Текст книги "Лезвие осознания (сборник)"

Автор книги: Ярослав Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В те дни моя душа была как будто бы на качелях. Чередовались приступы эйфории с приступами отвращения ко всему и тоски. Причем последние становились все продолжительнее, а первые – эфемернее, и требовали для своего прихода увеличения доз наркотика. Употребление его было одной из новых привычек Сесси, которая передалась мне.

Да только не наркотический дурман определял собой это зыбкое, изматывающее течение жизни. Им правило кошмарное подозрение, все более – как будто скачками – укреплявшееся во мне.

Какое?

Вместо ответа я приведу еще одну из наших бесед.

– Сесси, ты теперь настаиваешь на таких ласках, о которых ты говорила мне раньше: это не мое. Ты все-таки очень изменилась, Сесси! Уверен, так не меняются люди даже и после совершения убийства. Это не твои ласки и не твой рост. И не твои глаза! Сесилия, я… мне кажется, что я уже и не люблю тебя больше.

– Ты говоришь «не мое»? А может быть, ты не прав? Может быть, как раз мое, Боб? Что же до того, что ты, кажется, уже не любишь больше Сесилию, то меня это даже радует. Это хорошо, что ты понял: мы просто вляпались с тобой в одно и тоже дерьмо. Ведь так, Боб?

Дальнейшее произошло все как будто само собою – я ничего не планировал. Это ведь вообще не моя сильная сторона: планировать. Жизнь течет, и, обыкновенно, я просто после задним числом смотрю, куда это на сей раз меня вынес ее поток.

Она (???) полулежала на кровати тогда, она потянулась – и одеяло складками соскользнуло на пол.

– Ну же! Иди ко мне снова, Боб.

– Я не хочу спать с убийцей.

– Вот это новости! Ты раньше относился к этому действию иначе, насколько помню, если оно необходимо ради самозащиты.

– Да. Только никакой ведь самозащиты не было. Я все понял. Здесь не было ничего, кроме элементарного убийства из ревности – реализации замысла, о котором я от тебя слышал. Могу поздравить, ты виртуозный организатор своего алиби. Ты просчитался в одном: ты слишком невысокого мнения о моих умственных способностях. Тебе что, и вовсе не приходило в голову, что я сумею когда-нибудь… догадаться?

Она… нет, видимо, все-таки лучше будет назвать это существо «оно» – сбросило ноги на пол и выражение его лица резко переменилось.

– Я думал, что ты догадаешься еще полторы недели назад, мой Боб. Действительно, я несколько заблуждался относительно твоих умственных способностей. Но это и хорошо. Ведь в результате наш медовый месяц оказался длиннее… Да, это я, твой Гарри.

Я был готов к тому, что услышу это, и все же, когда услышал, мое сердце сделало перебой. Я до последнего сохранял надежду, что, может быть, все-таки происходящее может объясняться как-то иначе!

– Я застрелил эту суку, – продолжало меду тем существо, которое я только что называл «Сесилия», – и бросил ее тело в водохранилище. Деньги из нашего семейного бюджета я использовал на операцию по изменению пола, а их остаток на косметическую операцию, чтобы придать моему лицу столь милые твоему сердцу черты Сесилии. Как видишь, я не остановился ни перед чем, чтобы завоевать твою любовь, Боб. Убийство. Изменение пола и внешности для того, чтобы соответствовать всем твоим предпочтениям. Едва ли на земле есть возлюбленный, который может похвастаться, что ради него приносились такие жертвы. Смотри только не зазнайся, Боб!

– Но ты забыл об одном, Гарри. Ты не спросил меня, хочу ли я этого всего. А значит, это вовсе не жертва мне. Я вообще не вижу в твоих поступках ничего, что сколько-нибудь бы напоминало жертву. Ты просто рвешься удовлетворить вожделенье любой ценой – и походя заплатил за это человеческой жизнью.

