Текст книги "Мозес"

Автор книги: Ярослав Жирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

4.

1930-ый год. Последнее лето свободы и детства. Совсем скоро, братья пойдут в школу. Конец настанет сну до обеда, играм до заката и бесцельным блужданиям по улицам. Время взрослеть. Время понять, что значит стать достойным членом современного общества: много зарабатывать, завести семью и в окружении внуков и правнуков умереть в теплой постели своего роскошного особняка. Испустить дух под одобрительные речи священника, друзей и родственников: «Он добился всего, что ценит общество, а что он сам для себя хотел – нас не волнует». Незнакомцы, взглянув на роскошную церемонию похорон, скажут: «Всё как у людей!» И под звуки траурного оркестра опустят гроб с бледным лицом усопшего застывшего в вопросительной гримасе: «А зачем всё это было?». И гранитный камень водрузиться над могилой со словами скорби и восхищения. Случайный прохожий, прочтя надписи, подивится: «Какой был человек!» в то время, пока его тело будет пожирать тлен.

Но сейчас, все двери открыты, умы чисты, а тела молоды и бодры. У них пока еще ничего нет, а потому, они свободны.

– Нет, не так! – сказал Мозес и топнул ножкой, —Там жила злая ведьма. Её заперли и сожгли в своём же доме. А было это тысячи лет назад! – добавил он и кивнул круглой головой похожей на мяч.

– Глупости! Я в такое верила только когда была совсем маленькой, – возразила Роза, разменявшая уже седьмой год жизни. – Такого, быть не может!

– Может!

– Не может!

– Откуда ты знаешь? – Мозес прищурил светло карие глаза с едва заметным оттенком зеленого и пристально уставился на подругу.

– Антикварщик Ицхак рассказал мне другую историю.

– Врешь! Как раз он мне и рассказал про ведьму!

– Сам врешь! А я знаю настоящую историю! —сказала Роза вздернув маленький курносый носик. Лицо Мозеса покраснело.

– Ну, расскажи её нам, раз ты такая умная! – сказал он и непримиримо сложил руки на груди.

– Слушай. Только не описайся, малыш! – насмехалась Роза, но Мозес уже был в предвкушении истории.

– Давным-давно, – начала она и Мозес фыркнул от банальности вступления, – когда город был просто деревней, на том месте где сейчас пустырь стоял единственный каменный дом. Он был сложен из многих кирпичиков и жил в нем богатый землевладелец – Олаф. Народ ненавидел весь их род за жадность и жестокость. Веками о них ходила дурная молва, а Олаф решил исправиться. Но люди не приняли его доброту и во всех делах видели зло. Однажды он подарил крестьянам новую мельницу. Люди с подозрением отнеслись к этому, но стали на ней работать. Через месяц, тяжелая балка, подпирающая крышу, упала и придавила двух человек. Среди них был молодой жених Элли, в которую годами был влюблён землевладелец. Расползлись слухи, что он всё специально подстроил, дабы избавиться от конкурента, ведь Олаф был очень одинок. Единственный с кем он хоть иногда общался – его слуга. Человек, прекрасно выполняющий свою работу, но начисто лишенный эмоций. А с ним, казалось, всё равно, что один. Каждое утро он бил в звоночек, перед тем как подать хозяину завтрак. Ровно в 6 часов. Во время завтрака, обеда и ужина Олаф думал о Элли. Она с детства была к нему добра. Когда все другие дети презрительно покидали общество наследника рода тиранов, она просто играла с ним, не задаваясь вопросом, кем были его предки. Повзрослев, они стали видеться реже. Она работала в поле, а ему было не позволительно шататься с крестьянской девчонкой. И даже когда родители Олафа умерли, он лишь робко наблюдал за своей уже повзрослевшей, прекрасной подругой. Он любил её, но не мог подступиться и к порогу дома Элли. Особенно после того, как Олафа стали считать убийцей её жениха. Он старался забыть девушку, уезжая в большие города, общаясь с высокородными дамами, и теша себя неведомыми развлечениями. Но всякий раз, он возвращался, и его сердце вновь наполняла тоска. И однажды, он решил покончить с собой. Петля туго обхватила шею, а шаткий табурет сам уходил из-под ног. В глазах Олафа застыл ярким светом образ Элли. «Сейчас, это всё закончится. Лучше ад подземный, чем ад на земле» – думал он. Землевладелец поднял ногу, чтобы сделать шаг в пропасть, но вдруг, услышал голос:

– Стой. Ты еще не готов, – прозвучало в голове.

