Текст книги "Швейк в денщиках у фельдкурата"

Автор книги: Ярослав Гашек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Швейк с фельдкуратом едут служить полевую обедню

– Завтра едем служить полевую обедню. Заварите чёрного кофе с ромом… Или, ещё лучше, сварите грог[14]14
  Алкогольный напиток.


[Закрыть], — сказал фельдкурат.

Швейк заварил замечательный грог – грог, превосходящий гроги старых моряков. Такой грог с удовольствием отведали бы и пираты восемнадцатого столетия.

Фельдкурат Отто Кац был в восторге.

– Где это вы научились варить такую чудесную штуку? – спросил он.

– Ещё в те годы, когда я околачивался в Бремене, – ответил Швейк, – научил меня этому один спившийся матрос, который всегда говорил, что грог должен быть таким крепким, что, напившись его, матрос, если спьяну свалится в море, переплывёт весь Ла-Манш[15]15
  Морской пролив, отделяющий Англию от Франции.


[Закрыть]. А от слабого грога, как щенок, утонешь.

– После такого грога, Швейк, отслужить полевую обедню – одно удовольствие! – рассуждал фельдкурат. – Я думаю перед обедней произнести несколько напутственных слов. Полевая обедня – не шутка. Это вам не то, что отмахать обедню в гарнизонной тюрьме или прочесть исповедь арестантам. Полевую обедню служить спустя рукава нельзя. Походный, складной, так сказать карманный, алтарь у нас есть… Иисус, Мария! – схватился за голову фельдкурат. – Ах, мы ослы! Знаете, куда я спрятал походный алтарь? В диван, который мы продали!

– Беда! – сказал Швейк. – Правда, я с этим торговцем старой мебелью знаком, но позавчера я встретил его супругу и она мне сказала, что он сидит за краденую шифоньерку, а что диван наш находится у одного учителя во Вршовицах. Да-с, с алтарём получается скандал. Самое лучшее, что мы можем сделать, это допить грог и отправиться на розыски, потому что без алтаря, полагаю, служить обедню не фасон.

– Только походного алтаря и недостаёт, – озабоченно сказал фельдкурат. – Всё остальное уже приготовлено на учебном плацу. Плотники уже сколотили помост. Дарохранительницу нам одолжат в Бржевнове. Чаша у меня должна быть своя, но где она может быть?

Он задумался.

– Предположим, что я её потерял… В таком случае одолжим призовой кубок у поручика семьдесят пятого полка Витингера. Несколько лет тому назад он участвовал от клуба «Спорт-фаворит» в состязаниях в боге и выиграл этот кубок. Отличный был стайер![16]16
  Бегун на дальние расстояния.


[Закрыть] Расстояние Вена – Медлинг покрыл в час сорок восемь минут. Он до сих пор ещё этим хвастается. Я с ним на всякий случай ещё вчера об этом договорился… И как это я, балда, не посмотрел в диван, когда его продавал! Вечно я, скотина, откладываю всё на последнюю минуту!

И под влиянием выпитого грога, изготовленного по рецепту спившегося матроса, фельдкурат принялся в самых отборных выражениях ругать самого себя, давая понять, что, собственно, он собой представляет.

– Пора итти искать походный алтарь, – заявил Швейк. – Уж рассвело. Надо только раньше надеть мундир и выпить на дорогу ещё стаканчик грога.

Наконец, они вышли. По дороге к жене торговца старой мебелью фельдкурат рассказал Швейку, что он вчера выиграл в карты, и если ему повезёт, то он выкупит из ломбарда рояль. Это обещание походило на обещание язычника принести жертву своему богу, в случае если охота будет удачной.

От заспанной жены торговца старой мебелью фельдкурат и Швейк узнали адрес учителя из Вршовиц, нового владельца дивана. Фельдкурат проявил необыкновенную галантность: ущипнул жену торговца мебелью за щеку и пощекотал под подбородком.

Во Вршовицах, в квартире учителя, старого набожного человека, их ожидал неприятный сюрприз. Когда старик, купив диван, нашёл в нём походный алтарь, он подумал, что это божье провидение, и подарил алтарь вршовицкому костёлу в ризницу, вырезав на обратной стороне алтаря надпись:

«Дар во хвалу и славу божию учителя Коларжика в лето от Рождества Христова 1914».