– А! Я только лишь восстановил справедливость. Подумай, Боб: какого хрена ей досталось от природы задарма все то, что нужно, чтобы заполучить тебя: смазливая женская мордашка и… эта дырка? Что же касается того, что я тебя не спросил… ну, это уж у меня такая особенность, Боб: меня с рождения волновали желания только одного человека… то есть мистера Гарри. Такой у меня характер. Я просто беру, что мне хочется, и лишь смерть меня остановит.

Я слушал это существо, и что-то медленно поднималось в моей душе. Доселе мне знакомое мало в ней и тяжелое, словно лава. И, словно лава же, – требующее выхода.

Кажется, я тогда произнес сквозь зубы:

– Смерть? Что же, может быть это самое верное твое слово, Гарри.

Ей Богу, я и сейчас совершенно не в состоянии понять, каким образом у меня в руке тогда взялся револьвер. Его принесло в мой дом это существо. И он был тот самый, судя по всему, из которого Гарри убил Сесилию. Я просто услышал грохот и понял, что я стреляю. Я понял, что начал действовать, не осознавая это, и, по мере того, как осознание возвращалось, я приходил во все большее изумление от своих действий. Стреляющий револьвер медленно опускался под собственной тяжестью… а я мог лишь наблюдать, как пули пробивают этому существу: лоб; сердце; место, которое он изменил по своему произволу. Пальцы руки разжались, и револьвер стукнул в пол. Меня стошнило и начало трясти. Я заходился безумным хохотом. Я подобрал револьвер и снова стрелял: в потолок, в пол, в стены…

Когда я пришел в себя, несколько, – я перезарядил его. И с ним убежал в подвал. Забился в дальний угол подвальной комнаты и навел ствол на дверь.

Грохот моих выстрелов слышал, вероятно, весь мир – вот что неотступно тогда сияло в моем сознании – сейчас они сюда прибегут, вломятся и увидят: полиция… соседи… ФБР! национальная гвардия!! чертова морская пехота!!!

Но я решил им не даваться так просто.

И только лишь часа через два я понял, наконец, что там ведь, наверху, лежит труп. И мне потребовался еще час, чтобы я сумел заставить себя (я угрожал себе револьвером; хотите – смейтесь) подняться в изрешеченную и залитую кровью спальню, перетащить это тело, все еще теплое, в подвал, закопать.

И я уселся на это место. Не знаю, сколько я провел затем часов (или дней?), постоянно сжимая в руке рифленую рукоять. Не ведаю и того, случалось ли мне заснуть. Но я знаю точно: то, что произошло со мною в этом подвале – произошло не во сне.

Я вздрогнул от холодного дуновения, и поднял глаза. Револьвер выпал из моей руки и ткнулся, глухо, в земляной пол.

Передо мной стоял Гарри. Еще в первоначальном теле своем. Полностью обнаженный. И указательный палец его правой руки был наведен в точности в мою грудь, словно ствол.

В подвале были включены обе лампы. И Гарри должен был отбрасывать, соответственно, две скошенные четкие тени. Да только он не отбрасывал ни одной.

– Ты… ты тоже выстрелил в нее, Боб! – заговорил Гарри. – Да-да. В нее. Хотя ты может быть и думал в этот момент, что наказываешь меня. Но ведь у меня тогда были черты Сесилии. Ты выстрелил в ее образ! В ее живой образ, Боб, а ведь это уже почти… Словом, пока не прозвучали три эти дурацких выстрела, твоя любимая Сесси продолжала еще хоть как-то пребывать в этом мире.

– Ложь!

Я выкрикнул истерически, потому что я не сумел совсем не поверить казуистике этого чудовища.

