Текст книги "Воспоминания о академике Е. К. Федорове. «Этапы большого пути»"

Автор книги: Ю. Барабанщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава IV
Воспоминания Ю.А.Израэля

Стиль работы Е.К.Федорова в сложных условиях

Все в нашей стране знают великого исследователя, папанинца, национального героя академика Евгения Константиновича Федорова.

Евгений Константинович прошел сложный жизненный путь – полярный исследователь, многолетний начальник Гидрометеослужбы страны, военный (во время войны), политик и дипломат.

И главное в нем – это железный, несгибаемый характер, желание всегда сделать что-то новое, опередив время, умение увлекать людей важным делом, доброжелательность и требовательность.

В его жизни, осененной талантом и несгибаемостью, были взлеты и падения, удачи в крупных делах и сложности.

Его закалка началась, конечно, в Заполярье, а затем на легендарной, организованной впервые в мире, дрейфующей ледовой станции «Северный полюс – 1», на которой он вместе с Папаниным, Ширшовым и Кренкелем в течение года исследовал свойства полярного льда, его дрейф, состояние окружающей среды в районе Северного полюса Земли. Об их жизни и работе на знаменитой дрейфующей станции написано много книг и статей.

После зимовки папанинцы стали истинно национальными героями – их встречали так, как, наверное, только Юрия Гагарина. Возвращаясь с зимовки, они ехали по праздничным улицам Москвы. Толпы народа приветствовали их, их засыпали цветами, приветственными листовками с самолетов. Это было незабываемо.

Вскоре после зимовки Евгений Константинович Федоров был назначен начальником гидрометеорологической службы Советского Союза (1939 г.). Он с энтузиазмом взялся за дело. Расширение сети станций, особенно полярных (вспомните фильм «Семеро смелых») – дело его рук. В начале войны Гидрометеослужбу включили в состав Красной Армии, и Евгений Константинович возглавлял службу все эти тяжелые годы. Особенно много в это время служба сделала для авиации, для дальних полетов.

К 1947 г. служба имела статус Главного Управления Гидрометеослужбы при Совете Министров СССР, а возглавлявший ее, Евгений Константинович в возрасте 35 лет был уже генерал-лейтенантом.

Но я в начале воспоминаний о нем сказал, что были у Евгения Константиновича и взлеты, и падения. В 1947 г. по навету злоумышленников и по указанию Мехлиса Евгений Константинович подвергся «товарищескому суду». Ему инкриминировали якобы передачу гидрометеорологической информации американцам и англичанам (нашим союзникам в великой войне). Сейчас такое обвинение показалось бы просто нелепым, а в то время Евгений Константинович был уволен с работы и разжалован в рядовые.

Евгений Константинович в гражданском кургузом пиджаке пошел в большую науку.

Он организовал на Кавказе высокогорную геофизическую лабораторию для исследования процессов в атмосфере, а затем и отдел физики облаков в составе Геофизического института Академии наук СССР, которым руководил в то время академик Г.А. Гамбурцев. Вскоре Федоров стал заместителем директора и организовал у себя ячейку, которая работала в Средней Азии по поискам урана-235 – это было тогда очень важной задачей.

Е.К. Федоров задумал, конечно, расширение всех названных работ, начал подбирать молодежь по всей стране. Вот тогда и произошла моя личная встреча с Евгением Константиновичем. Это было в Ташкенте. Там я жил и учился в университете на физическом факультете.

Мое первое впечатление о Евгении Константиновиче Федорове: плотный, энергичный человек среднего роста и среднего возраста. Во всех проявлениях чувствовалась неиссякаемая энергия, умение доводить дело до нужного результата. Умные, доброжелательные глаза. Проездом из экспедиции в южные республики Средней Азии он заехал в Ташкент к декану физического факультета университета Скворцову (он с ним был знаком ранее) и попросил отобрать 6 лучших студентов с 5 курса для работы в его будущем Институте. «Ведь в Москве хороших студентов-физиков не добыть, отправляют в далекие атомные городки», которые в то время создавались. После краткой беседы моя судьба была решена, хотя в Ташкенте мне сулили аспирантуру и отдельное научное направление.

