Текст книги "Сцены из супружеской жизни"

Автор книги: Януш Леон Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

UDRĘKA MONOGAMII
Страдания по моногамии

Спайник парадоксальный, или диплозоон является паразитом рыб семейства карповых. Он достигает в длину одиннадцати сантиметров. Взрослые формы поселяются в жабрах рыбы и высасывают кровь кормильца. Это один из тысяч известных биологам паразитов, и в нем не было бы ничего особенного и интересного, если бы не тот факт, что он является единственным абсолютно моногамным созданием на земле. Личинка диплозоона не превращается во взрослую особь до момента встречи с другой личинкой. Осев на жабрах кормильца, личинки срастаются попарно и только тогда начинают превращаться во взрослые формы. А половые органы появляются только у взрослых особей, у самца в одной части, у самки – в другой. Соответственно, диплозоон не может быть полигамен. У него просто нет выбора. И это единственный «парадокс» в своем роде.

Если бы парадоксальность можно было измерить в процентах, то на втором месте в этом списке – в контексте привязки к моногамии – был бы homo sapiens. Около пятидесяти процентов представителей этого вида всю жизнь находятся в моногамной связи только с одним партнером. Для нейробиологов, биологов эволюции, а также антропологов этот факт является очень загадочным и по меньшей мере странным. Почему целых пятьдесят процентов?! Ведь это напрямую противоречит природе – и вообще не в интересах вида.

А люди, несмотря на это, все равно хотят быть верными.

И в какой-то момент своей жизни друг другу это взаимно обещают. Очень часто под присягой, в присутствии Бога и священников или в присутствии герба и чиновников, а также свидетелей.

И потом собственноручными подписями на всевозможных документах подтверждают эти обещания: «…пока смерть не разлучит нас». А до этого много раз обещают это друг другу в признаниях, которые шепчут на ухо, в объятиях, в поцелуях, касаясь друг друга и соединяясь друг с другом.

Стремление хранить верность свойственно всем людям. Согласно опубликованным в последнее время результатам исследований, проведенных университетами Гамбурга и Лейпцига (2010 год), свыше девяноста процентов анкетируемых мужчин и женщин хотели бы остаться верными до конца жизни одной партнерше или одному партнеру. И это в одинаковой степени относится как к гетеросексуальным, так и к гомосексуальным парам. При этом из тех же самых анкет следует, что на сегодняшний день только пятидесяти процентам опрошенных это действительно удается. Но как утверждает профессор Фолькмар Сигуш, всемирно известный сексолог из Университета им. Гете во Франкфурте-на-Майне и практикующий терапевт с тридцатилетним стажем, и в эти пятьдесят процентов не стоит так уж безоговорочно верить, потому что люди очень неохотно говорят правду на тему своей сексуальной жизни. Пожалуй, только в налоговых декларациях они лгут еще больше.

Моногамия как модель связи между мужчиной и женщиной, несомненно, выглядит очень привлекательной. Людей очаровывают и трогают литературные любовные истории Пенелопы и Одиссея, Ромео и Джульетты или Орфея и Эвридики. Но им известны также истории «свободной любви» периода сексуальной революции конца шестидесятых годов двадцатого века, когда секс был признан источником бесконечного удовольствия и счастья, стал путем к свободе и был отделен от понятий семьи, материнства, отцовства и ответственности. Деструктивное влияние этой «революции» выразительно отражает сегодняшняя статистика.

В рамках проекта, курируемого Мюнхенским университетом, анкетируемым был задан вопрос: «Стала бы измена вашего партнера (партнерши) серьезным испытанием для ваших нынешних отношений»?

Семьдесят семь процентов респондентов, рожденных в 1990–1994 гг., ответили, что да. Зато среди тех, кто родился в 1970–1974 гг., всего лишь шестьдесят четыре процента ответили утвердительно. Все указывает на то, что сегодняшние молодые люди постепенно уходят от идеи «свободной любви» и ценят эксклюзивность своих отношений более, чем их родители. Так, по крайней мере, они утверждают в анкетах, целью которых является определить их жизненные ценности.