– Кто ты? Дух?

– Я тот, кто может тебе помочь, – ответил голос. Повеяло холодом.

– Но как? Все ненавидят меня за грехи моих предков, но я не могу исправить это за сотни жизней! И Элли, – он запнулся, на глазах заблестели слёзы, – она теперь тоже меня ненавидит!

– Ум людей двойственно устроен. Не обязательно менять прошлое чтобы изменить отношение людей к нему.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Из всех деяний твоих предков, люди запоминали только плохое. Просто по инерции они видели во всем злой умысел, даже когда хозяин намеревался сделать добро. Не в моих силах менять историю, но я могу изменить отношение к ней. Люди будут почитать твой род как благороднейший, а тебя добрейшим господином всех времен, – голос стих, комнату окутала ночная тишина. Землевладелец задумался.

– Но ведь это не за просто так?

– Ты прав. Закон этого мира – баланс: если хочешь получить, ты должен отдать.

– Ты хочешь, чтобы я отдал свою душу? – спросил Олаф. Голос разразился нечеловеческим хохотом и заполнил каждый уголок дома, проникая во все потаенные щели.

– Вы, люди, с чего-то решили, что можете распоряжаться свой душой, продавать или отдавать, но это не так. Это она может распоряжаться вами, но не вы ей, – ответил голос, но Олаф не понял откровение духа.

– Тогда, что же ты хочешь, незримый друг?

– За каждый год, проведенный в этом доме с твоей возлюбленной, я буду забирать из стены по кирпичику, пропитанному счастьем. – Олаф окинул взглядом дом. На таких условиях кирпичей ему должно хватить до самой старости, и еще останется.

– Но, в чем подвох? – недоверчиво спросил он. Голос вновь разразился громогласным смехом.

– Ни в чем. Я просто буду забирать кирпичики там, где больше всего счастья. И всё.

– Хорошо. Я согласен. И что мне делать?

– Для начала, вылезь из петли. – Олаф повиновался.

– Что теперь?

– Просто иди спать. Но помни, что отныне цени каждый день, ибо жизнь человеческая скоротечнее, чем вам кажется. – Олаф напрягся. Голос покинул его, и больше не отвечал. Землевладелец лег спать в ожидании счастья.

Олаф ехал ранним утром в своей повозке. Крестьяне выглядели спокойными, но ему было важно только одно – как его воспримет Элли и её семья.

– Спасибо вам, господин! – сказал отец Элли, – За новую мельницу! Нам стало намного легче работать! Не приходится вручную толкать жернов, как на старой. А тот несчастный случай… – Олаф замер в ожидании. – Так это из-за пьяного мастера, что привинтил тяжеленую балку всего на два болта! Растяпа! – Камень отлег с души хозяина. Призрачный голос не солгал.

В тот же вечер, в присутствии родителей Олаф сделал Элли предложение, и она согласилась. Хозяин дал крестьянам выходной, и они праздновали союз доброго господина с прекрасной простолюдинкой.

Олаф привел Элли в свой дом. Каждый день начинался со звоночка слуги, и он подавал завтрак счастливой паре. А счастливы они были везде: в кровати, за обеденным столом, в библиотеке на втором этаже и в каждом уголке было счастье. И раз в год, кирпичики равномерно исчезали с неведомой для смертных целью, не принося вреда дому.