Учитель, застигнутый в одном белье, пришёл в большое смущение. Из разговора с ним выяснилось, что он своей находке приписывал значение чуда и видел в нём перст божий. Когда он купил диван, какой-то внутренний голос рек ему: «Посмотри, нет ли чего в ящике дивана?» А во сне к нему явился ангел и повелел ему: «Открой ящик в диване!» Учитель повиновался. И когда он увидел там миниатюрный складной алтарь с нишей для ковчега, он пал на колени перед диваном и долго горячо молился, воздавая хвалу богу. Учитель видел в этом указание свыше и дал обет украсить этим алтарём вршовицкий костёл.

– Это нас мало интересует, – заявил фельдкурат. – Вещь, которая вам не принадлежала, вы должны были отдать в полицию, а не в какую-то проклятую ризницу!

– Как бы у вас с этим чудом не вышли неприятности, – добавил Швейк. – Вы купили только диван, но ни в коем случае не алтарь, который является военным имуществом. Этот перст божий вам дорого может обойтись! Нечего вам было обращать внимание на ангелов. Один мой земляк из Згоржа тоже вот пахал и нашёл на пашне чашу для причастия, которую кто-то святотатственно украл и закопал до поры до времени в землю, пока кража забудется. Земляк мой тоже счёл это за провидение божие и, вместо того чтобы чашу переплавить, понёс её к ксёндзу, намереваясь, как он уверял, пожертвовать её в костел. А ксёндз, думая, что святотатца привели к нему угрызения совести, послал за старостой, а староста – за жандармами, и крестьянин был невинно осуждён за святотатство, потому что он на суде всё время галдел о чуде. Земляк хотел оправдаться и всё рассказывал о каком-то ангеле, впутал туда и божью матерь, а в результате упекли его на десять лет. Вы сделаете лучше всего, если пойдёте с нами к здешнему ксёндзу и поможете нам получить обратно казённое имущество. Полевой походный алтарь – это вам не кошка или портянка, которую кому хочешь, тому и даришь.

Старик, одеваясь, трясся всем телом. У него зуб на зуб не попадал.

– Ей-богу, ничего плохого у меня и в мыслях не было! Я думал, что этим божьим даром смогу способствовать украшению нашего бедного храма божьей матери во Вршовицах.

– Разумеется, за счёт казны? – оборвал его Швейк. – Покорно благодарю за такой божий дар! Некий Пивонька из Хотеборжи однажды тоже счёл за божий дар плохо лежавший подуздок вместе с чужой коровой…

Несчастный старик растерялся от таких сравнений и совсем перестал защищаться, торопясь одеться и поскорей покончить с этим делом.

Вршовицкий ксёндз ещё спал и, разбуженный стуком, начал ругаться, решив спросонок, что его зовут с требой.

– Покоя не дадут с этим соборованием! – ворчал он, неохотно одеваясь. – Вздумается же им обязательно умирать как раз в тот момент, когда человек разоспался! А потом торгуйся с ними о плате.

В прихожей произошла встреча между представителем бога среди вршовицких мирян и представителем бога при военном ведомство. Собственно говоря, это был спор штатского с военным. В то время, как штатский ксёндз утверждал, что походному алтарю не место в диване, военный ксёндз отвечал так: тем более ему не полагается попасть из дивана в ризницу костёла, который посещается только штатскими.

Швейк вставлял в разговор разные замечания, вроде того, что легко обогащать бедный костёл за счёт казны, причём слово «бедный» произнёс не без иронии.

Наконец, они прошли в ризницу, и ксёндз выдал фельдкурату походный алтарь под расписку следующего содержания:

«Получил походный алтарь, который случайно попал в храм, что на Вршовицах.

Фельдкурат Отто Кац».

Походный алтарь Швейк благополучно погрузил на пролётку, а сам сел к извозчику на козлы. Фельдкурат расположился поудобнее и положил ноги на пресвятую троицу.

