Текст книги "Товарищи по палатке"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Семёнов Юлиан Семёнович
Товарищи по палатке

Прораб и Светлана

– Не пройти там, прораб!

– Нужно!

– Сопка вплотную к воде подходит!

– Нужно!

– Кедры в пять обхватов!

– Нужно!

Бульдозерист Жора Серегин тяжело облокотился на свежеструганый пихтовый стол и посмотрел поверх головы прораба в маленькое окошко, натертое солью, чтобы не замерзало. Прораб хотел даже из своей клетушки видеть, что происходило на строительной площадке.

Жора достал кисет и спросил:

– Бумага есть?

Прораб подвинул ему газетный лист. Серегин свернул козью ножку, закурил. Хмыкнул под нос и сказал:

– Упрямый ты, Виталь Николаич!

Прораб ответил ему улыбкой.

– Человек – что вареное яйцо. Всмятку сварен – чуть наклони, растечется. Вкрутую – хоть юлой юли, целым останется. Так?

– Так!

– Сегодня пробьешь дорогу?

– Не знаю. Там камень да лед.

– А ты не торопясь. Я тебе десять часов даю.

– Не знаю, – снова повторил Серегин.

– Ну, будь здоров!

Бульдозерист ушел. Прораб посмотрел в окно. Путеукладчик, размахивая своей стальной шеей, осторожно опускал на мерзлую насыпь заиндевевшие на морозе рельсы.

Зазвонил телефон. Прораб снял трубку и спросил коротко:

–Ну?

Звонили из города, из управления строительством железной дороги.

– Лесосеку найди хоть из-под земли!

– Лес гнилой.

– Нужно!

– Снег рыхлый, к хорошему лесу на бульдозерах не пробьешься.

– Нужно!

– Людей мало, все на укладке пути!

Линия была забита шумами, и прорабу приходилось орать, чтобы его услыхали в городе.

– Нужно! Точка! Выполняй!

Над тайгой рождалось утро. Прораб стал на лыжи и пошел в тайгу. Лыжня петляла вдоль по выемке, потом поднималась на Томь и здесь около проруби исчезала.

– Здоров, прораб! – закричал Андрей Васильевич, лесничий. Он шел наперерез, через реку.

– Здоров, ель да палка!

– Что свет вчера пережгли?

– Ну...

– Техники тоже мне!

– Вы сами виноваты. Провели свет, а вы давай плитки жечь. Совесть-то в людях есть?

– Какая в людях совесть! – засмеялся лесничий и спросил: – Ружье-то зачем взял?

– А медведь?

– Стрелять умеешь?

– Кидай шапку.

– Так и дурак сумеет! А ты в шапку на голове попади.

– Что я тебе, Уленшпигель, что ли?

– У того другая фамилия, кто шапку на голове простреливал, – подумав, ответил лесничий и спросил: – Библиотеку скоро построишь?

– Тебя все равно не пущу. Махрой продымишь.

– Гордый стал, как из палатки в дом переехал! Махры испугался?

Лесничий засмеялся, но прораб уже не слыхал, что тот говорил. Подул ветер и залепил уши мокрым холодом. Начинался буран. Прораб посмотрел на восток, раздумывая, стоит ли идти. Покачал головой и пошел.

Небо, только полчаса как ставшее светлым, снова потемнело, пригнулось к земле.

Прораб торопился подняться на сопку до того, как буран разыграется по-настоящему. Он обернулся и посмотрел на поселок: ничего не было видно, все потонуло в снежной пелене. Прораб уходил все выше в сопки. И чем дальше уходил он, тем тише становился ветер, но небо и здесь было низкое и нахмуренное.

Только к полудню прораб нашел хорошую лесосеку, расположенную на пологом склоне сопки, километрах в десяти от поселка. Здесь он решил отдохнуть. Развел костер, обогрел руки, достал из кармана колбасу и, нанизав ее на прутик, сунул в огонь.

Потом разломил кусок мерзлого хлеба и начал обедать, перебрасывая шипящую, обуглившуюся колбаску с руки на руку. Костер уходил все глубже в снег, словно ведро в колодец. Буран стихал, небо светлело. Прораб закидал костер снегом и через час был у себя в комнате. Его ждали.

– Как быть с насыпью, прораб? Экскаваторщик Антон Силин говорит, что около Синего лога грунт топкий, летом развезет, рельсы смоет.