Шли годы. Олаф позабыл о сделке с духом, словно то был дурной сон. Кирпичики исчезали незаметно: то там, то здесь. Но когда пыл любви стал угасать, и времени вместе пара стала проводить все меньше, кирпичики счастья стали исчезать только из стены возле кровати супругов. В других местах, они уже не были так счастливы вместе. И в ночь сбора налога духов, стена рухнула, прямо на спящую пару. Они умерли, лежа в кровати, погребенные под обломками невоспетого счастья. На утро слуга, сдержанный на вид был повергнут в глубокое горе. Он любил хозяина с самых ранних его лет. Пережить утрату, слуга не смог. Он покончил с собой там же где когда-то хотел повеситься хозяин. И поговаривают, до сих пор, на развалинах каменного дома ровно в 6 утра можно услышать звоночек к завтраку. И призраки супругов вновь спешат отведать венских вафель и насладиться очередным днем друг с другом. Но потом вспоминают, что мертвы, и могут лишь стонать и лить бесплотные слезы возле той, рухнувшей стены их счастья. – Роза закончила и поклонилась слушателям. Мозес в изумлении раскрыл рот.

– Но… Но… Мне Ицхак рассказывал совсем другую историю! Про ведьму, детей…

– Может потому, что он считает тебя глупым ребенком, вот и рассказывает глупые сказки?

– Да ты… Сама ты глупая! – Мозес оскалил ряд молочных зубов

– Большего ты не достоин!

– Моя история правдивая, а не твоя!

– Нет, моя!

Йозеф остался в стороне от спора. Он ни разу не был у легендарного антикварщика Ицхака, но слышал, что он рассказывает те истории, которых достоин пришедший.

– Так может, давайте проверим? – вмешался Йозеф. Спорщики замолчали и вопросительно посмотрели на него.

– Пойдем в развалины и посмотрим: дух ведьмы там, или призраки женатиков.

– Точно! Давайте проверим! – поддержала Роза.

– Вы хотите пойти в развалины?! Говорят, оттуда никто не возвращался! – запротестовал Мозес.

– Да чего уже только не говорили об этом месте! Зачем верить, если можно проверить! – сказала Роза.

– Сами идите, проверяйте!

– Ну ты и трусишка, – фыркнула Роза. Лицо старшего брата исказилось в гневе. Он терпеть не мог, когда его обзывают трусом, тем более если это говорила девчонка, тем более Роза.

– Кто я?! Ха! Да вы первые убежите оттуда, когда встретите дух ведьмы, если конечно сможете убежать! – выставив вперед грудь сказал Мозес. Он больше остальных верил в сказки Ицхака, а потому боялся по-настоящему, скрывая это за показной храбростью.

– Тогда завтра. Без пятнадцати шесть возле пустыря, – сказал Йозеф.

– Проследи за братом, чтобы не сбежал в Австрию, – Роза захихикала. Мозес одарил её яростным взглядом.

– И тогда, мы либо услышим звоночек слуги, либо увидим злую ведьму, – невозмутимо сказал Йозеф, словно охота на духов, часть ежедневных дел.

– Отлично! Я возьму бутерброды, – сказала Роза.

Братья попрощались с подругой, и пошли домой. Мозес еще долго думал, почему супруги из байки Розы, спустя время были счастливы только в кровати. «Наверное сон – главное счастье» – решил он.

***

Под ногой предательски скрипнула половая доска. Братья замерли. В утренней тишине любой звук превращался в невыносимый, щекочущий нервы шум. Приключение может закончиться так и не начавшись, если родители застанут детей за утренним побегом. Мальчишки переглянулись и кивнув друг другу, сошли с опасного места. Пол заскрипел, но никто не проснулся.

Встреча была назначена на пять сорок пять. Часов ни у кого из детей не было, но каждый знал, сколько времени занимает путь от дома до пустыря. Точно в срок показалась Роза. Она тащила массивный рюкзак, набитый неизвестно чем. Мозес метнулся к ней и настоял на помощи. Она приняла предложение и, скинув рюкзак на кавалера, побежала к Йозефу. Груз оказался еще тяжелее, чем выглядел. Мозес удивился, как девчонка смогла дотащить его сюда.

– Должно быть, там очень много бутербродов, – прошипел он ей вслед.

Каменный тротуар обрывался, утопая в сочной зелени. Трава была выше детей, и для них этот поход был словно экспедиция в джунгли. Не хватало только огромного мачете в руках, чтобы прорубать себе путь и крошить врагов. Мир уже проснулся: цветы раскрылись, под ногами бегали ящерки и ползали жуки. Это могла быть обычная прогулка, если бы в уме не засели мифы Ицхака. В каждом случайном шорохе дети искали связь со своей историей: Мозес о ведьме, а Роза про несчастную в своем счастье пару. Только Йозеф не ожидал увидеть что-то конкретное. Для него одинаково были возможно и невозможны обе истории. Но боялся встречи с потусторонним не меньше остальных.

