Текст книги "Немецкий снайпер на восточном фронте 1942-1945"

Автор книги: Йозеф Оллерберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В ранние часы утра и по вечерам я прокрадывался за пределы немецких позиций, чтобы обескураживать и приводить в смятение беззаботных солдат из русских патрулей, сокращая их численность неожиданными меткими выстрелами и обращая в бегство к их собственным позициям лишившихся присутствия духа уцелевших советских бойцов. Патрули не предполагали столкнуться со снайпером-одиночкой на таком отдалении от линий обороны, и при подобных столкновениях выстрелы снайперов на патрули обеих сторон обрушивались как гром среди ясного неба. Именно поэтому мне часто удавалось убить несколько солдат патруля, прежде чем они успевали найти укрытие или отступить на безопасное расстояние.

С первыми лучами солнца в чудесное утро конца сентября я, хорошо замаскировавшись, лежал на вершине небольшого холма, заросшего деревьями. Я просматривал артиллерийские позиции русских, до которых было около километра, когда прямо передо мной на расстоянии около ста пятидесяти метров появился русский патруль. Возглавляемая очень молодым лейтенантом группа шла в едином строю. Солдаты шагали слишком близко друг к другу, на их лицах была написана беспечность. Сохраняя самообладание, я очень осторожно, чтобы не выдать свого местоположения, переместил свою винтовку на огневую позицию. Я был удивлен, видя столь неопытные действия патруля. Как всегда, я первым делом поймал в оптический прицел офицера, и у меня перехватило дыхание, поскольку по его одежде можно было предположить, что тот как-то относился к русской политической верхушке. Это выглядело крайне необычно, но на русском командире была униформа особого покроя из сукна высшего качества и превосходные ботинки из самой лучшей кожи. Ошеломленно глядя на происходящее и держа палец на спусковом крючке, я увидел, что лейтенант споткнулся о корень дерева. Расслабив палец, я наблюдал, как русский встал и достал из кармана белоснежный платок с окаймлявшей его вышивкой, чтобы вытереть руки и форму. У меня, жившего среди грязи, зловония, вшей и каждодневной жестокой борьбы за выживание, происходящее породило смешанные чувства. Это показалось мне абсурдным и в то же время вызвало тоску по мирному времени. Но война не оставляет места сентиментальности. Пощадив этот патруль, я подвергал себя и своих товарищей непосредственной опасности. Глядя через оптический прицел на то, как лейтенант тщательно отряхивает свой платок, складывает его и опускает обратно в карман, я поймал правый нагрудный карман офицера в перекрестье своего прицела. Происходящее начало напоминать некое мистическое действо. Приближающееся убийство превращалось в ритуал, наполненный поэзией неотвратимой скоротечности существования и словно пришедший из японского кодекса самураев «Бусидо».

С невероятной легкостью я ощутил, что наступил решающий момент, сконцентрировался и, внутренне улыбнувшись, нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела нарушил рассветную тишину, и молодой офицер в шоке и еще не веря, что это произошло, уставился на дыру на своей груди, из которой брызнул маленький фонтан крови. Пока его солдаты, громко вопя, разбегались в разные стороны, лейтенант без звука упал на колени и свалился в кусты, уставившись в небо своими уже пустыми глазами. После того, как двое из его бойцов поплатились своими жизнями за попытки достать тело командира, остальные не рискнули высовываться из укрытий и отступили, так и не определив мою позицию. Но я знал, что мое собственное укрытие больше не безопасно и, подобно привидению, стремительно исчез в подлеске.

Во время своих каждодневных дальних разведок и выходов на снайперскую охоту к позициям врага я видел, что численность войск противника неуклонно растет. Мои отчеты и отчеты других снайперов стали важными фрагментами в мозаике немецких разведданных, которые позволили определить главное направление приближающейся атаки.