– Он что, сквозь землю видит?

– Кто его знает! У него глаз соболий, с искрой.

Прораб усмехнулся:

– Тогда пошли!

Он вернулся от экскаваторщиков, когда начинало темнеть. В комнате было жарко натоплено. Ветер швырял в окна пригоршни снега, и слышалось, как за стеклом будто кто-то водил горячим утюгом по мокрой тряпке. Прораб усмехнулся, подумав о том, как давно он не гладил своих брюк. На коленях они вспузырились, словно у старика. Прораб потрогал колени, усмехнулся и включил свет.

Рядом со столом на раскладушке сидела Светлана. Прораб закрыл глаза, испугавшись. Он подумал, что это галлюцинация. Ведь Светлана далеко отсюда, в городе! Так зачем же кто-то похожий на нее сидит на его неубранной раскладушке?

Зачем женщина в таежном поселке, где живут пока что сорок мужчин и никто больше?

Прораб спросил:

– Ну?

Светлана поднялась и сказала тихо:

– Здравствуй, Виталий!

Прораб засмеялся и поднял ее на руки. Светлана пахла хвоей; волосы у нее были пушистые, как ветви лиственницы. Обнимая его голову, она шептала:

– Виталька, Виталька, вот счастье-то!..

Хлопнула дверь. На пороге стоял Федька – взрывник из восьмой палатки. Он смотрел на прораба вытаращенными глазами и пятился назад.

– Заходи! – остановил его прораб и осторожно посадил девушку на раскладушку. – Заходи, чего там...

– Да нет уж, – ответил Федька, скривив губы, – я лучше пойду.

Прораб нахмурился:

– В чем дело?

– Да ничего, – ответил Федька, исподлобья рассматривая девушку.

– Ну! – сердито прикрикнул прораб.

– Там Леха с Киева снова в очко с пацанами играет. Да вы занимайтесь...

Прораб вышел вместе с Федькой. Светлана крикнула вдогонку:

– Виталий!

Прораб досадливо махнул рукой и ничего не ответил.

"Леха с Киева" играл в очко. На столике, сделанном из перевернутого ящика, лежали три пары часов и десять рублей денег. Вместе с прорабом в палатку ворвался ветер. Несколько рублей упало на пол. Леха стремительно поднялся, сгреб рукой банк и стал спиной к столу.

– Сволочь! – сказал прораб.

– Ты зря серчаешь, начальник! – улыбнулся Леха. – К тебе приехала женщина. А нам оставь карты.

– Сволочь! -повторил прораб. – Ты у меня вчера в ногах валялся, слово дал, что карт больше не будет!

– Но ведь тогда в поселке не было женщин...

Прораб взял со стола карты и швырнул их в печку. Леха бросился к печке. Прораб загремел:

– Стоп!

Вздрогнув, Леха остановился. Ребята сидели, опустив головы, и молчали. Их командир и товарищ, который столько раз выручал из беды, который отдал Власу собачьи варежки, а Жорке Серегину – унты, сейчас стоял против Лехи бледный, выбритый до синевы, в старых, вспузырившихся на коленях брюках. Пальцы у него сжались в кулаки, а глаза сузились, скрыв ярость.

– Кто проиграл часы?

– Я, – ответил Босьян, мальчишка из Еревана.

– Отдай часы! – приказал прораб. Леха шмыгнул носом и отдал часы.

– Виталь Николаич, – сказал медлительный, добродушный Влас, – не будет карт.

Слово. Идите к жинке.

– Конечно, идите. И привет от восьмой палатки передайте, коллективный! – улыбнулся Федька Кольцов, взрывник.

Прораб повернулся и вышел.

Когда прораб вернулся, Светлана поднялась ему навстречу, обняла и притянула к себе. У нее были сильные руки и волосы пахли хвоей.

– Ты уедешь сегодня же, – сказал прораб и нахмурился.

– Почему? – удивленно спросила девушка и засмеялась.

– Потому что не должно быть хорошо прорабу, когда его рабочие живут в палатках и умываются снегом. Ты понимаешь?

Светлана отошла к окну. Путеукладчик осторожно укладывал рельсы на стылую землю.

Прожекторы резали синюю ночь.

– Ты понимаешь меня? – тихо переспросил прораб.

Светлана молчала.

Прораб свел брови в одну линию.

– Ну?