Друзья блуждали по зарослям уже минут десять.

– Да мы заблудились! – воскликнул Мозес, но вдруг нога ударилась о кирпич. Еще один лежал неподалеку. А затем и целая каменная стена предстала перед детьми. Дыхание спёрло от интереса и страха. И они сделали шаг навстречу неизвестному.

Тонкая, нежная травинка, не щадя сил и времени пробилась сквозь древние руины благодаря упорству и неимоверной тяге к свету. Подступы к дому были просто грудой сваленных в кучу камней, и ничего мистического дети пока не видели.

– И ничего страшного тут нет! – громко сказал Мозес тяжело дыша. Вес рюкзака давал о себе знать.

Вдруг из зарослей донесся голос. Смелость Мозеса покинула его. Послышалось негромкое «дзинь».

– Шесть утра! Это слуга зовет на завтрак мертвых хозяев, – прошептала Роза. Дети прижались друг к другу. Три пары глаз устремились на кусты, за которыми вопреки всему чернела густая тьма. Ветки угрожающе колыхнулись, а из черноты явилась рука и дети что есть сил, закричали.

– Да замолчите вы уже! – мужской голос перебил детей. – Это уже просто невыносимо!

Ребята по очереди замолчали. Перед ними стоял мужчина с неухоженной бородой и растрепанными волосами. Одежда его напоминала поношенную военную форму чем, в сущности, и являлась. Голос его был громким и убедительным, а глаза источали вселенскую тоску.

– Вы… призрак? – неуверенно спросила Роза. Незнакомец задумался.

– Да, скорее всего. Живой призрак.

– Да это просто бродяга! – сказал внезапно осмелевший Мозес. Роза и Йозеф одновременно ткнули ему в боки. Мозес замолчал.

– Вы здесь живете? – спросил Йозеф как можно дружелюбнее.

– Нет. Здесь я умираю.

– Вы от кого прячетесь?

– Если только, от своего прошлого, – ответил он.

– Может, просто расскажите нам? – спросила Роза. Кажется, разговор начал обретать смысл. Незнакомец улыбнулся, а потом и вовсе рассмеялся.

– Похоже, я совсем напугал бедных детишек! Немудрено, видок у меня тот еще, – сказал он и провел рукой по заросшему лицу.

– И ничего мы не испугались! – сказал Мозес.

– Ну, тогда, смельчаки, пойдемте в лачугу, поведаю вам свою историю.

Дети замерли. Никто не решался сделать первый шаг.

– Ой, да ладно! – воскликнул Мозес и растолкал спутников. Йозеф с Розой переглянулись и последовали за ним.

Обитатель пустыря раздвинул ветки широкой ладонью. За ними оказался вход в уцелевший под натиском времени полуподвал. Толстые стены выложены из серых кирпичей, как и рассказывал Ицхак.

В помещении было на удивление уютно, но темно: не единого окна. Только через дверь, сквозь плотный занавес листьев просачивался свет. У стены стояло кресло, а на стене горела керосиновая лампа. На столике лежали книги.

– И как же вас сюда занесло в такую рань? – спросил незнакомец, присаживаясь в кресло. Дети поведали каждый свою версию от Ицхака.

– Просто детский лепет по сравнению с моей историей. Ведь она реальна, —сказал мужчина. Он пристально смотрел на рюкзак, который стоял возле Мозеса.

– Возможно, для начала у вас найдется что-нибудь поесть? – его глаза сверкнули, а живот заурчал. Несколько бутербродов завернутые в старые газеты разошлись по рукам. Комната погрузилась в молчаливо чавканье. Но раздав бутерброды, сумка едва ли стала легче. Мозес залез глубже, на самое дно и с удивлением, а затем и с яростью извлек три здоровенных кирпича. Роза рассмеялась, чуть не подавившись бутербродом с ливерной колбасой. Мозес разбросал кирпичи по комнате и обиженно принялся доедать бутерброд.

