Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4

Из Москвы звонил Тадава.

– Владислав Николаевич, – сказал он, – я посидел в нашем музее и откопал два любопытных документа.

– Давайте, – ответил Костенко, закуривая.

– Первый документ военной прокуратуры: в марте сорок пятого года в районе Бреслау, в нашей прифронтовой зоне был обнаружен мешок с расчлененным туловищем. Головы не было, как и в нынешнем эпизоде. Около места преступления нашли морской бушлат и бескозырку. На внутреннем ободке бескозырки полуисчезнувшие буквы, которые давали возможность предположить, что образовывали они имя и фамилию убитого.

– Записываю.

– Первая буква просматривалась явственно – «М». Затем пропуск двух или трех букв, затем «и», потом предпоследняя буква – либо «п», либо «к». Скорее «н», хотя тут со мной не соглашаются.

– Немного, а?

– Все же есть первая буква.

– А имя?

– Странное.

– Диктуйте.

– Заглавную понять нельзя. Вторая и третья – «и», «ш».

– Миша? Гриша? Никифор?

– Почему «Никифор»?

– Никита – если уменьшительно.

– Нет, не выходит. Предпоследняя буква «н».

– Значит, «Мишаня» или «Гришаня», – убежденно ответил Костенко. – Начинайте копать всех пропавших «Михаилов» и «Григорьев». Как я понимаю, дело так и повисло?

– Совершенно верно, Владислав Николаевич.

– Из улик ничего не осталось?

– Остались два пальчика. Я заново поднял все архивы: ни до войны, ни после Победы человек с такой дактилоскопией не проходил.

– Но обстоятельства по почерку похожи: Бреслау и Магаран?

– Очень.

– Фронт в марте сорок пятого был уже в Германии…

– Именно так…

– Засадите пока что в компьютер имеющиеся буквы, попробуйте получить предположительный ответ. Наверное, получите семьдесят, сто вариантов имен и фамилий. Свяжитесь с военным архивом – вам подскажут, как убыстрить поиски по Бреслау. Это интересное сообщение. Что по второму вопросу?

– Второй документ на Загибалова. Я запросил колонию, где он отбывал срок. Среди полученных данных – пока еще приблизительных – я уцепился за тот факт, что он был мясозаготовителем…

– То есть – как?

– Начальник колонии отправлял его во главе бригады охотников в тундру, осенью и весной, когда не было подвоза по суше, зыбь, даже вездеходы не проходили, – отрабатывать лицензию на оленей. Он был хозяином фирмы, что называется: и охотником, и раздельщиком; кличка у него была «Загни и отчлень».

– Не понимаю…

– От слов «расчленять», Владислав Николаевич.

– Фамилии людей из его бригады не установили?

– Почему же? Установили.

– Дерябина среди них не было?

– Это – помощник его. Спиридон Калинович Дерябин, по кличке «Простата».

– Запросите всех его родных и знакомых: где он сейчас находится и кто видел его в последний раз?

– Уже запросил. Мать в частности.

– Ну?

– Последний раз он написал ей в октябре, сообщил, что освободился, скоро приедет в гости. С тех пор писем не было, сам не появлялся.

– Откуда писал?

– Из Магарана. Обратного адреса нет, «до востребования».

– Спасибо. Очень интересно все это. Спасибо еще раз.

5

…Заглянув к прокурору с предварительными данными экспертизы – там его уже ждал старший следователь Кондаков, – Костенко в дом Загибалова не поехал, а попросил шофера отвезти на фабрику, где работала его жена.

…В кабинет начальника отдела кадров вошла маленькая, красивая женщина с большими, широко поставленными серыми глазами – это было главным во всем ее облике; именно глаза о р г а н и з о в ы в а л и лицо, делали его мягким, доверчивым, открытым.

«Где же я ее видел? – подумал Костенко. – Странно, я ее недавно видел».

Вспомнил: при входе на фабрику, на стене, была Доска почета. Портрет женщины был третьим справа во втором ряду.

– Здравствуйте, – ответила женщина, и зрачки ее расширились, отчего глаза из серых превратились в прозрачно-зеленые. – Что-нибудь случилось?

– Это я хочу спросить, что случилось, когда к вам приезжал Спиридон? – огорошил ее неожиданным вопросом следователь Кондаков.

