Текст книги "Последний сторож"

Автор книги: Януш Гловацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Моя персона у него доверия не вызвала – сперва он ощупал меня с ног до головы, видать, на предмет оружия. И только потом развязал мешок. Разволновался не на шутку, даром что bodyguard, сунул девчонке плитку шоколада и, утерев навернувшиеся слезы, снова завязал мешок, наверно, чтобы пыль не попала. Ну а уж после попросил меня сесть на второй, под завязку набитый гранатами чемодан, который никак не хотел закрываться. Я объяснил ему мое положение, так, мол, и так, а он, кивнув, повел свой рассказ.

Рассказ Стивена, шефа телохранителей

Родился я в Лос-Анджелесе, точнее, в Санта-Монике – угол Одиннадцатой улицы и Оушн Паркуэй. С детства я ростом не вышел и в придачу был тощий – кожа да кости. Быть низкорослым и в придачу тощим, сами понимаете, приятного мало. Вам приходилось бывать в Санта-Монике? Нет? Ну тогда вы не знаете, что значит быть маленького роста и в придачу тощим. В Санта-Монике вся жизнь протекает на пляже. Там рождаются, занимаются серфингом, надираются, трахаются, тонут, умирают. А в Рио-де-Жанейро когда-нибудь были, на Копакабане? Нет? Ну так я вам скажу: в Рио, если мужчина низкорослый и в придачу тощий, и ко всему прочему ноги у него тонкие, а у меня ко всему прочему ноги были как палки, то он стесняется показаться на пляже. А если стесняется показаться на пляже да в придачу с характером, то либо стреляет себе в висок, либо лезет в петлю, либо, глотнув для верности яду, идет топиться. В Санта-Монике дела обстоят получше, чем в Рио, однако ненамного. А я жил в Санта-Монике и был маленького роста и в придачу тощий.

Грудь у моей матери для примерной католички, какой она слыла, была внушительных размеров, в придачу она без конца за меня молилась. У обеих сестер буфера были почище материных, и они безжалостно мной помыкали. Отец, мужик ростом под метр девяносто, вкалывал на «Дженерал моторс» и в придачу меня стеснялся. Стеснялся, когда выпадало свободное время, но вообще-то у него времени ни на что не хватало, потому что он целиком посвящал его автомобилям – конек у него был такой. То есть, точнее, ему позарез было нужно, чтобы люди покупали машины и ничем больше не занимались. Не ели, не пили, не поддавали, не трахались, а только покупали и только автомобили. Но для того чтоб они начали их покупать и ничего больше в придачу не делали, надо было довести до ручки городскую транспортную сеть в Лос-Анджелесе. Вам, наверное, не надо говорить, что этот город когда-то славился на всю Америку самой лучшей системой городского транспорта? Трамваи и автобусы курсировали исправно, и в автомобилях не было особой нужды. Так что моему отцу и еще парочке таких же, как он, торговавших автомобилями и в придачу строивших автострады и мотели, потребовалось целых двадцать лет, чтобы окончательно разрушить транспортную систему города. Я понимаю, дело было нелегкое, но никак не может служить отцу оправданием, чтоб не заниматься единственным сыном, пускай даже низкорослым и в придачу тощим. Когда отец довел до конца свое черное дело и городского транспорта почти не осталось, зато на каждую семью приходилось по автомобилю и в придачу еще по одному запасному, он купил большой дом в Малибу и только тут огляделся: нет ли где поблизости меня и не подрос ли я или хотя бы, на худой конец, не прибавил ли в весе. Как рассказывают, раз он даже позвал меня по имени. Но для меня это уже никакого значения не имело: к тому времени меня уже зачислили в «зеленые береты». [2]2
  Десантно-диверсионные войска особого назначения.