Это было время, когда для Е.К. Федорова начался новый великий этап деятельности. Он хорошо продумал стратегию действий своей группы, а впоследствии Института.

Радиоактивность при испытаниях ядерного оружия, распространяющаяся на большие расстояния (пусть даже в небольших количествах) будоражила людей, да и ученые и конструкторы должны были иметь надежную информацию о таком распространении и о составе этих фрагментов. Федоров поставил первую задачу – откуда распространяется радиоактивность, зафиксированная в 1953 г. на Алтае. И вот состоялась встреча И.В. Курчатова с Е.К. Федоровым, на которой было принято решение об организации научной ячейки (а в последствии и Института).

Е.К. Федоров получил высокие полномочия и занялся делом. Вот где пригодилась молодежь – ведь готовых специалистов по этому профилю практически не было.

Федорову была поставлена уникальная задача с 1 января 1954 г. составить программу исследований радиоактивности при проведении ядерных испытаний, создать методики и аппаратуру и в сентябре – октябре 1954 г. начать практическую работу на полигоне. И все это своими силами – руководя молодыми, которых он подбирал; старше нас был вначале только один Р.М. Коган (лет 35). Мы взялись за работу.

Е.К. Федоров показал истинную ширину мышления, изобретательности, воли. Пользуясь полномочиями, он задумал авиационные исследования, для которых отобрал 10 самолетов. В числе отобранных 2 огромных мощных винтовых бомбордировщика ТУ-4 аналоги американской летающей крепости В-29 – для измерений на больших высотах и расстояниях. 3 ИЛ-28 двухмоторные прямокрылые небольшие реактивные бомбордировщики – для установки автоматической рентгенометрической аппаратуры; два ИЛ-12 (или 14) для измерений в нижней части радиоактивного облака («шлейфа») и 3 небольших ЛИ-2 для измерений на небольших высотах (100–200 м) радиоактивных «следов», оставшихся от прошедших радиоактивных облаков взрыва.

Кроме того были грандиозные планы по наземным измерениям автомобильным и автоматическим наземным приборам, в которых лента продергивалась и фиксировались выпадения радиоактивных частиц из облака в течение каждой минуты.

На начальном этапе подготовки особенно выделялась научно-организационная роль Евгения Константиновича. Он лично объездил все конструкторские бюро, лично осмотрел выделяемые самолеты, наметил вместе с нами размеры и установку приборов на самолетах. Предполагалось, что все приборы будут создаваться в нашем Институте. В Институте были для этого специалисты, в основном, молодежь. Федоровым были созданы конструкторское бюро и мастерские. Основные самолеты были в воинских частях, а впоследствии и на судах. Мы вместе с Е.К. Федоровым Объясняли задачу, советовались с экипажами и конструкторами.

Так, например, транспортная авиация размещалась в Люберцах, и Федоров, взяв меня, отправился в гости к летчикам. Собрался офицерский состав, обсудили не только установку приборов, но маневр самолетов при выполнении задач. Например, при съемке следа радиоактивного облака, сформировавшегося на земле, необходимо было, следуя за облаком взрыва, пересекать образующийся след, фиксировать показания приборов (что делалось автоматически) и, главное, осуществить как можно более точную привязку к местоположению самолетов при съемке, особенно точно при разворотах (для того, чтобы сразу же после съемки построить карту радиоактивного загрязнения местности).

За столом президиума генерал, командир Люберецкой дивизии с офицерами и Е.К. Федоров спокойно обсуждали предстоящую операцию. По уверенности Федорова при этом обсуждении, я понял, что дело находится в надежных руках.