«Ничего врезал, – отметил Костенко, – без игры, силки не ставит, сразу карты на стол, молодец».

– Какой Спиридон? – растерянно спросила женщина.

– Мужнин поделец, – лениво и всезнающе сказал Кондаков, всем своим видом показывая, что ложь он слушать не намерен, ибо все ему наперед известно.

– А ничего не случилось. Посидели, выпили…

– Ночевал Спиридон у вас?

– Нет, ушел.

– Когда?

– Ночью.

– К кому?

– А я почем знаю?

– Друзья у него в Магаране есть?

– Не интересовалась, – ответила женщина.

Начальник отдела кадров кашлянул в кулак:

– Загибалова, ты ударница коммунистического труда, не говори лжи.

– Он красивый? – спросил Костенко.

Женщина покраснела:

– У меня свой мужик есть.

– Это я понимаю, – согласился Костенко, – просто интересуюсь вашим мнением.

– Да так, из себя видный, – ответила женщина, – глаза цыганские, жгучие такие…

– Да при чем тут глаза? – включился начальник отдела кадров. – Ты опиши, внешние признаки дай…

«Не нужны нам внешние признаки, – досадливо подумал Костенко. – Экий ведь стереотип мышления, насмотрелись „знатоков“ и мнят себя юристами. Мне важно, чтоб она про глаза Спиридона рассказала, про его запах – женщина на запах локаторна, некоторые мужчины вкусно пахнут – чуть-чуть горького одеколона, даже „шипр“ сойдет, коли с водою, – и с и л а, у нее особый, свой запах, не расчлененный еще химиками на составные части. Ладно, пусть он ее отвлечет, тоже не вредит, сплошные „кошки с мышками“, сам себе противен делаешься, не человек, а Макиавелли. Хотя Федор Бурлацкий доказал, что Макиавелли – совсем не так плохо; что ж, каждому политику свое время; разумно».

– Внешне я не опишу, – продолжала между тем Загибалова, – у него родинок никаких не было, одна только маленькая на щеке, возле морщинки…

– Это хорошо, что про родинку помните, – включился Костенко, – но тут что-то не вяжется у нас с вами: родинка родинкой, а отчего друг ушел ночью в никуда? Ни друзей нет, ни знакомых, такси не сыщешь, до города пять верст, мороз…

– Пьяный был, поэтому и ушел. Пьяному мужику невесть что в голову взбрести может…

– Это верно, – сразу же согласился Кондаков, – но только зачем уходить, а чемоданы оставлять? И полгода за ними не возвращаться? Сколько денег было в чемоданах?

– Много, – ответила женщина, нахмурившись, – он пачки три вытащил, по карманам рассовал…

– Это когда муж его провожать пошел?

– Нет, это когда они выпивать начали.

– А когда у них драка началась? – спросил Костенко тихо.

Женщина снова вспыхнула:

– Не было у них драки. Поспорили промеж собой – и все…

– Загибалова, не говори ложь, – снова посоветовал начальник отдела кадров, – товарищ полковник прилетел из Москвы.

– А если бы я был отсюда – врать можно? – усмехнулся Костенко.

Женщина опустила лицо в маленькие, красивые, хоть и в машинном масле, руки.

– Набедокурили – вот и отвечай, – снова прорезался кадровик. – Нечего, понимаешь…

– Вы мужа подозреваете? – спросила Загибалова.

– В чем? – Кондаков подался вперед. – В чем мы его можем подозревать?

– Ничего я не знаю! Не знаю! – заголосила вдруг женщина высоким голосом, и этот плач странно диссонировал со всем ее обликом – вполне современная женщина, молодая, даже в рабочей ее одежде был вкус, современный вкус, а здесь был вопль – так мужиков на войну деревенские бабы провожали.

– Вас сейчас отвезут в прокуратуру, – сказал Костенко, – и допросят. Советую говорить правду. Ждите здесь, за вами подойдет машина.

6

– Загибалов, этот гражданин – старший следователь прокуратуры, Кондаков Игорь Владимирович.

– Значит – сажаете?

– Сажаем, – согласился Кондаков.

– Произвол, – сказал Загибалов. – Прежним временем пахнет.