Швейк болтал с извозчиком о войне. Извозчик оказался бунтарём: делал разные замечания о непобедимости австрийского оружия, вроде: «Так в Сербии, значит, наложили вам по первое число?» – и так далее.

Когда они проезжали продовольственную заставу, на вопрос, что везут, Швейк ответил:

– Пресвятую троицу и божью матерь с фельдкуратом.

На учебном плацу тем временем их уже ждали с нетерпением отправляющиеся в поход отряды. Ждать пришлось долго. Швейк и фельдкурат поехали сначала за призовым кубком к поручику Витингеру, а потом в Бржевновский монастырь за дарохранительницей, воздухом и другими атрибутами обедни, в том числе и за бутылкой церковного вина.

Из всего этого видно, что не так-то просто служить полевую обедню.

– Валандаемся по всему городу! – сказал Швейк извозчику, и это была правда.

Когда они подъехали к учебному плацу и уже подошли к помосту с деревянным барьером и столом, на котором должен был быть поставлен походный алтарь, выяснилось, что фельдкурат забыл позаботиться о министранте.

Ему постоянно прислуживал при обедне один пехотинец, который предпочёл сделаться телефонистом и уехать на фронт.

– Не беда, господин фельдкурат, – заявил Швейк, – я могу его заменить.

– А вы умеете министровать?

– Никогда этим делом не занимался, – ответил Швейк, – но попробовать можно. Теперь ведь война, а во время войны люди берутся за такие дела, о которых им прежде и не снилось. Уж как-нибудь там эту ерунду «И со духом твоим» к вашему «Благословение господне на вас» припаяю. В конце концов не так уж, думаю, трудно ходить около вас, как коту вокруг горячей каши, помогать вам умывать руки и подливать в чашу вина…

– Отлично! – сказал фельдкурат. – Только воды мне в чашу не наливайте. Вот что: вы лучше немедленно же и в другой кувшин налейте вина. А остальное я сам вам буду подсказывать, когда вам итти направо, когда – налево. Когда я тихонько свистну один раз, то это значит «направо», два раза – «налево». Требник особенно часто ко мне не таскайте. Остальное пустяки. Не боитесь?

– Я ничего не боюсь, господин фельдкурат, и даже министрования.

Фельдкурат был прав, заявляя, что остальное – пустяки. Всё шло как по маслу.

Речь фельдкурата была весьма лаконична:

– Солдаты! Мы собрались здесь для того, чтобы перед отъездом на поле брани обратить свои сердца к богу, дабы он даровал нам победу и сохранил нас невредимыми. Не буду вас долго задерживать, желаю вам всего наилучшего.

– Вольно! – скомандовал старый полковник на левом фланге.

Полевая обедня зовётся «полевой» потому, что подчиняется тем же законам, как и военная тактика на поле сражения. При продолжительных манёврах войск в тридцатилетнюю войну и полевые обедни были продолжительными; при современной тактике, когда передвижения войск необычайно быстры, и полевая обедня должна быть такой же подвижной и быстрой.

Обедня продолжалась ровно десять минут. Тем, кто стоял близко, казалось очень странным, почему во время обедни фельдкурат посвистывает.

Швейк налету ловил сигналы и появлялся то по правую, то по левую сторону алтаря, не произнося ничего иного, кроме: «И со духом твоим». Его беготня вокруг фельдкурата смахивала на индейский танец вокруг жертвенника. Но в общем всё произвело очень хорошее впечатление и рассеяло скуку пыльного, угрюмого учебного плаца, обрамлённого аллеей сливовых деревьев и отхожими местами, запах которых заменял мистическое благовоние ладана в готических храмах. Обедня привела всех в хорошее настроение. Офицеры, сгруппировавшись около полковника, рассказывали анекдоты, так что всё было в порядке. То там, то здесь среди солдат слышалось: «Дай разок затянуться». И, как жертвенный дым, поднимались к небу синеватые облачка табачного дыма. Закурили и все унтер-офицеры, когда увидели, что закурил сам полковник.

Наконец, раздалось: «На молитву!» Подняв пыль, серый квадрат военных мундиров преклонил колена перед кубком поручика Витингера, полученным им за состязание в беге Вена– Медлинг.

Чаша всё время была полна, и каждая манипуляция фельдкурата сопровождалась сочувственной критикой солдат.