Лето прошло быстро – в трудах и заботах. Мы сталкивались иногда с непреодолимыми препятствиями (как нам казалось). Например, за несколько дней до отъезда всей команды в экспедицию, вызывает меня Евгений Константинович и так спокойно говорит: «Юрий Антониевич, нам выделили еще один самолет ИЛ-14, нужно его срочно оборудовать. Поезжай в Люберцы, попробуй договориться». Мне показалось, что Федоров даже улыбнулся. Я с ужасом вспомнил, сколько времени и денег мы потратили на оборудование первого ЛИ-2. Тогда работала большая бригада из Ильюшинского КБ. С подготовленными гигантскими чертежами (а речь шла о расположении и надежном креплении большого числа приборов на борту самолета) они прибыли на аэродром и сверяли, сверял… А здесь – осталось пару дней и никакого КБ…

Я поехал на аэродром. Переговорил со многими летчиками, техниками, но они лишь отрицательно махали головой и руками. И лишь один указал на край аэродрома, где одиноко стоял небольшой домик. А дальше, как в сказке. Я подошел к домику, там сидели двое: один пожилой старшина и второй молодой солдат, его подручный. Старшина спокойно выслушал меня, задал несколько вопросов по существу, на папиросной пачке попросил нарисовать некоторые детали и задумался… Через несколько минут я спросил возможно ли что-либо сделать в оставшееся время? Старшина поднял на меня глаза и ответил: «Можно, но стоить тебе это будет недешево». Я похолодел, вспомнив, что КБ взяли за всю разработку сотни тысяч рублей. А старшина: «Да, не дешево – полтора литра чистого спирта». Сердце мое подпрыгнуло от радости, и я впервые понял, что значит русская смекалка. Я вспомнил улыбку Евгения Константиновича, когда он посылал меня в Люберцы. Вот она – мудрость и уверенность в наших людях, вера в мастерство и русскую смекалку. За два дня все было сделано, и мы были готовы к отлету.

Теплым сентябрьским днем мы загрузились в два самолета ЛИ-2 (пятнадцать членов экспедиции и много разной аппаратуры) и полетели неизвестно куда. Никто не знал адрес нашей будущей работы. Летели на восток, после Омска свернули к югу. И вот пирамидальные тополя вдоль всей полосы, небольшие домики, в общем, вид среднеазиатский. Мы стали гадать, что это за место. И вдруг всплыло слово – Семипалатинск… Да, мы приземлились на семипалатинском полигоне. Часть нашей группы (с самолетной аппаратурой) осталась здесь же – нам выделили небольшое помещение и разместили в аэродромной гостинице. Другая часть, которая должна работать с наземной аппаратурой, поехала ближе к полигону в пункт «М» (теперь этот городок называется Курчатов).

Е.К. Федоров прилетел на пару дней позже и сразу поехал в пункт «М» налаживать связи.

И вот 3 октября все началось. Накануне у нас на аэродроме побывал Курчатов – поднялся к нашим приборам по лесенке, посмотрел на приборы внимательно, сказал задумчиво: «ну-ну» и ушел.

3 и 5 октября Евгений Константинович летал на ИЛ-12, «засекал Шлейф» облака, измерял, отбирал пробы вместе с двумя сотрудниками, а я летал на ЛИ-2, измеряя радиоактивность на следе облака, а вечером воспроизводил этот след на длиннющей миллиметровке (5 октября след получился длиной до двух метров (масштаб 1 километр на 1 см бумаги). Измерения проводились до фоновых значений.

6 октября Федоров устроил «смотрины в районе «М». Академики Семенов Н.Н. и Зельдович Я.Б. приехали посмотреть «след», долго изучали его с помощью сильной лупы и остались довольны. Так состоялась первая проверка «системы Федорова» на прочность.

Тем временем трудилась и наша теоретическая группа: В.Н. Петров и А.Я. Прессман Они из добытого нами материала клеили модели, предсказывали уровни загрязнения при очередном взрыве, пытались рассчитать оптимальную высоту взрыва и т. д. Это была ювелирная работа, и Е.К. Федоров с особой тщательностью руководил ею.

