, что его отравили, уколов специально изготовленным зонтиком.

Зато теперь, когда во всем мире говорят о политике разрядки, сокращении стратегических вооружений и так далее, ситуация изменилась кардинально.

На северную границу Италии уже вышла непобедимая армия французского императора Наполеона. Ей противостоят значительные силы австрийцев. Со дня на день ожидается генеральное сражение, которое и должно решить судьбу Италии и всего мира. Исход битвы сомнений не вызывает, потому что все мировое общественное мнение на стороне несущих свободу французских войск, австрийцы деморализованы и с опаской оглядываются назад, на юг, где в тылу растет и ширится партизанское движение, возглавляемое внебрачным сыном Гарибальди американским певцом Фрэнком Синатрой, но главное не в этом.

Самая грозная сила, выставленная против австрийцев, – это Иностранный легион. Лучшие солдаты всего мира, бросив дома и семьи, приехали на Север и поклялись на оружии раз и навсегда положить конец позорному угнетению народов. Афганские моджахеды, индийские сипаи, залившие кровью всю Африку английские, французские и бельгийские наемники, непобедимые зулусы, воевавшие еще под знаменами королей Чаки, Дингаана и Кечвайо, ночные убийцы из тайных японских школ боевых искусств, отставные сотрудники американских спецслужб и действующий резерв израильского спецназа – вот это и есть занесенный над австрийцами меч.

И хотя легионеров всего три-четыре тысячи, а австрийцев около полумиллиона, от одного только упоминания об Иностранном легионе усатых уроженцев Тироля бросает в холод.

К этому моменту у Мони уже появилось ощущение, что рассказ о политической обстановке в Италии вообще и упоминание об Иностранном легионе в частности имеют к его командировке некоторое отношение. И он решил уточнить.

– Ну да, – кивнул сопровождающий. – А как же!

И продолжил рассказ.

Вопрос об Иностранном легионе неоднократно поднимался на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе, где было принято решение максимально упростить передвижение легионеров к театру боевых действий. Советский же Союз сперва занял позицию стороннего наблюдателя. Генеральный секретарь Брежнев слишком хорошо помнил, что предыдущий вояж русских войск в Европу закончился беспорядками на Сенатской площади и привел к необходимости повесить пятерых зачинщиков. Последовавший за этим шквал обвинений в нарушении духа и буквы Хельсинкских соглашений чуть было не поставил весь мир на грань термоядерной катастрофы. Поэтому в качестве пробного шара запустили заявление ТАСС о том, что СССР неизменно придерживается политики невмешательства во внутренние дела других государств. Однако быстро выяснилось, что политика невмешательства – штука хорошая, но проводить ее в гордом одиночестве вряд ли имеет смысл. Можно опять угодить в ту самую международную изоляцию, из которой только сейчас начали с таким трудом выкарабкиваться. Поэтому по дипломатическим каналам прошли сообщения, что СССР принятое решение по легионерам поддерживает и готов направить лучших из лучших.

Тут же возникла совершенно неразрешимая проблема. Решение о максимально упрощенной процедуре передвижения будущих легионеров к месту службы никак не увязывалось с принятым порядком выезда из СССР. Можно было бы, конечно, создать какую-нибудь сильно облегченную схему, специально для данного случая, но ни к чему хорошему это не привело бы. Потому что заваруха в Италии вечно длиться не может, когда-нибудь да и закончится, а вот у Пентагона, ЦРУ и прочих память отличная. И они не преминут через вражьи голоса напомнить, что когда-то из Союза можно было выехать за какие-нибудь два дня, без бюрократических проволочек.

Как же быть?

Нашли соломоново решение – проводить легионеров по сверхсекретному зеленому коридору. Без виз, без паспортов, без всего. Пока не кончится заваруха. А потом – пусть клевещут! Где документы? Нету? То-то же! Может, свидетели есть? Те, которые там останутся, – либо мертвые и ничего не скажут, либо предатели Родины, которым веры, как известно, быть не может. А которые вернутся домой – те и не свидетели вовсе. Они, считай, вообще никуда не ездили. Да их еще и найти нужно будет.

Про это, конечно, сопровождающий Моне не сказал.

К удивлению своему, Моня ни раздражения, ни страха не испытал. Напротив, появилось у него какое-то странное ощущение душевного подъема. На мгновение появилась и исчезла картинка своей комнаты в институте, заваленной бумагами и окурками, промелькнула перед глазами длинная, с чернильными кляксами и исправлениями, интерполяционная формула, промелькнула и пропала навечно, оставив вместо себя видение желтой, высушенной солнцем бесплодной земли, по которой уверенно и устало шагают исцарапанные и пыльные солдатские сапоги. Услышал Моня ленивый плеск воды в болтающейся на боку фляге в матерчатом чехле, почувствовал, как накапливаются под широкополой шляпой капли пота, скатываются на лоб и тут же высыхают, оставляя после себя белесые пятна соли, как трет плечи вещевой мешок и как оттягивает левую руку лежащий на сгибе автомат.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю