Текст книги "Революция от первого лица: дневники сталинской эпохи"
Автор книги: Йохен Хелльбек
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Субъективная сущность коммуниста, сила или слабость его характера выходили на передний план в «автобиографии», которую он зачитывал товарищам по партии в самый драматичный момент процесса чистки. Нормативный жанр автобиографии сначала появился в партийной среде, но в 1920-е годы распространился на комсомол и непартийные учреждения. Каждый советский гражданин, собиравшийся поступить в вуз или на работу в государственное учреждение, должен был составить автобиографию. Более того, от советских граждан требовалось обновлять свои автобиографии через определенные промежутки времени. Поэтому наверняка можно предположить, что большинство взрослых советских граждан были знакомы не только с этим жанром саморепрезентации и правилами его составления, но и с основополагающим постулатом, в соответствии с которым биографии следовало переписывать по ходу развертывания революции и их собственной, субъективной политической сознательности.
Будучи кратким прозаическим рассказом о жизни конкретного коммуниста, автобиография содержала в себе данные о его образовании и профессиональных достижениях, однако ее ядром были сведения о формировании личности автора как развивающегося субъекта революционного сознания. Хотя темы и акценты этого акта публичной саморепрезентации следовали устоявшимся нормам, в автобиографии сохранялось и важное субъективное измерение, ведь люди должны были убедительно рассказать о своем пути к свету коммунизма. Отправной точкой этих рассказов о себе часто была бездна мрачного субъективизма: это позволяло лучше осветить как последующее обращение к советскому правому делу, так и внушительность пройденного пути. А убедительность, с которой кандидат мог показать, что является искренним гражданином социалистического государства, определяла шансы на его прием в Коммунистическую партию4444
Halfin I. Terror in My Mind: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2003. Р. 43—95.
[Закрыть].
Автобиография коммуниста в 1920-е годы была актом самовыражения в форме самоотречения. Идеальный коммунист (как свидетельствует случай Фурманова) был «ретранслятором» революции и больше напоминал машину, чем романтического субъекта со стремящейся к выражению душой. Действительно, деятели революции 1920-х годов часто представляли себе идеальный тип человека как человека-машину. Кинорежиссер Дзига Вертов мечтал о «совершенном электрическом человеке», сознание которого не будет подвержено воздействию хаотических психических импульсов, а станет функционировать целенаправленно и с механической точностью: «Наш путь – от ковыряющегося гражданина через поэзию машины к совершенному электрическому человеку. <…> Новый человек, освобожденный от грузности и неуклюжести, с точными и легкими движениями машины, будет благодарным объектом киносъемки»4545
Вертов Д. Мы (1922) // Вертов Д. Статьи. Дневники. Замыслы. М., 1966. С. 47.
[Закрыть]. Если революционная сознательность определялась как абсолютная дисциплина и способность неустанно функционировать как часть общего целого, то машина была очевидным образцом такой сознательности.
Еще одним биографическим инструментом, активно востребованным в 1920-е годы, были воспоминания об Октябрьской революции. Если смотреть из идейно порочного нэпа, Октябрь 1917 года представал как чистое воплощение революционного духа. Новообразованная Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт) предложила ветеранам 1917-го писать воспоминания о том, как они участвовали в осуществлении большевистской революции. Это предложение привело к стихийному наплыву других личных воспоминаний о 1917 годе, многие из которых были неграмотными и плохо написанными. Через такие нарративы участники «присваивали» революцию почти безотносительно к своей реальной роли в ней: некоторые биографические рассказы об Октябре приходили из регионов, в которых большевистского восстания в 1917 году вообще не было. Вне зависимости от своей правдивости или вымышленности эти примеры свидетельствуют о привлекательности вписывания себя в революционный нарратив4646
Corney F. Telling October: Memory and the Making of the Bolshevik Revolution. Ithaca: Cornell University Press, 2004.
[Закрыть].