– Здоровый глоток! – прокатывалось по рядам.

Священнодействие было повторено дважды. Затем ещё раз раздалась команда: «На молитву!» Хор на закуску грянул «Храни нам, боже, государя», и, вздвоив ряды, колонна двинулась в поход.

– Собирайте манатки, – сказал Швейку фельдкурат, кивнув на походный алтарь. – Нужно развезти всё по местам.

Они поехали на том же извозчике и честно вернули всё, кроме бутылки церковного вина.

Когда они приехали домой и несчастный извозчик отправлен был рассчитаться в комендантское управление, Швейк обратился к фельдкурату:

– Осмелюсь спросить, господин фельдкурат, должен ли министрант быть того же вероисповедания, что и ксёндз, при богослужении которого он прислуживает?

– Безусловно, – ответил фельдкурат. – Иначе обедня была бы недействительна.

– Господин фельдкурат! Произошла крупная ошибка, – заявил Швейк. – Дело в том, что я – вне вероисповедания. Не везёт мне, да и только!

Фельдкурат взглянул на Швейка, с минуту молчал, потом похлопал Швейка по плечу и сказал:

– Подите выпейте церковного вина, что там от меня осталось, и считайте себя вновь вступившим в лоно церкви.

Швейк едет соборовать

Фельдкурат Отто Кац задумчиво сидел над бумагой, только что принесённой из казарм. Это был циркуляр военного министерства:

«Настоящим военное министерство отменяет на время военных действий все имевшиеся до сих пор предписания, касающиеся последнего причащения воинов. К исполнению и сведению военного духовенства устанавливаются следующие правила:

п. 1. Соборование на фронте отменяется.

п. 2. Тяжело раненым и больным не разрешается с целью соборования перемещаться в тыл. Чинам военного духовенства вменяется в обязанность виновных в неисполнении сего немедленно передавать в соответствующие военные учреждения на предмет дальнейшего расследования.

п. 3. В военных госпиталях в тылу соборование может быть совершено в порядке групповом и на основании заключения военных врачей, поскольку указанный обряд не нарушает работы упомянутых учреждений.

п. 4. Военное духовенство обязано по предложению главных врачей госпиталей совершать обряд соборования над лицами, указанными управлением госпиталя».

Затем фельдкурат перечитал ещё раз отношение военного госпиталя, в котором ему предлагалось явиться завтра в госпиталь на Карловой площади соборовать тяжело раненых. Фельдкурат позвал Швейка:

– Послушай, Швейк, ну, не свинство ли это?

Как будто на всю Прагу нет ни одного фельдкурата, кроме меня! Почему туда не пошлют хотя бы этого набожного ксёндза, который ночевал у нас недавно? Придётся вам ехать на Карлову площадь соборовать. Я забыл даже, как это делается.

– Что ж, купим катехизис, господин фельдкурат. Там об этом есть. Катехизис для духовных пастырей – всё равно, что путеводитель для иностранцев… Один мой знакомый служил в Эмаусском монастыре огородником. Решил он заделаться послушником, чтобы получить рясу и не трепать зря своей одежды. Ввиду этого ему пришлось купить катехизис и подучить, как полагается осенять себя крестным знаменем, как уберечься от первородного греха, что значит иметь чистую совесть и прочую там ерунду. Учил, учил, а потом продал тайком половину всего урожая огурцов с монастырского огорода и со скандалом вылетел из монастыря. Когда мы с ним повстречались, он мне и говорит: «Огурцы-то я мог сплавить и без катехизиса».

Когда катехизис был принесён, фельдкурат, перелистывая его, сказал:

– Ну, вот, соборование может совершать только священник и только елеем, освящённым епископом. Как видите, Швейк, вам нельзя самому совершать соборование. Прочтите-ка мне, как оно совершается.

Швейк прочёл:

– «…совершается так: священник помазует органы чувств больного, произнося одновременно молитву: «Через сие помазание, бесконечного милосердия ради своего, да отпустит тебе бог, что ты согрешил зрением, обонянием, вкусом, речью и осязанием».

