Текст книги "Хагакурэ Нюмон"

Автор книги: Юкио Мисима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Мисима Юкио
Хагакурэ Нюмон

Юкио Мисима

Хагакурэ Нюмон

перевод на русский Котенко Р.В., Мищенко А.А..

Пролог: "Хагакурэ" и я

"Бал графа Орже" Раймона Радиге и "Собрание сочинений" Акинари Уэда

Духовные спутники нашей юности – это друзья и книги. Друзья обладают телом из плоти и крови и взрослеют вместе с нами. Увлечения одного периода жизни со временем ослабевают и уступают место другим устремлениям, которые человек делит с какими-то другими людьми. Нечто подобное можно сказать и о книгах. Иногда бывает, что мы перечитываем книгу, окрылявшую нас в детстве, и замечаем, что в наших глазах она потеряла яркость и привлекательность. Она становится для нас мертвой книгой, которую мы знаем только по воспоминаниям. Однако основное различие между книгами и живыми людьми состоит в том, что книги остаются прежними, тогда как люди меняются. Даже если книга нашего детства долго валялась в пыли в старом чемодане, она свято хранит свою философию и характер. Принимая или отвергая книгу, читая или не читая ее, мы не можем ее изменить. Мы можем изменить только свое отношение к ней, и больше ничего.

Мое детство прошло в годы войны. В те дни больше всего меня вдохновляла книга Раймона Радиге "Бал графа Орже". Это – шедевр классической литературы, который поставил своего автора в ряды великих мастеров французской прозы. Художественные достоинства книги Радиге несомненны, но тогда я едва ли мог их оценить. Книга притягивала меня необычной судьбой своего автора, который еще юношей, в двадцатилетнем возрасте, ушел из жизни, оставив миру свой шедевр. Тогда казалось, что мне

тоже суждено пойти воевать и пасть в бою в ранней молодости, поэтому я легко отождествлял себя с автором книги. Почему-то он стал для меня идеалом, и его литературные достижения служили для меня ориентиром и вехой на пути, по которому мне в этой жизни суждено было пройти. Впоследствии мои литературные вкусы изменились. Вопреки своим ожиданиям, я дожил до конца войны, и тогда очарование романа Радиге для меня немного померкло.

Другой моей любимой книгой было "Собрание сочинений" Акинари Уэда, которое я носил с собой в бомбоубежище во время налетов авиации. Я до сих пор не мог понять, почему мне тогда так сильно нравился Акинари Уэда. Возможно, в те дни я уже вынашивал в себе свой идеал японской литературы, и поэтому мне казалось близким глубокое уважение Акинари к прошлому и его исключительное мастерство жанре рассказа, который, в исполнении Акинари, представлялся мне сверкающим самоцветом. Мое уважение к Акинари Радиге не уменьшилось до настоящего времени, но постепенно эти авторы перестали быть моими постоянными спутниками.

Единственная и неповторимая книга для меня – "Хагакурэ"

И есть еще одна книга. Я имею в виду "Хагакурэ" Дзете Ямамото. Я начал читать! ее во время войны и с тех пор всегда держу у себя на столе. Если вообще существует книга, к которой я постоянно обращался течение последних двадцати лет, перечитывая к случаю тот или иной отрывок и всякий раз восхищаясь им, – то это "Хагакурэ". Между тем, подлинный свет "Хагакурэ" засиял во мне лишь после войны, когда популярность книги пошла на убыль, потому что люди больше не считали, что ее должен знать каждый. Видимо, "Хагакурэ" всегда

окружают парадоксы. Так, во время войны она была подобна источнику света в погожий летний день, но только в кромешной тьме послевоенной поры эта книга засияла во всей своей красе.

Вскоре после войны я написал свой первый роман. В это время вокруг меня набирали силу литературные течения новой эпохи. Однако все то, что принято называть послевоенной литературой, не находило во мне отклика ни с интеллектуальной, ни с литературной точек зрения. Идеалы и устремления людей, которые в своей жизни исходили из чуждых мне философских принципов и проповедовали непонятные для меня эстетические ценности, не оказывали на меня никакого влияния, проносясь мимо, словно ветер.