В 8.00 утром 26 сентября 1943 года сотни вспышек озарили горизонт на востоке раздражающим дрожащим светом. До немецких позиций докатились грохот и рев, который все невыносимее давил на уши по мере приближения. Через мгновение немецким бойцам показалось, что перед ними разверзлось жерло ада. С грохотом одного невероятного по силе взрыва на них обрушились снаряды сотен артиллерийских орудий и многозарядных пусковых установок. С неба с жужжанием посыпались осколки, и стало тяжело дышать из-за наполнивших воздух комьев земли, газа и пыли. После первой волны взрывов со всех сторон стали раздаваться душераздирающие крики раненых и покалеченных. Пехотинцы отчаянно вжались в свои окопы и стрелковые ячейки. Короткие молитвы были произнесены – шепотом или криком, безмолвные клятвы были сделаны. Солдат, которых охватила истерика, товарищи втащили обратно в окопы. И начались минуты, казавшиеся часами.

Земля дрожала от ударов и взрывов снарядов. Воздух превратился в удушливую смесь грязи, газа и металлической пыли, от которой у солдат едва не обрывалось дыхание. Вжимаясь в землю в своей ячейке, я ощущал себя беспомощным, как маленький ребенок. Я заставлял себя снова и снова бормотать «Отче наш», то и дело срываясь на отчаянные мольбы о божьей защите. «Мать твою, почему я? Боже, помоги мне выйти из этого живым! Помоги мне! Помоги! Отче наш, сущий на небесах…» Неожиданно меня оглушил страшный взрыв, и на мгновение я потерял ориентацию в пространстве. Над моим окопом пролетел огромный ком земли и какой-то темный предмет. Инстинктивно я прижал голову к коленям и сильнее вжался в дно своей ячейки. Через миг что-то глухо ударилось, свалившись в грязь рядом со мной. Я резко дернулся назад, охваченный ужасом. Это были изуродованные останки моего товарища, занимавшего соседнюю ячейку: туловище с оторванными конечностями. Осколки превратили в дрожащее кровавое месиво его грудную клетку, шею и лицо. Но его рот, который, как ни удивительно, ничуть не пострадал, вдруг начал издавать гортанные стоны и заговорил, словно из другого мира:

– Что со мной не так? Что случилось? Почему так неожиданно стало темно? Почему я не чувствую своего тела?

Искореженные обрубки его рук и ног, оторванных по самые бедра, беспомощно дергались.

– Помогите, помогите мне, пожалуйста! – слова его мольбы звучали со странным булькающим звуком.

Меня охватила паника. На грани истерики я вжался в стену окопа, чтобы не касаться изувеченного тела. Парализованный, не в силах сдвинуться с места, я не мог отвести глаз от умирающего, который пронзительно заорал:

– Я ослеп, ааа-а-а, ослеп, ааа-а-а! Где мои руки? Ааа-а! – конвульсивно дергаясь, туловище начало ворочаться в грязи.

Я подумал, что сойду с ума, и вдруг весь задрожал. Я начал мысленно орать: «Боже, дай ему умереть! Проклятие, проклятие, дай ему умереть! Ну почему он не умрет?!» Мой смертельно раненный товарищ кричал все громче, и, наконец, с диким воем «Аааааа-а-а!» искореженные обрубки туловища в последний раз конвульсивно дернулись и затихли навсегда.

Я, как загипнотизированный, не мог оторвать взгляда от окровавленного тела все те несколько минут, в течение которых старался успокоиться. Вокруг меня падали снаряды, выпущенные из танков и тяжелых минометов, но я не замечал этого.

