Текст книги "Хьюи"

Автор книги: Юджин О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (мысленно он вскочил на «скорую помощь», которая, громыхая, прокатила по Шестой авеню, и спрашивает без любопытства: «Он умрет, доктор, или ему не выпало такой удачи?»—«Боюсь, что нет, но придется месяцы лежать неподвижно».—«И за ним будет ухаживать пригожая медсестра?»—«Может быть, и не пригожая».—«Ну, все равно, по-моему, он счастливчик. А я вот должен вернуться обратно в гостиницу. Четыреста девяносто второй никак не уймется и не уйдет спать, все острит. Очевидно, это была острота, недаром же он хихикает». Хохочет от всего сердца). Ха-ха! Вот это остроумно, Эри! Давно я такой отличной шутки не слышал!

ЭРИ (так обижен и огорчен, что даже не отпустил в ответ язвительной остроты. Смотрит в пол, побрякивая ключом, и бормочет себе под нос). Господи, ну и дыра же тут. Уютно, как в морге. (Взглядывает на стенные часы.) Поздно уже. Пожалуй, пора в свою камеру, хоть немного покемарить. (Порывается отойти от стойки, но безуспешно—так и остается стоять, привалясь к ней. Взгляд его обшаривает пустой вестибюль, наконец вперивается в потное бескровное лицо НОЧНОГО ПОРТЬЕ. И только теперь, собравшись с силами, с убийственной иронией говорит.) Ты почему ж это, друг, не предупредил, что ты тугоухий? Я понимаю, человек стесняется своих недостатков, но я бы никому не сказал.

Но НОЧНОЙ ПОРТЬЕ унесся мыслями за пожарной сиреной: «Бог кому, наверно, весело живется, так это пожарнику». Он залезает на машину и с напускным интересом спрашивает: «Где горит? Что, настоящий пожар? Давно начался? Как ты думаешь, успеет разгореться?»

ЭРИ (смотрит на него и говорит язвительно). Послушай моего совета, приятель, и никогда не покупай опия, ты и так вроде как опоенный.

А НОЧНОЙ ПОРТЬЕ мысленно продолжает разговор с пожарным. «То есть разгореться вовсю, чтобы к чертовой матери спалить до основания весь город?»—«Очень жаль, брат, но навряд ли. Слишком много тут камня и стали. Что-нибудь да останется».—«Да, боюсь, что ты прав. Слишком много камня и стали. Но я и не надеялся. На самом-то деле мне все равно».