[Закрыть]

Если вас интересует, как я, низкорослый и в придачу тощий, попал в ряды «зеленых беретов», то нам с вами придется вернуться в давно позабытые школьные времена. Я говорил, что был низкорослый и в придачу тощий? Так вот, из-за этого ни на уроках, ни после уроков ни одна, дословно ни одна киска не хотела со мной не то что знаться, даже в щечку чмокнуть. Вы мужчина из себя видный, вам этого не понять. У меня же без перерыва и без всякой надежды мало того, что постоянно был на взводе, еще и стрелял очередями. А знаете, как тяжело жить без всякой, пусть даже маленькой, надежды? Я мало что был низкорослый и тощий, так в придачу чуть не свихнулся. И кто знает, что бы из меня выросло, ведь мог бы, к примеру, как говорится, сбиться с пути, если бы не тренер школьной футбольной команды Майкл Мичел. Мало что он заменил мне отца, так еще привел за руку в тренажерный зал, взвалил на меня штангу, обложил гантелями и каждый божий день повторял: «Ты должен качаться, Стив, это единственное, что тебя в жизни может спасти. Не будешь качаться, Стив, любая, самая распоследняя шестерка будет, Стив, иметь тебя вдоль и поперек, как я». Говоря так, он намекал на тот факт, что, когда мне было десять лет, он меня трахнул и потом повторял это регулярно, в придачу силком, три раза в неделю последующие пять лет. Майкл враз сориентировался, что у такого коротышки, как я, инструмент должен быть солидный. Как известно, после сотворения мира Бог развесил все члены на веревочке, и коротышки расхватали самые длинные. Да-да, уж поверьте. Если я и благодарен кому в жизни, так это прежде всего Майклу Мичелу, а в придачу мистеру Кейну, но это уже много позже. Благодаря Майклу я избавился от комплексов, он, так сказать, сделал из меня человека. Уговорил заняться кунг-фу, и оказалось, что я – талант: уже через три месяца я сломал ему руку. Коротышкой я так и остался, но тощим в придачу уже не был. Потом я занялся карате и через полгода сломал Майклу ногу аж в четырех местах. Боже, как он мною гордился и, когда я навещал его в больнице, плакал от счастья и в придачу назвал меня своей Галатеей. Мало сказать, что он был человеком добрым, в придачу он был начитанный. К сожалению, мир полон зла и несправедливости; так вот я отплатил ему злом за добро. Ну, понимаете, сил моих не было смотреть, как он запал на одного парня из моего класса. Я предупреждал, чтоб он прекратил, но Майкл и ухом не повел. И пришлось, как ни было жаль, обвинить его в растлении малолетних; Майкла арестовали, он вылетел с работы, а выйдя из тюрьмы, мало того, что не пожелал со мной встретиться, так в придачу бросился под поезд. Я же сверх программы занялся стрельбой из стрелкового оружия.

Что касается мистера Кейна, то познакомились мы с ним в Сайгоне. Я как раз руководил эвакуацией посольства – вьетконговцы были уже в двух шагах. Сами знаете, каковы люди. Они там чуть не поубивали друг друга за места в вертолетах, а вот мистер Кейн и мистер Жан-Пьер стояли насмерть и ни в какую не соглашались лететь без двоих четырнадцатилетних вьетнамцев – супермоделей. И знаете, в этом был весь Кейн, он в придачу заботился о каждой топ-модели как о самом себе. Чего тут говорить, широкой души был человек, потому-то его и полюбил весь мир. Короче, я тоже, как говорится, человек, так что они улетели вчетвером только благодаря мне. Я велел пропустить вьетнамских мальчишек вместо одного сотрудника посольства с женой. Вы не поверите – мистер Кейн еще в воздухе предложил мне сотрудничество.