Прошло полчаса с начала артподготовки русских – вечность для немецких бойцов, – и она закончилась. В атаку пошла советская пехота. Стал слышен нарастающий грохот траков гусениц приближающихся русских танков, который смешивался с криками наступающей пехоты. Немецким стрелкам потребовались считаные секунды, чтобы прийти в себя. Медики стали оказывать помощь тяжело раненным, а легко раненные и оставшиеся невредимыми солдаты Вермахта подняли оружие над краями окопов и начали отвечать на огонь русских. Я был почти в восторге от такой возможности сбросить напряжение. Рассвирепев и не думая об опасности, я ринулся в бой, чтобы перестать сходить с ума. Я словно освобождался от пережитого кошмара.

Час снайпера снова настал. Выстрел за выстрелом с убийственной точностью мои пули находили свою цель в рядах врага. Накал боя стал просто диким. На переднем крае русские бойцы смещались с немецкими. Ствол моей винтовки настолько нагрелся, что смазка, защищавшая оружие от ржавчины между стволом и прикладом, начала таять и стекать по пальцам. Вокруг меня взрывались снаряды, и шрапнель с воем разрезала воздух. Я инстинктивно менял свою позицию и, перепрыгивая из одного окопа в другой, быстро подхватывал боеприпасы погибших русских. Также мне приходилось следить за тем, чтобы не оказаться отрезанным от своей части.

Связь между этим наступлением русских и их прорывом в нижнем течении Днепра была неясна для простого немецкого солдата. Для меня вся стратегическая ситуация свелась к простой борьбе за выживание. Битва бушевала восемь дней, в течение которых оборона позиций и контратаки постоянно сменяли друг друга. Немецкие роты и полки неуклонно теряли численность, но не получали пополнений. На пунктах первой помощи днем и ночью шли операции, и бесконечные потоки медиков выбрасывали в мусорные ямы позади операционных палаток ведра человеческих тканей и ампутированных конечностей. Сотни солдат стонали и орали, лежа и дожидаясь врачебной помощи. Многие из них так и умирали, поскольку врачи не успевали заниматься теми, кто был безнадежен. Некоторым везло встретить смерть успокоенными морфием, но большинство умирало в одиночестве и агонии. Многих тяжело раненных, у которых не было надежды на выздоровление, прямо на поле боя убивали их товарищи. И это считалось везением, поскольку в противном случае они рисковали быть найденными врагом. Плохое обращение с ранеными – еще одна черта военных буден.

Запах пороха, пота, крови, страха и смерти витал над полем боя и навсегда проникал в умы солдат. Я, девятнадцатилетний паренек, в этой обстановке потерял свой юношеский максимализм и беззаботный взгляд на жизнь, как и многие из моих сверстников. Я принял как данность, что за мою жизнь враг должен заплатить как можно дороже, и на этом поприще развил в себе профессионализм, удивительный для столь молодого человека. Я держал свои нервы в кулаке, когда другие паниковали. Я с чрезвычайной точностью, словно хирургический инструмент, использовал свое оружие. Инстинкт выживания в бою проявился во мне настолько, что жизнь в ритме постоянного чередования обороны, поиска укрытий и атак стала моей второй натурой. Я был известен тем, что не боялся ни ранений, ни смерти. А это называется храбростью. И я обладал необходимой долей удачи. Здесь перед нами одна из загадок войны: некоторые солдаты кажутся заговоренными от смерти или увечья. Я был одним из них. Я сумел выжить вопреки тому, что всегда был в гуще самых кровопролитных событий.

4-5 октября накал боев, наконец, ослаб, благодаря чему у истощенной роты появилось несколько дней на перегруппировку.

Глава четвертая ОСОБЫЙ ДАР САМОКОНТРОЛЯ

9 октября 1943 года войска Красной Армии обрушились на остатки 3-й горнострелковой дивизии двадцатикратно превосходящими силами. В 10.00 началась обязательная артподготовка, для которой было задействовано 400 русских артиллерийских орудий и 220 многозарядных пусковых установок, выпускавших более 15 000 снарядов в час. Происходящее наполняло немецких пехотинцев ужасом, сводившим с ума. Но, когда артподготовка закончилась, они, подобно призракам, поднялись из серного пара и развороченной земли, чтобы с отчаянным мужеством защищать свои позиции. На этом примере отчетливо видно, что настоящий солдат – это самоконтроль, боевой опыт, твердость и решимость бороться до конца.