– Правда, Боб. И правда состоит в том, что ты теперь, как и я, убийца. Так оно или иначе, а твоими руками довершено то, что начинал я. Мы суть с тобой со-убийцы. Наши души переплелись теснее, чем наши тела сплетались во время занятий сексом. Я утащу тебя с собой в ад, и уж там ты будешь принадлежать мне, мой Боб, только мне…

С этими словами Гарри раскинул руки, как для объятия, и вкрадчиво пошел на меня. Я вяло подобрал с полу револьвер и выстрелил (чем очень рассмешил Гарри). В следующий миг я почувствовал прикосновение его рук… и – слава милосердному Богу! – я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, Гарри не было. Подвал был безвоздушен и пуст, как моя душа. Я для чего-то сбросил флажок, и осмотрел откинутый в сторону барабан. Там оставался один патрон, остальные гнезда зияли чернотой опустевших гильз. Я понял, что это знак.

Пришла непоколебимая, как судьба, уверенность, что жизненный мой путь должен сейчас окончиться. Я вынес, выверил и подписал приговор. И остается только привести его в исполнение.

Но только я осудил – не себя.

И вот, чтобы не оставалось ни у кого никаких сомнений, я оглашаю текст этого приговора.

Я приговариваю сей мир! Я возвышаюсь до осуждения всего человечества – зашедшего в тупик, не способного дать в своей повседневности никаких твердых ориентиров! Ведь я же так верил в этот мир, я так полагался на него, доверчиво позволяя ему постоянно просто нести меня туда, куда он меня несет. Не знаю, веровал ли я в Бога, но я всегда верил в то, что хотя бы образы вот этой реальности, постоянно предстающие глазам – неизменны. Что они и завтра будут все также обозначать то самое, что они обозначали вчера. И что же оказалось на самом деле? Сесилия – это вдруг уже не Сесилия! Гарри – уже не Гарри!.. Да и… этот вот комок пустоты, душный, подобный зияющему отверстию гнезда со стреляной гильзой – да разве же это прежний простой, всегда понятный людям и себе старик Боб?!

Итак, я приговариваю тебя, сей мир! Тебя, разочаровавшее меня человечество. Ты, внешний мир, всегда воспринимался мною как мать – за которой надо просто идти, точно так же, как вылупившиеся цыплята идут за курицей. А ты оказался мачехой!! Я проклинаю тебя! Сейчас, вот сейчас я убью тебя! Я все от тебя терпел как ведомый, но не собираюсь терпеть того, что ты становишься зыбким…

Я где-то как-то прочел, что после смерти человеку открывается какой-то туннель. Черный, мерзко грохочущий… отвратительный и нежеланный. Но все-таки у него в конце – свет.

Сейчас я заглянул в этот ствол. Он темный и холодный, но он, при этом, хотя бы твердый и прямой. Как туннель.

Что же, помолитесь за меня те, кому я делал добро. Чтобы, все-таки, в конце этого туннеля для меня был свет.

2007

Как люди

Еще не одевшись, Бравлин включил компьютер.

– Я говорил об этом, – произнес он, указывая в экран. – Их корабли садятся вот здесь и здесь. И это наш единственный шанс. Да и не только наш, Слава, но и всего человечества.

– Нам не на кого более положиться, – продолжил Бравлин, отвлекшись от монитора и глядя одновременно и пристально, и рассеяно в карие любимые глаза, – как только лишь на небесных братьев. Ты знаешь, Слава, я никогда не доверял русским…

– Советским, Брав, – поправила его Слава, поморщившись и вздохнув.

– Да. Я это, именно, и хотел сказать. Я вовсе не наезжаю на твоих предков по материнской линии. Так вот, Советский Союз использовал нашу страну как просто марионетку в своей игре. Но эти конкуренты его, они… которые забрали власть над нами теперь, они – еще хуже рус… извини, советских!