– Я знала, что ты кинешься мне помочь с сумкой, вот и решила немного подшутить! Видел бы ты своё лицо! – в перерыве между приступами смеха сказала Роза.

– Коварные женщины! – воскликнул мужчина с бородой, – Да, и накормили и повеселили, уже и не хочется возвращаться к своей истории. Но раз уж обещал. Меня зовут Эдвин, – не вставая, он отвесил поклон гостям. – Вы дети, наверное, слышали про большую войну? Она была еще до вашего рождения. – Ребята кивнули, отцы рассказывали про это. – Я ушел на фронт, как только закончил школу, совсем мальчишкой. Не удивляйтесь, но я совсем не старик. Мне двадцать семь лет. – Дети переглянулись. Борода старила Эдвина лет на двадцать. – Разумно спросить, зачем мне мальчику из небедной семьи с перспективой хорошего образования понадобилось идти на войну? – Эдвин окинул взглядом детей, но никто не высказал предположений. В повисшей тишине где-то совсем рядом застрекотал кузнечик. – Агитация, – сказал он, – беспрецедентная по своему масштабу агитация и пропаганда в школах, на улицах, в театрах, барах, везде

– А что это значит? – спросил Йозеф.

– О, вы не знаете… Счастливые. Это значит, что вам внушают выгодные кому-то, часто чуждые вам взгляды, но так умело, что со временем вы сами начинаете считать это своим мнением, совершенно забывая об этой ловкой подмене.

– Но как это получается? – спросила Роза.

– Бесконечным повторением! Громогласные речи по радио, военные парады, искаженные уроки истории, плакаты, листовки, всё чтобы забить умы! – на мгновенье его глаза стали мутными как запотевшее стекло. Он смотрел словно сквозь все видимые предметы, но сделав пару глубоких вдохов, пришел в себя.

– Так и нам внушили, что война за родину не только долг, но и честь, бессмертная слава, незабываемое приключение, игра для настоящих мужчин! – сказал он и задумчиво смолк. Никто из детей не смел нарушить тишину.

– Мы только перестали играть в войнушку на улице, а уже играли в неё на полях сражений. В учебке прививали беспрекословно подчиняться даже самым идиотским приказам. Классика армии – десятки раз перестилать постель отнюдь не анекдот или выдумка. Но были и более изобретательные командиры… В первом же бою погибло половина новобранцев. Все те, с кем я провел последние несколько месяцев в учебке. Романтизм войны стал растворяться во многих смертях, вывернутых наизнанку телах стонущих от боли и молящих о пуле в лоб. Те новобранцы, что выжили, становились грубее и черствее. Ведь даже к смерти со временем привыкаешь.

– Так почему вы оказались здесь? – нетерпеливо спросил Мозес.

– Это эхо давно оконченной войны, но продолжающаяся в душах тысяч таких же, как я – неучтенных жертвах войны, – голос Эдвина дрогнул, а глаза снова стали мутными. – Моя мать умерла, когда я еще был на фронте, а кроме неё, близких у меня нет. Большинство друзей погибло, а остальным было суждено вести жалкое существование человека-обрубка, без ног или рук, не имея возможности нормально трудиться, жить, любить. А никчемная пенсия не успевала за начавшейся вскоре инфляцией и многие те, кто не погиб на войне, убивали себя сами. Но это было еще не самое страшное. Еще большее безумие творилось за серыми стенами неприметных зданий за высоким забором. После войны я стал плохо спать, а в те редкие моменты, когда мне удавалось провалиться в долгожданный сон, я кричал. В уме воскрешались события войны и с тройной силой терзали меня. Соседи пару раз вызывали сначала полицию, потом врачей и в один прекрасный день меня просто заперли в одном из этих неприметных зданий – психбольнице, – от услышанного, дети вздрогнули. История стала приобретать черты страшных сказок Ицхака. Эдвин продолжил:

– С каждым днем, проведенным там, становилось только хуже. За стеной в соседней палате кричал нечеловеческим голосом бывший офицер; «Сорок второй! Артиллерия! Вызывая огонь на себя!» – других слов от него, я никогда не слышал. Атмосфера больницы всё больше сводила с ума, и однажды я просто сбежал оттуда. Естественно, меня искали. Дома оставаться было нельзя. Я похватал ценности и банковскую книжку с остатками денег матери. После того, как меня пару раз чуть не поймали на вокзале, я оставил идею покинуть Мюнхен. В очередном приступе бреда, не помня как, я забрел на пустырь и очнулся лежа посреди каменной комнаты. Тогда я впервые за долгое время спокойно спал. Снов не было совсем, только толща молчаливой тьмы и… спокойствие, такое долгожданное спокойствие, – Эдвин улыбнулся и блаженно развалился в кресле.