В одну минуту я не без сожаления бросил армию и в придачу перебрался в Нью-Йорк, прямиком в Кейн-тауэр на шестьдесят пятый этаж с видом из окон. Мистер Кейн занимал двенадцать комнат на самом верхнем, шестьдесят восьмом. Под ним проживала в одиннадцати комнатах Жозефина, то есть миссис Кейн, в придачу с дочкой, то есть так было до развода, потом этот этаж заняла его последняя жена, Соня, с которой он впоследствии переехал в замок, где она три дня назад самолично закрыла ему глаза. Целый этаж непосредственно под ними занимали повара, горничные, уборщицы и прочая шваль. А на шестьдесят пятом, как я уже говорил, жил я и в придачу сорок три моих сослуживца по Вьетнаму. Про остальные этажи промолчу, потому что это тайна! Хотите я вам кое-что скажу в придачу – как на духу? Получал я много почти ни за что. А все потому, что работа на мистера Кейна была детской забавой. Вы не поверите, но на протяжении первых сорока пяти лет на мистера Кейна было всего-то тридцать три профессиональных покушения. Естественно, я не беру в расчет таких подлянок, как бомбы в письмах, посылках, автомобилях или самолетах. Ситуация обострилась, когда мистер Кейн раскрутил в придачу собственное телевидение и начал выпускать свои знаменитые «Новости Кейна». В общем и целом все шло как по маслу: мы с сербами, албанцами, русскими, китайцами либо вождями хуту заранее садились и договаривались, какие районы будут в тот или иной день разбомблены или, скажем, население каких деревень вырезано, ну и на следующее утро сразу после завтрака уже были тут как тут с кинокамерами. Одно мне совсем не нравилось: мистер Кейн в придачу взял привычку летать туда со съемочной группой и на месте лично осуществлять контроль. От этого я начал преждевременно седеть. Вы только посмотрите, мне еще и семидесяти нет, а я уже седой, о, здесь и вот здесь. Должен сказать, нервы у мистера Кейна железные, даже когда из-за общей неразберихи в наземных службах наш самолет подстрелили (по пьянке, скорей всего) ооновские миротворческие силы и мистеру Кейну пришлось катапультироваться, он отнесся к этому с юмором и падал с улыбкой на губах.

Только однажды я видел, как он вышел из себя, буквально потерял над собой контроль. А произошло это в восточном Тиморе. В тот раз генерал Макарим, кстати, человек вообще-то солидный, слишком поздно предупредил нас о готовящейся резне, должен прибавить, на редкость впечатляющей: в программу входило сжигание живьем, отрезание голов мачете и в придачу насаживание младенцев на штыки. Ну а из-за этого опоздания мы прилетели уже к шапочному разбору. Местами там, правда, еще убивали и насиловали, но на главную новость для спецвыпусков Кейна это уже не тянуло. Они попробовали было уладить дело – паблисити им ведь тоже необходимо, – пытаясь всучить нам кассету с любительской съемкой резни. Но мистер Кейн такой дешевки не допускал: швырнул кассету на газон и в придачу растоптал ее ногами.

Честно говоря, больше всего проблем было с этой его дочкой. Никакими человеческими силами не удавалось за ней уследить. Наверно, в основном тут была виновата Жозефина. Это она настояла, чтобы у дочери было нормальное детство, и запросто отправляла ее в обычную школу, в придачу с совместным обучением, приставив небольшую охрану. Не мне вам рассказывать, каковы люди. Из-за людской злобы и алчности девочку в среднем два раза в неделю похищали, а на мою голову только лишние хлопоты. Во-первых, приходилось набирать новых телохранителей на место застреленных, а в придачу доставлять похитителям выкуп. Конечно, мистер Кейн, как всякий родной отец, обожал свою Бетани и выкуп платил не торгуясь. Только один-единственный раз эти портачи из ФБР убедили его отказаться от переговоров, и вот тогда ее начали в придачу кромсать. Как сейчас помню, шесть недель кряду каждый божий день, даже в праздники, ее доставляли по кусочку с утренней почтой, как живой укор. Начали с пальцев ног – это еще мистер Кейн как-то пережил, но когда прибыл первый срез с живота, он сломался.

А надо сказать, что способ, которым была доставлена последняя посылка, повсеместно вызвал взрыв возмущения у отцов, матерей и детей всего мира. Окровавленный ошметок выпал из поздравительной телеграммы в тот самый день, когда мистер Кейн открывал в «Уолдорф-Астории» в окружении супермоделей обоего пола свой «белый год». Год, на протяжении которого, как он торжественно объявил, будет – в знак протеста против популизма, отсталости «третьего мира» и углубляющейся пропасти между бедными и богатыми – пить только белое вино, есть только белое мясо и в придачу одеваться только и исключительно во все белое. Представляете, как это подпортило праздник? Тогда-то он и велел мне передать похитителям деньги.