Конечно, я всегда чувствовал себя одиноким. И вот теперь я спрашиваю себя: что служило моей путеводной звездой в годы войны и продолжает служить ею сейчас, когда война осталась далеко позади? Это не был ни диалектический материализм Маркса, ни императорский Указ об образовании. Моим духовным компасом могла стать книга, которая содержала в себе основы морали и полностью одобряла дерзания моей молодости. Это должна была быть книга, которая оправдывала бы мое одиночество и благоговение перед прошлым. Более того, это должно было быть произведение, запрещенное в современном обществе.

"Хагакурэ" удовлетворяет всем этим условиям. Подобно другим книгам, которые так много значили для людей во время войны, это произведение теперь считается низким, мерзким и опасным. Его надлежит вычеркнуть из памяти, а оставшиеся экземпляры грубо связать в тюки и отнести на свалку. Однако в сумраке современности "Хагакурэ" начинает излучать свой подлинный свет.

"Хагакурэ" учит свободе и страсти

Только сейчас все то, что я нашел в "Хагакурэ" во время войны, начинает проявлять свой глубинный смысл. Эта книга исповедует свободу, взывает к страсти. Даже те, кто внимательно прочел одну только, самую известную строку из "Хагакурэ" – "Я постиг, что Путь Самурая – это смерть" – понимают, что это произведение беспрецедентного фанатизма. Уже в одной этой строке виден парадокс, который выражает суть книги в целом. Именно эти слова дали мне силу жить.

Мое кредо

Впервые я заявил о своей преданности идеалам "Хагакурэ" в статье "Праздник писателя", опубликованной после войны, в 1955 году. Вот несколько выдержек из этой статьи.

Я начал читать "Хагакурэ" во время войны и время от времени обращаюсь к этой книге даже сейчас. Ее моральные заповеди не имеют себе равных. Ее ирония никогда не бывает циничной; это ирония, которая рождается естественно, когда человек осознает противоречие между решимостью действовать и пониманием правильного пути. Какая это насущная, вдохновенная, человечная книга!

Те, кто читают "Хагакурэ" с точки зрения общественных условностей для знакомства с феодальной моралью, например, – не замечают в ней оптимизма. В этой книге отразилась великая свобода людей, жизнь которых жестко регламентирована социальной моралью. Эта мораль проникла в саму ткань общества, создала его экономическую систему. Без морали общество невозможно, но эта мораль не только питает общество, но и позволяет людям

общества прославлять энергию и страсть. Энергия – это добро; застой это зло. Это удивительное понимание мира изложено в "Хагакурэ" без малейшего намека на цинизм. Воздействие "Хагакурэ" на читателя полностью противоположно впечатлению, которое остается у него от чтения афоризмов Ларошфуко, например.

Редко встретишь книгу, которая с помощью этики пробуждает к себе уважение в такой мере, в какой это свойственно "Хагакурэ". Невозможно ценить энергию и в то же время не уважать себя. В честолюбии нельзя зайти слишком далеко. Ведь высокомерие вполне допустимо с этической точки зрения – однако "Хагакурэ" не рассматривает его отдельно от других черт характера. "Молодых самураев следует наставлять в боевых искусствах так, чтобы каждому из них казалось, что он – самый смелый воин в Японии". "Самурай должен гордиться своей доблестью. Он должен быть исполнен решимости умереть смертью фанатика". Для человека, который исполнен решимости, не существует таких понятий, как правильность или уместность.

Практической этикой "Хагакурэ" в повседневной жизни можно назвать веру человека в целесообразность своих действий. В отношении любых условностей Дзете бесстрастно заявляет: "Главное – поступать достойно в любое время". Целесообразность – это не что иное, как этически обоснованный отказ от любой изысканности. Нужно быть упрямым и решительным. С незапамятных времен большинство самураев были решительны, отличались силой воли и мужеством.

Художественные произведения в любое время рождаются как отрицание существующих ценностей. Подобно этому, все заповеди Дзете Ямамото появились на фоне

преувеличенных, до крайности изысканных вкусов японцев, живших в эпохи Гэнроку (1688-1704) и Хоэй (1704-1709).

"Я постиг, что Путь Самурая – это смерть"

Когда Дзете говорит: "Я постиг, что Путь Самурая – это смерть", он выражает свою Утопию, свои принципы свободы и счастья. Вот почему в настоящее время мы можем читать "Хагакурэ" как сказание об идеальной стране. Я почти уверен, что если такая идеальная страна когда-либо появится, ее жители будут намного счастливее и свободнее, чем мы сегодня. Однако пока реально существует только мечта Дзете.