– Нелегко вам пришлось, – подвела итог Роза. Эдвин в ответ пожал плечами.

– Мы потерянное поколение. Все взрослые сейчас, это покалеченные войной дети. У нас не было юности, мы слишком быстро очерствели, – Эдвин поник головой, но вдруг улыбнувшись, сказал: – Но вы, ваше поколение, не знавшее войны, и дикой инфляции, живущее во времена становления в Германии демократии, возможно, будете самым счастливым и мудрым поколением за всю историю, и никогда не познаете ужасов войны! – лицо Эдвина просияло, но это продлилось не долго.

– Глупости! – неожиданно сказал Мозес – Мой папа тоже был на войне, но не забился в глубокую щель, трясясь от страха! Ведь он, – Мозес набрал полную грудь воздуха и гордо сказал, – национал-социалист!

– Есть и такие, – ничуть не удивившись, спокойно ответил Эдвин. – Пережив войну, многое начинает казаться мелочным и недостойным внимания, а незнание, что дальше делать со своей жизнью приводит многих в партии. Готов поспорить, твой отец пошел на войну таким же юнцом, что и я. А в семнадцать лет, в жизни еще нет серьезных ориентиров, профессии, привязанностей. И тут, когда жизнь только начинает играть полнотой красок, нас вырывают на фронт, делают из молодых, резвых умов солдафонов, шагающих в строй, умирающих тысячами легко заменяемых такими же, как и бесчисленные орды до тебя. А те, кто возвращаются, не знают, как жить в мирное время – вся их жизнь осталась там, на полях сражений. Но тогда появляется те, кто знает, что тебе делать, куда пристроить твою потерянную жизнь. И всё ведь так знакомо! Как в армии! Выполняй приказы и получай жалование, а вечером можешь сходить в пивную и никаких тебе минометных обстрелов и сна в сырых окопах. Просто мечта для того, кто взрослел на войне! И под гремящие речи своих лидеров они упиваются чувством собственного достоинства, важности своего дела! «Возрождение Германии!» – кричат они. Не имея и малейшего понятия о том, кто стоит за всем этим, кто спонсирует их парады, транспаранты, выступления и какие цели преследует.

– А Вы что ли знаете? – раздраженно спросил Мозес.

– Конкретно нет, но уверен, что всё на самом деле не так, как преподносят это массе. Она с трудом воспринимает правду, ей нужна сладкая сказка, зажигательные ораторы, красивые парады! Что ей до истины! – Эдвин тяжело задышал, как после пробежки. Он совсем забыл, что разговаривает с семилетними детьми. «Разве должно их интересовать всё это?» – задавался немым вопросом Эдвин – «О чем думал я в этом возрасте?» – но вспомнить, он не мог, словно эта была жизнь совершенно другого человека.

Стрелки старых часов на тумбе подобрались к семи. Йозеф вскочил с пола.

– Скоро проснуться родители! – воскликнул он. – Извините, но нам пора, мы еще обязательно к вам зайдем!

– Или нет, – добавил Мозес. Брат и Роза искоса поглядели на него.

– До свидания! Я принесу вам еще бутербродов! – сказала Роза, и дети помчались по домам. Братьям следовало скорее лечь в кровати и исполнить роль послушных детей.

Когда они ушли, Эдвин достал сигарету и закурил.

5.

Всего неделя оставалась до начала учебного года. Последнее приключение лета было уже позади, и троица исследователей не зная, чем себя занять, лениво лежала на траве перед домом Мердеров. Облака причудливых форм проплывали перед устремленными ввысь глазами, и каждый видел что-то своё. Иногда двое видели одно и то же, а третий, не находя, яростно негодовал по этому поводу.