На полигоне в это время собрались крупные ученые. Кроме ученых – атомщиков были академик Федоров Е.К., Семенов (лауреат Нобелевской премии), Зельдович, Садовский. Все внимательно следили за получением уникальных экспериментальных данных.

Серия испытаний осенью 1954 г. была интересна еще и тем, что нам удалось на мощном четырехмоторном самолете пересечь по центру большое облако от ядерного взрыва 26 октября и ряд пересечений облака на реактивных ИЛ-28. Это позволило получить данные по структуре облака, исследовать его динамику.

Начался и заканчивался 1955 год. Е.К. Федоров с частью команды переехал на Новую Землю, где осваивался новый полигон. Федорову удалось с помощью специально собранного локатора исследовать подводный атомный взрыв.

Все участники работ на Семипалатинском полигоне готовились к сбросу с самолета крупной термоядерной бомбы мегатонного класса. В это время мы начали перегонять американских специалистов – они еще не сбрасывали с самолета термоядерных бомб.

При подготовке этого испытания на Семипалатинском полигоне особое внимание уделялось высоте взрыва. Это в значительной степени обеспечивало безопасность и эффективность испытания. Е.К. Федоров с нашими теоретиками особенно тщательно работали над этой задачей и, конечно, сильно нервничали. И вот в ноябре 1955 г. испытания состоялись. Я был в составе первого экипажа ЛИ-2 (единственный гражданский участник), направившегося в эпицентр этого воздушного (но не на большой высоте) взрыва. Сразу после взрыва – для измерений радиоактивности в эпицентре и для наблюдения за произведенными эффектами.

После этих работ испытания всех крупных «изделий» перешли на Новоземельский полигон, где и были впоследствии испытаны самые крупные в мире термоядерные заряды.

Е.К. Федоров в 1957 г. привлек на Новую Землю команду по активным воздействиям на облачность – чтобы освободить нужный участок от облаков, обеспечить точный сброс изделий. Далее у Евгения Константиновича появилось много новой работы.

Е.К. Федоров переживал, что в его родной Гидрометеослужбе дела идут не очень ладно, обратился в ЦК КПСС с просьбой назначить его начальником Гидрометеослужбы СССР, и через некоторое время получил согласие. Это был, я думаю, единственный случай в нашей стране, когда руководитель на крупной должности через 16-летний перерыв был вновь назначен на эту должность. Евгений Константинович с головой окунулся в порученную работу.

По вопросам ядерного оружия он участвовал в переговорах в качестве главы делегации по ядерному разоружению.

Его возвращение в Гидрометеослужбу потребовало от Евгения Константиновича новых усилий, проявления его воли и обязательности. Он занялся перестройкой службы, ее автоматизацией, установкой метеорологических локаторов. Впервые в мире в нашей службе появились автоматические станции и многое другое. Он организовал крупный научный центр в Обнинске с прекрасными лабораторными корпусами и жильем, организовал несколько новых научных институтов.

Однако, его тянуло назад в свой родной Институт прикладной геофизики. Он сумел убедить меня перейти в Гидрометеослужбу на его место, а сам вернулся в Институт. Произошла своего рода «рокировка».

Е.К. Федоров задумал заниматься институтом, писать книги. Однако его активность, его воля снова толкнули его на большие дела: его выбрали Председателем Всесоюзного комитета защиты мира, он был членом Верховного Совета СССР, окунулся в общественную деятельность. Его научная деятельность отмечена избранием в академики, работой главным ученым секретарем Академии наук СССР. Его книга «Экологический кризис и социальный прогресс» – лишь один пример глубоких идей и всей работы в это время.

И лишь нелепый несчастный случай оборвал в 1981 году его прекрасную, светлую жизнь.

Я остановился в этом очерке лишь на небольшом, но очень важном этапе жизни Е.К. Федорова. Но мы видим, с какой настойчивостью и волей он мог выполнить сложнейшие задачи.