Автор "Хагакурэ" изобрел средство, которого более чем достаточно для того, чтобы излечить болезни современного мира. Предчувствуя дальнейшее раздвоение человеческого духа, он предостерегает нас против мучительности такого состояния: "Не следует устремляться одновременно к двум вещам". Мы должны вернуть себе веру в чистоту. Дзете понимал также значимость подлинной страсти и прекрасно осознавал, каким законам подчиняется эта страсть...

Несчастье и счастье человека действия

Не имеет значения, какую смерть мы рассматриваем в качестве завершения пути человека к совершенству – естественную или же смерть в духе "Хагакурэ", смерть от руки врага или в результате вскрытия себе живота. В любом случае, требование быть человеком действия не меняет отношения к жизни и не толкает нас на поиски легкого пути. "В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть". Дзете учит нас, что, в каком бы положении мы ни оказались, самоотверженность позволяет нам проявить

максимум добродетели. И, к тому же, подлинная ситуация "или-или" возникает нечасто. Интересно, что, хотя Дзете и подчеркивает необходимость быстрой смерти, он не торопится дать нам определение ситуации "или-или".

Рассуждение, в результате которого человек принимает решение умереть, приходит после многих других рассуждений и решений жить дальше. И это длительное созревание человека для принятия окончательного решения требует, чтобы он долго боролся и размышлял. Для такого человека жизнь – это круг, который может замкнуться, если к нему прибавить одну-единственную точку. Изо дня в день он отбрасывает круги, которым недостает какой-нибудь точки, и продолжает встречать последовательность таких же кругов. В противоположность этому, жизнь писателя или философа представляется ему нагромождением постепенно расширяющихся кругов, в центре которых находится он сам. Но когда наконец наступает смерть, у кого возникает большее чувство завершенности – у человека действия или у писателя? Я склонен считать, что смерть, которая завершает наш мир добавлением к нему единственной точки, дает человеку намного большее чувство завершенности.

Наибольшим несчастьем человеку действия представляется ситуация, в которой он не умрет после того, как к его жизни добавлена завершающая точка.

Ёйти Насу жил еще долго после того, как поразил стрелой веер, служивший ему мишенью. Учение Дзете о смерти акцентирует наше внимание на счастье человека действия и не интересуется тем, что делает этот человек. Сам Дзете мечтал о достижении такого счастья, когда собирался совершить самоубийство в возрасте сорока двух

лет после смерти своего господина Мицусигэ Набэсима (даймё второго поколения клана Набэсима), однако ему помешал запрет на подобные самоубийства. Тогда Дзете побрил себе голову и стал буддийским монахом. Он умер своей смертью в возрасте шестидесяти одного года, оставив потомкам "Хагакурэ".

"Хагакурэ" – источник моего литературного творчества

За все послевоенное время мое отношение к "Хагакурэ" почти не изменилось. Пожалуй, лучше будет сказать, что когда я писал вышеупомянутую статью, мое понимание "Хагакурэ" впервые обрело форму у меня в сознании, и с тех пор я всегда сознательно строил свою жизнь в духе "Хагакурэ" и посвящал ему свои силы и дерзания. С каждым годом "Хагакурэ" все глубже входило в мои плоть и кровь. Однако, следуя по пути писателя и любимца публики, которых "Хагакурэ" осуждает, я очень болезненно переживал несоответствие между искусством и этикой действия. Это несоответствие терзало меня много лет, потому что мне все время казалось, что за личиной литературы всегда скрывается малодушие. Фактически, своей глубокой преданностью Пути ученого и воина я обязан именно влиянию "Хагакурэ". Я отдаю себе отчет в том, что о Пути ученого и воина легко говорить, но его очень трудно претворять в жизнь. Но я понимаю также, что только этот Путь позволяет мне оправдать свою литературную деятельность. Этим пониманием я также обязан "Хагакурэ".

Между тем, я убежден, что искусство, которое не выходит за узкие рамки искусства, вскоре приходит в упадок и умирает, и поэтому я не причисляю себя к сторонникам искусства для искусства. Ведь если искусству ничто не угрожает, если оно не

подвержено влиянию чего-то внешнего по отношению к себе, оно быстро истощается. Писательское искусство черпает свое вдохновение из жизни, и хотя жизнь тем самым может быть названа источником искусства, она является также его злейшим врагом. Жизнь присуща самому писателю, и в то же время она является вечной антитезой искусства.