Однако привлекательность как автобиографий коммунистов, так и воспоминаний о революции была ограничена фиксацией на 1917 годе как на определяющем пороге революционного сознания. В конце 1920-х, когда советская власть под руководством Сталина начала вторую революцию и вознамерилась построить новый социалистический мир, эта ограниченность была преодолена. Теперь советские деятели провозглашали, что после Октября 1917 года революция «созрела» – и привела к выработке у ее сторонников достаточной сознательности для того, чтобы они могли сделать будущее реальностью. Советская система была сочтена достаточно прочной для того, чтобы власть приступила к окончательному разрушению прежнего классового общества и созданию бесклассового социалистического строя. Это означало, что появился вполне сознательный субъект, которому предстояло жить в бесклассовом обществе, и энергия этой вполне сформированной личности должна была подстегнуть стремление к индустриализации. Идеал сталинского государства был основан на чистой воле; в качестве основной единицы человеческого поведения оно предпочитало коллективу личность и реабилитировало личное сознание как фундамент, необходимый для реализации сознательной воли. Сталинский идеологический аппарат поощрял личные биографии, делая акцент на формировании исключительных личностей, а не на исключительных подвигах бездушных машин.
Важную роль в создании образа нового человека сталинского режима играл Максим Горький. Писатель, определенно склонный к ницшеанству, Горький надеялся, что революция станет началом создания общественного строя, который высвободит врожденную героическую сущность человека и позволит ему начать жить новой, богатой, энергичной и прекрасной жизнью. Горький, покинувший Россию в начале 1920-х годов, нанес два широко освещавшихся визита в Советский Союз в 1928 и 1929 годах, а в 1931 году вернулся в страну навсегда. Он писал, что был изумлен изменениями в психологии советских людей, которые ему довелось наблюдать. Население было «пропитано» политическими идеями, и «политическая сознательность» становится обыденным явлением. «Все стали, в сущности, моложе». Горький намеренно противопоставляет это впечатление воспоминаниям о своих дореволюционных поездках в те же места, где он наблюдал «русскую мягкотелость и душевную скорбь» и «сугубо русскую склонность к унынию»4747
Правда. 1928. 13 июня. С. 5.
[Закрыть].
Новый человек был продуктом истории, конкретнее говоря, «всемирно-исторической» борьбы, развернутой сталинским руководством в целях создания социалистического общества. Призывая советских граждан принять участие в коллективном строительстве нового мира, руководство обращалось к их предполагаемой предрасположенности к героизму. Эта предрасположенность стимулировала энтузиазм, оптимистическую веру в себя и творческую энергию – все основные характеристики сталинского нового человека, явно противопоставлявшегося «старому человеку» буржуазного Запада – эгоисту, индивидуалисту и противнику прогресса.
Однако, как утверждал Горький, рабочие на сталинских стройках еще не вполне осознали величие своей эпохи и последствия этого величия для каждого человека. Задача литературы состояла в том, чтобы создать «увеличительное зеркало», в котором они смогут увидеть себя активными участниками созидания героической действительности4848
Günther H. Der sozialistische Übermensch: M. Gor’kij und der sowjetische Heldenmythos. Stuttgart: Metzler, 1993.
[Закрыть]. При поддержке Сталина Горький переориентировал всю деятельность советских писателей на формирование у новых людей социалистической сознательности, на «инженерию человеческих душ». Ссылаясь на традицию, восходившую к Чернышевскому, Горький и коммунистическое руководство призывали советских писателей создавать образцовые героические типы, в равной мере достойные и писательского, и читательского подражания. Однако в отличие от утопического романа прошлого столетия, сталинское искусство «социалистического реализма» было предназначено не для того, чтобы изображать героев будущего. Напротив, его задача заключалась в том, чтобы фиксировать поразительные поступки лучших из советских граждан, наделяя этих реальных героев богатым внутренним миром, который должен быть присущ им как «целостным личностям» социалистической эпохи. Литература должна была показать новым советским гражданам, что они обладают беспредельным творческим потенциалом, хотя сами еще не знают об этом.
Усилению внимания к героической личности как совершенному образцу нового человека сопутствовало увлечение биографическим подходом. Полномасштабная биография, описывающая путь человека, который «был никем», а «стал всем», служила наиболее осязаемым воплощением нового человека. Выступая на I съезде советских писателей в 1934 году, Борис Пастернак утверждал, что «самый высокий поэтический язык сам собой рождается в беседе с нашей современностью, современностью людей, сорвавшихся с якорей собственности и свободно реющих, плавающих и носящихся в пространстве биографически мыслимого»4949
Первый Всесоюзный съезд советских писателей: Стенографический отчет. М.: Советский писатель, 1934. С. 549.