Он воспитал многих учеников, он создал свой «федоровский» стиль работы – стиль патриота своей родины и мы с благодарностью следуем его путем.

Глава V
Воспоминания С.И.Авдюшина

Академик Фёдоров Е.К. – основатель Института прикладной геофизики

В пятидесятых годах Советский Союз создавал ракетно-ядерный оборонительный щит. В это время выдающийся геофизик, известный полярник, член – корреспондент АН СССР Фёдоров Е.К. в Геофизическом институте АН СССР возглавлял работы по исследованию физики образования облаков и их разрушения, физики формирования и распространения радиоактивных аэрозолей в атмосфере, а также выпадения их на поверхность Земли. Решение поставленной проблемы было весьма важно для проведения ядерных испытаний при метеорологических условиях, обеспечивающих минимальное радиоактивное загрязнение, а также при планировании и размещении атомных электростанций.

Е.К. Фёдоров для выполнения поставленной проблемы создаёт отделение прикладной геофизики при АН СССР и возглавляет его. 6 января 1956 года отделение Решением Академии Наук СССР преобразуется в самостоятельный Институт прикладной геофизики АН СССР, директором Института назначается член-корреспондент АН СССР Фёдоров Е.К. В ИПГ Е.К. Фёдоров развивает три направления:

– воздействие на облака с целью вызывания дополнительных осадков и подавления града;

– контроль и прогноз радиоактивного загрязнения природной среды при ядерных испытаниях с учетом развития атомной энергетики;

– исследование верхней атмосферы и околоземного космического пространства.

К этим работам он привлек известных ученых докторов наук Н.И. Вульфсона, Г.И. Голышева, А.М. Гусева, Р.М. Когана, Л.М. Левина, С.М. Полоскова, Е.Н. Теверовского, Г.Ф. Хильми.

Создавая коллектив ИПГ, Е.К. Фёдоров уделял большое внимание набору молодежи. Из Ташкента он пригласил на работу к себе Ю.А. Израэля и В.Н. Петрова. Он был для молодежи не только руководителем, но и учителем, товарищем. В пятидесятые годы пришли работать: В.А. Варфоломеев, А.Д. Данилов, Ф.Л. Дликман, Г.С. Кирдин, И.А. Колосков, Ю.М. Кулагин, А.Г. Лактионов, В.В. Михневич, И.М. Назаров, М.В. Никифоров, Н.К. Переяслова, Ф.Я. Ровинский, П.М Свидский., Ю.С. Седунов, О.П. Тищенко, Г.Ф. Тулинов, Ш.Д. Фридман, Ф.Я. Яковлев.

Мне тоже посчастливилось влиться в работу коллектива в 1959 году. Летом 1959 года, будучи еще студентом Московского инженерно-физического института, я совмещал учебу с работой в ИПГ. Мне посчастливилось встретиться с Е.К. Федоровым в тот момент, когда завершив работу в отделе Р.М. Когана, я собирался уволиться из ИПГ. Разговор, который состоялся между нами, произвел на меня глубокое впечатление в плане перспектив развития геофизического мониторинга. Было решено, что я остаюсь работать в ИПГ, и Е.К. Федорову пришлось приложить немало усилий, чтобы молодого специалиста МИФИ С.И. Авдюшина направили на работу в ИПГ.

В это время (1959 год) перед ИПГ АН СССР была поставлена задача создания радиационного мониторинга в космосе. С этой целью необходимо было разработать и изготовить бортовую радиометрическую аппаратуру для ракет и ИСЗ и принять участие в испытаниях высотных ядерных взрывах по исследованию радиационных параметров взрыва.