– Интересно бы знать, – сказал фельдкурат, – как может человек согрешить, например, осязанием. Не можете ли вы мне объяснить?

– По-всякому, господин фельдкурат. Щупанёт, например, чужой карман. Опять-таки на танцульках… Известно, какие там выкидывают номера.

– А обонянием?

– Если кто нос от чего-нибудь воротит.

– Ну, а вкусом?

– Когда на девочек облизывается.

А речью?

– Ну, это уж вместе со слухом, господин фельдкурат: когда один врёт, а другой его слушает…

– Значит, нам нужен освящённый епископом елей, – сказал фельдкурат после этих философских рассуждений. – Вот вам десять крон, купите бутылочку. В интендантстве такого елея, повидимому, нет.

Швейк отправился за елеем, освящённым епископом. Отыскивать его было труднее, чем сказочную живую воду в сказках Божаны Немцовой. Швейк был в нескольких аптекарских магазинах, и как только произносил: «Будьте любезны, бутылочку освящённого епископом елея», всюду или фыркали ему в лицо, или в ужасе прятались под прилавок. Швейк не смущался и сохранял серьёзное выражение лица. Он решил попытать счастья в аптеках. Из первой велели его вывести. В другой намеревались вызвать по телефону карету скорой помощи, а в третьей провизор сказал ему, что у фирмы Полак на Долгой улице – торговля маслами и лаками, – наверное, на складе найдётся требуемый елей.

Фирма Полак торговала бойко. Ни один покупатель не уходил оттуда неудовлетворённым. Если покупатель просил киндербальзам, ему наливали скипидару, и это сходило.

Когда Швейк попросил освящённого епископом елея на десять крон, хозяин сказал приказчику:

– Пан Таухен, налейте ему сто граммов конопляного масла номер три.

А приказчик, завёртывая бутылочку, сказал Швейку, как и полагается приказчику:

– Товарец высшего качества-с. В случае, если потребуется лак, олифа, кисти, – благоволите обратиться к нам-с. Будете довольны. Фирма солидная.

Дома тем временем фельдкурат повторял из катехизиса то, чего не мог вдолбить себе в голову в семинарии.

Пришёл вестовой и принёс фельдкурату пакет с извещением о том, что завтра при соборовании в госпитале будет присутствовать «Общество дворянок по религиозному воспитанию нижних чинов». Это общество состояло из истеричек, раздававших солдатам по госпиталям образки святых и «Сказание о католическом воине, умирающем за государя императора». На этой брошюрке была картинка в красках, изображающая поле сражения. Всюду валяются трупы людей и лошадей, опрокинутые амуниционные повозки и орудия лафетами вверх. На горизонте – горящая деревня и разрывающиеся шрапнели. Впереди лежит умирающий солдат с оторванной ногой, а над ним склоняется ангел, приносящий ему венок с надписью на ленте: «Ныне же будешь со мною в раю». При этом умирающий блаженно улыбается, словно ему мороженое преподносят.

Прочитав содержание пакета, Отто Кац отплюнулся и подумал:

– «Ну, будет завтра денёк!»

Он знал эту «шваль», как он называл это общество, ещё по храму святого Игнатия, где несколько лет тому назад читал проповеди солдатам. В те времена он ещё делал крупную ставку на проповеди, а это «общество» сидело рядом с полковником. Две тощие женщины в чёрных платьях и с чётками пристали к нему как-то раз после проповеди и битых два часа бубнили ему в уши о религиозном воспитании солдат, пока не допекли фельдкурата и он не сказал: «Извините, сударыня, меня ждёт капитан на партию в фербл».

– Ну-с, елей у нас есть, – торжественно сказал Швейк, возвратясь из магазина Полак, – конопляный елей номер три, первый сорт. Хватит на целый батальон. Фирма солидная. Продает также олифу, лаки и кисти. Теперь нам нужен колокольчик.

– А колокольчик на что?

– По дороге звонить, чтобы народ снимал шапки, когда мы едем с божьим благословением и с конопляным маслом номер три. Так уж полагается. Были случаи, что арестовывали, кто не снимал шапку. В прошлом году в Жижкове[17]17
  Район города Праги.