– Что делал прошлый режим? – развивал мысль Брав, поднявшись из-за стола и легкими пружинистыми шагами пересекая комнату. – Он откровенно вбивал всем в головы паровыми молотами стандартный идиотизм. Шаг в сторону есть попытка к бегству… А эти как? Они ведь будут куда похитрей советских, не так ли, Слава? Они умеют вот эдак подавать свой идиотизм (почти все тот же – по сути), как будто бы ты сам его выбрал… чего там – чуть ли даже не выдумал… Ну и вот: мы спорим о каких-то нюансах внутри теперешнего идиотизма, что выеденного яйца не стоят, переживаем, участвуем, голосуем… Слава! Мы сделались слепцами вдвойне! А продвижение к пропасти, между тем, ускоривается. Все катится к черту в ж…! И, Слава, если мы с тобой сейчас не спасем наш народ… а с ним и все человечество…

Брав снова подошел к монитору и развернул его.

– Словом… что говорить… Вот карта. Я ее вычислил. Ты… веришь моим расчетам? Ты… понимаешь? Скажи мне, вот сейчас, пожалуйста, еще раз: отправишься ли ты сегодня со мною, Слава… туда?

Она подошла к нему и обняла его и прижалась, щекоча прядями.

– Да… ничего я не понимаю, Брав… если честно. Ты, как всегда, говоришь очень много слов. Но это совершенно неважно. Я чувствую твою силу, родной мой… честный… Если с тобой – отправлюсь… куда угодно.

…Да только это был не закат. Кровоточащая неизбывная рана простерлась по небу от запада до востока. Как будто сам равнодушный Космос был потрясен и предостерегал двух людей, желая, чтобы они одумались. Но, видимо, они были какими-то особенными весьма, эти двое, поскольку они продолжали путь. (Как странно и красиво ошибаются иногда люди!)

Последние лучи солнца покинули тусклый мир. Зато какой-то иной огонь появился внезапно из ниоткуда и принялся разгораться в небе. Сначала он был не на много ярче, нежели звезды. Потом затмил и луну, сиявшую в третьей четверти. Серо-пепельный, неотвратимый свет сделал земной ландшафт скопищем уродливых контуров, как если б из любого предмета, сущего на пустыре между мертвыми автострадами, вытряхнули вдруг душу и сделали неживым – какою-то декорацией из папье-маше.

Слепящий корабль снижался. Его очертания напоминали геометризированный макет кита. По форме и по размерам.

Какое-то цепенящее чувство противоестественного охватило людей, наблюдающих за снижением. Такого не способен выдержать воздух! Не выдержит и земля…

Но на глазах у них корабль выпустил сверкающие опоры, как будто выстрелил иглами. Концы их не достигли метелок трав, недвижных в стылом безветрии. Корабль завис над землею, так и не коснувшись ее, и травы начали под ним никнуть.

Его чечевицеобразное тело, напоминающее глаз в пустоте с рисунков, показывающих масонскую символику, мигнуло все ярким светом четыре раза и после приглушило сияние.

– Они зовут нас, – проговорил Бравлин, взяв руку Славы. – Вперед! И сейчас мы договоримся. И будет рай на Земле! Мы впишемся в галактическое сообщество добрых, свободных и не отягощаемых предрассудками…

Вдруг голос его сломался. Какой-то страх, неизбывный, древний, родившийся словно из глубины костей сковал ум. Светящееся тусклое око посреди пустыря рождало неодолимый ужас. Хотелось побежать без оглядки… что там – упасть на землю и зарываться в нее… затихнуть навсегда… раствориться.

Брав чувствовал, как удары сердца его зашкаливают. Еще немного – и оно разорвется.

– Вперед же, Слава! – прохрипел он осевшим голосом. – Не посрамим имена, данные нам родителями! Лишь трусы отступают перед поставленной целью. Сейчас мы осуществим контакт между цивилизациями космоса и цивилизацией Земли. Я ничего не боюсь! Все это только древние предрассудки. Так зверь боится огня, разведенного человеком. Добро, мир… светлый разум, свобода воли… я верю, что у них есть все это – они бы не смогли выйти на просторы галактики, если бы не изжили в себе всяческую тень зла!

– Мне очень страшно, – произнесла Слава тихим и словно бы равнодушным, каким-то обескровленным голосом.