Неожиданно для себя я открыл в "Хагакурэ" философию жизни и почувствовал, что прекрасный исконный мир этой книги может преобразить хаос мира литературы. Подлинный смысл "Хагакурэ" для меня – в видении этого исконного мира, и хотя "Хагакурэ" сделало мою писательскую жизнь очень трудной, оно стало источником моего литературного творчества. Снова и снова "Хагакурэ" наполняет меня жизненной силой. Оно вдохновляет, наставляет и оценивает меня. В нем я нахожу великую красоту – красоту льда.

Мое "Хагакурэ": "Хагакурэ" продолжает жить

"Я верю, что высшая любовь – это тайная любовь. Будучи однажды облеченной в слова, любовь теряет свое достоинство. Всю жизнь тосковать по возлюбленному и умереть от. неразделенной любви, ни разу не произнеся его имени, – вот в чем подлинный смысл любви".

(Книга Вторая)

Современный юноша с унынием на лице

За двадцать лет, которые прошли после войны, Япония преобразилась в точности так, как было предсказано в "Хагакурэ". Теперь в Японии нет самураев, нет войны; экономика начала возрождаться; жизнь вошла в мирное русло – и юноша заскучал. Повторяю, "Хагакурэ" – это, по существу, парадоксальная книга. Когда "Хагакурэ" утверждает: "Цветок красный", публика говорит: "Цветок белый". Когда "Хагакурэ" говорит: "Человек не должен так поступать", оказывается, что весь мир предпочитает именно этот образ действия. При пристальном рассмотрении выясняется, что за строгими заповедями "Хагакурэ" лежат социальные условности и общественные мнения, находящиеся в полном противоречии с современным миром. Эти условности и мнения отражают традиционное мировоззрение японцев.

Приведем пример этого феномена. Очевидно, в наши дни не впервые мужская мода словно подражает женской. И молодые люди, на лице у которых написано уныние,

появлялись в истории Японии уже не раз. В период Гэнроку (а Дзете ушел от мирских забот и жил в уединении в течение тринадцати лет эпохи Гэнроку, начиная с 1700 года) сердцами самураев овладела изысканность, которая проявилась не только в одежде, но и в форме мечей, и рисунках на ножнах. Достаточно одного взгляда на стилизованные свитки Моноробу Хисикава (мастера укиё-э того времени) с изображениями роскошных доспехов и аристократических манер тех времен, чтобы увидеть, как сильно барские традиции купцов и горожан повлияли тогда на образ жизни самураев.

Если в наши дни поговорить с подростками или молодыми людьми двадцати-тридцатилетнего возраста, можно убедиться, что все их интересы сводятся к тому, чтобы модно одеваться и производить хорошее впечатление на других. Однажды я зашел в кафе, в котором исполняли джазовую музыку. Не успел я как следует расположиться за столиком, как молодой человек, сидевший рядом, устроил мне настоящий допрос:

– Где вы купили такие туфли? Или может быть, вам их сделали на заказ? А манжеты – где вы взяли манжеты? Где вы приобретали материал для своего костюма? А кто вам его пошил? – Он обрушил на меня целый поток столь бестактных вопросов, что забеспокоился даже сидевший рядом с ним товарищ.

– Эй, прекрати, – сказал он другу. – Ты выглядишь нищим, когда задаешь такие вопросы. Ты ведь можешь молча посмотреть на этого мужчину, а затем поискать в магазинах что-то подобное для себя?

– Нет, лучше я открыто расспрошу его обо всем, – не соглашался первый.

Для них вся жизнь сводится к тому, чтобы разбираться в мужской одежде и показывать себя с лучшей стороны. Вот отрывок из "Хагакурэ", описывающий похожее отношение:

За последние тридцать лет обычаи сильно изменились. В наши дни самураи собираются только для того, чтобы поговорить о деньгах, об удачных покупках, о новых стилях в одежде и о своих любовных похождениях. Старые традиции умирают на глазах. Можно сказать, что раньше, когда человек достигал возраста двадцати или тридцати лет, он не носил в своем сердце таких презренных мыслей и никогда не говорил на такие темы. Когда другой случайно упоминал о чем-то подобном, он считал это оскорблением в свой адрес. Этот новый обычай появился потому, что люди теперь уделяют слишком много внимания своей репутации и ведению домашнего хозяйства. Чего только не достиг бы человек, если бы он не стремился во всем подражать другим!