[Закрыть] ксёндз избил слепого, который при подобных обстоятельствах не снял шапки. Слепого, кроме того, ещё посадили, потому что на суде ему доказали, что он не глухонемой, а только слепой, и что звон колокольчика должен был слышать и не вводить других в соблазн, хотя дело происходило среди ночи. В другой раз люди бы на нас и внимания не обратили, а теперь будут шапки скидать. Если вы, господин фельдкурат, ничего против не имеете, я мигом достану колокольчик.

Получив согласие, Швейк через полчаса принёс колокольчик.

– Это от ворот постоялого двора «у кржижков», – сказал он. – Обошёлся мне колокольчик в пять минут страху, да ещё пришлось долго ждать, – всё время народ мимо ходил.

– Я пойду в кафе, Швейк, – сказал фельдкурат. – Если кто-нибудь придёт, пусть подождёт.

Приблизительно через час после ухода фельдкурата пришёл пожилой человек, седой, военной выправки и со строгим взглядом. Наружность его выражала злобную решимость. У него был такой вид, словно он был послан судьбою уничтожить нашу бедную планету и стереть её следы с лица вселенной. Говорил он резко, сухо, строго:

– Дома? Пошёл в кафе? Просил подождать? Хорошо, буду ждать хоть до утра. На кафе у него есть, а платить долги – так нет? А ещё ксёндз! Тьфу!

И он плюнул.

– Сударь, не плюйте здесь, – сказал Швейк, с любопытством глядя на пришельца.

– И ещё раз плюну, видите, вот так! – упрямо сказал строгий господин, ещё раз плюнув на пол. – Как ему не стыдно! А ещё военный ксёндз! Срам, да и только!

– Если вы воспитанный человек, – заметил ему Швейк, – то должны бросить привычку плевать в чужой квартире. Или вы думаете, что если разразилась война, то вы всё себе можете позволить? Вы должны вести себя прилично, а не как хулиган. По отношению к окружающим вы должны быть деликатным, выражаться прилично и не распускаться, как босяк, штатская вы шантрапа!

Строгий господин вскочил с кресла и, трясясь от злости, закричал:

– Да как вы смеете!.. Я веду себя неприлично? Вы, кажется, сказали, что я?.. Повторите!

– Дрянь вы, – сказал Швейк, глядя на него с укоризной. – Плюёт на пол, словно он в трамвае, в поезде или в каком-нибудь общественном месте. Я всегда удивлялся, для чего везде висят надписи: «Плевать воспрещается», но теперь я вижу, что это из-за вас. Вас, видно, уже повсюду хорошо знают.

Все цвета радуги прошлись по лицу строгого господина, и он разразился потоком ругательств по адресу Швейка и фельдкурата.

– Ну-с, окончили вы свою речь? – спросил Швейк, когда посетитель сделал заключение: «Оба вы негодяи, каков поп, таков и приход». – Или, может быть, хотите ещё что-нибудь сказать, перед тем как лететь с лестницы?

Но строгий господин настолько исчерпал свой запас, что ему не пришло на ум больше ни одного стоящего ругательства, и он замолчал. Швейк решил, что ждать дальнейших дополнений не стоит. Он отворил дверь, поставил строгого господина в дверях лицом к лестнице… и такого «шюта» не постыдился бы и лучший игрок сборной команды чемпионов мира.

Вдогонку строгому господину на лестнице прозвучал голос Швейка:

– В следующий раз, когда попадёте в порядочное общество, будете вести себя прилично.

Строгий господин долго ходил под окнами и поджидал фельдкурата. Швейк открыл окно и наблюдал за ним.

Наконец, гость дождался. Фельдкурат провёл его к себе в комнату и посадил в кресло против себя.

Швейк, не говоря ни слова, принёс плевательницу и поставил её перед гостем.

– Что вы делаете, Швейк?

– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, с этим паном уже вышла тут небольшая неприятность из-за плевания на пол.

– Оставьте нас одних, Швейк. У нас кое-какие дела.

Швейк вытянулся во фронт.

– Так точно, господин фельдкурат, оставлю вас одних.

И ушёл на кухню. В комнате, между тем, происходил очень интересный разговор.