– Я шла к тебе три дня, – ответила Светлана.

Она подошла к раскладушке и села на самый краешек. Прораб стоял перед девушкой.

Светлана низко опустила голову. Прораб видел чудесные пушистые волосы, чуть оттопыренные розовые уши и маленькие руки, сложенные на коленях. 'Руки у Светланы были красные, обветренные.

– Что же ты молчишь? – крикнул прораб. – Ответь мне!

Он взял девушку за плечи и, прижав к себе ее послушное тело, замер.

Светлана заплакала, обняла его за шею и сказала:

– Я понимаю, Виталик! Я все понимаю! Я уйду!

Прораб вздохнул и подошел к телефону. Снял трубку и спросил дежурного по участку:

– Серегин вернулся?

– Нет еще.

– Когда вернется, пусть идет ко мне!

Светлана спросила:

– Когда он придет?

– Не знаю. Может быть, часа через два.

– Ты будешь занят?

– Нет. Я буду с тобой.

Девушка взяла его большую руку в свои и поцеловала. Прораб растерянно улыбнулся.

Спросил:

– Ты хочешь чаю?

– Нет.

– А то я заварю...

– Не надо.

Она посмотрела на него. Сверху лицо Светланы показалось прорабу до того юным и беззащитным, что он вдруг подумал: "Я не имею права отсылать ее! Она должна остаться со мной! Ведь ребята не против..." Но девушка, словно угадав его мысли, сказала:

– Не волнуйся, Виталька. Я уеду. Иди сюда...

И прораб сел рядом с ней на узкую железную раскладушку, которую он не оправлял уже третий день.

– Я люблю тебя, – сказал прораб и зажмурился.

...Серегин пришел через час.

– Возьмешь с собой девушку, – сказал прораб, – отвезешь ее на Каныш. Там ходят машины до Сорбы! А оттуда – рабочий поезд.

– Сейчас десять.

– Так нужно!

– Может быть, завтра?

– Нет, сегодня!

Светлана завязала платок тугим узлом, поцеловала прораба и пошла следом за бульдозеристом.

Прораб сел к столу. Около телефона на листке бумаги лежала просушенная махорка.

Прораб подвинул к себе бумагу и прочел расплывшиеся чернильные строки:

Сядь со мною рядом,

Рассказать мне надо,

Не скрывая, не тая,

Что я люблю тебя.

Прорабу всего двадцать пять лет, а Светлану он любит уже три года.

– Виталий Николаевич, генератор надо ставить! -просит его дежурный электрик. – Без вас не управился.

– Виталий Николаевич, зайдите генплан посмотреть! – звонят строители.

– Прораб, людей на укладке мало! -ругаются в трубку укладчики.

Теперь, как только Светлана ушла, телефон звонит беспрерывно.

"Раньше не хотели беспокоить", – догадывается прораб, и нежная улыбка трогает его лицо. "Хорошие вы мои друзья!" – думает он и поднимается из-за стола, осторожно задвинув под телефонный аппарат листок со стихами.

– Позови Леху с Киева из восьмой палатки, – говорит он дежурному электрику. – Пусть со мной идет, помогать будет.

– Хорошо.

– Иди, я догоню тебя!

– Хорошо, Виталь Николаич.

Прораб выходит на улицу. Мороз крепчает. Высоко в небе стынет луна, окруженная радужным красно-желтым сиянием.

«Техника – молодёжи»

Прораб кончил пить чай, достал лист бумаги и начал писать стихи.

Строчки у него получались корявые:

Сопки, горы,

Пихты-дозоры,

Снег.

Ветер пургою,

Идем мы с тобою

В снег.

Тайга, река,

Сильна, велика,

А кругом лишь один снег.

Крикни: "А-эй!"

Выстрелом бей.

Эхо?

Нет эха

Снег.

Прораб рассердился и перечеркнул написанное. Взял со стола книгу "Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви" и стал читать, шевеля губами, чтобы не пропустить ни слова. Особенно понравившиеся места прораб перечитывал и удивленно качал головой.

Часов около двенадцати в дверь постучались. Прораб крикнул:

– Ну!

Никто не вошел, но стук повторился. Прораб понял, что пришел нездешний. Свои привыкли к его экономному словечку, имевшему массу смыслов и оттенков. Сердился ли прораб, просто выражал нетерпение или радовался все можно было понять по одному этому слову.