Бедняга мистер Кейн, может, и хорошо, что он до такого не дожил. На что это похоже: дочурку возвращают без всякого выкупа. Уж точно, поверьте мне, в мире все перевернулось вверх тормашками. Голову даю на отсечение, что и теперь мистер Кейн рвался бы заплатить выкуп, хотя, когда ее всю пообкромсали, сами посудите, на что она такая нужна?

Остальное я доскажу потом, теперь мне пора ехать. Знайте: вы мне нравитесь. А что до мешка, то лучше всего отнести его Жозефине. Как мать она, так сказать, в придачу обрадуется.

Рассказ Кубы

Таким вот образом главный телохранитель выкрутился из положения, а я остался с мешком. Но делать было нечего. Еще и помог ему стащить чемоданы, чтобы джип внизу не надрывался гудками зазря; в общем, проводил, помахал вслед рукой и волей-неволей поплелся куда меня послали, благо что близко, то есть по адресу проживания предпоследней жены мистера Кейна, матери этой, из мешка.

Апартаменты, куда я попал, напоминали дворцовые залы, но что там творилось – форменный цирк: крик, шум, прислуга носится как угорелая, везде навалены горы сумок, чемоданов и даже кофров. Шофер то ли в чалме, то ли в тюрбане, черт его знает кто, возможно, даже и индус, выкатывал из гаража один за другим четыре лимузина – верно, на выбор. Ни я, ни мой мешок ничьего внимания на себя не обратили. Единственное, чего мы добились, так это то, что меня без конца пихали, задевали, гоняли с места на место, и каждый указывал пальцем в другом направлении. В такой ситуации мне ничего не оставалось, как действовать на свой страх и риск, то есть тарабанить свою ампутированную из залы в залу, попутно глазея на камины, огибая кресла и протискиваясь между диванами и светильниками на подставке, кто знает, может статься, что и золотыми. И тут вижу, неподалеку от бьющего фонтана перед зеркалом во всю стену скорее лежит, чем сидит, и скорее на столе, чем на кровати, скорее женщина, чем мужчина, хотя и женщиной в полном смысле не назовешь. Тело вроде бы еще туда-сюда, примерно женское, но голова точно то ли кошачья, то ли, скорее всего, тигриная. Что касаемо лба, то он занимал полголовы, а над ним под электросушкой развевалась шатенистая грива, вроде как и конская, но, однако, скорее львиная. Щеки пухлые, губки, как это у кошек бывает, бантиком, нос, опять же на манер кошачьего, треугольником. В точности, как я сейчас описал, мне ее сперва разглядеть не удалось – вокруг, галдя, толпилось человек двадцать не то женщин, не то мужчин, не разобрать, и все в белых халатах. Одни это чудо-юдо растягивали, другие массировали, третьи, четвертые, пятые – кто обтирал влажной губкой, кто сушил, кто намазывал кремами либо работал кисточками, похоже, делая макияж, не считая остальных, которые припудривали.

Я попробовал было к ней протолкнуться, но куда там: только протиснусь поближе, как меня отпихнут, и так несколько раз подряд – я туда, а меня обратно. На мое счастье, она – возможно, из-за шума – открыла сперва один глаз, потом второй, опять же как у кошки, треугольничком и горящие, а в тот момент еще и влажные. Скорей всего и я сам, и мешок отразились в зеркале, потому что она вдруг как заголосит: «Деточка моя дорогая, маленькая моя, счастье мое, единственная моя, радость моя!» Мешок тоже, видать, ее по голосу признал, поскольку прекратил бубнить и давай орать во все горло: «Мамочка! Мамочка!» Ну и стало понятно, что, похоже, скорее всего передо мной собственной персоной бывшая жена мистера Кейна, то есть сама Жозефина Кейн.

Вся толпящаяся вокруг орава, тронутая до глубины души, еще энергичней принялась мять, мазать и махать кисточками, а миссис Кейн, хоть и прикрыла оба глаза, про дочь явно ни на секунду не забывала, потому что крикнула: «Доченька моя, что у тебя за вид. Неухоженная, растрепанная, бледная, голодная».