(Махнул на него рукой и опять делает попытку оторваться от стойки, крутя в пальцах ключ, словно это амулет, который поможет ему освободиться.) Ну, я на боковую. (Но так и не может сдвинуться с места,– уныло.) Господи, тоска какая! Был бы здесь сейчас Хьюи. Ей-богу, был бы он, я бы ему такого наплел, у него глаза бы на лоб полезли. Простофиля – чем круче загнешь, бывало, тем он охотнее верил. Считал, что игра – это романтика. Я думаю, я для него был как бы герой его мечты, таким ему хотелось быть самому, если бы хватило духу попробовать. Он, наверно, жил вроде как двойной жизнью, когда слушал мои россказни про выигрыши и кутежи. Если подумать, так выходит, он даже и жену, можно сказать, обманывал, переживая за меня и моих бабешек. (Усмехается.) Потому небось он и любил меня, а? И сколько я ни нахвастаю, он все проглотит, чем больше, тем ему даже лучше. Поначалу-то я с ним стеснялся. Особенно не врал, ну, не больше, чем всякий, кто вздумает трепаться про выигрыши и баб. Потом вижу, ему мало, а каким же тетерей надо быть, чтобы не пуститься во все тяжкие, когда просит человек? Ну, и пошло, какую девку ни подцеплю, они у меня все становились красотками из мюзик-холла, Хьюи особенно нравилось, чтобы из мюзик-холла. Ему хотелось, чтобы я был вроде шейха Аравийского или кого там еще, чтобы какая блондинка меня ни увидит, сразу копытца кверху. Ну, а мне не жаль, я пожалуйста. И про ставки тоже такого ему, бывало, нарасскажу. Я, мол, потому и останавливаюсь в этой гостинице, что не хочу деньги транжирить иначе как на игру. Игра для меня вроде наркотика, так я ему расписывал, я теперь уже бросить не в силах. А он верил. Еще ему нравилось думать, будто я замешан в подпольных махинациях. Он считал, что гангстеры – это романтика. Ну, я и травил ему, будто бы раньше и грабежами баловался. Врал, что знаком со всеми заправилами. Я и правда их многих знаю, так, шапочное знакомство, я им «здорово», и они иной раз в ответ поздороваются. Кто их не знает, если ошиваешься на Бродвее и по пивным? Я, бывает, у них на побегушках мотаюсь, подрабатываю доллар-другой, но только я смотрю в оба, чтобы не оказаться замешанным, где жареным пахнет. А Хьюи нравилось думать, что меня с Ходулей-Брильянтщиком водой не разольешь. Я и тут ему – пожалуйста, наговорю с три короба. Чего только не навру для его удовольствия. (Деловито).Ты не думай, приятель, не все было вранье, что я ему плел. Про игру, например, я правду рассказывал. Разные удивительные случаи с большими ставками и богатыми выигрышами, они действительно все были на моей памяти. Только не со мной, как я ему представлял. Ну, может, бывали раза два и со мной когда-то давным-давно, когда у меня шла полоса удач и я ходил весь в долларах, покуда не спустил их до последнего. (Замолкает, чтобы глубоким вздохом помянуть славные денечки, которые были—или не были?—когда-то, потом задумчиво продолжает.) Д-да, а Хьюи все заглатывал, как утиный супчик или пилюлю героина. Слушал – и вместе со мною все переживал, всюду бывал, жил яркой жизнью. (Усмехается, потом серьезно.) И знаешь, мне от этого тоже было хорошо, по-своему. Нет, правда. Я начинал видеть себя его глазами. Иной раз возвращаюсь сюда без гроша в кармане, настроение паршивое, впору на брюхе ползти, и вот уж, глядишь, у меня денег куры не клюют, потому как я только что сорвал куш на скачках. Конечно, я понимал, что все это сказки. Не такой уж я придурок. Ну и что? Хьюи слушал и радовался, и вреда никому не было. А если на Бродвее вдруг упадут замертво все, кто любит сам себя сказками морочить, то на обоих тротуарах не останется, пожалуй, ни живой души. Ведь правда, Чарли?

ЭРИ снова искательно смотрит на НОЧНОГО ПОРТЬЕ, забыв прежние обиды. Но у того лицо тупо напряженное, он ищет, к какому бы звуку в ночи пристроиться мыслями, да только на город почему-то спустилась небывалая и грозная тишина, и вот он оказался в гостинице, навеки прикованный к своей стойке и бодрствующий, когда весь мир спит – кроме 492-го, который никак не уйдет к себе и никак не уймется, а все говорит и говорит, и от него некуда деться.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (глядит сквозь ЭРИ остекленелыми глазами и говорит, почтительно заикаясь). П-правда?.. Боюсь, что я не совсем... Что правда?

ЭРИ (безнадежно). А, ничего, друг. Просто так.

ЭРИ опускает взгляд в пол. Он так расстроен и подавлен, что даже перестал поигрывать ключом. А ПОРТЬЕ все еще не может мысленно вырваться отсюда, потому что город безмолвствует, и ночь смутно напоминает о смерти, и ему немного страшновато, и ноги теперь, когда он опомнился, болят – сил нет, но все-таки это не оправдание, чтобы отступаться от правила, согласно которому постоялец всегда прав. «Нужно было отнестись к нему внимательнее. Все-таки общество. Человек жив и бодрствует. С его помощью легче было бы перемочься до рассвета. О чем он тут толковал? Хоть что-то да должен был я расслышать». Ночной портье морщит потный лоб в попытке припомнить о чем только что шла речь. ЭРИ, между тем, возобновляет свой рассказ но теперь уже вовсе не надеется на слушателя, просто говорит сам себе.

Я по лицу Хьюи видел, что с ним – все, даже когда его еще не положили в больницу. Такие же лица бывали у парней, которые знают, что их накрыли, еще до того, как за ними пришли. Навестил его в больнице пару раз. Первый раз жена там его была, поглядела на меня зверем, но Хьюи изобразил улыбочку и спрашивает: «А, Эри, здорово, ну как твои стригунки себя ведут?» Я вижу, он ждет, чтобы я наврал ему чего-нибудь для бодрости, но жена влезла, он, мол, очень слаб, ему, мол, вредно возбуждаться. Хотелось мне ей сказать: «Здешние доктора, видать, понимают, что к чему – посадили тебя тут, а уж с тобой-то он возбуждаться не будет». А второй раз меня к нему не допустили. Это уж перед самым концом. Я и на похоронах тоже был. Никого не было, только два-три жениных родственника. Мне даже жалко ее стало. Такая страшная, впору самой в гроб. Детишки ревут. И ни букетика, только пара паршивых искусственных венков. Совсем никудышные были бы у бедного Хьюи похороны, если бы не мои цветы. (С гордостью.) Шикарные, ты бы посмотрел, то-то бы глаза вытаращил! Сотню зелененьких выложил, без шуток. Эдакая большущая подкова из красных роз. Я знал, что Хьюи понравилась бы подкова – вроде как бы он лошадником был. А наверху синими незабудками выведено: «Прощай, старый Друг». Хьюи нравилось представлять, что он мне друг. (Добавляет печально.) А он и был мне друг, хоть и не кумекал ничего в нашем деле.

