Текст книги "Томас из Спанггора"

Автор книги: Йоханнес Йенсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Йоханнес Йенсен
Томас из Спанггора

Не так давно умер человек, который был известен на весь Химмерланд своим неуживчивым нравом. В молодые годы Томас слыл задиристым парнем, и в округе долго ходили толки о том случае, когда он затеял драку из-за Йоргины, дочери Ханса Нильсена. Случилось это в вечер на Ивана Купалу.

Деревенская молодежь собралась на Мельничном холме, чтобы запалить там костер. Каждому из парней досталась его овечка; Йеспер, сын Пера Андерсена, прочел список под взрывы хохота. Паулю, сыну Сёрена-Кристиана, досталась Йоргина, так уж подстроил Йеспер. Пауль сел рядом с Йоргиной на траву.

Костер разгорался; он представлял собою поднятую на шест просмоленную бочку, которая пылала со всех сторон. Ветер с гудением врывался в отверстие для затычки, обручи раскалились добела, внутри плясали языки пламени. Огонь выбивался из бочки, лизал трещавшее дерево, и дым клубами поднимался во тьму.

Девушки рядком сидели на склоне холма, огонь освещал их, блики играли на передниках. Парни стояли группами, громко переговаривались, шутили; иные подсели к девушкам и принялись амурничать с ними. Ночь была темная и теплая, пропитанная влагой от росистой травы.

Когда парни затеяли хоровод вокруг костра, тени на склонах пришли в движение, и холм стал напоминать гигантское колесо с бликами вращающихся ступиц.

Молодежь затянула песню, парни громко закричали «ура», завидев костры, разгорающиеся в соседних деревнях. Они дурачились напропалую, один из парней схватил в охапку какого-то мальца и швырнул его, точно куклу, в стайку девушек; те завизжали, мальчонка угодил прямо на колени к Йоргине. Она похлопала его по спине, прижала к себе, хотя он всячески упирался и отбивался.

Один из парней, запыхавшись, с таинственным видом поднялся вверх по склону. Он нес что-то в шапке, чтобы показать Йоргине. Девушки снова подняли визг; в шапке, свернувшись клубочком, лежал еж. Когда все вдоволь натешились зверьком, парень положил его в сторонку на траву, и тот так и замер, лежа шариком и не смея шелохнуться.

Костер весело трещал, искры взлетали, уносились во тьму, падали, рассыпались и гасли.

– Вон еще кто-то идет с огнем! – закричали парни.

И верно, вдали показался красный огонек, который двигался среди других огней, горевших во всех деревнях. Все следили глазами за этой блуждающей звездочкой, которая явно двигалась по проселочной дороге. Немного погодя по колебаниям огонька стало ясно, что его кто-то несет. У развилки огонек свернул на боковую тропу и двинулся напрямик к холму, мало-помалу становясь все меньше и меньше, пока не превратился в огненную точку. И теперь все увидели человека, который нес огонь. Это был Томас из Спанггора. Он насадил на вилы просмоленную ступицу, запалил ее и нес горящую высоко над головой. Когда он поднялся на холм, его встретили радостными возгласами.

– Ура, вот это огонь! – закричали все.

Томас бросил взгляд в сторону Пауля и Йоргины и криво усмехнулся. Он потянулся и швырнул горящую ступицу в костер. На зубьях вил догорали остатки соломы, и он принялся колотить вилами по траве, чтобы сбить огонь.

– Что за костер! Вот так костер! – нараспев повторяли парни, обратив к огню сиявшие радостью лица.

А огонь выхватывал из-под косынок яркие, полные губы девушек.

После прихода Томаса настроение присутствующих изменилось; у всех пропала охота дурачиться.

Томас направился прямо к Йоргине и стал приставать к ней с любезностями и всякими намеками, несмотря на то, что рядом с ней сидел Пауль. Йоргина улыбалась, не зная, как ей себя вести.