[Закрыть]. Биография – пусть даже доведенная до пределов мыслимого – представляла собой подходящую форму для «отливки» социалистического человека; сообразно ей можно было должным образом представить и понять жизнь.
Горький активно пропагандировал советские биографии. Вернувшись в Советский Союз, он инициировал ряд биографических проектов, наиболее известным из которых стала «История фабрик и заводов», документально рассказывавшая об истории ста с лишним крупнейших предприятий страны через биографии и автобиографии их строителей. Опора этого издания на биографию как нарратив о развивающемся сознании напоминала более ранний проект коллективного воспоминания о 1917 годе, но, в отличие от этой инициативы, проект Горького был попыткой связать политическую субъективность с развертыванием текущей истории и стимулировал каждого рабочего стать субъектом автобиографии. Возникало новое ощущение, что каждый участник сталинского строительства, связывая свою судьбу с судьбой трудового коллектива и преобразованиями всемирно-исторических масштабов, сам увеличивается до грандиозных, сверхчеловеческих горизонтов, становясь, по словам Горького, «Человеком с большой буквы»5050
Clark К. History of the Factories; Правда. 1928. 13 июня. С. 5.
[Закрыть].
Наиболее заметные биографии сталинской эпохи принадлежали шахтерам-ударникам, дояркам и полярным летчикам; число таких произведений в 1930-е годы активно множилось. Подвиги этих людей были подтверждены идеологическим аппаратом, с готовностью выявлявшим акты личного героизма в доказательство претензий власти на то, что социалистическое общество уже стало реальностью. С точки зрения коммунистов, подобные уникальные достижения были возможны благодаря ликвидации капиталистических структур нэпа и созданию социалистической обстановки, позволявшей советским гражданам полностью развивать свои способности и обеспечивавшей условия, по выражению Бухарина, для «все большей наполненности творчеством, материальным достатком, культурным ростом, расширением умственного горизонта, повышением общественной активности, приобщением ко все большему количеству духовных наслаждений, чувством роста своей мощи и своей личности. Личность впервые возникает как массовое явление, а не как часть рабовладельческой верхушки в различных ее исторических вариантах»5151
Бухарин Н.И. Тюремные рукописи. Т. 1. С. 61.
[Закрыть].
Комментируя в дневнике необыкновенные подвиги шахтера-стахановца Ивана Гудова, перевыполнившего дневную норму выработки в 45 раз, драматург Александр Афиногенов – один из многих литераторов, занятых поиском героев сталинской эпохи, – называл его «виртуозом и талантом» и продолжал: «Гудов – прообраз того социалистического таланта, который так мощно расцветает на нашей земле. Это совершенно новое качество человека, качество, рожденное социалист[ической]. структурой общества. И разве один он! Вот они – вырвавшиеся на свободу атомы человеческой энергии. Излучение их энергии – неисчерпаемо. И от этого строй, в к[отор]ом они живут, – непобедим!»5252
РГАЛИ. Ф. 2172. Оп. 3. Ед. хр. 5 (08.12.1937).
[Закрыть]
Качества, приписываемые новым людям сталинской эпохи, были по самой своей сути романтическими. Речь шла о внутренне богатых личностях, которые выражали себя в фантастических подвигах и художественное творчество которых помогало придать форму новому и прекрасному социалистическому миру. Образцы таких людей вытесняли и затмевали более ранний революционный идеал человека-машины. Если в первые годы советской власти страстный сторонник тейлоризма Алексей Гастев мечтал о «лицах без экспрессии, душе, лишенной лирики, эмоции, измеряемой не криком, не смехом, а манометром и таксометром», то стахановцы овладевали технологией металла со всем жаром своего сердца. В противоположность предшествующему поколению коммунистов, воспитывавшемуся в духе аскетизма и самопожертвования, у них имелись «чувства… и страсти»5353
Гастев А.К. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9—10; Problems of the Soviet Literature: Reports and Speeches at the First Soviet Writers’ Congress. New York: International Publishers, 1935. Р. 11.
[Закрыть].