– Входи!

Дверь отворилась. На пороге стоял человек в меховом полушубке и в пыжиковой шапке, надвинутой на глаза.

– Можно?

– Ну?

Человек растерялся. Затоптался на месте, расстегивая и снова застегивая полушубок.

– Раздевайтесь же!..

– Спасибо!

– Замерзли?

– Есть малость.

Прораб поставил на конфорку кастрюлю с водой и подбросил в печку сухих дров.

Мужчина снял полушубок, шапку, и прораб увидел седого голубоглазого человека со шрамом через все лицо.

– Флеров Александр Иваныч, мастер по холодильным установкам, представился человек и показал прорабу паспорт.

– Зимин, – пожал ему руку прораб, – Виталий Николаевич. Присаживайтесь. Чаем угощу.

Прораб перенес кастрюлю на стол и разлил кипяток в стаканы. Флеров зажал горячее стекло в белых пальцах. В тепле его лицо делалось все более красным – от висков к носу.

– Я к вам на работу, – сказал Флеров, – еле пробрался. Метет здорово.

– А у меня холодильников пока нет, – пошутил прораб, – холода и так хватает!

– Ничего. Я ведь электрик. Но не во мне дело. Я с сыном пришел.

– А где он, сын-то?

Флеров ответил:

– Я его в палатку завел. В крайнюю.

Прораб поморщился: он не любил самоуправства.

– Вы не сердитесь, – попросил Флеров. – Я вам все расскажу, так вы поймете...

И он стал быстро глотать кипяток, обжигаясь и хмуря широкие брови.

– Я, видите ли, женился...

Прораб хмыкнул и почесал лоб. Флеров быстро взглянул на него и нахмурился еще больше.

– А у нее сын был тринадцатилетний. Нет, вру, ему тогда четырнадцать было. Я Анну знал давно, но все эти годы по стройкам ездил, не до женитьбы было. Женись я на Аннушке восемь лет назад, все, может, иначе было бы. Словом, когда я приехал в Новосибирск к жене и приемному сыну, парень интересовался только одним – голубями.

Флеров отодвинул стакан, задумался, прислушиваясь к тому, как огонь ломал в печке дрова.

– Вижу я этих самых голубей, знаю, чем это кончиться может, если во дворе ими, голубятниками-то, здоровенный рыжий детина – Шурик по имени, Рыба по кличке – заправляет. Пошел я к себе в цехком, упал перед культмассовой секторшей на колени и вымолил подписку на "Технику молодежи". Для меня лучше этого журнала ничего на свете нет. Стал я Пашке – сына Пашкой зовут, – пояснил Флеров, – стал я ему про межпланетные путешествия читать. А он головой качает, сквозь меня смотрит, а думает о своем. Начал я его тогда на столярное дело приманивать, новую голубятню самому делать. Нет, не забрало парня! Ладно. Человек – что дверь: каждому свой ключ нужен. Попробовал я Пашку приучить кроссворды решать.

Для меня это радость – кроссворд решить. Нет, не тронули эти умственные загадки Пашку. Пошли мы с ним тогда в воскресный день в магазин. Идем. Он от меня чуть в сторонке, снизу вверх глядит.

"Дядя Шура, – спрашивает, – а вы на войне были?"

"Нет, – говорю, – не был".

"А наш папка офицером был, с орденами!.."

Я молчу, не знаю, что ответить. Ладно. Купил я парню набор "Юный химик". Вот тогда-то он обрадовался, глаза разгорелись, чуть на месте не запрыгал. Дома он и так и сяк вертел, все пробирочки тряпьем переложил, чтоб не побились. А назавтра сник, забился в угол, там и просидел весь вечер волчонком. Спрашиваю его, где набор, хотел ему разные фокусы показать, а набора-то и нет. Уж потом я только узнал, что он этому Шурику Рыбе набор отдал в счет долгов своих голубиных. Набор дорогой был, чуть не десять рублей. Ладно. Смотрю я со стороны за парнем, табель его листаю там пятерки да четверки. Пошел в школу, а мне говорят, что он уже месяц, как носу не кажет. Вернулся я домой, снял с себя ремень.

"Гад ты, – говорю, – самый последний! Барином растешь?"

А он кулаки сжал, белый весь сделался и отвечает:

"Попробуйте ударьте! Попробуйте! Мой отец на фронте погиб, а вы мне никто! Жилец вы у нас!"