– На кой шут тебе этот мозгляк? – сказал Томас и презрительно кивнул в сторону Пауля.

Пауль промолчал, а все остальные притихли. Дело было в том, что Йоргина поощряла обоих своих ухажеров, не зная, кому из них отдать предпочтение, и поочередно благоволила то к Паулю, то к Томасу; оба они были сыновьями зажиточных хозяев.

Но в последнее время она, похоже, все больше отличала Пауля, и теперь Томас тоже это заметил. Йоргина делала вид, будто все это ее не касается. Пауль сидел, хмуро уставившись в землю. После минутного молчания Томас разразился смехом и огляделся вокруг. Обручи на бочке лопнули, сгоревшие клепки развалились и стали распадаться во все стороны, костер почти догорел. На холме стало темно, и девушки засобирались домой. По всей округе один за другим стали догорать костры, они тлели и гасли, как глаза смертельно уставшего человека. Окрестность быстро темнела.

Молодежь разбрелась.

Тьма сгустилась над опустевшим холмом, лишь несколько дотлевающих углей еще лежали, потрескивая, на земле. Когда холм обезлюдел, еж нерешительно развернулся, показалась блестящая мордочка и черные бусинки-глаза. Затем зверек торопливо юркнул в траву.

Парни гурьбой провожали Йоргину. Пауль шел рядом с ней. Чуть позади шагал Томас и все остальные. Он говорил громко, в своей обычной презрительной манере, его злость словно бы передалась другим, и они тоже стали задираться.

– Неужто ты, черт возьми, уступишь ее ему? – спросил Йеспер на правах ближайшего друга Томаса.

– Ну нет, как бы не так! – ответил Томас. Немного погодя он внезапно ускорил шаг и вклинился между Паулем и Йоргиной.

– Я сам хочу проводить тебя, – сказал он, уже не владея собой, – а этот прилипала пускай проваливает.

И он схватил Йоргину за руку.

Но девушка разозлилась и вырвала руку.

– Да угомонись ты! – сердито сказала она.

– Знаю, чего ты добиваешься! – вдруг тихо проговорил Пауль.

– Ну да, я только одного и добиваюсь – рожу тебе расквасить, свинья ты этакая! – заорал Томас во всю глотку.

При этих словах все пришли в волнение. Парни зашумели, стремясь утихомирить ссорящихся. Но видно было, что Пауль наконец потерял терпение. Он огляделся, как бы ища сочувствия у окружающих.

– Да брось ты! – сказал один из парней, тронув Пауля за плечо. – Слышь, оставь его, не связывайся.

– А чего он! – высвобождаясь, упрямо пробормотал Пауль.

– Ну что ж, я готов! – заявил Томас и широко расставил ноги, готовясь к драке.

Они остановились на склоне. Занимался рассвет, и в его серой полутьме лица парней казались бесцветными и злобными. Где-то в усадьбе поблизости заголосил петух. В низине раскинулись посеребренные росой луга.

Йоргина стояла чуть поодаль. Вдруг она уронила голову на грудь и заплакала.

– Иди-ка ты домой, Йоргина, голубушка! – участливо сказал Йеспер и повернул девушку лицом в ту сторону, где находился ее дом. – Ступай, ступай, милая, нечего тебе тут делать.

Йоргина пошла, ни разу не обернувшись. Как только она скрылась из виду, Томас приблизился к Паулю и, погрозив ему кулаком, стал осыпать его оскорблениями. Пауль не отвечал ему, но снова огляделся вокруг в поисках поддержки.

– Я раздавлю тебя, как жабу! – выкрикнул Томас, надвигаясь на Пауля. Пауль попятился, но лицо его застыло.

– И ты стерпишь такое? – подзадоривал Йеспер.

Но Пауль все еще никак не мог решиться. Томас долго ходил вокруг него, всячески понося и осыпая насмешками.

И лишь когда Томас в качестве последнего оскорбительного выпада мазанул его рукой по лицу и наградил еще одним, особенно обидным, прозвищем, Пауль решился.