Советская атака обрушилась на немецкие позиции, словно волна прилива. Людские резервы русских казались почти неистощимыми. В то время как части Вермахта неуклонно сокращались в численности из-за недостатка пополнений, численность войск их противника без конца возрастала. Решение японцев сосредоточить свое внимание на южной части Тихого океана означало, что русские могут вывести свои многочисленные войска из Сибири и также задействовать их на западном театре боевых действий. Кроме того, в советскую армию призвали каждого мужчину в возрасте от 14 до 60 лет без каких-либо исключений. Однако многие из русских частей создавались крайне торопливо и, по сути, оказывались пушечным мясом. Под форменными куртками их бойцов оставалась гражданская одежда, а их подготовка сводилась всего к двум дням занятий, в ходе которых новобранцев едва успевали научить пользоваться стрелковым оружием. Их набор и организация были столь поспешными, что даже не каждому из них хватало оружия. Командование, подсчитав ожидаемые потери в ходе предстоящей атаки, вооружало только тех, кому предстояло быть в ее первой волне. Солдаты, следовавшие за ними, оставались без оружия и должны были подбирать его у павших. Поэтому вполне объяснимо, что такие бойцы как огня боялись быть посланными в бой, однако еще большим был страх наказания за неисполнение приказа. Советских бойцов беспощадно заставляли сражаться войска НКВД, шедшие позади них.

В этом бою я впервые увидел, как русские расстреливают своих дезертиров, а точнее, каждого, кто начинал отступать, и как они без малейшей жалости заставляют бойцов лезть напролом на хорошо обороняемые позиции. На немецкие окопы обрушивалась одна волна атакующих за другой, чтобы быть расстрелянной, подобно кроликам. В результате этого вокруг позиций горных стрелков образовались буквально стены из тел убитых и раненых русских бойцов. Новые волны атакующих были вынуждены взбираться по трупам своих павших товарищей, используя их тела как прикрытие, до тех пор, пока горы из тел не стали столь высокими, что атака сама собой начала захлебываться перед этим дьявольским препятствием.

Тогда русские бросили в атаку танки, которые поехали прямо по трупам и еще остававшимся в живых своим раненым товарищам. Гусеницы танков Т-34 с грохотом месили тела, и человеческие кости с хрустом переламывались, словно сухое дерево. Эти звуки смешивались с криками и стонами раненых солдат. Слышать и смотреть на все это было невыносимо. Бой разгорался с новой силой. Немецкие стрелки сражались как сумасшедшие, надеясь в пылу схватки выбросить из головы все увиденное. Когда у них закончились патроны, они бросились на врага со штыками и лопатами. Злоба и решимость солдат Вермахта, защищавших свои позиции, была столь сильной, что с наступлением сумерек русским пришлось прекратить атаку.

Я был прикреплен к командиру роты, и это означало, что мне все время приходилось быть в гуще боев. Расстояние между мной и противником часто сокращалось столь стремительно, что после нескольких прицельных выстрелов мне приходилось откладывать свою снайперскую винтовку и доставать пистолет-пулемет МР40, который во время подобных ситуаций у меня всегда был наготове и висел на спине. Бои такого рода неизменно оказывались очень непростыми для меня, поскольку бойцы на передовых линиях обороны очень быстро смешивались с атаковавшими, начинался ближний бой, а на расстояниях около тридцати метров оптический прицел становился бесполезным и значительно сужал обзор. При этом он крепился к винтовке так, что целиться, не глядя в оптический прицел, также оказывалось практически невозможным. В подобных ситуациях снайпер всегда переживает огромный стресс. С одной стороны, он не может бросить свою винтовку с оптическим прицелом. С другой, если враги замечают его с ней, то снайпер оказывается в крайней опасности, поскольку противник тут же начинает вести по нему особо интенсивный огонь.