(Книга Первая)

Феминизация мужчин

Кроме того, в современной Японии мы постоянно слышим о феминизации мужчин. Очевидно, феминизация происходит вследствие подражания американскому образу жизни с его установками наподобие принципа: "Пропустите женщин вперед!". Но в прошлом мы уже сталкивались с этим явлением. Феминизация японских мужчин началась еще тогда, когда правительство Токугава, отказавшись от услуг великих воинов, прекратило вести боевые действия и начало мирно управлять страной. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на оттиски мастера укиё-э XVIII века Харунобу Судзуки. На многих изображениях парочки сидят в обнимку на верандах и наблюдают за цветением слив. При этом мужчина и женщина так похожи друг на друга своими прическами, одеждой и выражением лица, что, как бы вы ни приглядывались, под каким бы углом вы на них ни смотрели, вы не можете понять, кто из них кто. В эпоху написания "Хагакурэ" эта тенденция уже давала о себе знать. Обратите внимание на язвительный отрывок из этой книги, известный также под названием "Предание о женском пульсе":

По словам одного человека, несколько лет назад Мацугума Кёан рассказал такую историю:

"В практике медицины известно разделение лекарств на инь и ян, в соответствии с мужским и женским началами. Женщины отличаются от мужчин также пульсом. Но в последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как пульс женщин. Заметив это, я применил одно женское глазное лекарство при лечении мужчин и обнаружил, что оно помогает. Когда же я попробовал применить мужское лекарство для женщин, я не заметил улучшения. Тогда я понял, что дух мужчин ослабевает. Они стали подобны женщинам, и приблизился конец мира. Поскольку для меня в этом не может быть никаких сомнений, я хранил это в тайне".

Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех, чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин почти не осталось...

(Книга Первая)

Аристократы-счетоводы

То же самое можно сказать о появлении в прошлом аристократов-счетоводов, которые приходятся предками современным налоговым инспекторам. Во времена Дзете уже начали появляться самураи-счетоводы, которые не могли точно провести грань между своими деньгами и деньгами своего хозяина. Тогда они работали не в промышленных корпорациях, а в имении даймё – но точно так же, как и теперь, они часто не заботились о благосостоянии своего правителя, а преследовали лишь собственные интересы. Когда молодые люди занимают свое внимание денежными вопросами, меркнет героический блеск в их глазах, и они начинают смотреть на мир "подлыми взглядами карманных воров".

Большинство молодых самураев, которые служат в наши дни, одержимы мелочными устремлениями. Они смотрят на людей "подлыми взглядами карманных воров". Большинство из них думают только о себе и заботятся только о том, чтобы прослыть умными. И даже те из них, кто выглядят спокойными, всего лишь притворяются. В этом нет ничего хорошего. Самурай должен готовить себя к тому, чтобы отдать жизнь за своего господина, чтобы в любое время без промедления умереть и стать духом. Если он постоянно не думает об усилении клана и не заботится о благосостоянии своего даймё, его нельзя назвать подлинным самураем на службе у господина.

(Книга Первая)

Телезвезды и знаменитые бейсболисты

Дзете не скупится на порицания тем, кто достиг успеха в ремесле или искусстве, и говорит, что в его век появилась тенденция идеализировать людей, которые стали знаменитыми.

В наши дни мы видим, как становятся популярными киноактеры и спортсмены. Те, кому удалось пленить аудиторию, перестают быть обычными человеческими личностями, а становятся хорошо выученными куклами. Можно сказать даже, что популярность – это идеал нашего времени. Все это в равной мере относится к людям искусства и ученым.

Мы живем в эпоху технократии и науки, но, с другой стороны, это век знаменитых людей искусства. Тот, кто достигает успеха в искусстве, получает признание общества. Но чтобы добиться признания, люди понижают свои жизненные цели, напускают на себя вид и играют на публику. Они забывают об идеале полноценного человека, стараются стать уникальными и выполнять в обществе какую-то особую функцию. Если мы обратимся к "Хагакурэ", мы найдем довольно красноречивые слова:

Принцип: "Искусства помогают заработать человеку на жизнь" справедлив для самураев других провинций. Для самураев клана Набэсима верно то, что искусства разрушают тело. Поэтому искусствами под стать заниматься людям искусства, а не самураям.