– Я не боюсь тебя! – с вызовом заявил он.

– Вот это дело иное! – воскликнул Йеспер и попятился назад, широко раскинув руки, оттирая остальных, чтобы высвободить место для драки.

Томас и Пауль, согласно старинному обычаю, начали с рукопашной. Они обхватили друг друга за плечи, каждый силился сбить противника с ног и повалить наземь. Но усилия их не увенчались успехом, им даже не удалось сдвинуть друг друга с места, лишь испарина выступила на лицах.

Оба напрягались изо всех сил, скользили, упирались ногами, штанины у них задрались, обнажив лодыжки.

Пауль все же был послабее, внезапно земля ушла у него из-под ног, башмаки мелькнули в воздухе, и Томас с гулким стуком повалил его на землю.

При обычных обстоятельствах драка на этом была бы закончена, Пауль оказался побежденным. Но Томас не отпускал его, он прижимал Пауля к земле и торжествующе пыхтел:

– А!.. А!..

Это взбесило Пауля, который вообще-то готов был признать свое поражение, и он ударил Томаса кулаком. Драка пошла по второму кругу, и теперь уж она, судя по всему, грозила окончиться кровью.

Все происходило в молчании. Йеспер стоял как на иголках, возбужденный увлекательным зрелищем. Все тумаки до единого достались Паулю. Томас долбил его костяшками пальцев по темени и наполовину оглушил; он гнул его в бараний рог, колотил по заду и по спине – словом, отделывал методически и основательно.

Видя, что Пауль уже не способен отражать удары и почти перестал сопротивляться, Томас слегка поостыл и сделал передышку. Пауль воспользовался этим и нанес Томасу несколько бессильных ударов по голове. Столь бессовестная плата за его великодушие взбесила Томаса и дала ему новый повод для мести. В конце концов Пауль остался лежать пластом на земле, избитый настолько, что не в силах был даже пошевелиться. А Томас, сидя на Пауле верхом, продолжал отделывать свою жертву. Пауль поднял на него затуманенный взгляд.

– Бей, подлюга! – затравленно прохрипел он, раскидывая руки по земле. – Забей меня до смерти, ты и так почти прикончил меня...

Томас снова заехал ему кулаком в лицо. Наконец зрители решили, что пора вмешаться.

– Будет тебе! – сказал Йеспер. – Не трожь его, пускай лежит, не надо больше, Томас...

Томас неохотно поднялся, ему явно хотелось продолжать избиение.

Наступил день, солнце уже высоко поднялось над лугами. Когда Пауль немного опамятовался, несколько парней помогли ему добраться до дома, сам он идти не мог.

Томас шел домой в сопровождении Йеспера. Он выступал важно, как лев, выпятив живот.

– Пускай знают, как задевать меня, мозгляки этакие, – похвалялся он.

Йеспер шел рядом; теперь, когда они остались одни, злобная похвальба друга угнетала его.

Об этой драке долго судили и рядили в округе, все жалели Пауля за то, что его так отколотили. Томас и впрямь не знает удержу в злобе.

Кончилось дело тем, что Йоргина все же досталась Паулю. Она предпочла его. После того избиения она думала о Томасе с отвращением и терпеть его не могла.

Пауль и Йоргина поженились. Поскольку ни он, ни она не были старшими в семье, им ничего не оставалось, как отделиться и купить небольшой надел у реки, как раз напротив усадьбы Томаса, находившейся на другом берегу. Им пришлось при этом залезть в долг, но они были молоды и надеялись отработать его. Пауль и Йоргина жили счастливо, и каждый год у них рождались дети.

Соседи не знались друг с другом; летом они убирали сено каждый на своем берегу, не обращая друг на друга ни малейшего внимания. Меж работниками также ладу не было.

Томас из Спанггора занялся торговлей лошадьми. Он превратился в угрюмого молчуна, которого в округе терпеть не могли.