Но вот воплощают ли они эти ценности в жизнь? К сожалению, не так эффективно, как их родители. На вопрос: «Изменяли ли вы партнеру в этом году?» – четыре с половиной процента лиц, рожденных в 1990–1994 гг., отвечает утвердительно, тогда как только одна целая и восемь десятых процента рожденных между 1970 и 1974 гг. признается в измене. И это при том что рожденная в 1970 г. среднестатистическая сорокалетняя женщина достигла на сегодняшний день апогея своих сексуальных потребностей, которые не удовлетворяются, а ее среднестатистический партнер, озабоченный снижающимся либидо и теряющий интерес к половой жизни с одной партнершей, вступает в опасную фазу кризиса среднего возраста.

Эти данные очень хорошо иллюстрируют разницу между тем, чего мы себе желаем, и тем, чем мы являемся на самом деле. Потому что сохранение верности одному партнеру – это тяжелая безустанная борьба с природой и с полигамным животным, которое в нас прячется.

Некоторые выбирают очень простой способ такой борьбы. Они не хранят верность одному партнеру всю жизнь, но верны данному партнеру в данный период времени. То есть это как бы «серийная» верность.

Такая лайт-версия верности. Храня, таким образом, верность разным партнершам или партнерам в течение того или иного времени, в анкетах в абсолютном согласии со своей совестью они ставят галочку напротив ответа «я верная/верный».

Верному человеку нелегко живется.

Так утверждают социологи, говоря о привыкании и скуке; так утверждают нейробиологи, измеряющие падающий со временем уровень концентрации эндорфинов в мозгу; об этом предупреждают сексологи, пытающиеся снова загнать в постель людей, которые перестали испытывать желание.

И вопреки всему этому половина нашего вида все равно хочет прирасти друг к другу раз и навсегда. При наличии выбора…

WYDARZENIA NIEOCZEKIWANE
Эффект неожиданности

…Потому что, знаете, я – с тех пор, как его полюбила, – живу в удивлении.

Не в одном. Во многих. Таких огромных УДИВЛЕНИЯХ. Они мне не дают покоя. Я их боюсь – и в то же время я их хочу. Как нерешительная девочка-подросток… или решительная, но слишком религиозная… которая хочет целоваться со своим парнем во время свидания в парке – и боится.

Каждого следующего сюрприза я жду и боюсь все больше. А ведь в этом, понимаете, кроется опасность. Поскольку, во-первых, я уже, к сожалению, давным-давно не девочка-подросток. А во-вторых, связь должна основываться – здесь я его слова точно процитирую – на «определенной повторяемости определенных обычных событий»: цветы, доставленные ночью; завтрак, поданный в постель после восьми часов вечера; смигус-дынгус (обливание водой) первого января; полет на вертолете над Варшавой во время перерыва на обед в понедельник.

И не надо на меня, пожалуйста, смотреть как на сумасшедшую. Я сейчас совсем не шучу. Для него такие штучки абсолютно нормальны. И он – насколько я могу судить – получает от них даже больше радости, чем я. Потому что мне, прежде чем я начну радоваться, нужно еще как-то прийти в себя от удивления. Он считает, что только с помощью общих переживаний – более крепко, чем признаниями и обещаниями – можно соединить две биографии, две судьбы. Тут только нужно уточнить, что для многих известных мне пар «общим переживанием» является прогулка по Лазенкам. Раз в квартал. И это не лучше и не хуже того, что называю «переживанием» я. Это просто другое.

Когда я с ним познакомилась, он поразил меня своим мальчишеским любопытством и непредсказуемостью. Но потом, когда я его уже полюбила, мне стало это мешать, а иногда даже раздражать. Мне захотелось найти наш общий «именительный падеж», ввести определенные ритуалы, завести обычаи, захотелось предсказуемости. Потому что это успокаивает, соединяет, устанавливает правила общей повседневности, дает чувство безопасности, позволяет планировать будущее. Общее будущее.