(Книга Первая)

В современном мире нельзя красиво жить и достойно умереть

Если репутация человека ничем не запятнана, и он стоит перед выбором, жить или умереть, лучше продолжать жить.

(Книга Первая)

Такой подход к жизни, конечно, существовал во времена "Хагакурэ". Когда мы становимся перед выбором, жить или умереть, человеческие инстинкты заставляют нас отдать предпочтение жизни. Но мы должны понять, что если человек пытается жить красиво и умереть достойно, излишняя привязанность к жизни может помешать этому. Трудно жить и умереть красиво, но не менее трудно жить и умереть достойно. Таков удел человека.

Атмосфера терпимости в наше время основывается на том, что люди, которые пытаются жить и умереть красиво, в действительности выбирают достойную смерть, а те, кто желает жить и умереть достойно, выбирают красивый образ жизни. В отношении жизни и смерти, в "Хагакурэ" есть великолепное суждение. Здесь мы снова приходим к самым известным строкам этой книги: "Я постиг, что Путь Самурая – это смерть". Дзете идет дальше и говорит:

В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй.

(Книга Первая)

Идеал любви – тайная любовь

"Хагакурэ" обсуждает также романтическую любовь. По мнению Бунсо Хасикава, "Хагакурэ", возможно, является единственным произведением классической японской литературы, в котором содержится последовательная теория романтической любви. Идеал любви, сформулированный в "Хагакурэ", коротко можно выразить словами "тайная любовь", потому что высказанная любовь неизбежно теряет свое достоинство. Подлинная любовь достигает высочайшего и благороднейшего идеала, когда человек уносит с собой в могилу ее тайну.

Искусство романтической любви, процветающей в Америке, подразумевает признания, а также ухаживание за объектом любви и его преследование. При этом люди не

накапливают в себе энергию любви; ее постоянно излучают вовне. Но как это ни парадоксально, любовный трепет угасает в момент передачи. Современная молодежь может позволить себе любовные и сексуальные приключения, о которых предыдущие поколения не могли и мечтать. Но в то же время в сердцах молодежи не осталось больше места для того, что мы называем романтической любовью. Даже если в сердце рождается романтическая любовь, она всегда действует прямолинейно. Она повторяет процесс достижения цели до тех пор, пока не угасает совсем. При этом страсть умирает и сполна проявляется неспособность любить – о чем приходится часто слышать в наш век. Не будет ошибкой, если мы скажем, что основная причина этого заключается в противоречивости современного идеала романтической любви.

До войны молодежь имела представление о различии между романтической любовью и сексуальным желанием и всегда находила разумную середину между ними. Молодые люди поступали в университет, и их друзья-старшекурсники вели их в публичный дом, где они учились удовлетворять вожделение. Но в то же время эти молодые люди не осмеливались прикоснуться к женщине, которую подлинно любили.

Таким образом, любовь в довоенной Японии не исключала проституции, но в то же время сохраняла старые "пуританские" традиции. Как только мы признаем существование романтической любви, мы понимаем, что у мужчин должна быть возможность удовлетворять плотские желания. Без этого подлинная любовь невозможна. В этом трагическая сторона мужской физиологии.

Романтическая любовь, в понимании Дзете, не является стратегией, направленной на сохранение этого современного, прагматического, гибкого распределения ролей. Романтическая любовь черпает свою силу из смерти. Человек должен умереть за свою любовь, и поэтому смерть очищает любовь и делает ее трепетной. "Хагакурэ" говорит, что это – идеальная любовь.

"Хагакурэ" – действенное лекарство для успокоения страждущей души

Все, о чем было сказано, наводит на мысль о том, что "Хагакурэ" пытается исцелить застойный характер нашей эпохи с помощью действенного лекарства – смерти. На протяжении нескольких веков, предшествовавших эпохе Токугава, люди часто прибегали к этому лекарству в обыденной жизни, но когда установился мир, его стали бояться и всячески избегать. Дзете Ямамото обнаружил, что это сильнодействующее лекарство позволяет успокоить страждущий дух человека. Он глубоко проник в тайны человеческой жизни и понял, что человек не живет одной только своей жизнью. Он знает, насколько парадоксальна человеческая природа. Как только человек получает свободу, он начинает тяготиться ею. Как только человек получает обеспеченную жизнь, она становится для него невыносимой.