Решение о проведении цикла испытательных высотных взрывов было принято в ответ на американские испытания ядерного оружия в космосе «Операция Аргус». Для представления операции Аргус приведем цитаты из современного издания Энциклопедии «Космонавтика» А.Г. Железнякова. «Одной из самых секретных операций, проведенных армией США во время реализации программы создания ракетно-ядерного оружия, стал эксперимент «Argus». Он был осуществлен в августе-сентябре 1958 года и та завеса секретности, которая окружала операцию, была сравнима, разве что, с подготовкой и проведением первого взрыва ядерной бомбы на полигоне Alamogo (штат Нью-Мексико, США) 16 июля 1945 года. Основной целью проводимого эксперимента являлись исследования действия поражающих факторов ядерного взрыва, произведенного в условиях космического пространства, на земные радиолакаторы, системы связи и электронную аппаратуру спутников и баллистических ракет. Кроме того предполагалось изучить взаимодействие радиоактивных изотопов плутония, высвобождавшихся во время взрыва, с магнитным полем Земли».

Подготовку и участие в испытаниях осуществлял Р.М. Коган с группой молодых ученых, пришедших в Институт после окончания МГУ им. М.В. Ломоносова и МИФИ.

Исходная информация была очень ограниченной. Она сводилась к следующему. Ионизирующие излучения ядерного взрыва имеют «мгновенную» и «запаздывающую» компоненты. Мгновенное гамма-излучение возникает в момент деления ядер, и его длительность определяется временем протекания ценной реакции в веществе боеприпаса, зависящем, очевидно, от конструктивных параметров бомбы, нам совершенно неизвестных. Несколько проще была ситуация с запаздывающим гамма излучением осколков деления, поскольку оно меньше зависит от конструкции «изделия», так как регистрируется после разлета (испарения) этой конструкции.

Разработка и изготовление комплекса аппаратуры «Прочность» для установки на головную часть исследовательской ракеты Р-12 должны быть оригинальными, т. к. аппаратура должна сохранять работоспособность при пролете через эпицентр взрыва и при падении сохранить контейнер с записью результатов измерения.

Руководил разработкой и изготовлением комплекса «Прочность» П.М. Свидский.

Вот как описываются в Энциклопедии «Космонавтика» А.Г Железнякова высотные испытания ядерного оружия в СССР.

«Серия испытаний получила в документах условное наименование «Операция» «К» и была призвана исследовать влияние высотных ядерных взрывов на работу радиоэлектронных средств, в том числе, а скорее в первую очередь, на работу средств системы противоракетной обороны (система «А»).

Первые два эксперимента были проведены 27 октября 1961 года («К1» и «К2»), три других – 22 октября, 28 октября и 1 ноября 1962 года («КЗ», «К4» и «К5»). К этому времени США провели аналогичные испытания в районе атолла Джонстона в акватории Тихого океана.

В каждом эксперименте производился последующий пуск с ракетного полигона в Капустином Яре двух баллистических ракет «Р-12», направленных в «центр обороны» системы «А» (полигон в Сары-Шагане), причем их головные части летели по одной и той же траектории одна за другой с некоторым запаздыванием друг от друга. Первая ракета была оснащена ядерным зарядом, который подрывался на заданной для данной операции высоте, а в головной части второй были размещены многочисленные датчики, призванные измерить параметры поражающего действия ядерного взрыва. Как я уже отметил, «основная партия» в экспериментах принадлежала системе ПРО и именно перед ней ставились основные задачи: обнаружить и сопровождать радиолакационными средствами вторую ракету (без ядерного заряда) и осуществить ее перехват противоракетной «В-1000» (Главный конструктор – Петр Дмитриевич Грушин) в телеметрическом варианте (без боевой части).

Высота взрывов ядерного заряда составляла: в операциях «К1» и «К2» -300 и 150 километров при мощности головной части в 1,2 килотонны. Высота подрыва ядерных зарядов в операциях «КЗ», «К4», «К5» -300, 150, 80 километров соответственно при существенно больших мощностях зарядов, чем в первых двух операциях (300 килотонн).

Кроме системы «А» в эксперименте участвовали специально привлеченные технические средства, сосредоточенные вдоль трассы полета баллистических ракет, здесь же работали ионосферные станции, производились запуски метеозондов и геофизических ракет. На всех радиоэлектронных средствах фиксировались нарушения их работы, вызванные ядерными взрывами.