– Да вот же! Вот смотри это коза! – воскликнул Йозеф.

– Где? Не вижу! – Мозес торопливо прочесывал взглядом небо.

– Разуй глаза! Вон коза! – Роза засмеялась.

– Нет там никакой козы… – пробурчал под нос Мозес.

Обидевшись, он замолчал, а облака всё так же равнодушно плыли по синему куполу, меняли форму, растворялись, не волнуясь о том, что веками происходит на земле. Но вскоре Мозеса посетил коварный план.

– Ого! Йозеф, это никак иначе, как твоё лицо! – сказал он и ткнул пальцем в высь. Брат оживился.

– Где? Покажи! Не вижу! – негодовал Йозеф.

– Да вот же! Вот! – твердил Мозес, показывая на случайные облака.

– Я тоже не вижу – сказала Роза.

– Разуй глаза! – передразнивал подругу Мозес. – Эх вы, невнимательные! – он растянул рот в довольной улыбке – Всё, уже ветром раздуло.

– Врешь ты, не было никакого лица, – сурово сказала Роза.

– Ваши проблемы, если фантазии нет!

Дети лениво лежали, наблюдая за ускользающим летом, но вдруг Роза повернулась и дернула за рукав Йозефа и подмигнула.

– О боже! – воскликнула Роза. – Посмотрите на то облако, это же сам Адольф Гитлер!

– Что? Где? – искренне удивился Йозеф, но получил пинок в бедро, – А, да точно, похож! – едва сдерживая смех, сказал он.

– Где?! – истерично завопил Мозес.

– Смотри, смотри вон же! У него от ветра рот открывается, как будто говорит! – сочиняла Роза, а ярый фанат зажигательных речей фюрера искал в небе его лик.

– Где… где… – растерянно повторял Мозес. – Стойте! Вижу! Точно, как похож! – радостно закричал он.

Роза не выдержала. Следующим сломался Йозеф и присоединился к веселью. Они катались по земле, хватаясь за животы. Одежда покрылась зелеными пятнами от травы, что сулило выговор от матерей, но сейчас, это было не важно. Мозес понял, что над ним подшутили. Он вскочил с травы и обиженно фыркнул.

– Да ну вас!

***

– Не знал, что этот Ицхак живет так близко, – сказал Йозеф, поворачивая на Г*** штрассе вместе с Розой.

– Некоторые вещи, что так упорно ищешь, ближе, чем думаешь, – ответила она и как будто случайно задела своей рукой его.

– А? Знаешь, мне представляется каменная башня где-то посреди леса, старик в черной рясе и седой бородой рассказывающий свои ужасные истории.

– Насчет бороды угадал, а в остальном, ты словно ребенок.

– Мне семь лет.

– А как будто бы три, – сказала Роза. Оставшуюся часть пути они прошли молча.

Стеклянная дверь в металлической оправе распахнувшись ударила в колокольчик. Звон разнесся по безлюдному антикварному магазину, оповещая хозяина о приходе гостей. Из подсобной комнаты послышалась возня и грохот.

– Минуту! – донесся голос.

В ожидании Йозеф принялся разглядывать магазин. Стекло витрин было толщиной в палец. В блестящей оправе и замками напоминали они хрустальные гробы. Тут были и драгоценности, и предметы старины о назначении которых с трудом мог догадаться ребенок. Но выбивался из стройного ряда позолоченных вещей обыкновенный лист бумаги с корявым почерком и уже выцветающими чернилами – письмо. Оно лежало на подставке в отдельном стеклянном ящике. Йозеф пока еще плохо читал и не смог разобрать написанного.

– У каждой вещи, есть своя история, – послышался голос за спиной Йозефа. Он обернулся. Перед ним стоял высокий седовласый старец с пышной серебряной бородой, как в его фантазиях о колдуне. Только вместо черной рясы, на пожилом мужчине был дорогой костюм.

– И какая же история у… – Йозеф оглянулся по сторонам, – у этой пишущей машинки? – он указал пальцем на потрепанную временем и отстучавшую не одну тысячу страниц машинку Royal.