Когда к вечеру бой затих, выжившие немецкие стрелки не могли позволить себе расслабиться. Было очевидно, что русские вскоре перегруппируются и начнут новую атаку. У моих товарищей было лишь несколько часов на передышку до того, как возобновился штурм. На этот раз он проходил с меньшим напором, враг старался не приближаться слишком близко. И именно теперь снайперы внесли ощутимый вклад в оборону позиций своими точными выстрелами, которыми они издалека поражали цели.

Ночью с 10 на 11 октября в моем секторе русские неожиданно прекратили вести огонь. И через несколько минут повисла обманчивая тишина. Командир 7-й роты воспользовался возможностью быстро обойти позиции своих бойцов, чтобы разобраться в ситуации. На позиции пулеметчиков, которая выдавалась немного вперед относительно основной линии обороны, ему доложили о подозрительных движениях в кустах перед ней. Командир немедленно выслал патруль из восьми опытных солдат. Я сопровождал их в качестве охраны, осторожно передвигаясь ползком на расстоянии тридцати метров от них. Со мной была моя снайперская винтовка, а пехотинцы патруля были вооружены пистолетами-пулеметами и ручными гранатами. Они ползли по доходившей до колена высокой траве к месту, указанному пулеметчиками, и их нервы были напряжены до предела.

Продвинувшись вперед на триста метров, мы услышали приглушенные голоса. По сигналу командира патруля я занял хорошо маскировавшую меня позицию за несколькими росшими рядом кустарниками, установил винтовку на огневую позицию и стал просматривать местность через оптический прицел. Прямо перед собой на расстоянии восьмидесяти метров я увидел пологий склон глубокого оврага. Патруль подобрался к его краю. Командир патруля осторожно заглянул в овраг и увидел русский отряд численностью около сотни солдат, состоявший из стариков и подростков, которые сидели на земле довольно плотно друг к другу, разговаривали и курили, стремясь побороть страх и не думать о своем опасном положении. Ими руководил явно неопытный офицер. Командир патруля отполз назад и жестами объяснил ситуацию своим бойцам. Один из них подполз ко мне и рассказал, что им, несмотря на численное превосходство врага, захотелось попытаться осуществить внезапную атаку, как только начнет светать. Немецкие бойцы рассчитывали, что застигнутые врасплох русские инстинктивно обратятся в бегство и устремятся к пологому склону оврага, где я смогу перестрелять их.

Через два часа на горизонте забрезжили первые бледные утренние лучи. Многие из русских к этому времени уснули, их часовые боролись с усталостью и выглядели рассеянными. По знаку командира патруля каждый немецкий боец достал по три ручных гранаты и активировал их. Словно появившись из ниоткуда, двадцать четыре гранаты взорвались среди ничего не подозревавших русских. В тот же миг среди них началась абсолютная паника. Они стали разбегаться во все стороны, оголтело стреляя и попадая друг в друга. Раненые начали в ужасе орать. Немецкий патруль, находившийся над оврагом, открыл по растерянной толпе огонь из своих пистолетов-пулеметов. Точно, как горные стрелки и ожидали, русские ринулись к пологому склону оврага прямо в зону моего огня. Следуя безжалостным законам войны, я делал то, что должен был делать. Мои действия были почти автоматическими. Я целился в центр туловища и жал на спусковой крючок. Быстро прицеливался и стрелял снова и снова. Пуля за пулей с чрезвычайной точностью находили свою цель. Через несколько мгновений пять русских лежало в траве со смертельными ранениями, остальные опешили. Я перезарядил винтовку, и вскоре было убито еще пятеро. Советские бойцы, расталкивая друг друга, понеслись назад только для того, чтобы быть уничтоженными пулями и гранатами патруля. Это продолжалось еще несколько минут, и бойня закончилась. Везде лежали трупы и раненые, орущие и умирающие русские. Без единого звука я и патруль, подобно привидениям, исчезли в полусумраке рассвета. На нас не было ни единой царапины.