И так меня эти слова по сердцу хлестанули, что ушел я из дому, даже с женой не попрощавшись.

Флеров замолчал и подвинул пустой стакан к кастрюле.

Прораб налил ему кипятку, но Флеров не стал пить. Он выводил пальцем по столу замысловатые узоры, внимательно разглядывая свои квадратные бугорчатые ногти.

– Сейчас сам себя казню, – снова заговорил он, – казню без пощады! Но понятно ведь, почему ушел. Не свой парень. Чужой как-никак. А от чужого обида всегда больней, особенно если к нему со всем сердцем идешь, как к родному. Да...

Вернулся я домой через два дня. Лежит жена на кровати и головой о стену бьется:

ночью Пашку за воровство забрали.

Сначала я ее успокаивать стал.

"Оставь, – говорю, – не тужи. От баловства это. Все у него было: и колбаса, и стол, и бабка, что кашу варила. Так ему, сукину сыну, и надо!"

А она в ответ:

"Какой бы он сын ни был, а я ведь ему мать..."

Да... Подумал я, каково сейчас парню, вспомнил его, лохматого, большеглазого, так у меня сердце и заломило. Какая-никакая образцовая, а детколония и есть детколония. Тюрьма, одним словом. Небо в клеточку да четыре стены. Ладно. Взял я на работе отпуск на пять дней и к нему поехал на свиданку. Привели Пашку ко мне – стриженого, в ватнике, побледневшего, – я и заплакал. Как увидел он, что я плачу, так даже просветлел весь.

"Папа, – говорит, – не сердись. Я скоро выйду. Вы мне "Технику молодежи"

выпишите, папа!.."

А у самого глаза, словно блюдца с талой водой весенней.

Ладно. Отпустили его через год. Сейчас ему пятнадцать с половиной. Приехали мы с женой за ним – из колонии брать. Вышел он из ворот, кинулся к нам и, как щенок малый, об руки трется. А потом мать обнял и шепчет ей:

"Ты уж прости меня, мамочка!"

Так, понимаете ли, "мамочка" и сказал. Как дите крохотное совсем! Да! У парня душа, конечно, чистая, грязи не прилипло, сразу видать. Ладно. Пошли мы с ним в город. Спрашиваю его:

"В кино хочешь?"

"Мороженого, – говорит, – хочу, папа".

Купил я ему полушубок, шапку, да сюда прямиком и махнули, даже домой не заглянув. Анна, умница, слезы на вокзале не проронила. Я ее при Пашке-то даже поцеловать не решился на прощание, чтобы парню сердце не терзать. А он добрый.

Ушел в вагон, нас двоих оставил.

"Не тужи, Анка, – сказал я жене. – Обживемся, ты к нам приедешь".

А она улыбнулась так грустно-грустно и спрашивает:

"Технику – молодежи" перевесть вам в тайгу?"

"Не надо, – ответил я, – там техники хватит. Она там покрепче, чем в журнале, должна быть. Построже."

Да... Ну вот мы и приехали.

Флеров замолчал. Дрова в печке стреляли в железную заслонку, просясь к людям.

Прораб сидел, низко опустив голову, сцепив сильные пальцы.

– Где сын?

– В палатке, я же сказал.

Прораб поднялся.

– Пошли!

Снег навалился на людей и стал заигрывать с ними, словно котенок с бумажками: то слева, то справа ударит пушистой своей лапой. Низкая луна освещала десять домов, не покрытых крышами. Возле каждого дома была палатка. Внизу, на берегу Томи, стояли еще десять домов, сложенных пока что наполовину.

В крайней палатке было холодно. Пашка, сын Флерова, сидел около печки и ворошил кочергой синие головешки. Он был одет в такой же, как и у отца, полушубок.

Увидав прораба, Пашка поднялся и снял с головы шапку. Голова у него была крутая, круглая.

– Здравствуй! – сказал прораб и протянул ему руку.

– Здравствуйте, гражданин начальник! – ответил Пашка и покраснел.

– Я тебе не гражданин, а товарищ! – улыбнулся прораб. – Садись. Что встал?

Пашка присел на краешек стула.

– Нравится тебе у нас?

– Я не знаю.