Замолкает, его притворно невозмутимая физиономия записного игрока выражает неприкрытую, беспросветную тоску, точно мордочка мартышки на плече у шарманщика. А на улице длится гнетущая неестественная тишина и вторгается в неубранный, пустой вестибюль гостиницы. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ в душе трепещет перед нею, он рад бы спрятаться за стойку, и ноги болят—сил нет. У него есть только одно спасение: зацепиться мыслью за что-нибудь из того, что говорит 492-й. «О чем он тут рассказывал? Я, кажется, стал сдавать. Раньше я всегда умел, не слушая, хоть что-то услышать, а вот теперь, когда мне так нужно... Вспомнил! Об игре он толковал все это время. А меня как раз она всегда интересовала. Может быть, он даже профессиональный игрок. Вроде Арнольда Ротштейна».

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (вдруг выпаливает с каким-то лихорадочным, почти правдоподобным оживлением). Простите меня, мистер... то есть Эри, я вас правильно понял, что вы – профессиональный игрок? А вы случайно не знакомы с Арнольдом Ротштейном? Это—большой человек.

Но теперь ЭРИ его не слышит. А НОЧНОМУ ПОРТЬЕ больше уже не страшны угрозы безмолвия и ночи, его мысли поглощены этим идеалом блеска и славы, Арнольдом Ротштейном.

ЭРИ (тоскливо, с надрывом). Черт, как бы мне хотелось, чтобы Хьюи был сейчас здесь! Я бы ему рассказал, что будто бы выиграл десять тысяч на скачках и десять тысяч в покер и еще десять в кости! Что будто я купил спортивный «мерседес», у которого верх на блестящих таких трубочках. И что будто уложил в постель трех цыпочек из мюзик-холла, двух блондинок и одну брюнетку...

А НОЧНОЙ ПОРТЬЕ размечтался, и восторженное преклонение перед героем преобразило его прыщавую физиономию. «Арнольд Ротштейн! Вот это человек! Я читал о нем в одном журнале. Он ставит на что угодно и чем больше, тем вернее выигрывает. Там написано, что он не садится за покер, покуда цена самой маленькой ставки – одной белой фишки – не дойдет до ста долларов. Вот это – да! Было бы у меня столько денег, чтобы сыграть с ним хоть один раз! Последний банк, все уже отвалились, кроме него и меня. Я бы сказал: «Ну, что ж, Арнольд, даешь игру без потолка», – и назначил бы пять тысяч, и он бы открылся, а у меня – ройял флэш против его четырех тузов! И я б тогда сказал: «Ладно, Арнольд, я парень не злой, дам тебе еще один шанс. Удвоим – и еще по карточке. Только по одной. Хочу, чтобы быстро оборачивался мой капитал». Кинули – а у меня туз пик, и снова моя взяла». Блаженное видение застит взгляд его пустых, запавших глаз. Он словно святой праведник, только что получивший назначение в райскую обитель. Молчание прерывает ЭРИ. Он говорит с горьким безнадежным вздохом.

А чего, ему же лучше, что он умер. Можно сказать, ему повезло. Может теперь ни о чем не беспокоиться. Хьюи вышел из игры. То есть из всей этой вшивой аферы. Ну то есть из жизни.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (вырванный из сладкого плена грез, с любезным безразличием поддакивает). Да-да, жизнь, если задуматься, это вшивая афера, не правда ли, четыреста девяносто второй? Только приходится мириться с тем, что есть, потому что... Ну то есть нельзя же все к чертовой матери сжечь, ведь верно? Слишком много стали и камня. Что-нибудь так или иначе останется, и пойдет все по новой.

ЭРИ (таращится недоуменно). Постой, ты о чем это? Чего ты плетешь?