Когда в его руки перешла отцовская усадьба, он женился. Прошло восемь лет после той Ивановой ночи, а Пауль и Томас с тех пор так ни разу и не встречались друг с другом.

И вот однажды к вечеру Томас явился в усадьбу Пауля. Он быстро вошел в дом. Горница была полна ребятишек мал мала меньше. Йоргина, сидя на лавке, укачивала новорожденного. Увидев Томаса, она съежилась на лавке и испуганно уставилась на него.

Томас сперва бросил взгляд на нее, затем на малышей и отрывисто спросил:

– Муж где?

Вошел Пауль и с удивлением воззрился на Томаса.

Но когда хозяин Спанггора минут пять спустя ушел, Пауль и Йоргина молча переглянулись и горестно поникли головой. Томас велел им немедля погасить очередной взнос по ссуде; заемные бумаги были теперь у него в руках, он выкупил их.

Эта история взволновала всю округу, Томаса осуждали за жестокосердие, но он стоял на своем, и Паулю пришлось продать часть земли, чтобы спасти семью от разорения.

С этого дня дела Пауля пошли все хуже, он не справлялся со взносами, а Томас не давал ему спуску. Пришлось Паулю как-то выкручиваться, чтобы выплачивать и основную ссуду; кроме продажи надела, он вынужден был занять денег наличными. Томас попытался было выкупить и векселя у кредиторов, но те отказались продать их ему. Тогда Томас затеял с соседом судебный процесс за право ловить рыбу в реке. После двухлетней тяжбы Пауль выиграл процесс, но к тому времени ему пришлось продать ту часть береговой луговины, из-за которой велся спор. Покупатель тут же перепродал участок Томасу.

Однако Томасу все было мало, и он потянул Пауля в суд из-за межевого раздела. Пауль выиграл и эту тяжбу, но она вконец разорила его.

К этому времени Пауль превратился в болезненного человека; на его бледном лице появилось выражение усталой покорности судьбе, за которой скрывались горечь и ожесточение. Иной раз, когда ему выражали сочувствие, он сперва принимался плакать, а потом начинал браниться. Он вновь судился с Томасом, на этот раз речь шла «о незаконном выпасе скота на чужой земле».

Дело было спорное, его разбирали уже целый год. Все лето Пауль был в большой тревоге. К осени намечался суд, и он знал, что если на этот раз проиграет дело, то лишится усадьбы.

Было это в год большой засухи, о которой люди вспоминают и по сей день.

Дождя не было с самой весны, если не считать двух-трех коротких грозовых ливней, которые смогли лишь прибить пыль на поверхности земли да изрыть ее всю, словно оспинами. И люди, и хлеба терпеливо ждали. Колосья все же росли, как-то ухитрялись тянуться вверх. Но виды на урожай были из рук вон плохие. К лету люди стали втихомолку прикидывать, можно ли будет хоть что-то спасти из урожая; это означало, что они уже смирились со всем и согласны на любую малость. А дождя все не было.

На полях тянулись кверху хилые стебли, овес был длиной с палец, рожь блеклая, как обесцвеченный волос, с наполовину пустыми колосьями. А у фьорда, на суходоле, и вовсе почти ничего не выросло.

Долго еще надеялись люди на спасительный дождь, но надежды их таяли, по мере того как редели колосья на полях.

В тот день, когда полил дождь – это было уже в середине июля, – солнце, как и все дни до этого, уже с самого утра жгло немилосердно, и люди совсем пали духом. Общая забота сблизила людей, они тянулись друг к другу. Перед домом старосты стояла группа крестьян, обсуждая положение. Разговаривали вполголоса, как говорят обычно в доме, где лежит покойник. Они стояли сгрудившись, лица были полны отчаяния, страха и растерянности, спины горбились больше обычного. Взоры то и дело поднимались к небу, но там не видно было ни единой тучки.