Наша смелая атака подарила нашей поредевшей роте еще несколько часов передышки. Но в полдень на нас обрушилась новая свирепая атака русских. И снова немецкие стрелки сумели продержаться до вечера, сражаясь с мужеством, вызванным отчаянием. С наступлением темноты атака прекратилась. Незадолго до полуночи мы узнали, что в другом месте русские прорвали фронт и перегруппировываются, чтобы прорываться дальше в глубь немецких позиций. Для меня и моих товарищей это означало временную передышку от атак на нашем участке. К этому моменту наши потери были уже столь велики, что мы не выдержали бы еще одного дня такого же натиска советских войск. Для бойцов, изнуренных голодом, ранами и болезнями, эта отсрочка была жизненно важна. Долгие дни мы питались только солеными огурцами и яблоками, которые нашли в русских хатах. Даже обладавшие самыми крепкими желудками страдали от эффекта, производимого этой нездоровой смесью. У каждого была диарея. При этом, поскольку во время боя нет возможности сходить в туалет, а сменного нижнего белья у пехотинцев также не оставалось, каждое выпускание газов становилось рискованным. Таким образом, в штанах у некоторых немецких солдат порою разыгрывались целые драмы. В грязных трусах, неприятно пахнущие, но сплоченные бойцы начали реорганизацию своих позиций.

Наш отдых едва ли продолжался неделю. За время него мы смогли перевести дух, отоспаться, заняться личной гигиеной и восстановить свои силы нормальной пищей. В частности, важность личной гигиены нельзя приуменьшить. У Вермахта были веские основания следить за физическим состоянием своих солдат. Во время подготовки и пребывания в казармах неотъемлемым элементом обследования солдат была проверка гениталий. Капитан медицинской службы вместе с несколькими санитарами наносил неожиданные визиты в роту, и все ее бойцы должны были собраться в одном помещении, раздеться и выстроиться в шеренгу. Доктор осматривал их гениталии, проверяя их на наличие первых признаков венерических заболеваний, воспалений и микозов, которые были результатом недостаточной личной гигиены. За грязный пенис полагалось дисциплинарное взыскание, и поэтому многие бойцы, услышав, что их сзывают на медосмотр, тут же спешили привести в порядок свои члены при помощи носового платка.

Для бойцов, столкнувшихся с невозможностью поддерживать чистоту своего тела во время непрекращающихся боев, было очень важно заниматься личной гигиеной при каждой возможности. Пренебрежение к этому могло стать причиной многих недомоганий и впоследствии привести к серьезным болезням. Микозы, чесотка, вши и фурункулы – все это было частью солдатского существования. Бойцы использовали каждую возможность постирать свою одежду и избавиться от вшей. Это стало почти ритуалом, что немецкие пехотинцы осматривали друг друга и свою одежду, ища вшей и других паразитов. По двое – по трое они собирались вокруг подвешенной на проволоке свечи, установленной в жестяную крышку от коробки из-под крема для обуви. Свеча раскаляла жестяную крышку, и в нее бросали каждого найденного паразита, который погибал с тихим шипением к злорадному восторгу пехотинцев.