И в определенном смысле так и произошло. Я знаю, что утром, прежде чем скрыться в ванной, он делает себе кофе, а потом пьет его холодным, хоть любит горячий.

Газеты он начинает читать с последней страницы.

В четверг вечером он один ходит в библиотеку, если только мы не в отпуске или он не должен выехать за пределы Варшавы на какую-нибудь научную конференцию. Когда он меня раздевает, то лифчик снимает в последнюю очередь, а когда целует – у него есть свое любимое потаенное местечко на моей спине (так же, как у меня). Наверно, у него тоже есть подобный список моих «предсказуемостей». И это и есть тот самый «общий именительный падеж», о котором я уже упоминала. Вот только он, в силу своего возраста, а также наученный горьким опытом своих бывших отношений с женщинами, в какой-то момент составил себе очень четкое представление о том, к чему может привести чрезмерная предсказуемость. Любовь, основанная всего лишь на общем именительном падеже, это – по его мнению – дурацкий и скучный детективный фильм, в котором с самого начала известно, кто убийца, а тебе все равно приходится смотреть его до конца. Я появилась в его жизни, когда он уже это знал. Поэтому жизнь с ним полна неожиданностей.

Иногда это восхищает, а иногда ужасает, как метель в июле. И с каждым разом все сильнее любопытство: что же будет дальше? Какой секрет он откроет мне в следующий раз?

А вы знаете, что мы ведь с ним не муж и жена? Хотя он мне делал предложение.

Кстати, в трамвае. Потому что мы, знаете, познакомились-то в трамвае, когда он, совершенно растерянный, возвращался из автосервиса, где оставил на ремонт свой автомобиль, и пытался купить у меня проездной билет. И вот, после этого предложения, мне пришла телеграмма с информацией о дате нашей свадьбы. Телеграмма, вы представляете!

Такая, как когда-то, раньше, на бумаге, в цветастом конверте! С наклеенными на карточку полосочками текста:

«Наша свадьба – тчк – состоится – тчк – в такой-то день – тчк»

Это, конечно, нечто – в наше время мобильных телефонов и Интернета!

Он подговорил коллегу, чтобы тот переоделся в почтальона, выкрал мой паспорт, подкупил каким-то образом служащих ЗАГСа и пригласил меня этой телеграммой на нашу свадьбу. Но у него не получилось, потому что я в почтальоне с телеграммой узнала его однокашника. И разумеется, не пошла на свою свадьбу.

А там были все наши приятели, была вся его и моя семья. Только меня не было. Знаете, я тогда не могла понять, от чего плачу: от любви к нему или от ненависти? Он, знаете, в этом своем стремлении удивить меня является романтичным анархистом, который лезет на самые высокие баррикады. Он умеет ломать все правила и не боится делать это, чтобы только с нами случилось что-то неожиданное. Жизни с таким человеком нужно научиться. Лишь потом уже можно радоваться тому, что он в нее, в эту жизнь, вносит. И хотя я знаю, что он делает все это из любви ко мне, но иногда мне страшно, потому что я чувствую себя так, будто рядом со мной совершенно чужой и незнакомый мне человек, с которым я должна отправиться в далекое и самое важное в моей жизни путешествие. Но этот страх быстро проходит. Я начинаю опять ощущать в нем того самого мужчину, которому я доверяю и с которым хочу просыпаться по утрам. У меня, правда, еще некоторое время что-то свербит в мозгу, но потом все возвращается к безопасному общему именительному падежу. Он снова пьет холодный кофе после душа и так же снова целует то волшебное местечко, где моя спина переходит в ягодицы. И так продолжается неделю. Или даже две…

О KOBIECOŚCI
О женственности

Марсель утверждает, что ему сорок четыре года.