И велела немедленно привести ее в порядок, накормить, умыть, а перво-наперво причесать. Не могу сказать, чтоб меня не задела за живое эта картина: подумать только, мать, даже не глядя на завязанный мешок, способна сердцем видеть все насквозь. Сразу четверо мужчин и две женщины подскочили и, распутав узел на мешке, вытащили калеку на белый свет. Мужская половина начала впихивать ей в рот шоколад, булки и другие витамины, а женщины принялись расчесывать волосы, подкрашивать губы и брызгать туалетной водой. Остальные продолжали умащивать, мять и размалевывать Жозефину спереди и сзади, вертя не хуже цыпленка на вертеле. И тут надо признать, хоть, судя по всему, она была в летах, но тело сумела сохранить как у девочки. И груди, и попа, и низ живота, где курчавился рыжий треугольник, были хоть куда. Вот только голова все впечатление портила – у кошек, как известно, характер на редкость вредный.

А с другой стороны, мне-то что, я свое дело сделал и собрался было восвояси, и далеко бы уже ушагал, кабы Жозефина снова не сверкнула глазами и не прокричала вдогонку, что вообще-то у нее железный принцип – с террористами в переговоры не вступать, но уж коль я здесь, она велит мне сесть и послушать. Я хотел объяснить, что это фатальное недоразумение и никакой я не террорист, а здесь за сторожа. Но вся эта команда вертевших ее так и сяк зашикала на меня, зацыкала, и я вынужден был примоститься в ногах, смущенно отводя взгляд, как положено истинному католику. Дочка, умытая и накормленная, сама забралась в мешок, один из слуг мешок завязал, и бывшая молодая миссис Кейн повела свой рассказ.

Рассказ Жозефины Кейн

Родилась я в Монтгомери, столице штата Алабама; единственная дочь мультимиллионера с политическими амбициями. Как и большинство наследниц алабамских мультимиллионеров, с детства я была неотразимой красоткой с вьющимися от природы белокурыми волосами. Вы, конечно же, не могли не обратить внимания на мои огромные зеленые глаза. Так вот, уже тогда они светились умом. Училась я, разумеется, в Гарварде, где получила солидное гуманитарное образование. Одолела оба тома Пруста, без акцента щебетала по-французски, посмотрела два фильма Бунюэля и знала, где находится Украина.

И тем не менее – счастливой я себя не ощущала. Вам, как человеку впечатлительному, наверно, знакомо это чувство неудовлетворенности, жажда несбыточного, приступы внезапно нападающей тоски, глубокая задумчивость. Как-то раз на автостраде, мчась за рулем своего «порше», я так задумалась, что лишь спустя полчаса сообразила, что еду против движения. Надо было срочно себя спасать. Я перепробовала все, что можно и нельзя. Наблюдалась поочередно у шести лучших психиатров Алабамы. Накачивалась героином, кокаином и экстази, не реже раза в неделю меняла любовника, сотнями пар закупала туфли, моего отца выбрали в губернаторы – ничего не помогало. Сейчас я твердо знаю: мне просто недоставало любви. Отец, кстати прекраснейший человек, лишенный каких бы то ни было предрассудков (кроме антисемитизма и расизма), постоянно был занят политикой, введением смертной казни и не пропускал ни одного баскетбольного матча – на меня у него не оставалось времени. Мать, как подавляющее большинство женщин из семей богатых нефтепромышленников, увлекалась йогой и медитацией. Казалось, от будущего мне ждать нечего.

И вот однажды – а случилось это буквально спустя два дня после моего двадцатилетия – в солнечный, хотя немного душный день я загорала нагишом у бассейна, потягивая ром с кока-колой, слушая Мика Джаггера и время от времени проверяя месседжи. Как сейчас помню, я тогда еще раздумывала, не переспать ли мне с Дэниелом Фридманом, двадцатипятилетним гением в математике, который сходил по мне с ума, забрасывал розами и e-mail’ами и как раз в эту минуту через Интернет умолял встретиться с ним вечером в президентских апартаментах отеля «Четыре времени года».