Через несколько дней, за которые полк смог только частично восстановить свои защитные сооружения, на немецких стрелков снова обрушился удар в полную силу нового наступления русских. И это опять означало безжалостную борьбу за выживание. Несмотря на редкие немецкие успехи и контратаки, численное превосходство русских вскоре дало знать о себе, и солдатам Вермахта под их напором пришлось оставлять позиции. Тем не менее захват немецких позиций был крайне бессистемным, и линия фронта постоянно колебалась, пока не дошло до того, что вообще не стало какой бы то ни было определенной линии фронта. Связь между немецкими частями была перерезана. Результаты боев стали неясны, и каждая часть, казалось, сражалась за саму себя. С психологической точки зрения, это была уникальная ситуация, в которой нестабильность фронта, огромное давление кровопролитных боев и постоянный страх быть отрезанным создавали огромный риск начала паники. Однако беспорядочное бегство привело бы немецкие войска к катастрофе и уничтожению, поскольку тогда враг смог бы продвигаться вперед, не встречая сколь-либо серьезного сопротивления, и целые части Вермахта оказались бы истреблены. Тем самым немецкая армия понесла бы колоссальные потери в бойцах и матчасти.

В то же время паника – это нечто глубоко человеческое. Она заложена в инстинктах и является последней возможностью спасти себя от опасности. Однако при этом паника означает отказ от организованного и сплоченного сопротивления и, по сути, кладет конец существованию военной части как таковой. И если паника охватывает основную массу бойцов, то остановить ее уже невозможно. В этом случае необходима почти сверхчеловеческая воля, чтобы остаться твердым и контролировать свое желание обратиться в бегство. Теперь, после двух дней непрекращающихся боев, которые завершались рукопашными схватками с использованием лопат и винтовочных прикладов, первые признаки паники появились и среди горных стрелков. Отдельные солдаты думали о том, чтобы сбежать с передовой, и некоторые из них, поддавшись отчаянию, действительно так поступали.

Как только панические настроения начали нарастать, офицеры и сержанты принялись усиленно бороться с ними, подавая своими собственными действиями яркие примеры мужества и воли к борьбе. Они могли предотвратить распад своей части, только руководя с передовой и сражаясь плечом к плечу со своими бойцами. В 3-й горнострелковой дивизии подобный стиль руководства был частью ее боевого характера, и это обеспечило ее выживание как сплоченного формирования до самого последнего дня войны.

Но вернемся ко мне. Среди кровавой бойни, я, завороженный ужасом происходящего, смотрел, как двое русских запрыгнули в соседний окоп, где в этот момент находилось несколько моих товарищей. Немецкие стрелки казались парализованными страхом. Но один из них все-таки инстинктивно бросился с лопатой в руках на одного из русских и рассек ему лицо. Однако другой русский мастерски владел штыком. С кошачьей плавностью движений он парировал каждую атаку оставшихся шестерых немецких солдат. Я рвался помочь своим товарищам, тщетно ища возможность точно выстрелить в клубок бойцов, схватившихся в рукопашной. Мне оставалось только смотреть, как один за другим мои товарищи были заколоты насмерть. Казалось, сама судьба отдала их на откуп мастерству и безжалостной решимости русского. Вместо того чтобы наброситься на него всем сразу, мои товарищи позволили прикончить себя по одному. Они действовали так, словно потеряли надежду выжить. И это продолжалось, пока русский не сбил с ног самого последнего стрелка и замахнулся, чтобы убить его, но я сумел остановить советского солдата метким выстрелом. Выживший немецкий боец, не до конца веря в реальность происходящего, смотрел вверх, когда прямо перед ним пуля разворотила лицо противника. Осколки костей и обрывки тканей забрызгали моего товарища, его лицо и униформу. В этот момент к нему вернулась воля к жизни, пробужденная неожиданным спасением. Выскочив из траншеи, немецкий стрелок пополз в окоп ко мне.