Он торопливо извлекает из своего потрепанного кошелька швейцарский паспорт и тычет пальцем в кривую надпись, сделанную поверх официальной даты его рождения.

– Мне было сорок четыре года, когда я познакомился с Клаусом, – говорит он приглушенным голосом и задумчиво затягивается сигаретой. – Это был лучший год в моей жизни. Именно тогда я по-настоящему родился. Для меня этот год не закончился. И не закончится никогда. Хоть для Клауса с тех пор прошло одиннадцать лет. Точнее – одиннадцать с половиной, но это не важно, – добавляет он, нервно крутя колечко на пальце левой руки.

Марсель проживает в блочном доме на окраине Цюриха, но большую часть своего времени проводит на площади Бельвю, в центре города, у озера, на трамвайной остановке неподалеку от ратуши.

В начале месяца он забирает в ратуше свое пособие наличными, поскольку ни один банк не хочет ему открывать счет.

– Потому что, понимаете, в этой Швейцарии, – иронизирует он, – банков больше, чем дошкольных учреждений, но ни в одном из них не доверяют мужчинам на шпильках.

Через несколько дней, когда в кошельке остаются уже только документы и последние банкноты, он прежде всего отказывается от еды в ресторанах, потом от вина, а в конце переходит на «нарушающий права человека смертоносный мусор из уличных грилей». Труднее всего ему отказаться от курения, поэтому он загодя собирает окурки из пепельниц со столиков бара на площади Бельвю.

– И при этом, – говорит он без какой-либо претензии в голосе, – я вызываю у них удвоенное отвращение.

Вид Марселя, выгребающего окурки из пепельниц, действительно может шокировать. Изборожденное морщинами мужское лицо, ярко выраженная лысина, широкие плечи.

И на этом заканчивается Марсель-мужчина. И начинается Марсель-женщина. Золотые сережки в ушах, розовая губная помада на губах, удлиненные тушью ресницы, фиолетово-серый лак на ногтях нежных пальцев. Дамский черный кожаный пиджак, узорная блузка с лайкрой, брюки-капри и замшевые кроваво-красные шпильки…

Я подхожу к Марселю и даю ему две сигареты.

Он идет вместе со мной к моему столику.

Мы начинаем разговаривать. Он удивляется, обнаружив, что я не знаю французского. Переходит на немецкий и, видя мою беспомощность, избегает швейцарского диалекта. Сначала – легкая прелюдия для более глубокого разговора. Как я сюда попал? Почему я здесь, в этом скучном Цюрихе, а не в пульсирующей жизнью Женеве? Неужели Польша «не дай польский Бог, простила Германию»? Потому что он, Марсель, «если бы был Польшей», то не смог бы простить.

Я отвечаю короткими односложными фразами, стараясь скрыть свое любопытство. Но это невозможно. Потому что я ведь не хочу разговаривать ни о расположении скуки на карте Швейцарии, ни о Боге, ни о прощении.

Я хочу разговаривать совсем о другом. Четыре кофе, три бокала вина и полпачки сигарет – и вот я понимаю, что Марсель заметил то, что я пытаюсь скрыть. Мы говорим в конечном итоге о его сложной половой принадлежности. Он сам почти вообще не употребляет слова «пол». Все время говорит: «гендер».

Марсель окончил философский факультет в «надутой Сорбонне». С дипломом в кармане он вернулся домой в Базель и однажды дождливым вечером встретил Клауса. Но это произошло много лет спустя, после того как отец – поскольку его первородный сын носил шпильки не только за закрытыми дверями своей квартиры, наедине с самим собой, но и публично, – сначала официально лишил его наследства, потом выгнал из дома, а в конце концов полностью отрекся от «этого гермафродита». Потом от него постепенно отказался и весь остальной мир. И это в Швейцарии, которая считается образцом толерантности!