Информация об этих испытаниях до сих пор остается лишь косвенной. Официальные документы о них не опубликованы и вероятнее всего еще долго останутся закрытыми.

Даты проведения испытаний удалось выяснить, воспользовавшись публикациями в американской серии «Nuclear Weapons Databook Working Papers».

Полученные прямые наблюдательные данные о характеристиках проникающих излучений высотных (космических) ядерных взрывов позволили готовиться к реализации программы подготовки космической системы мониторинга и радиационной обстановки в ОКП с целью контроля за соблюдением моратория о прекращении ядерных испытаний в космосе. Возможность надежного контроля была одним из важных условий для заключения таких соглашений и активно обсуждалась, в частности, на международных переговорах в 1958 году, когда советскую делегацию возглавлял Е.К. Фёдоров. К этому туру переговоров рядом видных советских ученых (В.Л. Гинзбург, Р.М. Коган, Я.Л. Альперт) были подготовлены соображения и оценки по возможным методам обнаружения взрывов.

Поскольку конечный результат работы системы контроля зависит от соотношения величин «полезного сигнала» и уровня помех, уже в 1961 году начали проработку вопросов об измерении таких характеристик космического фона радиационных потоков, которые важны при реализации конкретных методов обнаружения. В институте своими силами были разработаны и изготовлены макетные образцы аппаратуры, которые были использованы для установки на первых спутниках серии «Космос». В частности, 21.12.1961 в 12:30 UTC с космодрома Капустин Яр, стартовый комплекс «Маяк»-2, был осуществлен пуск ракеты-носителя «Космос-63С1», который должен был вывести на околоземную орбиту советский спутник «ДС-1» серии № 2 (1961 1221F), с такой аппаратурой. Аппаратуру к пуску подготовил С.И.Авдюшин. К сожалению, спутник на орбиту не вышел из-за аварии ракеты-носителя на 354-й секунде полета. 20.10.1962 в 4:00 UTCc космодрома Капустин Яр, стартовый комплекс «Маяк-2», осуществлен пуск ракеты-носителя «Космос-63С1» который вывел на околоземную орбиту советский спутник «Космос-11» (00441/1962 Бета Тэта 1). КА типа «ДС-А1», сер.№ 1 выведен на орбиту с параметрами: наклонение орбиты – 49 градусов; период обращения – 96,1 минуты; минимальное расстояние от поверхности Земли (в перигее) – 245 километров; максимальное расстояние от поверхности Земли (в апогее) -921 километр.

Это был первый советский спутник с запоминающим устройством, рассчитанным на запись в течение 800 минут.

В мае следующего года был уже успешный запуск точно такого же спутника, который получил обозначение ИСЗ «Космос-17» (запуск 22 мая 1963 г., высоты 260–788 км, угол наклона 49 градусов). На нем были получены важные данные о величинах и микроструктуре потоков проникающих излучений, возникающих при взаимодействии энергичных космических лучей с веществом аппарата, данные о вариациях интенсивности ГКИ и частиц, захваченных в геомагнитную ловушку. В частности, получены величины потоков энергичных электронов, инжектированных при американском ядерном испытании «Старфиш» 9 июля 1962 года. Работа с материалами этого спутника послужила прологом к развитию в ИПГ нового направления по обеспечению радиационной безопасности полетов пилотируемых космических кораблей.

В начале июня 1963 года по запросу Комиссии по исследованию и использованию космического пространства институту было поручено оценить радиационные условия на трассах пилотируемых КА "Восток". Работа велась с иcпoльзoвaнием данных измерений потоков ионизирующих излучений гейгеровскими и сцинтилляционными счетчиками в составе аппаратуры ИПГ на «Космос-17».