– Отличный выбор, – улыбнулся владелец. – Принес мне её один корреспондент. Он работал в местной газете, писал о мелких событиях, стычках и людях. Когда началась война освещал новости с фронта для тыла, и новости тыла для фронта. Я лично читал многие из его статей, талантливо писал парень.

– А сейчас не пишет? Почему?

– После войны, – голос Ицхака стал менее жизнерадостным, – корреспондент переосмыслил всё то, о чем он писал. Ему стало стыдно за свою работу.

– Почему же?

– Он работал на государственную прессу. Это были не настоящие новости. Однобоко освещенные события, имеющие с реальностью общего поскольку-постольку. Во время войны корреспондент убеждал себя, что это даже правильно: при помощи лжи не дать окончательно пасть духом солдатам на фронте и их матерям в тылу. Но однажды его посетила мысль, что на таких как он, не только в Германии, но и в странах противника и держится война. Ведь что будет если не указывать человеку на то, что это твой враг, а это друг, что именно ты убиваешь за правое дело, а противник абсолютное зло? Тогда не будет войны, а она, видимо, кому-то нужна.

– Кому же? – искренне надеясь услышать имена, спросил Йозеф.

– Например промышленникам, чтобы иметь спрос на продукцию, или генералам, ради венцов победы, славы и правителям. Ведь каждый власть имущий, в любой стране хочет оставить о себе след в истории и не так важно, будет это светлая эпоха просвещения или страница, написанная кровью, – сказал Ицхак и замолчал. Йозеф задумался, почесал голову с копной светлых волос и сказал:

– Так может, пусть все эти промышленники, генералы, правители, выходят на арену, и решают свои вопросы сами, кулаками? А люди пускай смотрят, как в цирке, нас мама недавно водила! Кто выживет – тому победа и слава.

Ицхак рассмеялся.

– Да, так справедливее. Среди солдат ходила подобная байка, но это, конечно же было не для фронтовых газет.

– А машинка то, машинка как у вас оказалась? – вмешалась Роза.

– Он сам заложил её в ломбард. Избавился как от символа всей лжи, которую написал, – сухо ответил он.

– А еще вот этот листок… – начал Йозеф, но Ицхак его прервал.

– Не более одной истории в день, иначе вы просто разорите старика, и перестанете приходить, – сказал он улыбнувшись.

– Вы всегда можете что-нибудь сочинить! У вас богатая фантазия! —подбодривала его Роза.

– Все мои истории чистая правда, – сказал Ицхак и подмигнул.

Они попрощались. Йозеф обернулся, чтобы еще раз взглянуть на письмо. Теперь он был намерен поскорее научиться хорошо читать, чтобы разгадать эту тайну. Колокольчик над дверью зазвенел, прощаясь с гостями.

Когда Ицхак остался один, он присел за стойку возле кассы, и обрушил голову на ладони. «Я видел страх, боль, ужас. Сотни тысяч бессмысленных смертей. И после этого писал о чести, доблести и героизме, призывая остальных вступить в ряды самоубийц», – вспоминал Ицхак. Он не сказал детям правду о себе. За свою машинку он назначил слишком высокую цену, чтобы её кто-нибудь купил.

6.

Сегодня был особенный день для Вилланда Мердера. Как он сам его называл – «второй день рождения». Два события промежутком в неделю неразрывно связанные – пробуждение после комы и вступление в НСДАП.

Стол изобиловал блюдами, свидетельствуя о том, что дела у семьи идут неплохо. В дверь постучали. Не ожидая, когда хозяин отворит, гости сами вошли в помещение, стянув с ужасным скрипом сапоги.

Отто и Генрих – давние товарищи Вилла. Каждый год они приходили в дом праздновать это необычное торжество, вполне обычным способом. Бутылки с вином опустошались, обнажая души присутствующих. От курицы оставался один только скелет, а песни лились, как и алкоголь. Они обсуждали мир и войну, жизнь и смерть, радость и горе. Младший из них, Отто, отрастил усы, и громче всех выступал за борьбу с мировым еврейством, порой икая от вина. Вилл и Генрих не упускали момента подшутить над молодым борцом, не видавшего серьезных передряг, но всё же, уважали и ценили его как товарища.