Ближе к полудню солнце начало немилосердно припекать, я поднялась с шезлонга и тут – впервые в жизни – увидела Кейна. То есть до этого я сотни раз видела его по телевизору и на обложках глянцевых журналов, но вблизи лицезрела впервые. Он неторопливо шагал над ажурной от янтарных бликов водой нашего олимпийского бассейна, за ним семенил Жан-Пьер, а вокруг них увивался мой отец. Папочка как раз решил поучаствовать в президентской предвыборной гонке и уговаривал Кейна взяться за дизайн его избирательной кампании. Кейн был в смокинге из мягкой зеленой лайки, в майке цвета византийского золота и туфлях из змеиной кожи на высоком каблуке, Жан-Пьер – в своем неизменном черном платье с глубоким декольте и в бейсболке, я же – в чем мать родила. Кейн уставился на меня, буравя насквозь глазами – левым ярко-зеленым и правым желтоватым, почти лишенным зрачка. Это длилось какие-то доли секунды. Я оцепенела, по спине побежали мурашки. Накинув халат от Нормы Камали, я помахала им рукой. Жан-Пьер улыбнулся в ответ, но Кейн казался глубоко погруженным в свои мысли. Он равнодушно прошел мимо: я не была уверена, заметил ли он меня вообще. И только в полночь, точнее, в четверть первого, когда после двух выпитых бутылок шампанского «KRUG Clos du Mesnil 1985» я изо всех сил старалась заполучить хотя бы намек на оргазм, а Дэниел Фридман безумствовал на мне, всхлипывая и вопя от счастья, двери номера распахнулись и подошедший к нашему ложу в сопровождении управляющего отеля Кейн предложил мне выйти за него замуж. Он, как позже признался, попросту выкупил сеть этих отелей. Кейн дал мне время на размышление до полудня следующего дня. Но я сразу ответила, что согласна, хотя Дэниел Фридман так распалился, что ничего вокруг не замечал и был еще во мне.

С той минуты началась моя настоящая жизнь. Это уж не говоря о том, что отец выиграл выборы. Ясное дело, имея Кейна на своей стороне, проиграть он просто не мог.

Как сейчас вижу себя во время избирательной кампании: я стою в сапожках из черного конского волоса, простеганных янтарем, рядом с отцом, облаченным в костюм из кашемира с вкраплениями опилок, и матерью в скромном туалете из пальмовых листьев на бирюзовой шелковой подкладке. В тот период Кейна вдохновляли только природные материалы, таким образом он оповещал мир, что самое время покончить с абсурдом уничтожения нашей планеты. Ну, вы понимаете, все эти выхлопы, загрязнение атмосферы, вырубка джунглей. В тот день моросил дождь, но мы стояли под растянутым на километр тентом из голубого полотна, имитирующим чистое небо. Описание наших оригинальных нарядов попало во все газеты, в один голос провозгласившие Кейна римским папой минимализма и мастером подавленной сексуальности.

Объективно говоря – насколько я вообще способна быть объективной, – Кейн вступал тогда в свой самый креативный период. После выборов Белый дом и я были перекрашены сначала в голубой цвет, потом в розовый и, наконец, в красный. Это привело к подписанию многообещающего договора о разоружении с Россией и Китаем и принесло Кейну Нобелевскую премию мира.

А я гордилась им и была на седьмом небе от счастья, что этот гениальный человек принадлежит мне, что на моих глазах создаются великие произведения искусства и я могу разделять с ним муки творчества. Надо сказать, что этот гигант мысли, хоть и не было ему равных по изобретательности и творческой силе ума, частенько впадал в депрессию. Многие вещи, если ему не удавалось добиться абсолютного совершенства, он оставлял незавершенными. Но даже те, которые он считал неудавшимися, пленяли изысканностью композиции и элегантностью ассоциаций.