– Ознакомьтесь с экспертизой, Загибалов, – сказал следователь Кондаков. – Следы крови на мешковине, в которую был завернут труп, и кровь с обоев на вашей кухне относятся к одной группе.

– Чего, чего?!

– Читать умеете? – спросил Костенко.

– Если напечатано – умею.

– Напечатано, – Костенко протянул Загибалову несколько страничек с машинописным текстом.

– Вы, конечно, слыхали, что на трассе, неподалеку от вашего дома, обнаружили расчлененный труп?

– А у Коровкиной тещи бык околел… Мне-то что?

– Какой бык? – не понял Кондаков. – При чем тут теща?

– Это я выражаюсь так, гражданин следователь. У каждого человека своя должна быть система обращения… Нашли труп – хороните. Меня зачем тянуть не по делу?

– Загибалов, – негромко сказал Костенко, – или вы отпетый злодей, или чистый в этом деле. Вы меня послушайте внимательно, вы меня только не перебивайте, вы помолчите, покуда я стану говорить. Кровь на мешке, где лежал убитый, и кровь на кухне – одной группы. Это улика, Загибалов. На расчлененном трупе есть татуировка – ДСК. Вашего подельца звали Дерябин Спиридон Калинович. Это вторая улика.

– Косвенная. – Загибалов с потугом зевнул и задумчиво спросил: – А третье что есть?

– Третьего не дано, – усмехнулся Костенко.

– Про это мы проходили, – сказал Загибалов.

– Где? – поинтересовался Костенко.

– В камере пахан был… Философ… Он – просвещал… Кому там и не дано третьего, а вы меня без этого самого-то третьего не сломите.

– Есть третья улика, – снова включился Кондаков и положил на стол заключение эксперта. – Неизвестный убит и расчленен человеком, имеющим навыки в этой работе…

– Убивать, что ль?

– Расчленять, – пояснил майор Жуков. – Не надо себя так держать, Загибалов… Положение твое сложное, я бы на твоем месте подумал серьезно, как отвечать…

– Вы бы на моем месте ходили на свободе. А поскольку я чалился, чтоб вокруг не случилось, все равно буду под подозрением. И думать мне нечего. Это вам надо думать и доказывать. Мне – на нарах лежать.

– Откуда кровь на кухне? – спросил Костенко.

Загибалов долго молчал, потом растер лицо мясистой ладонью и ответил:

– Бабу бил. Банкой по темени, чтоб со Спиридоном не гуляла.

– С Дерябиным? – спросил Жуков.

– Ну… Я его встретил, как брата, вина купил, а он потом к бабе полез под подол. А та – вроде бы и не ей под подол лезут. Ему – на порог, от позору, а ее – воспитал.

«…Сначала мужчины сидели в комнате и пили. Я слыхала на кухне, что муж настойчиво советовал что-то „отдать власти“, а неизвестный, с цыганскими глазами только смеялся. Когда я вошла со сковородкой, на которой была жареная картошка с луком и салом, при мне мужчины ни о чем не говорили, только пили. Потом неизвестный стал оказывать мне внимание, а муж его за это выгнал, а меня избил на кухне, за что я на него не обижена. Сколько денег спрятал в карманы неизвестный, точно сказать не могу, но в толстых пачках были сторублевые бумаги. С моих слов записано правильно.

Загибалова Р. П.»

РЕТРОСПЕКТИВА-II

Ночью Кротов почувствовал на своем плече чью-то руку.

Проснувшись, он не сразу открыл глаза; несколько мгновений раздумывал, что бы это могло значить, – годы службы в диверсионной группе РОА приучили ко всякого рода неожиданностям; немецкая тюрьма – тоже, а здесь и вовсе концлагерь, всего можно ждать.

«Вчера вроде б все было в порядке, – быстро думал он, – да и вся неделя прошла нормально. А что я сказал Рыжему? Я сказал, что погибать надо с музыкой, а лучше не погибать, а о б з а в е с т и с ь. Он спросил, что значит „обзавестись“, и в глаза мне не смотрел, поэтому я сказал, что обзавестись надо ножами, чтоб большевиков резать тогда, когда патроны кончатся. Может, они мне сейчас клеить станут, что я клеветал на экономическую мощь рейха? Отвечу, что я имел в виду патроны в моем мешке, а не на заводах Германии».