В каждом доме жила лихорадка обманутой надежды, скорбные лица выглядывали из окон на небо. Что же будет дальше?

Открывшееся взору зрелище могло хоть кого вогнать в гроб. Поля лежали жалкие и убогие.

Но к обеду в воздухе потянуло прохладой, тяжелые тучи быстро приближались с запада, они надвигались, как темные исполины с вытянутыми вперед руками. Люди не верили своим глазам, а когда стало ясно, что будет дождь, никто не смог усидеть на месте. И вот он полил. Вначале солнце продолжало светить и дождь падал с неба длинными золотистыми искрящимися струями. Водяные искры разлетались от колосьев, а над дорогой стояла дымка из водяной пыли. Шел слепой дождь, солнечный дождь, и каждая капля искрилась и переливалась на солнце.

И столь же искрящейся была всеобщая радость. Обычно спокойные, степенные люди выбегали из дверей и с криками «эгей!» мчались к соседу, чтобы поделиться доброй вестью. На полдороге они встречались и останавливались под проливным дождем. Дети, которые были подавлены молчаливостью взрослых, теперь точно с цепи сорвались. Отныне все будет хорошо. Люди пожимали друг другу руки, иные скрывались от посторонних глаз, чтобы поплакать от радости или возблагодарить бога. Но таиться им не было нужды, все как бы молчаливо согласились позволить друг другу излить свои чувства, а потом забыть об этом.

Пауль Сёренсен был на своем поле, когда начался дождь. Он несказанно обрадовался, его хлеба погибали. Пока светило солнце, он все еще сомневался, но когда тучи сомкнулись и хлынул обильный затяжной ливень, он дал волю своей радости. Он медленно шел домой под дождем, он запрокинул голову, подставляя лицо прохладным струям, которые текли по щекам и слепили глаза, он вытянул руки ладонями кверху, чтобы дождевые струи били и по ним! С неподдельным наслаждением чувствовал он, как промокает до костей.

Надел Пауля граничил с землей Томаса из Спанггора, и по пути домой Пауль столкнулся со своим врагом. Томас шел краем своего овсяного поля, где колосья клонились под дождем, впитывали влагу и зеленели прямо на глазах. Пауль, которого переполняла радость, при виде Томаса вдруг ощутил надежду, что отныне все должно перемениться к лучшему. И когда он поравнялся с хозяином Спанггора, то и сам не смог бы объяснить, что на него нашло. Должно быть, он жаждал встретить хоть одну живую душу, чтобы хоть с кем-то разделить свое ликование. Пауль остановился и посмотрел на Томаса сияющим взглядом, с выражением радостного смущения, Томас оглянулся на Пауля и прошел мимо, не замедляя шага.

– Мразь! – пробормотал он с лютой злобой в голосе. Он ощерился, глаза его загорелись ненавистью. С тем он и удалился.

И только теперь до Пауля дошло, что он почти готов был помириться с Томасом. Его затрясло от ярости. Он постоял под дождем, глядя вслед медленно удаляющейся широкой спине Томаса, и пошел к дому. Поднимаясь по склону, он вдруг остановился и зарыдал, а потом, понурив голову, поплелся дальше.

Осенью состоялся суд по делу о возмещении убытков. Пауль проиграл дело, и ему пришлось покинуть усадьбу. Никто не мог помочь ему, для него все было кончено.

Чтобы семью Пауля не пришлось взять на иждивение прихода, односельчане постарались приискать для него место арендатора с небольшим клочком земли. Надел был крошечный. Паулю предстоял тяжелый труд, но невзгоды сломили его, и он почти все время был прикован к постели.

Старшие дети пошли в услужение, но дома нужно было кормить еще пять ртов, и к тому же Йоргина снова была в тягости. И вот довелось ей, дочери Ханса Нильсена, ходить по дворам с подойником и просить у хозяек молока. Поначалу она обходила двор Томаса из Спанггора стороной, но вот случилось так, что ей нигде ничего не дали, и она зашла в Спанггор. После этого она часто наведывалась туда при крайней нужде; она знала, что Томас не откажет ей. Правда, о тех попреках и нравоучениях, которые ей при этом приходилось от него выслушивать, Йоргина умалчивала.