Ребята, сбитые с ног дневной усталостью, тихонько посапывали и что-то бормотали во сне. Босьян улыбался: ему снилось счастье, большое как Севан. Прораб потормошил Леху с Киева за плечо. Леха открыл шальные глаза, зачмокал губами, отбросил одеяло и потянулся за ватником – одеваться.

– Подвинься, – тихо сказал прораб, – я нового привел.

Леха снова зачмокал губами, прыгнул под одеяло и подвинулся на самый край.

– Ложись к нему, – сказал прораб Пашке. – А вы, – он обернулся к Флерову, – у меня переночуете.

– Давай, сынок, спи, – кашлянул Флеров и, нахмурившись, спрятал глаза под бровями.

Пашка сбросил тулуп, обернулся к отцу и вдруг по-детски, всем лицом улыбнулся ему. Флеров снова кашлянул и пошел следом за прорабом.

Пурга металась веселая, как форель. В воздухе пахло весной, хотя еще только начинался декабрь.

Взрыв

Земля на узкой таежной поляне была теплая и мягкая. Федька Кольцов вдавился в эту землю. Только левую руку он выбросил далеко вперед, чтобы удобнее было смотреть на секундную стрелку часов. Стрелка передвигалась, цепляясь за каждое деление на циферблате. Раскаленный диск солнца стоял высоко в небе.

"Шею сожжет. Почему белый шарфик не надел?" – досадливо подумал Федька и замер:

сейчас, через пять секунд, должен был произойти взрыв.

– Федь, – шепнул Серегин, лежавший в соседней траншее, – что-то не рвет.

– Рванет, – пообещал Федька и легонько дунул перед собой. Сразу же поднялся ленивый фонтанчик пушистой пыли.

"Грязный я, наверное, – подумал Федька, – просто ужас. Вернемся в поселок, дорвусь до реки".

Прошло лишних пятнадцать секунд, а взрыва все не было.

– Федь, – снова шепнул Серегин, – не рвануло.

Кольцов оторвал голову от земли. Потом приподнялся и посмотрел перед собой.

Проклятая кряжистая, похожая на бычий лоб сопка торчала по-прежнему как раз на линии будущей просеки. Прораб послал Федьку, бульдозериста Жору и пять лесорубов пробить путь к Машенькиным ключам; там геологи решили ставить рудник. Надо было проложить путь для тракторов и машин с оборудованием. Федька, Серегин и лесорубы продирались сквозь знойную, душную тайгу, рвали маленькие сопки, а с этой, бычьей, возились уже третий день, и все без толку. А машины и тракторы геологов ждали в поселке. И прораб ругался: Серегин и Федька до зарезу были ему нужны на трассе...

Прошла минута. Бикфордов шнур наверняка сгорел. А взрыва все не было. Федька крикнул лесорубам, лежавшим позади Серегина:

– Братки, давай бегом в тайгу!

– Зачем? – спросил Серегин.

– А что им тут, кадриль хороводить? Вдруг рванет...

– Вдруг! – передразнил его Жора. – А ты?

– Я! Я! – обозлился Федька. – Я взрывник. Мне видней. Убегай! – крикнул он, обернувшись к Серегину.

Жора не двинулся с места. Он смотрел на Федьку и улыбался.

– Убегай! -снова крикнул Кольцов. – Не богом же тебя просить!

– Никуда я не побегу.

– Побежишь!

– Нет. Без нервов. Я же сказал: нет.

Тогда Федька легко выскочил из траншеи и встал во весь рост на маленьком бруствере, обложенном дерном. Бычья сопка, последняя преграда на пути к руде, последняя задержка к возвращению на трассу железной дороги, торчала по-прежнему зло, упрямо выпятившись круглыми каменными глыбами.

– Ты что, сдурел? – спокойно спросил Серегин из своего укрытия.

Федька ничего не ответил. Жора повторил свой вопрос, но уже тише. Федька опустился на корточки и сказал:

– Не говори глупостей, Жора. Туда ведь все равно идти придется. Шнур-то новый надо проложить? Или нет?

С опушки закричали лесорубы:

– В чем дело?!

– Да так, ничего! – ответил Кольцов, прижав ко рту ладони, чтобы было слышнее.

– Вместе пойдем шнур прокладывать, – сказал Серегин и осторожно выполз из своей траншеи. – А страшно, черт его. дери!

– Переживем. У тебя махорка есть?

– Ты ж некурящий.

– Ладно, сверни цигарочку.