Он сыграл испуг, в з м е т н у л с я на койке, но рука еще сильнее сжала его плечо: над ним стоял офицер в черном.

«Ну, точно, сейчас поволокут, – понял он. – Где ж я что мог ляпнуть-то, а?»

– Одеваться? – спросил Кротов шепотом.

Черный кивнул:

– Только тихо, чтобы не разбудить соседей…

И вышел из блока.

…В комнате лагерного коменданта было трое: тот, в черном, один в форме зеленых СС и один в штатском. Штатский заговорил на хорошем русском:

– Мы пригласили вас потому, что верим вам. Тот досадный инцидент, который имел место быть год назад, забыт. Согласны подписать бумагу, которая гласит, что вы будете расстреляны на месте за разглашение тайны, в которую вас посвятят?

– Я такую бумагу подписывал, когда меня к большевикам первый раз забрасывали, и здесь, в лагере, подписывал.

– Вас забрасывала армейская разведка, здесь вы работаете на гестапо, а сейчас вы приглашены СД.

– Спасибо за доверие…

– Итак, вы готовы?

– Готов… Только интересуюсь, что за дело, если оно еще одной такой бумаги требует?

– Вы что, еврей, Кротов? – спросил тот, что был в зеленой форме СС. – Только жиды так торгуются. Это недостойно человека, которому позволено связать свою судьбу с рейхом.

Кротов спросил:

– Где бумага?

Штатский открыл папку, достал оттуда листок с приколотой фотографией Кротова, подвинул ему, протянул перо. Кротов машинально отметил, что «Монблан»; если с золотым пером, стоит семьдесят марок, большие деньги; подписал, не читая, тем более что они со своим готическим шрифтом совсем озверели, это у них Розенберг сказал: «Каждый немец должен писать лишь готикой, это угодно нашему национальному духу, это отличает нас ото всех других европейцев, это старина и традиция, а нация вне традиций утрачивает самое себя».

Штатский подвинул себе листочек, достал из другой папки лист бумаги, где был крупно выпечатан образец подписи Кротова, сравнил, удовлетворенно улыбнулся, спрятал обе бумажки в третью папочку:

– А теперь пройдите в ту дверь, там вас ждут…

За металлической дверью, в комнате, сидел небольшого роста человек, тоже в черном; дымчатые очки закрывали его и без того маленькое лицо, сморщенное болезнью.

– Здравствуйте, Кротов, садитесь, – сказал он с чуть заметным акцентом.

Кротов оглянулся – стула в комнате не было. Собеседник словно бы и не заметил этого, продолжал:

– Вы удостоены большой чести, Кротов, чести и доверия рейха, запомните это. Излагаю суть дела: великий фюрер германской нации Адольф Гитлер издал приказ о тотальной эвакуации всех тех районов – особенно в Восточной Пруссии, – где возможны прорывы большевистских десантов. Ясно, что долго они там не задержатся, однако возможность десанта мы, исповедующие правду, не исключаем. Получены сведения о концентрации большевиков на границе, о готовящемся ими ударе. По нашим сведениям, далеко не все жители деревень и городов подчинились приказу фюрера: ими движет алчность и трусость, страх расстаться со своей скотиной, а это – преступление перед рейхом, ибо вместо выжженной земли большевики получат теплые дома и парное молоко. Люди, не подчинившиеся приказу фюрера, перестают быть немцами, они становятся для нас недочеловеками – вам понятно значение этого слова, надеюсь?

– Понятно.

– Таким образом, вы до конца оценили высокую принципиальность фюрера, если покарать арийцев поручено вам, славянину?

– То есть как?

– Двадцать человек – из формирований Власова – будут переодеты в форму красноармейцев. Вместе с вами пойдут два моих офицера. Вы должны будете з в е р с к и в ы р е з а т ь, – отчеканил черный, – всех тех, кто ослушался приказа фюрера. Я развязываю вам руки: женщины – ваши, часы – ваши, золотые кольца – ваши. Ни один человек не должен остаться живым в той деревне, куда вас забросят.

– А потом? – охрипнув от внезапного страха, спросил Кротов.