В то время Кейн уже трудился над трусами. К их созданию он готовился на редкость тщательно. Изучал анатомию человека – костную и нервную системы, мышцы, сухожилия. Посещал прозекторскую. Делал тысячи набросков, помечая их подчас даже для меня невразумительной цифирью, а то и иероглифами. В поисках универсального решения не гнушался ни одним вариантом. И всегда оживлялся при виде необычных ягодиц. Мог таскаться за их обладателем целыми днями, осваивая их формы и щелкая без конца фотоаппаратом. Он считал, что ягодицы могут сказать о человеке все. Помню, как он сокрушался, что не в состоянии вообразить себе задницу Иуды: она, по его мнению, должна была являть собой законченный портрет предательства и жестокости.

Тем временем я перенесла несколько мелких косметических операций. С целью подчеркнуть талию мне вырезали пару ребер, увеличили и сделали более выпуклым лоб, разумеется, заменили губы, нос и щеки. Кейн был очень деликатен и ни о чем не просил, но, как всякий добросердечный человек, обожая зверей, однажды признался, что ничего не имел бы против, если бы я хоть немного походила на кошечку или львицу. Я согласилась не раздумывая, ведь ради него я готова была на все.

Когда я вышла из больницы, трусы обрели уже свою окончательную форму, и, как только на растяжках повисли над Таймс-сквер, критики единодушно признали эту композицию Сикстинской капеллой XXI века. Вскоре после этого срок президентства отца подошел к концу, трусы начали свое триумфальное шествие по бутикам и универмагам всего мира, а мы с Кейном переехали в Нью-Йорк. Сознаюсь, я обожала этот город, где никто не спит, дабы не тратить зря время.

Кейн был на пике славы, но отнюдь не намеревался сидеть сложа руки. Он начал скупать телеканалы и приступил к работе над дизайном оргазма. Он задался целью эстетизировать оргазм, смикшировать его, устранить элемент случайности, убрать неконтролируемые моменты, вскрики, посторонние шумы, всхлипы и сопение. Словом, создать оргазм, достойный людей XXI века. Первый год он экспериментировал только на мне. Но когда, увлекшись творческим поиском, переключился на других, между нами начались недоразумения. В прессу, слава богу, ничего не просочилось, и я все еще была счастлива. Родилась наша дочурка Бетани, Кейн оставался самым богатым и популярным человеком в Америке, собственно говоря, он был единственным стопроцентным кандидатом в президенты на приближавшихся выборах.

И тут грянул скандал. Один из трех телеканалов, до сих пор еще не выкупленных Кейном и принадлежавших королю презервативов и сопернику Кейна на выборах, показал ошеломленным американцам сенсационный материал – моего мужа, занимающегося безопасным сексом с Соней в маленьком мотельчике в Нью-Джерси. Это был самый крупный скандал XXI века и мое личное поражение. Но я твердо решила стоять до конца и вопреки всему защищать свою семью и нашу любовь. В те нелегкие дни я была рядом с мужем. Держа на руках нашу малютку, я в телевизионных интервью убеждала американцев, что к великим людям, опередившим свое время, следует подходить с особой меркой. На одну чашу весов я предложила положить слабости Кейна, на другую – то, что он сделал для мира.

Но это не помогло. С политической карьерой моего мужа было покончено. Отец умолял меня немедленно подать на развод. Я наотрез отказалась. В глубине души я была убеждена: Кейн на самом деле не любит Соню, их связь – всего лишь мимолетный роман, и вскоре все опять придет в норму. Но Кейн, ожесточившись из-за людской неблагодарности, в отместку решил узаконить свою связь с Соней. Ничего не поделаешь, я согласилась на развод, но никогда не переставала любить его и восхищаться им. И знаю: фактически он меня не бросил. Ну сами посудите, иначе разве стал бы он уговаривать меня переехать к нему в замок?

Конечно же, жить вместе с ними я не стала, но всегда была под рукой и старалась даже полюбить Соню. Во всяком случае, между нами установились вполне приличные отношения, и за это Кейн был мне признателен. Впрочем, не раз в моменты душевного смятения он забегал ко мне на витаминную капельницу, и тогда мы вместе смотрели его любимый фильм – «Снежную королеву».