Как выяснилось позже, полученная оценка – 15 миллирад/сутки оказалась близкой к значениям, зарегистрированными бортовыми дозиметрами в последовавших вскоре космических полетах В.Ф Быковского и В.В Терешковой (старты 14 и 16 июня 1963 года, соответственно).

Это был первый опыт ИПГ по радиационному обеспечению пилотируемых космических полетов, послуживший прологом к официально оформленной лишь через 10 лет (в 1973 г.) Службе контроля и прогноза радиационной обстановки в ОКП. Он позволил определить и опробовать некоторые подходы и принципы, реализованные затем в Службе.

В целом, полученные результаты и накопленный опыт, с одной стороны, а также развитие международных отношений в сторону разрядки напряженности, с другой, позволили нам сформулировать новые «мирные» инициативы по созданию регулярной службы прогноза радиационной обстановки в околоземном космическом пространстве для нужд обеспечения космических полетов. Е.К. Федоров, возглавивший к тому времени Гидрометслужбу страны, выступил с таким предложением. Эта инициатива, однако, не встретила должного понимания и поддержки у «космических академиков», возможно, определенную роль при этом сыграли и конъюктурные соображения.

– Ну и шут с ними, – сказал нам Е.К. Федоров – вот сейчас ведется подготовка первого спутника для создаваемой Космической метеорологической системы. Сумеете быстро разработать комплекс бортовой аппаратуры, обеспечивающей регулярные непрерывные измерения необходимых параметров радиационной обстановки, провести наблюдения и оперативную обработку данных, тогда разговор будет другим.

Разработку и изготовление экспериментального радиометрического комплекса (РМК-1) для спутника «Метеор» возглавил Главный конструктор С.И. Авдюшин, так что на первом же спутнике «Метеор-1» № 1 (запущен 26 марта 1969 г., высоты 630–713 км, угол наклона орбиты 82 градуса) начал работать радиометрический комплекс РМК-1. Он впитал в себя идеи и опыт наших прежних разработок и по ряду параметров соответствовал или даже превосходил мировой уровень для того времени. Широкий набор детекторов, включавший гейгеровские и сцинтилляционные счетчики разных размеров, с различной экранировкой и с соответствующим выбором порогов дискриминации выходных сигналов, был рассчитан для получения суммарных и раздельных данных о потоках энергичных электронов и протонов, проникающих за определенные значения защиты, начиная от 4 10 г/кв. см, и до нескольких и более г/кв. см; соответствующие пороговые энергии выбирались по протонам – 5, 15, 25 и 40 МэВ (по электронам это – 150 и 500 кэВ, 1,6 и 3,1 МэВ), а также 65 МэВ и в энергетическом окне 30–80 МэВ. Необходимый широкий динамический диапазон регистрируемых плотностей потоков достигался засчет различия геометрических факторов детекторов излучений и применением электронной цифровой квазилогарифмической системы регистрации скоростей счета импульсов. Созданием оригинальной Бортовой автоматической регистрирующей системы (БАРС), включающей электронные схемы с цифровой регистрацией и сжатием информации и запоминающее устройство с емкость на 800 минут, были разработаны и изготовлены коллективом талантливых разработчиков лаборатории В.О. Вяземского в ЛЭТИ – Ленинградском электро-техническом институте им. Ульянова-Ленина.

Цифровая форма бортовой регистрации передачи данных по телеметрии позволила быстро ввести в действие систему оперативной обработки на ЭВМ (тогда это была «Минск-26») принимаемой с ИСЗ информации.

Первые же результаты наблюдений показали удачность как выбора космической платформы, так и разработанной аппаратуры для мониторинга радиационных условий в ОКП. Уже через четыре дня после запуска, 30 марта 1969 года, была зарегистрирована вспышка солнечных космических лучей, а 11 апреля – еще одно вторжение в магнитосферу Земли потоков энергичных протонов от хромосферной вспышки 10 апреля, продолжавшееся более 10 дней, причем интенсивность в максимуме в тысячи раз превышала обычный фоновый уровень.