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (спохватившись, растерянно). Да я, признаться, и сам толком не... Просто взбрело что-то в голову.

ЭРИ (насмешливо, но все-таки видно, что он доволен завязавшимся наконец общением). А ты возьми и выкинь все это поскорей из головы, Чарли, не то, глядишь, объявятся какие-нибудь в казенном обмундировании и сачком тебя – хлоп. (Переводит разговор на другую тему, серьезно.) Слушай, ты, может, подумал, я это все наврал, ну, насчет цветов для Хьюи, что я выложил за них сотню? Так вот, это истинная правда. Мне плевать было, сколько они стоят. Я знал, что должен устроить Хьюи торжественные проводы, ведь если не я, то больше-то и некому.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ. Да нет, Эри, у меня и в мыслях не было усомниться. Вы эти деньги, надо понимать, выиграли... то есть, я прошу прощения, если ошибся, но вы ведь игрок, правильно?

ЭРИ (отмахивается). Ну да, когда есть чего поставить. Но при чем тут это? Ту сотнягу я не выиграл. Я вообще ничего не выигрываю с тех пор, как Хьюи увезли в больницу. Я на коленях выклянчивал у разных знакомых по десятке, по двадцатке, покуда не набрал, сколько надо.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (его мыслями снова завладел Великий идеал, настойчиво). А вы случайно не знаете... Арнольда Ротштейна?

ЭРИ (раздражаясь, что его перебили). Арнольда? При чем тут он? Да он бы такому, как я, гроша ломаного никогда не ссудил, если б мне даже надо было, чтобы родную бабку не пустить на панель.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (почтительно и благоговейно). Так, значит, вы его знаете!

ЭРИ. Еще бы мне его не знать, ублюдка. Его на Бродвее всякий знает. И он меня знает—когда ему это выгодно. Он меня гоняет по своим делам, если другого никого нет под рукой. Только не он меня сейчас беспокоит. Меня, брат, беспокоит, что кое-кто из тех парней, у кого я стрельнул монету, порядочные живодеры и им нужно вернуть долг не позже четверга, а иначе плохо мое дело и надо смываться, а то костей не соберу, загремлю в лазарет. (Вдруг расправляет плечи и продолжает с беспомощной, но подлинной отвагой.) Ну и черт с ним со всем. Я ведь знал, что иду на риск. Я всегда иду на риск и, если проигрываю, плачу, а не даю дёру. И пусть, зато я устроил Хьюи торжественные проводы.

Он на минуту смолкает. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ опять не слышит его, он погрузился в собственные грезы. С его приоткрытых губ готов сорваться вопрос, но в это время ЭРИ возобновляет свой печальный монолог.

Но и это не главная моя забота, Чарли. Моя главная забота – что у меня началась глухая полоса неудач с тех самых пор, как Хьюи положили в больницу. Ни единого выигрыша. Тут что-то не так. Я сроду был везучий – ну то есть всегда перебивался и долги возвращал. Не болела у меня голова о долгах, как вот теперь болит. Знал, что обязательно сколько-нибудь да выиграю и расплачусь. А теперь у меня такое пакостное чувство, что будто я с Хьюи потерял и свою удачу – ну то есть уверенность а себе потерял. Он давал мне уверенность. (Отворачивается от стойки.) А, что толку всю ночь тут языком молоть. От тебя мне никакого проку. (Идет к лифту.)

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (просительно). Одну минуточку, Эри, если можно. (С придыханием.) Так вы, значит, старые знакомые с Арнольдом Ротштейном? Скажите мне, пожалуйста, правда ли, что, когда Арнольд Ротштейн играет в покер, одна белая фишка равняется ста долларам?

ЭРИ (скучливо и раздраженно). Господи! А тебе-то что до этого? (Не договорив, замолкает и смотрит вопросительно на НОЧНОГО ПОРТЬЕ.)

Оба молчат.

(Вдруг его лицо освещается спасительной догадкой. Он сердечно улыбается и уверенной походкой возвращается к стойке.) Слушай, Чарли, ты что же мне раньше не сказал? Ты, оказывается, интересуешься игрой? Вот черт, а я-то совсем обидно про тебя думал, друг. Эх, думаю, вот ведь нисколечко человек не похож на старину Хьюи. Нет у него в крови тяги к риску. Так, сонная тетеря. (От души.) Теперь вижу, ты парень что надо. Руку! (Сует ему руку, и НОЧНОЙ ПОРТЬЕ со слабосильной радостью ее пожимает. Продолжает говорить все горячее и самоувереннее.) Вот это – другой коленкор. Мы с тобой отлично поладим. Ты только меня слушайся, как Хьюи.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (благодарно). Да, да, спасибо, Эри. (Не отступаясь.) Так это правда, что, когда Арнольд Ротштейн играет в покер, одна белая фишка...