Период «высокого сталинизма» в середине 1930-х годов стал апофеозом обращения советских революционеров к собственному Я. Если раньше главным было формирование и воспитание «широких масс», то теперь в центр была поставлена значительно более яркая и сложная концепция – личное сознание. Коммунистические деятели 1930-х призывали советских граждан выражать свою богатую внутреннюю природу, внося вклад в коллективный проект строительства идеального будущего. Сталин определял героическую выразительность как основной признак советской системы. В марте 1938 года он встретился с делегацией летчиков-полярников, которые были спасены после аварийной посадки на дрейфующую льдину. В тосте, обращенном к летчикам, Сталин заявил, что в Европе и США граждан оценивают по их денежной стоимости: «Американцы говорят, что их герой стоит 100 тыс. долларов». Наоборот, советская власть ввела новый, «советский» «способ оценки людей, не в рублях и не в долларах». Она оценивает людей по их «необыкновенному таланту и возможностям», благодаря которым они совершают не знающие примера поступки. В Советском Союзе, утверждал Сталин, есть такие же самолеты и такая же современная техника, что и на Западе, но он стои́т значительно выше Запада из-за тех людей, которые в нем живут. У богатого долларами Запада нет такой валюты, в которой можно было бы оценить внутренне присущий человеку героизм. Только советская власть понимает, что сам по себе человек является «огромным капиталом». Такое внимание к героизму человека и выразительным возможностям его сознания стимулировало у советских граждан стремление работать ради советского государства, поскольку такая деятельность являлась мерой их жизни. Подобно летчикам-полярникам, попавшим в беду, советские граждане хотели «бороться и жить, бороться во всех отраслях промышленности, сельского хозяйства и культуры; они хотели не умирать, а жить; жить и сокрушать врагов, жить, чтобы победить»5454
Кренкель Э. Четыре товарища: Дневник. Изд-во Севморпути, 1940. С. 311. Сталин произнес этот тост за жизнь через три дня после того, как распорядился казнить своего бывшего соратника Николая Бухарина.
[Закрыть].
Сталинский тост утверждал безграничные возможности, которые проистекали из уверенности, что советские граждане под руководством Коммунистической партии способны воплотить в жизнь коммунистический проект. Это ожидание было созвучно убежденности в том, что человек может своей волей подчинить весь мир ритму своих желаний. В противоположность романтической идеологии XIX века советские коммунисты настаивали на том, что их идеология является идеологией действия. Более того, они знали, что их вера, в отличие от романтизма, основывается на научном анализе, а не мистике. Бухарин заявлял: «В наших условиях романтизм, прежде всего связанный с героикой, ориентирован вовсе не на метафизическое небо, а на землю, во всех ее смыслах: на победу над врагом и на победу над природой»5555
Первый Всесоюзный съезд советских писателей. С. 501. См. также: Wessell P., Jr. Karl Marx, Romantic Irony and the Proletariat: The Mythopoetic Origins of Marxism. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1979.
[Закрыть].
Сталинский неоромантизм не совпадал с романтическим духом ХIX века еще в одном отношении. Сила духа, приписывавшаяся героям советской эпохи, никогда не была абсолютной и не возникала сама по себе; она воспитывалась Коммунистической партией, и ее воздействующая сила приписывалась самому Сталину, говорившему о себе, что он «воспитывает каждого способного и разумного работника», как садовник «выращивает любимое плодовое дерево»5656
Правда. 1935. 21 янв. С. 1—5. Сталинская метафора заставляет вспомнить представление Зигмунта Баумана о тоталитарной власти как «садоводстве», см.: Bauman Z. Modernity and the Holocaust. Ithaca: Cornell University Press, 1989.
[Закрыть]. Как существа, способные к самовыражению, советские граждане, в отличие от Чапаева из романа Фурманова, уже не были несознательными и мягкими, как воск, – они росли и расцветали под контролем садовода-Сталина. Сталин лелеял плодовые деревья, он подстригал их стебли и ветви, обрезал побеги, которые ему представлялись вредными для упорядоченного целого. Хотя историческое развитие этого садоводческого проекта требовало все больших вложений в самовыражение и личностный рост, исходный акцент на просвещенном формировании и поддержании правильного направления жизни людей путем вмешательства в нее оставался неизменным.