В этом эпизоде наглядно отразилось одно из внутренних качеств, необходимых снайперу. В значительно большей степени, нежели в способности к меткой стрельбе, он нуждается в особом даре самоконтроля, позволяющем своевременно реагировать и действовать с автоматизмом даже в ситуациях, которые кажутся безнадежными. Каким бы неотъемлемым от мастерства снайпера ни казалось умение находить цель и делать по ней точные выстрелы, но умение столь же грамотно обращаться с оружием во время пехотного боя гораздо важнее. Снайперы, обладавшие им, всегда оказывались лучшими бойцами, чем солдаты, которые были хорошо подготовлены лишь в технических и теоретических аспектах своего ремесла. Молодые снайперы, попадавшие на фронт сразу после прохождения подготовки и не имевшие опыта, всегда успевали сделать лишь около пятнадцати или двадцати выстрелов, прежде чем становились мишенью для интенсивного огня врага. Их наиболее фатальными ошибками были неловкий выбор позиции, который не позволял стремительно и незаметно ее покинуть, нежелание избегать огня противника и слишком долгая стрельба с одной позиции. На снайпера, чье местоположение заметили, всегда обрушивался огонь тяжелых пехотных орудий, таких как минометы. И если у него не было возможности незаметно скрыться, то ему оставалось лишь бежать по открытому пространству так быстро, как он только мог. Среди немецких снайперов это называлось «заячьими прыжками», поскольку в подобных случаях снайпер должен был неожиданно выскочить из своей ячейки и побежать к выбранной заранее новой позиции, делая отчаянные и непредсказуемые для врага зигзаги. Подобный бег под огнем противника требует огромной силы воли и очень крепких нервов. Неопытные солдаты обычно предпочитали оставаться на своих позициях, нежели идти на подобный риск, и в результате неизбежно погибали.

Как ни храбро сражалась 3-я горнострелковая дивизия, но части Красной Армии столь глубоко проникли в ее линии обороны на юге, что перед ней встала угроза окружения. Русские крепко вбили клин в немецкий фронт и теперь были готовы нанести решающий удар. В последний момент, как раз перед началом их завершающего штурма, 31 октября 1943 года, прибыл приказ отступать за Днепр. Однако при этом немецкая армия должна была сохранить плацдарм вокруг марганцевых шахт под Никополем, чтобы поставка их продукции в Германию продолжалась так долго, как только возможно. Этот плацдарм должна была удерживать 3-я горнострелковая и восемь других дивизий. Все они были измотаны боями и сократились до четверти от своей регулярной численности. У них оставалось лишь три недели на подготовку позиций и организацию обороны.

В дивизии поступило скудное обеспечение, включавшее среди прочего новую зимнюю униформу. Это были двусторонние костюмы из хлопка с толстой байковой подкладкой, состоявшие из двубортной верхней куртки и верхних брюк. Одна сторона костюмов была белой для использования в зимних условиях, а другая камуфляжной – для других сезонов. Однако первые восторги солдат, получивших эту теплую одежду, быстро угасли. Тонкая ткань с внешних сторон костюмов быстро рвалась, и подкладка начинала впитывать влагу, после чего униформа не только становилась тяжелой, но и переставала защищать от холода. В морозы мокрая подкладка даже леденела. То же происходило и с новыми кожано-войлочными сапогами. Вскоре пехотинцы столкнулись с еще одной проблемой: материал, из которого была сделана подкладка, оказался практически идеальной средой обитания для вшей, которые прятались в ней от преследований своих «хозяев». За зиму костюмы настолько наполнились вшами, что в начале весны их стирали вместе с ними. Мало того, вскоре немецкие стрелки обнаружили, что костюмы можно использовать только при «сухом» холоде, да и то, когда им не приходилось слишком много перемещаться. Дело в том, что костюмы надевались поверх полевой униформы, и когда солдаты потели, то пот не мог высохнуть быстро на толстой ткани. В результате резко увеличилось количество больных простудой и гриппом. Неудивительно, что когда в конце холодного периода дивизия начала отступать, весь ее путь был обозначен сотнями выброшенных зимних костюмов. Такие следы 3-я горнострелковая дивизия оставляла до конца войны. Пехотинцы на горьком опыте убедились, что толстое нижнее белье, накидки и плащ-палатки гораздо надежнее таких зимних костюмов.