– Вы правильно поставили вопрос. Нет, вас не уничтожат, чтобы на месте получить «доказательство красных злодеяний». Именно вас не тронут. И трех ваших спутников, которые станут командовать пятерками. Вы же – вы и трое ваших коллег – будете ходить из дома в дом и там, на месте, ликвидируете своих людей по мере того, как они завершат свою работу. После этого эвакуируетесь на двух мотоциклах в тот пункт, который известен лишь моим офицерам.

– А ваши офицеры ликвидируют нас, как мы – людей из своих пятерок?

– Вы еще более правильно поставили вопрос, Кротов. Не поставь вы этот вопрос, я бы приказал вновь изолировать вас, потому что понял бы вашу неискренность и желание перебежать к красным из немецкой прифронтовой деревни. Дело заключается в том, что мы придаем вам пять человек, которым мы верим. Да, да, верим… Однако они, в силу своих умственных способностей, лишь компрометируют нас своим сотрудничеством. Понятно? Вы ведь встречали в тюрьме тех славян, которые вызывали у вас брезгливость?

– Встречал.

– А почему они вызывали у вас брезгливость? – тихо, другим голосом спросил черный. – Объясните мне, пожалуйста, Кротов, причину возникшей у вас брезгливости по отношению к людям одной крови?

– Безмозглые. Быдло.

– Что такое «быдло»?

– Вроде стада…

– А еще?

– Все.

– А не вызвало у вас брезгливости то, что они были слишком русскими?

– Это тоже. Мужики.

– Вы тяготеете к европейской культуре. Так что учите язык, нам это нравится; вы нам будете нужны – не считайте, что предстоит только та операция, о которой я вам сказал. Предстоят операции в России, как только мы отбросим варварскую лавину. Вы нам будете очень нужны, на кого-то надо опираться, не на спившихся же бургомистров… Ничего, как это у вас говорят, на ошибках учимся? Мы не боимся учиться на ошибках, мы их учитываем… Теперь последнее: какие у вас пожелания? Соображения? Может быть, вы намерены отказаться? Да, кстати: после завершения операции получите пятидневный отпуск в Берлин и премию, так что, – черный усмехнулся, – денег в ювелирном магазине фрау Пикеданц искать не придется.

– Спасибо. А соображение у меня есть…

– Пожалуйста.

– Каким оружием ликвидировать участников операции?

– Немецких изменников или ваших подопечных?

– И тех и других.

– Первый вопрос – не ваша компетенция, с участниками операции уже работают, у них русские ножи, русское оружие… У вас будет немецкое оружие. Убирайте ваших выстрелами из автомата, с контрольным, повторным выстрелом – гарантия смерти должна быть абсолютной.

– Так если я в деревенском доме одного пристрелю, другие всполошатся, думы-то у всех одинаковые…

– Далеко не у всех. Вопрос, подобный тому, который вы задали мне – по поводу вашей дальнейшей судьбы, – ни у одного из отобранных для операции не шевельнулся в голове. И потом два моих офицера будут создавать шумовой эффект, стрелять постоянно… Хочу еще раз предупредить: поскольку вы отвечаете за свою пятерку – никаких улик не должно остаться, ничего немецкого не должно быть с ними, никаких, словом, следов. Проверьте даже резинки в кальсонах – немецкие ли…

– Русские кальсоны на резинке не одевают. У нас на пуговице.

– Ну тогда я спокоен за успех дела, если вы так четки в мелочах.

Операция действительно прошла успешно, выступил Геббельс:

«Красноармейские варвары убивают немецких женщин и детей по заданиям своих комиссаров».

7

…Старуха Потанова, которая «просигналила» о картежниках, встретила Костенко настороженно.

– Она глуховата, – пояснил Жуков, – и потом к ней всегда сержант в форме ходит, участковый, она штатским не верит. Громче с нею говорите и удостоверение достаньте, она это любит.

Красный кожаный мандат с гербом и золотыми буквами «МВД СССР» действительно оказал на старуху моментальное действие. Она пригласила гостей в комнату, сунула недоштопанные чулки под подушку, смахнула со стола крошки на пол, обмахнула ладонью стул, подвинула Костенко, Жукову предложила табуретку.

– Матушка, – прокричал Жуков дурным голосом, – начальник по твоему сигналу из Москвы приехал!

– Из Москвы прилетают, – поправила его старуха тихим, вкрадчивым голосом: в отличие от иных, тугих на ухо, она говорила чуть что не шепотом.