Официально она такая и есть, но толерантность ведь это намного больше, чем положения закона в каких-то документах. Истинная толерантность – в умах и сердцах. Для Марселя не было работы, никто не хотел сдавать ему квартиру, люди, которых он считал друзьями, тоже постепенно закрывали перед ним двери своих домов. Одинокий, окруженный всеобщим презрением и отвращением, он понимает, что должен наконец определиться, кем является.

Но он не может на это решиться – и не хочет.

Потому что иногда он чувствует себя женщиной, а иногда мужчиной.

Его пенис так же дорог ему, как и ощущение собственной женственности в мышлении и низу живота. Поэтому он «не накачивает себе грудь» гормонами и уж тем более не позволит, чтобы хирурги сформировали ему между ног вагину.

– Потому что гендер – это способ мышления и чувствования, а не жировая ткань или отверстие с каналом, – добавляет он.

Сначала пришло одиночество, потом отчаяние, в конце концов – хроническая депрессия и две попытки суицида.

После последней, в психиатрической клинике, Марсель познакомился с Клаусом. Клаус работал там врачом и был таким же «дуальным», как Марсель. С той только разницей, что хранил свою «дуальность» в глубочайшем секрете от окружающих. Через два месяца пребывания в больнице Марсель не вернулся к своему одинокому бездомному существованию. Он переехал к Клаусу.

– Вам, наверно, трудно в это поверить, но то была настоящая любовь, а не какой-то акт отчаяния из-за отсутствия выбора, не соломинка, за которую хватается утопающий, – говорит он тихим голосом. – Я полюбил его не потому, что он был, как и я, еще одной жертвой кораблекрушения на необитаемом острове. Шанс, что мы, с нашими «особенностями», встретимся, был микроскопический, но в данном случае совсем не это было важно. Гораздо важнее были любовь и уважение.

Как мужчина, я хотел заботиться о женщине в Клаусе, а как женщина – чувствовать себя защищенной, окруженной его мужской силой. Это трудно понять, когда мозг относится к одному полу. Я знаю. Мы несколько лет хранили эту любовь. Прятали ее от жестокого, презирающего нас мира. Но потом Клаус начал определяться. Он познакомился в клинике с одной женщиной – настоящей женщиной. Моя «половинная» женственность перестала его удовлетворять…

О WOLNYM RYNKU
О свободном рынке

Результаты исследований немецких социологов, работающих по поручению независимой организации GEWIS, в очередной раз подтвердили то, что для многих, к сожалению, перестало быть очевидным: одной из величайших ценностей в жизни человека является любовь.

Но только любовь долговременная, основанная на моногамической исключительной привязанности. Это мнение выражали в среднем свыше семидесяти восьми процентов анкетируемых женщин и около шестидесяти пяти процентов мужчин. Возраст анкетируемых при этом значимой роли не играл. Отличия результатов для возрастной группы 20–30 лет сравнительно с группой 55–65 лет были незначительны. Оказалось, что и молодые люди, и старшее поколение считают любовь самой большой ценностью в своей жизни. Стремление к любви, по крайней мере выраженное в процентах, не является пережитком прошлого. Психологи не особо удивляются таким результатам исследований. Они в этом случае удивительно единодушно говорят о том, что во времена неосексуальной революции – а именно так определяет себя нынешний тренд сексуальности в так называемой западной культуре – романтическая любовь стала штучным товаром, эксклюзивом. Ее нельзя ни произвести, ни купить. И лишь она обеспечивает опыт абсолютного понимания, безграничной близости и дает ощущение защищенности.

Что касается сексуальности, то она, вследствие наступившей полной свободы, оказалась обесценена.

Она стала доступна везде и в любой форме. То, что Интернет предлагает на свободном рынке сексуальности, является, с одной стороны, результатом упомянутого тренда неосексуальности, а с другой – интенсивнее всего его укрепляет. Молодое поколение, рожденное и взрослеющее во времена глобального доступа к Интернету и твердо убежденное в могуществе и привлекательности, а также одновременно опасности свободного рынка, где все можно найти и приобрести, перенесло это убеждение и в сферу человеческих отношений.