– Вы пришли за деньгами по векселю, если не ошибаюсь? – спросил фельдкурат своего гостя.

– Да, и надеюсь…

Фельдкурат вздохнул.

– Человек часто попадает в такое положение, когда ему остаётся только надеяться. О, как красиво звучит слово «надейся» из того высокопоэтического трилистника, который возносит человека над низменной повседневностью: вера, надежда, любовь…

– Я надеюсь, господин полковой ксёндз, что сумма…

– Безусловно, уважаемый, – перебил его фельдкурат. – Могу ещё раз повторить, что слово «надеяться» придаёт человеку силу в его житейской борьбе. Не теряйте и вы надежды. Как прекрасно иметь известный идеал, быть невинным, безгрешным созданием, дающим деньги под векселя, и надеяться своевременно получить деньги обратно! Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам тысячу двести крон, тогда как у меня в кармане нет и сотни.

– В таком случае вы… – задохнулся гость.

– Да, в таком случае, я… – ответил фельдкурат.

Лицо гостя опять приняло упорное и злобное выражение.

– Сударь, это мошенничество! – сказал он, вставая.

– Успокойтесь, уважаемый!

– Это мошенничество! – закричал гость. – Вы злоупотребили моим доверием!

– Сударь, – сказал фельдкурат, – вам, безусловно, будет полезна перемена воздуха. Здесь слишком душно… Швейк! – крикнул он. – Этому пану необходимо подышать свежим воздухом.

– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, – послышалось из кухни, – я его уже раз выставлял.

– Повторить! – скомандовал фельдкурат, и команда была исполнена быстро и круто.

Вернувшись с лестницы, Швейк сказал:

– Хорошо, что мы отделались от него, прежде чем он успел набуянить… Был в Малешицах один шинкарь, большой начётчик. У него на всё были цитаты из священного писания. Когда ему приходилось лупить кого-нибудь из посетителей плетью из бычачьих жил, он всегда приговаривал: «Кто жалеет розги, тот ненавидит сына своего, а кто его любит, во время его наказует. Я тебе покажу, как драться у меня в шинке!»

– Вот видите, Швейк, что постигает тех, кто не почитает ксёндза, – улыбнулся фельдкурат. – Святой Иоанн Златоуст[18]18
  Христианский святой,


[Закрыть] сказал: «Кто чтит пастыря своего, тот чтит Христа во пастыре своём. Кто обижает пастыря, тот обижает господа, его же наместником пастырь есть»… К завтрашнему соборованию нам нужно хорошенько подготовиться. Сделайте яичницу с ветчиной, сварите пунш-бордо, а затем посвятите себя размышлениям, ибо, как сказано в вечерней молитве, «милостию божией предотвращены все козни врагов против дома сего».

На свете существуют стойкие люди. К ним принадлежал и муж, дважды выброшенный из квартиры фельдкурата. Только что ужин был готов, как кто-то позвонил. Швейк пошёл открыть, вскоре вернулся и доложил:

– Он опять тут, господин фельдкурат. Я его пока что запер в ванной комнате, чтобы мы могли спокойно поужинать.

– Нехорошо вы поступили, Швейк, – сказал фельдкурат. – Гость в дом – бог в дом. В старые времена на пирах заставляли шутов увеселять пирующих. Приведите-ка его сюда, пусть он нас позабавит.

Через минуту Швейк вернулся с настойчивым господином. Господин глядел мрачно.

– Присаживайтесь, – ласково предложил фельдкурат. – Мы как раз кончаем ужинать. Мы только что ели омара и лососину, а теперь перешли к яичнице с ветчиной. Почему нам не кутнуть, когда на свете существуют люди, одалживающие нам деньги?

– Надеюсь, я здесь не для шуток, – сказал мрачный господин. – Я здесь сегодня уже в третий раз. Надеюсь, что теперь всё выяснится.

– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, – заметил Швейк, – вот ведь гидра! Вроде некоего Броушека из Либни. Восемнадцать раз в вечер его выкидывали из пивной «Экснер», и каждый раз он возвращался, – дескать, «забыл трубку». Он лез в дверь, в окна, через кухню, сквозь стены, через погреб и, наверно, спустился бы по трубе, если бы пожарные не сняли его с крыши. Такой был настойчивый парень, мог бы быть министром или послом! Наклали ему как следует!