Однажды, при посторонних, Томас предложил ей денег, Йоргина взяла их, да еще с радостью. Томас же предложил в надежде, что она откажется, и потому, вынеся деньги, обрушился на нее и стал корить за беременность. Таким голодранцам следовало бы поостеречься и не давать себе воли, заявил он. Да и то сказать, обратился он к своим гостям, у этих бедняков только и радости, что детишек плодить...

Мало-помалу семья Пауля вконец обнищала, и довелось-таки им попасть на иждивение прихода. Но Томас не забывал о них, и когда Пауль ускользнул от него в могилу, он стал преследовать его детей. Он обвинил в краже одного из сыновей и подстраивал всяческие пакости другим. Впрочем, особо он в этом не преуспел, потому что односельчане его ненавидели. С большинством из них он враждовал, со многими вел судебные тяжбы.

У Томаса хватало наглости явиться к человеку в дом и обрушиться на него с бранью, любому он мог сказать грубость прямо в лицо. Его жена и дети тоже немало терпели от него.

Между тем жил Томас в большом достатке, он торговал скотом и напропалую обманывал покупателей. Ему ничего не стоило всучить бедняку арендатору корову, которая потом оказывалась хворой, и всем было известно, что он даже старика отца надул, когда тот, как водится, передал ему усадьбу и выговорил себе право доживать век у него на хлебах. Томас без промедления выставил его за дверь, и старику пришлось искать приюта у зятя, где он потом и умер.

Но и на Томаса нашлась управа. Людям довелось и над ним потешиться перед тем, как ему конец пришел. Томас стал кашлять; он кашлял всю зиму и сильно отощал. Жена долго приставала к нему, чтобы он сходил к доктору, и в конце концов Томас послушался ее.

– Чудной вы народ, мужики! – сказал доктор Эриксен, осмотрев Томаса. – Возитесь со своими коровами, пока чахотку не наживете. У вас легкие как решето. Ступайте домой и ложитесь в постель.

Томас ничего на это не ответил; он вернулся домой, стал принимать лекарства и сделался еще молчаливее. Но кашель становился все злее, болезнь совсем доконала Томаса. Он снова отправился к врачу и попросил основательно обследовать его.

– Сколько я еще протяну? – резко спросил он доктора после осмотра, глядя ему прямо в лицо.

– Год протянете, а то и два, ежели будете вести себя осмотрительно.

– Это как же – «осмотрительно»? – спросил Томас, криво усмехаясь.

– Вам следует соблюдать покой, и прежде всего – никаких простуд!

– Ну, тогда уж все одно, – сказал Томас, берясь за шапку.

Домой он вернулся туча-тучей. До этого Томас избегал всяких излишеств, но на другой день после визита к доктору он поехал в кабак – ходить далеко пешком ему уже было не под силу, – и оттуда его привезли мертвецки пьяным. Осунувшееся лицо его было бледно, как у покойника. Его внесли в дом, и столь велик был трепет перед этим богачом, что обращались с ним самым почтительным образом, хотя он и был пьян до бесчувствия.

С этих пор Томас из Спанггора пустился во все тяжкие, пил и кутил напропалую. И он ел, обжирался самым безбожным образом. Кое-кто из скототорговцев составлял ему компанию, они закатывали дорогостоящие пиры, где пили вино и съедали груды жареного филея.

Томас изменился до неузнаваемости, в его удальстве появился даже какой-то намек на юмор. Он пел и хлопал картами по столу.

– Так, по-вашему выходит, не жить мне на свете? Ну нет, я докажу вам, что буду жить! Хожу с козыря! Лучше уж я загодя слопаю свой поминальный ужин. Король треф; ну что, нечем крыть? Нет, нет, так дело не пойдет. Дама треф! Ну что? Бейте!