– Мне тоже, – отозвался Брав, нащупывая ее руку. – Но я в этот страх – не верю. Я славянин и я полагаюсь на разум – не на эмоции. А он мне говорит – это братья.

– Братья по разуму! – вдруг закричал Брав, решительно направляясь вперед и увлекая за собой Славу. – Во имя добра, свободы и любви заключаю с вами союз, как с представителями цивилизации, которая уже сумела… Я верую в светлый разум! Я не боюсь! Ничто не остановит стремления человечества…

Вдруг новая звезда просияла в небе невероятно ярко. Затем нарисовала резкий вираж, оставив перед глазами людей фосфен. Пригасла и зависла на черном небе меж чечевицеобразным кораблем и человеческими фигурками, так что теперь они отбрасывали двойную тень.

Тонкий свист, холодный, ультразвуковой и почти неслышимый, прошил нервы. Одновременно с ним прочертила небо от корабля-чечевицы к диску трассирующая нить.

– Они стреляют друг в друга, – все тем же тихим, невыразительным голосом обрекаемого на смерть прошептала Слава.

– Да что ты! Представители высшего разума давно изжили междоусобные конфликты. То, что мы видим, это всего лишь обмен сигналами. Главный корабль сообщает одной из лодочек, что мы – люди – наконец-то готовы вступить в контакт!

Внезапно в ореоле неонового сияния перед людьми появилась ящерица, стоящая на двух лапах и ростом приблизительно в полтора раза выше, чем стройный Брав. Она раскрыла узкую пасть, показывая два ряда шипообразных ровных зубов… и вдруг заговорила на идеальном болгарском:

– Союз республик вселенной приветствует передовых представителей землян! Мы ждали вас так давно, дорогие наши младшие братья. Мы только не хотели понуждать вас, потому что нам дорог, именно, ваш свободный выбор.

– Я это знал! – с волнением произнес Бравлин. Он видел, что шевеления пасти существа не совпадают с ритмом произносимых слов. Но не было ему до этого дела, потому что сами эти слова – долгожданная речь контакта – пьянили и согревали душу.

– Мы верим, что сегодня великий день, – продолжала ящерица. – Уже попытка приблизиться к нашему кораблю выражает стремление вступить в галактическое сообщество и сделаться одними из нас. И только это свободное волеизъявление и дает нам право приобщить вашу цивилизацию к захватывающему проекту, который преобразовывает весь космос. Цивилизация, становящаяся его участником, обязана решиться совершить смелый шаг. Преодоление варварства невозможно без добровольного отказа от психологической самозакрытости. Чувство и мысль каждого разумного существа вселенной должны стать достоянием всех ее разумных существ. Ведь это несправедливо, что у одних из нас больше мыслей и чувств, а у других меньше. Но мы располагаем аппаратурой, которая может сделать сознание каждого из вас открытым транслятором и приемником. Наш нейрошлем позволит вам окунуться в бескрайний, захватывающий океан. И он же зафиксирует импульс вашего искреннего желания остаться в нем навсегда. Не нужно ничего стыдиться или бояться. Вам будут помогать опытные, деликатнейшие учителя. Привилегии, которые вы получите в случае…

Вдруг ящерица согнулась напополам, и у нее пошел изо рта, вместо слов, огонь. Затем огонь охватил и чешуйчатую шкуру ее… и вот – наростчатый угловатый скелет остов упал, плавящийся, к ногам Бравлина.

Отпрыгнувшие невольно люди заметили невдалеке еще двух чудовищ, подобных видом сожженному. Передние конечности одного из них сжимали прозрачную и коленчатую, пульсирующую зеленоватым свеченьем хищных изгибов трубку.

Внезапно ящерица развернула ее на Славу – и во мгновение ока та превратилась в пепел, опавший хлопьями… По-видимому, человеческая плоть была куда меньше устойчива к действию боевого луча пришельцев, нежели их собственные тела.