Настойчивый господин, словно не слыша того, что говорили, с упрямством повторил:

– Я хочу выяснить окончательно наши дела и прошу меня выслушать.

– Это вам разрешается, – сказал фельдкурат. – Говорите, уважаемый. Говорите, сколько вам будет угодно, а мы пока будем продолжать наше пиршество. Надеюсь, это не будет мешать вам говорить? Швейк, подавайте на стол!

– Как вам известно, – сказал настойчивый господин, – свирепствует война. Я одолжил вам эту сумму до войны и, если бы не война, не настаивал бы так на уплате её. Но успел приобрести печальный опыт.

Он сунул фельдкурату под нос свою записную книжку.

– Видите: фельдкурат Матиаш умер неделю тому назад в «заразном госпитале в Врне. Есть от чего волосы на себе рвать. Не заплатил мне тысячу восемьсот крон и идёт в холерный барак соборовать умирающего, который к нему никакого отношения не имеет.

– Это было его долгом, милый человек, – сказал фельдкурат, – я тоже пойду завтра соборовать.

– И тоже в холерный барак, – заметил Швейк. – Вы можете пойти с нами, взглянуть, что значит жертвовать собой.

– Господин полковой ксёндз, – сказал настойчивый господин, – поверьте, что я в отчаянном положении. Война ведётся, повидимому, для того, чтобы спровадить на тот свет всех моих должников.

– Когда вас потянут на военную службу и вы попадёте на фронт, – снова вмешался Швейк, – мы с господином фельдкуратом отслужим молебен, чтобы по божьему соизволению первая же граната соблаговолила отправить вас на тот свет.

– Сударь, я пришёл к вам по серьёзному делу, – продолжала гидра, обращаясь к фельдкурату. – Убедительно прошу вас запретить вашему слуге вмешиваться в наши дела и дать нам возможность их закончить.

– Простите, господин фельдкурат, – отозвался Швейк, – извольте мне сами приказать, чтобы я не вмешивался в ваши дела, иначе я впредь буду защищать ваши интересы, как полагается каждому честному солдату. У этого пана есть свой резон – ему хочется уйти отсюда самому, без посторонней помощи. Да и я не любитель скандалов, – я человек общества.

– Мне уже начинает надоедать, Швейк, – сказал фельдкурат, как бы не замечая присутствия гостя. – Я думал, что он нас позабавит, расскажет нам какие-нибудь анекдоты, а он требует, чтобы я рекомендовал вам не вмешиваться в его дела, несмотря на то, что вы два раза уже имели с ним дело. В вечер перед столь важным религиозным обрядом, когда все чувства свои я должен обратить к богу, он пристаёт ко мне с какой-то глупой историей о несчастных тысяче двухстах кронах, отвлекает меня от испытаний своей совести, от бога, и добивается того, чтобы я ему ещё раз сказал, что теперь я ничего ему не дам. Не хочу я с ним больше разговаривать, чтобы не осквернять этот священный вечер. Скажите ему, Швейк: «Господин фельдкурат вам ничего не даст».

Швейк исполнил приказание, рявкнув это в самое ухо гостю.

Настойчивый господин остался, однако, сидеть.

– Швейк, – сказал фельдкурат, – спросите его, долго ли он ещё намеревается здесь торчать.

– Я не тронусь с места, пока мне не будет заплачено, – упрямо заявила гидра.

Фельдкурат встал, подошёл к окну и сказал:

– В таком случае передаю его вам, Швейк. Делайте с ним, что хотите.

– Пойдём, сударь, – сказал Швейк, взяв незваного гостя за плечо. – Бог троицу любит.

Он быстро и элегантно повторил своё упражнение под похоронный марш, который барабанил на оконном стекле фельдкурат.

Вечер, посвящённый размышлениям, прошёл несколько фаз. Фельдкурат так благочестиво и пламенно стремился к богу, что ещё в двенадцать часов ночи по квартире разносилось его пение:

 
Когда в поход мы собирались,
Слезами девки заливались…
 

С ним вместе пел и бравый солдат Швейк.