ЭРИ (с величественной небрежностью). ...означает сотню из твоего кармана? Точно. А что? У Арнольда сейчас монеты – засыпься. А когда ты при деньгах, тебе сотняги – что семечки. Уж я-то знаю, приятель, я сам был при деньгах, когда Арнольд за грош давился. Да вот помню, один раз в Новом Орлеане я сигару сотенной раскурил, просто для потехи, понимаешь? Сидел с компанией шикарных баб, и захотелось посмотреть, как у них глаза на лоб полезут, – и полезли, можешь мне поверить, да еще как! Ну, после этого натурально, бери любую – отказу не будет. А раз я сорвал аж двадцать тысяч за один заезд. Вот это, я понимаю, жизнь! И в кости тоже, бывает, славно дело идет, когда крупная игра. Господи, иной раз бросаешь кости, а на полу бумажек – сто тысяч банкнотами! А ты говоришь. (Украдкой покосился на НОЧНОГО ПОРТЬЕ и склонен немного сбавить тон. Но совершенно напрасно. В глазах НОЧНОГО ПОРТЬЕ он теперь – игрок из 492-го, личный друг Арнольда Ротштейна, и каждое его слово достоверно. Продолжает.) Конечно, не буду тебя обманывать, сейчас я не при деньгах, в данную минуту. Сам знаешь, как оно бывает, Чарли. Сегодня падаешь, завтра взлетаешь. У меня поставлено кое-что на одну клячонку в четвертом заезде в Саратоге. По моим сведениям, она такая горячая, что если не перескочит через главную трибуну, то придет первая с опережением на целую милю. Так что, увидишь меня здесь с потрясающей блондинкой, не удивляйся. (Подмигивает и хихикает.)

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (старательно улыбаясь, по-приятельски). Да нет, меня этим не удивишь. Я работаю ночным портье в гостиницах, можно сказать, всю жизнь. (Делает даже попытку подмигнуть.) Нарушение правил, но я могу забыть про эти правила.

ЭРИ (сухо). Было б чего забывать, о них, небось, сам управляющий слыхом не слыхал. (Затем хитро, примериваясь.) А что, не кинуть ли нам с тобой разок бабки, Чарли? То есть просто для забавы, как мы с Хьюи, бывало? Ты на свои деньги не можешь рискнуть, разве я не понимаю? Так я тебе своих отсчитаю, усек? У меня еще доллар-другой найдется. Играть надо на настоящие, а то неинтересно. Но вся монета – моя. Ты, так ли, эдак ли, ничего проиграть не можешь. Просто охота показать тебе, как я тебя в два счета обставлю. Мне уверенности прибавится. (Вытаскивает из кармана две долларовые бумажки и мелочь, подвигает почти все НОЧНОМУ ПОРТЬЕ.) Вот тебе. (Достает кости, затем как бы невзначай.) Не хочешь проверить перед тем, как бросать?

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ. Что вы! Я же знаю, что могу вам полностью доверять!

ЭРИ (с улыбкой). До чего ж ты мне напоминаешь Хьюи, дружище. Он тоже всегда мне доверял. Ну, не обессудь, если везенье будет на моей стороне. (Встряхивает кости в горсти—задумчиво.) А знаешь, по-моему, хватит мне оплакивать Хьюи. Что проку, ей-богу? Ему уж не поможешь. Его нет. И нас не будет. Вчера он, а завтра я или ты, все равно, какая разница? Такие уж правила игры, верно? (Душа его освобождается от горя, к нему возвращается прежняя самоуверенность.) Бросаю два раза.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ (с отвагой—стараясь изобразить на своем взволнованном лице каменную невозмутимость, как у прославленного Арнольда Ротштейна). Идет.

ЭРИ (бросает кости). Четыре очка. (Быстро подбирает кости и бросает снова.) Опять же четыре. (Сгребает деньги.) Видал? Долго ли умеючи, если кому везет вроде меня. (Самодовольно посмеивается и хитро, весело, дружелюбно и презрительно подмигивает НОЧНОМУ ПОРТЬЕ – прожженный игрок, ловкач и деляга уделяет от щедрот своих наивному губошлепу.)

Занавес