Серегин снова опустился в траншею и свернул там две цигарки.

– Иди сюда, покурим, – предложил он.

– Иди ты сюда, – ответил Федька с бруствера, – там душно. Пыль.

– Ты не форси, Федька. Тоже мне Чапай. Лезь ко мне, говорю! Вдруг рванет?

Воздух в тайге был синий, хвойный, напитанный терпким запахом отцветшей черемухи. На каменистом склоне сопки, поросшем желтой травой, как раз на том, который надо было взорвать, надрывались цикады. Изломанные жарой кусты подняли к желтому небу кривые, страшной формы ветки и словно застыли в мольбе о влаге, дожде, который несет с собой цветение и прохладу.

"У меня вроде нарыв на пятке, – рассеянно подумал Федька, – бежать трудно будет".

Жора из траншеи не вылезал. Курил он неторопливо, пуская синие колечки. Федька рвал цигарку тяжелыми затяжками, покашливая.

– Ну, я пошел, – сказал он, затянувшись напоследок. – С пламенным приветом!

– Дурак! -убежденно заметил Жора и вылез из траншеи. – Вместе ведь пойдем.

– Нельзя, Жорик, – ответил Федька и вздохнул. – Мне, думаешь, одному охота?

Федька посмотрел на Жору, улыбнулся ему и прихватив с земли круг бикфордова шнура, побежал к сопке, туда, где в камнях лежала взрывчатка. Жора, низко согнувшись, побежал следом за ним. Федька услышал шаги, обернулся и, выхватив из-за ремня красный флажок, поднял его над головой. Этот мандат у взрывников открывает любые двери так же легко, как и закрывает их. Красный флажок над головой – все обязаны лежать в укрытии.

И Жора остановился: он не мог не подчиниться приказу.

Федька бросился вперед, больше не оборачиваясь. Бычья сопка вырастала на глазах, она неудержимо приближалась к нему, она наваливалась на него, молчаливая, настороженная, готовая каждую минуту взорваться, раскидав вокруг огромные глыбы.

Федька бежал, мягко ступая на носки, чтобы не тревожить землю, в которой лежала взрывчатка. При каждом его шаге потрескивали скользкие, ломкие сосновые иглы.

Это потрескивание Федьке каждый раз слышалось грохотом. Таким же сильным, как и удары сердца. Около сопки, там, где начались камни, Федька остановился на секунду, страшась обернуться: позади была жизнь, а впереди лежала взрывчатка, которая прорубает дороги, усмиряет реки, дает руду и убивает людей.

Капли пота катились по лбу и щипали глаза. Подошвы сапог скользили по камням, и Федька каждый раз замирал, весь сжимался, но лез все выше и выше.

"Нет, нет! – думал он. – Ничего не может быть. Жорка, тайга, птицы, солнце, пыль на земле – все это вокруг меня! Нет, нет! Все будет хорошо!"

Лучи солнца стали холодными, по спине ползли мурашки, затылок был в испарине. В тайге по-прежнему пели птицы.

Федька все ж таки поскользнулся. Упал. До взрывчатки оставалось всего несколько метров. Федька побоялся встать. На какую-то долю минуты ему захотелось подняться и побежать прочь, в траншею, к Жорке. Он вытер со лба пот и пополз, завороженно глядя на камни, за которыми начиналась маленькая, совсем неглубокая штольня.

Федька подполз к камням, прижался всем телом к сухим, желтым травинкам, замер на секунду, а потом рывком поднялся. Заглянул в штольню и сразу же опустился на корточки. Потом лег на спину и судорожно, со всхлипыванием рассмеялся. Шнур выскочил из детонатора и сгорел, не дойдя до него примерно сантиметр.

Солнце нещадно жгло шею. Надрывались цикады, вспарывая своим криком томительную тишину полдня. Федька обернулся, и лицо его сморщилось в растерянной улыбке:

позади, метрах в десяти от него, стоял Жора Серегин.

– Что? – спросил Жора.

– Все в порядке, шнур выскочил, – хрипло ответил Федька.

– Пошли обратно?

– Погоди. Давай отдышусь малость.

– Закурим?

– Не хочу. Во рту пересохло.

Серегин сел на камни и сказал:

– Ну и натерпелся я страху!

Федька вздохнул и ответил:

– А я – ничего. Профессия, понимаешь, такая...