Собутыльники его помирали со смеху. Они пили и ели всю ночь напролет, а Томас – он уже не знал удержу – платил за всех. Так, в кутежах, минул целый год, а Томас все еще был жив; он разжирел, лицо его стало багровым, и силы вернулись к нему.

– Ну-ка, ну-ка, дайте я вас осмотрю! – с удивлением произнес доктор. – Как же так вышло, что вы еще живы?

И доктор стал осматривать его. Оказалось, что Томас из Спанггора здоров, как бык, от хвори и следа не осталось.

– Да вы, я вижу, любитель радикальных средств лечения, – заключил доктор Эриксен. – Но послушайте, что я вам скажу, Томас Спанггор. У вас вышло по пословице: одно лечишь, другое калечишь. Не пройдет и года, как вы помрете от белой горячки.

Томас ухмыльнулся и поехал прочь. Что он, ума решился, что ли, чтобы упиться до смерти? Некоторое время он воздерживался от попоек, но избавиться от привычки к вину оказалось нелегко, и Томасу так и не удалось вернуться к трезвой жизни; он зашел слишком далеко. Минул еще год, а Томас все продолжал свои кутежи. Однажды он вышел из своей спальни. Он был в одной рубахе, под жилетом выпирал огромный живот. По лицу его было видно, что он страшно встревожен и растерян, в глазах не было обычной свирепости.

– Господи, Томас!.. – воскликнула жена, с удивлением уставившись на него.

Томас ничего не ответил ей. Немного погодя выражение страха сошло с его лица, он выскочил в сени, схватил упряжь и швырнул ее во двор на булыжник.

– Запрягай! – свирепо заорал он работнику.

Томас поехал в деревню и вернулся домой пьяным. Несколько дней спустя Томас опять бражничал со своими собутыльниками. На сей раз он соблюдал меру и был лишь слегка навеселе. По дороге домой он окончательно протрезвел. Угрюмо сидел он в повозке, сжимая в кулаке вожжи.

Вдруг, подняв голову, он увидел в Вольструпе – это было в полутора милях от деревни – человека гигантского роста, который, наклонившись, скатывал ландшафт, словно ковер. Помогая себе ногами, он свертывал поля и дома, усадьбы и деревья. Позади него оставалось пустое серое пространство. Свернув все, что здесь было, он отошел на несколько миль и снова принялся скатывать окрестность. Солнце освещало его черную мохнатую голову.

Томас некоторое время наблюдал эту сцену, а затем недоверчиво усмехнулся:

– Перестань! – тихо, со смешком, сказал он.

Но в ту же минуту человек исчез. Томас посидел немного, потом лицо его прояснилось, он гневно скривил рот и вытянул лошадей кнутом. Лошади неслись во всю прыть, а Томас был охвачен тревогой, его огромные руки дрожали. Когда он начал съезжать с пригорка по дороге к Спанггору и ветер ударил ему в лицо, он вдруг увидел впереди на дороге нечто темное, похожее на шаль, развевающееся в воздухе и летящее прямо ему навстречу.

Во мгновение ока оно настигло его, угодив прямо в лицо, раздался резкий звенящий звук, словно стальным штырем ударили о камень, и голова Томаса раскололась, как яичная скорлупа...

Томас из Спанггора повалился навзничь, и лошади сами привезли его в усадьбу. Они направились прямо к водопойной колоде, и подбежавший работник увидел, что Томас лежит на дне повозки.

У Томаса из Спанггора открылась белая горячка, и народ, посмеиваясь, говорил, что, дескать, кому суждено быть повешенным, тот не потонет.