Как и призыв к самовыражению, сталинские репрессии тоже несли индивидуализирующий импульс. В условиях развитого социалистического строя люди уже не могли ссылаться на несовершенство социальной среды как на источник различных нарушений (на этом постулате основывалось советское право в 1920-е годы). Напротив, в сталинскую эпоху правоведы утверждали, что «отклонение от норм морали в социалистическом обществе есть проявление пережитков капитализма в сознании людей». Отныне каждый человек нес полную ответственность за свои поступки и мысли. Как указывалось в популярном учебнике психологии, «человек сам участвует в выработке своего характера и сам несет за него ответственность». В соответствии с этим взглядом индивидуальность человека могла проявляться одним из двух способов: хорошим, когда личность развивалась по образу и подобию преобразованной среды, или плохим, когда она противодействовала такому преобразованию. Таким образом, личная воля оказывалась либо революционной и творческой, либо контрреволюционной и разрушительной. Приветствуя сверхчеловеческие творческие усилия стахановцев, политический язык того времени предоставлял возможности и для наводящих ужас описаний разрушительной силы воли «вредителей», действия которых также превосходили воображение. Злая воля «врагов народа» была столь сильна, что их следовало решительно удалить из советского общества5757
Цит. по: Bauer R. The New Man in Soviet Psychology. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1952. Р. 147, 149 (Бауэр, в свою очередь, цитирует книги: Каирова И.Л. Педагогика. М.: Учпедгиз, 1948, и Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М.: Учпедгиз, 1946); см. также: Гройс Б. Стиль Сталин // Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993. С. 11—113; Halfin I. Terror in My Soul. Р. 256—262.
[Закрыть].
Страх, что в ряды партии затесались скрытые враги, присутствовал у партийных лидеров начиная с раннего революционного периода. Однако он значительно обострился после того, как советское руководство решило приступить к окончательному строительству социализма. С исчезновением прежних буржуазных классов пагубное воздействие среды было устранено. Отныне любая нечистота могла исходить лишь из самой личности. Нечистота, прежде выявлявшаяся по признаку классовой принадлежности, спряталась в глубины человеческой души. Нараставшая политическая паранойя 1930-х, массовое усиление подозрительности в отношении мнимых врагов народа были, кроме всего прочего, выражением кризиса, вызванного выходом из строя традиционного марксистского инструментария классового анализа при оценке личности. Поскольку нельзя было уже указать на чуждые классы, склонность к демонизации препятствий, возникавших на пути к социализму, становилась непреодолимой5858
Bauer R. New Man in Soviet Psychology. Р. 47; Halfin I. Terror in My Soul. Р. 33—38. Говоря о сути убеждений той или иной личности, большевики в 1930-е годы часто употребляли слово «душа» (например, «кулацкая душа бухаринско-рыковской группы не выдержала, и сторонники этой группы стали выступать уже открыто в защиту кулачества» – Краткий курс истории ВКП(б). М.: ОГИЗ-Госполитиздат, 1945. C. 280). Душа представляла собой психическое сочетание характера и направленности личности. Такое эссенциалистское понимание личности существенно отличалось от интерпретаций 1920-х годов, в рамках которых личность рассматривалась как совокупность физиологических рефлексов, вызванных стимулами общественной и физической среды.
[Закрыть].
Вершиной реализации грандиозного проекта классификации душ по критерию чистоты была «большая чистка» 1930-х годов. Уничтожая всех лиц, признанных вредными для нового социалистического строя, террор стал оборотной стороной гуманистической сталинской программы создания общественного тела, отличающегося абсолютной чистотой духа. Подобным же образом чистка была одним из мощных приемов индивидуализации, и в этом смысле она способствовала сталинской политике субъективизации. На протяжении всего периода чисток, даже в самый ее разгар, когда ежедневно выносились тысячи приговоров, подсудимых осуждали не массово, а в индивидуальном порядке, причем государственные органы опирались на огромный массив обвинительных материалов, организованных по индивидуальным делам. Объем ресурсов и усилий, которые вкладывало государство в этот процесс (например, обеспечение следователей НКВД секретарями, круглосуточно, документ за документом, печатавшими личные признания), не может не выглядеть гротескно, если считать все это лишь маскировкой кампании произвольного государственного террора. Однако чистка покажется менее гротескной, если рассматривать ее как широкомасштабный проект классификации, задуманный как средство получения неопровержимых истин о состоянии отдельных личностей5959
Holquist P. State Violence as Technique: The Logic of Violence in Soviet Totalitarianism // Weiner A. (ed.). Landscaping the Human Garden: Twentieth-Century Population Management in a Comparative Framework. Stanford: Stanford University Press, 2003.
[Закрыть]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