Сознание у Бравлина помутилось. Ему казалось, что это не наяву, что он видит страшный сон… Затем какая-то бардовая волна подхватила и понесла… он стал – месть. Простая и непосредственная цепь действий без всякой мысли. И даже и без мыслей о мести.

Рука его извлекла из кармана нож с откидывающимся лезвием и палец нажал на кнопку. А ноги в это время несли вперед, и он видел, что цель его – горло ящерицы – все ближе, и в следующее мгновение сделается досягаемо для удара. И черный железный смех зачинался уже в груди…

Да только не успел выплеснуться. Испепеляющий луч, ударивший из оружия второго чудовища, погасил Бравлина. Подобно тому, как волну огня может погасить такой же огонь, пущенный волной встреч.

На пустыре вдруг поднялся ветер и взвихрил, перемешав, прах Бравлина и прах Славы. Висевший неподвижно в воздухе диск просиял и тронулся, набирая скорость, по направлению к ощетинившейся опорами «чечевице». И скорость его движения возрастала настолько быстро, что диск, в итоге, словно бы выстрелил собою в большой корабль, как будто желая пробить насквозь.

Сияния кораблей растворились, при встрече их, в огромной и яркой вспышке. Такая бы сожгла, вероятно, человеческие глаза до костного дна глазниц, но, к счастью, никого из людей в этот миг на пустыре не было. Упругий плазменный смерч, мгновение покружив на месте немого взрыва, втянулся в черноту космоса.

И снова стало на пустыре, как было до присутствия на нем кораблей. И даже не запылал бурьян, как ни странно. Лишь засветилось на поникшей траве тусклое сияние концентрического рисунка, напоминающего фотографию кругов, расшедшихся от упавшего в воду камня.

– Сработало! – обронила одна из ящериц на своем языке, использующем такие высокие частоты, что человек бы ничего не услышал.

– Прекрасно, – не повернув морды, отозвалась другая. – На этот раз мы перехитрили работорговцев.

– Как жаль, что опять пришлось убивать людей, – продолжала первая, отряхивая медленно пепел с посверкивающих чешуек. – Я восхищаюсь этими существами. Подумай только: мы ставим барьеры страха, способные удержать, кажется, любую тварь во вселенной, а некоторые из людей на это плевать хотели и все равно идут! У них непобедимая воля. Они способны преодолевать любые навязываемые эмоции… А нам приходится убивать таких! Уничтожать лучших. Истреблять героев…

– Мы вынуждены так делать. Ведь люди не способны понять, на что они могут обречь свой мир! Достаточно комиссарам Коалиции зафиксировать пороговое число согласий – и во Вселенском Конгрессе они получат очередной мандат на планетарный психоконтроль. Тогда любые другие согласия на этой планете они будут программировать уже сами. Цивилизация людей отправится, стройными колоннами, улыбаясь, в ад… из которого мы бежали с таким трудом.

– Какой это был кошмар… Нет! Уж лучше пусть мы будем для них жестокими убийцами, безжалостными чудовищами… Пока еще существуют во вселенной миры вне сети психоконтроля – жива надежда!

Вновь яркая звезда, появившаяся из ниоткуда, вспыхнула в глухом небе. Ее отражение затрепетало сияющей и растущей точкой на поверхности черного глаза ящерицы.

– Работорговцы заметили вспышку аннигиляции своего корабля и выслали перехватчиков.

– Так точно… по наши души.

– А лодочки у нас уже нет. И помощь не успеет прийти.

– Что делать! Придется погибнуть здесь… Это лучше, чем сдаться и позволить им снова запрячь наши души в лямку психоконтроля.

– Конечно! Чем отупеть в незаметном рабстве, лучше умереть – но… с надеждою в душе, как… как люди!

Ящерицы, схватив оружие, припали хищно к земле, выставив перед собой прозрачные трубки.

Звезда снижалась.

январь 2008