– Я по поводу картежников, – прокричал Костенко.

Потанова, внимательно глядевшая на его лицо, увидела, видимо, как напряглись жилы на шее полковника – он кричал редко, с детства страдал ангинами, – усмехнулась беззубой, к о ш е л ь к о в о й улыбкой:

– А вы чего кричите, будто я глухая? Вы нормально со мной говорите.

– Вот змея, – заметил Жуков, – скучно ей…

– Чего? – спросила старуха, и лицо ее сделалось на какое-то мгновение растерянным – она не смотрела на Жукова, поэтому не смогла прочесть по губам его вопрос. – И ничего подобного!

– Я сказал – «хорошая ты старуха», – сказал Жуков, – а ты: «ничего подобного»…

– Матушка, – снова прокричал Костенко, – мы к вам по поводу картежников…

– Кнута ноне нет, – вздохнула старуха, – вот и играют. Раньше б шею свернули, и правильно б порешили, а сейчас цацкаются…

– Раньше лучше было? – прокричал утверждающе Костенко.

– А как же! Куда как! Порядок был…

– А пенсию раньше какую вам платили?

Старуха заливисто рассмеялась.

– Так я тогда работала, когда раньше-то было! Пенсия, понятно, ноне лучше; плохо то, что страха нет.

– Вот по прежним-то хорошим временам мы сейчас тебя и повезем на допрос, – сказал Жуков, – будешь доказывать, что картежников видала, все подробности нам отдашь, а то за ложные показания привлечем…

– А ты меня чего пугаешь? – еще тише спросила старуха. – Я свои права знаю, зараз с тебя погоны-то сыму за такое отношение к трудящей! Ишь!

– Ладно, матушка, – остановил ее Костенко, – давайте-ка по делу. Вы что, подкрались к окошку?

– К какому еще окошку я подкралась?

– К тому, за которым бандюги в карты играли…

– А… Нет, не кралась я… Мимо проходила, ну и услыхала, как они собачились.

– А чего не поделили? – спросил Костенко. – Чего собачились?

– Козыри называли.

– Врет стерва, – тихо сказал Жуков, – козыри блатные шепотом называют, а она вовсе глухая.

– Какие они из себя?

– Морды, одно слово, – ответила старуха.

– Блондины? Брюнеты? Бритые? – уточнил Костенко.

– Всякие, – ответила бабка. – Я ж написала, чего больше-то с меня хотите? Или, может, запретите трудящему человеку властям писать?

– Пишите, матушка, пишите, – сказал Костенко. – Только в один прекрасный день, когда вы письмо на почту понесете, настоящий жулик к вам в комнату влезет и сберкнижку утащит.

– Чего?! Это как же?!

– А так же, – прокричал Жуков. – Мы ж проверяем твои сигналы, старая. Значит, милиционер будет вокруг того дома ходить, где ты бандюков видала, а твой безнадзорным окажется.

Потанова хотела было сказать что-то, но потом вздохнула:

– Путаете вы меня чего-то, путаете…

– Бабушка, – сказал Костенко, поднимаясь, – вас не путают, вам дают совет: вместо того чтобы писать, вы лучше приглашайте к себе участкового и ему все новости сообщайте устно.

– Как?

– Словами говори, – прокричал Жуков, – только писем не пиши, начальник тебе добро советует.

Ночью Костенко переселился в отель – уехал Кобзон, освободился люкс, однако поспать ему снова не удалось: только-только прилег, как постучал Жуков.

– Что, майор? – спросил Костенко, не открывая еще глаз. – Нашел супостата?

– Вы мне сначала завизируйте приказ, – ответил тот, – на премию эксперту.

– Сложил отпечатки в таблицу?

– Пока еще нет, но вроде бы получается.

– Когда получится – тогда б и будил.

– Мы Спиридона нашли, – торжествующе сказал Жуков. – Жив, сукин сын.

– Ну?! – Костенко потянулся сладко. – Значит, версия ваша летит к чертям?

– Еще к каким!

– Загибалова освободили?

– Да. Пьет уж дома.

– Как же вы Дерябина-то выловили?

– Случай. Я телефонограммы во все отделения отправил, а там, в Сольгинке, дежурил охотник, сержант, так он с Дерябиным неделю как назад с песцами вернулся.