Интернет оказывается таким свободным рынком.

И капиталисты «новых медиа» не могли не заметить, что на человеческом одиночестве можно сделать весьма неплохие деньги. Они тоже знакомы с исследованиями GEWIS о стремлении к любви, а кроме того, знают, что, например, в Германии более сорока процентов населения – это одинокие женщины и одинокие мужчины, которые совсем не хотят засыпать и просыпаться в одиночестве. На сегодняшний день (март 2012) только на территории Германии функционирует две с половиной тысячи порталов, на которых одинокие люди ищут себе пару. На этих порталах зарегистрировались, то есть разместили данные о себе, более семи с половиной миллионов участников. Большинство из них открыли доступ к номерам своих банковских счетов или кредиток, благодаря чему интернет-бизнес знакомств только в 2010 году заработал в Германии непустяковую сумму свыше 190 миллионов евро.

С кредитки Беттины, одиночки тридцати пяти лет, из них получены только несколько сотен евро. Беттина считает, что это приемлемая цена за знания, которые она получила.

Маркус фотографировал для нее солнечных зайчиков на цветочных листиках в своем саду. Каждое утро она находила фотографию нового зайчика в своем почтовом ящике на фейсбуке. Безвкусица, конечно, но все-таки романтичная.

Потом были первые ночи и чувство влюбленности.

Он «не был готов к серьезным отношениям». Наверно, из-за этой своей «неготовности» после пятой ночи он исчез из ее жизни, а через несколько дней и с сайта.

Несколько месяцев спустя она познакомилась с Роландом, который был практически полной копией Маркуса, отличаясь от него только тем, что не любил солнечных зайчиков и обожал заниматься с ней любовью в собственном автомобиле на лесных паркингах.

Он тоже, однако, не был готов к серьезным отношениям. Когда однажды она, выехав с очередного паркинга на шоссе, спросила его шепотом, как бы между прочим, когда же он будет к ним готов, он немедленно убрал руку с ее бедра и перестал отвечать на ее звонки.

Следующего мужчину, встреченного ею в сети, она уже ни о чем серьезном не спрашивала. Потому что уже и сама не хотела ничего серьезного, а тем более никакой близости, тоски, а в конце – унижения и потерянного чувства собственного достоинства. Вся эта интернет-ярмарка жаждущих и «неготовых» не имела с любовью ничего общего. Беттина приняла правила игры и тоже стала неосексуальна. Особенно по ночам, после нескольких бокалов вина и долгого купания в ванне. В одну из таких ночей и зацепил ее Бернд.

На несколько лет старше ее, на фотографии в профиле соблазнительно красивый и к тому же называющий себя буддистом, как и она. Их первый телефонный разговор длился три часа. В течение следующих шести недель переписки по «мылу» она убеждала его, что «ей нужно время», а он – что в нее страстно влюблен и что «в их распоряжении все время этого мира». Через два дня, взволнованная как девочка-подросток, она встречала его вечером в аэропорту. По пути к ее дому на каждом перекрестке он целовал ее шею и уши. Ночью она неоднократно выслушала его признания в глубоком чувстве к ней, а также в том, что он «хочет и умеет ждать». Потом был романтичный уик-энд в Зальцбурге, в маленьком гостиничном номере со сдвинутыми кроватями, которые постоянно разъезжались во время секса.

Вот после Зальцбурга она и потеряла бдительность, и как только она испытала знакомую ей потребность в близости – все началось заново. Он тут же прекратил повторять, что «у них впереди целая вечность», а вскоре от вечности остались лишь несколько минут на ничего не значащий разговор по телефону.

Через несколько недель она случайно наткнулась на его фотографию, только зарегистрировался он под другим именем. Когда она спросила его, что это значит, он пропал и больше не отвечал ей…