В наш век принято считать, что чем дольше жизнь, тем лучше. Среднестатистическая продолжительность жизни стала самой большой в истории, и поэтому неудивительно, что многие столкнулись с ее монотонностью и скукой. Энтузиазм молодых существует до тех пор, пока они не совьют себе уютное гнездышко. Как только они свили его, их будущее становится полностью определенным. Все, что у них есть, – это заработанные деньги, которые можно пересчитывать с утра до вечера, и однообразная жизнь человека преклонного возраста. Этот образ, как тень, преследует "государство всеобщего благосостояния" и заставляет

страдать многих людей. В скандинавских странах, например, не нужно больше работать и заботиться о том, чтобы обеспечить себя в старости. От скуки и разочарования, которые наступают, когда общество приказывает своим гражданам "отдыхать", большое число пожилых людей совершают самоубийства. В Англии после войны тоже наблюдается улучшение благосостояния людей. При этом люди теряют интерес к работе, в результате чего наблюдается заметное снижение уровня производства.

Подавленный инстинкт смерти неизбежно пробуждается

Когда обсуждается дальнейшее направление развития современного общества, одни высказываются в пользу идеала социализма, другие – в пользу государства всеобщего благосостояния, но эти два пути, по существу, сводятся к одному и тому же. Избыток свободы в государстве всеобщего благосостояния оборачивается усталостью и скукой. Что уж и говорить тогда о социалистическом государстве, которое подавляет свободу! Ведь в таком государстве человек одной стороной своего сердца поддерживает великие социальные идеи, но как только он достигает желаемого, идеал начинает казаться ему невыносимым.

Глубоко в подсознании у каждого из нас скрываются иррациональные импульсы. Они являются динамическим выражением противоречий, заполняющих жизнь от мгновения к мгновению. Они проявляют то, что по сути не имеет ничего общего с социальными идеалами будущего. Более того, эти слепые импульсы, кажется, находятся в борьбе друг с другом.

Лучше всего прослеживать такие тенденции на примере молодежи. Молодые люди наделены стремлением сопротивляться и капитулировать в равной мере. Эти стремления можно назвать инстинктами жизни и смерти. В любом государстве эти инстинкты напоминают электрический ток, который возникает вследствие наличия зарядов разного знака. Таким образом, инстинкты жизни и смерти возникают на основе фундаментальных противоречий человеческой жизни.

Во время войны сполна проявляется инстинкт смерти, тогда как инстинкт сопротивления и освобождения – то есть инстинкт жизни – оказывается полностью подавленным. В послевоенную эпоху ситуация обратная: доминирует инстинкт жизни, а инстинкт смерти почти не дает о себе знать. Десять лет назад я разговаривал с одним политиком-консерватором. Помнится, я тогда сказал, что, добившись экономического процветания, послевоенное правительство Японии, возможно, смогло удовлетворить стремление современной молодежи к жизни. Однако тогда я не упомянул о стремлении к смерти. Встречаясь с ним в другой раз, я объяснил, что, удовлетворяя инстинкт жизни, мы тем самым постоянно подавляем инстинкт смерти, который рано или поздно должен проснуться.

Я верю, что борьба против продления Американского договора о безопасности (American Security Treaty) является еще одним подтверждением фундаментального различия электронных зарядов. Договор о безопасности, с политической точки зрения, вполне обоснован, однако молодые люди протестуют против него – и происходит это потому, что они ищут возможности уйти из жизни. Ими движет не только идеология. Их протест нельзя объяснить тем, что они просто прочли текст договора. Они действуют под влиянием обоих внутренних инстинктов: инстинкта жизни и инстинкта смерти.

Однако еще более невыносимым стало разочарование, которое пришло после разгона демонстраций и продления Договора. Те, кто принял в них участие, поняли, что политическое движение, которому они посвятили себя, было своеобразной выдумкой. Они поняли, что смерть не выводит за пределы реальности, что политическая борьба не может увенчаться успехом и что все их старания оказались напрасными. Снова молодежь современной Японии получила сокрушительный приговор: "Идея, за которую вы умираете, недостойна этого".