Но Томас все-таки еще раз поднялся на ноги. Во время припадков его приходилось удерживать вшестером, сладить с ним было нелегко. Оправившись от припадков, он на какое-то время присмирел и угомонился. Он предпринимал отчаянные усилия, чтобы бросить пить, и от воздержания потерял аппетит и сильно исхудал. Но вот однажды он не выдержал. Он метался, как бешеный бык, который, разнеся в щепки телегу, опрометью мчится вперед, прямо на торфяную избушку и наконец застревает, изувеченный, в огромном густом кусте бузины, и теперь его остается только прирезать на мясо.

Томас без конца сорил деньгами; в тот последний день, когда он был на ногах, он спустил тысячу двести крон. Он продал в Саллинге жеребца и получил деньги. По дороге домой он затеял скандал на пароме.

– Я хочу грести! – внезапно заявил он и с налитыми кровью глазами стал перелезать через сиденья. Было десять часов утра.

– Нет! – отрезал Лауст, один из паромщиков. – Это не дозволено.

Томас перелез через последнюю скамью и схватил Лауста за горло. Тот сидел под тяжелым веслом и подняться не мог, но потом резко откинулся назад и освободился от хватки Томаса.

– Греби, Кристиан! – закричал он товарищу, находящемуся впереди, а затем перелез через сиденье и обхватил Томаса руками. Томас свалил его на дно парома, да так, что вода заплескала о доски, но Лауст тоже был парень не промах: он вскочил на ноги, и они с Томасом схватились не на шутку.

Внезапно Томас стянул Лаусту исландскую куртку со спины на голову и хотел столкнуть его через перила прямо в воду. Но тут Кристиан бросил весла и кинулся товарищу на помощь.

Паром закачало, в проливе было сильное течение. Здоровяки паромщики боролись с Томасом, который вопил и отбивался; они возились с ним целых полчаса, и пот катил с них градом.

Между тем паром приблизился к рыбачьему поселку, и оттуда подоспела помощь. Четверо парней держали Томаса точно борова, а он хрипел, и пена шла у него изо рта.

Наконец он немного успокоился и сошел на берег. В придорожном трактире он потребовал вина, а когда ему отказали, вскочил на ноги, и ярость его была столь велика, что он готов был сокрушить все вокруг. Но, поднимаясь из-за стола, он опрокинул его, стол отлетел к стене и зашиб Томаса. Получив сильный удар в живот, Томас свалился без памяти.

Святой боже! Ему стали натирать уксусом виски и привели в чувство, но, едва опамятовавшись, он поднялся с пола и снова начал буянить. От растерянности его не успели удержать, и он учинил страшный разгром. Он крушил и ломал все, что попадалось под руку, в доме не осталось ни одной целой вещи. Один крестьянин, который подъехал с, поросятами к трактиру, рассказывал потом, что он видел, как огромные стоячие борнхольмские часы вылетели из окна; он долго не мог забыть этой картины. Было уже два часа пополудни, когда люди с опасностью для жизни наконец одолели Томаса. Его связали и повезли домой.

Когда его вносили в дом, Томас поднял связанные ноги, и так лягнул дверной косяк, что посыпалась штукатурка.

Он бушевал до самого вечера, а потом впал в забытье, которое длилось несколько дней и отняло у него последние силы. Но перед смертью он чувствовал себя счастливым.

Он был без памяти, бредил и никого не узнавал, но ему было хорошо. Он вырывал страницы из псалтыря, который ему вложили в руки, и хлопал ими по перине, воображая, что это карты, он выигрывал все игры и заливался счастливым смехом. Он сжимал в кулаке уголок перины и подносил его ко рту, словно бутылку, и повторял: «Твое здоровье, боженька!» И в то время как женщины, окружившие его постель, едва не падали в обморок, сокрушаясь о его заблудшей душе, он потел и хохотал, точно присутствовал на развеселой пирушке. Он так блаженствовал, что, казалось, ему становится лучше. Но посреди веселья он вдруг обессилел, лег немного передохнуть и почти сразу же умер.

Теперь он лежит на пустынном кладбище в Гробёлле, где один могильный холм почти ничем не отличается от другого.