Текст книги "Зеркало между нами"

Автор книги: Яни Эш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Мне не нужно десять граммов порошка, чтобы творить. И знаешь, Валера, слегка обидно, что у тебя сложилось такое мнение. Почините Интернет. Этого будет достаточно.

Иногда мне кажется, я как-то неправильно родилась. Как будто откололась от чего-то большого и полноценного, забрав часть его жизни. В результате я теперь вынуждена самозабвенно искать это что-то, даже не подозревая, что оно собой представляет. И возделывать почву в надежде, что на плешивых лакунах что-то вырастет.

Смотрю в окно. Ребята уже купались, причем Борис заплыл так далеко, что я едва его видела.

– Они не утонут?

– Вряд ли. У них есть круг.

– Это здорово, но они вообще осознают, что вода ледяная? Вчера буря была.

– Кира. Дай ты людям спокойно отдохнуть! Это вы здесь живете, а мы море видим в первый раз за два года.

Мой кофе готов. Я добавляю молоко и залпом выпиваю половину чашки.

– Значит, говорите, Интернет здесь был?

– А ты сама подумай. Как бы отцы-основатели взломали зеркало без Интернета?

– Может, привезли сюда уже взломанное? – говорю.

– Первый Архитектор, чьего имени так никто и не узнал, прожил здесь достаточно долгое время. Лет пять, а может, и больше. Он здесь вел исследования, наблюдал за Сетью, ставил эксперименты… Без Интернета подобные вещи неосуществимы в принципе.

– Если у вас есть вскрытое зеркало, ничего больше не требуется.

– Почему его вообще называют Архитектором? – спрашивает вдруг Ткач. – Нет никаких сведений о том, чтобы он что-то построил.

Мы с Саней переглядываемся.

Все, что мне известно из истории становления Чеширских Котов, — это то, что они серьезно шифруются. Инструкция по взлому зеркала пока что считается единственным источником возможного проникновения в физическую Сеть. Мы с Юджиным посвятили поискам немало времени, чтобы увидеть границы открывшейся перед нами вселенной. Однако не нашли ни других способов попасть в Сеть, ни других Чеширских Котов.

Данные о ее глубинном наполнении тоже пришлось выуживать по крупице. Мне удалось узнать, что на этом маяке когда-то жил человек, сумевший вскрыть зеркало самостоятельно. Неофициально он считается первым, кто вообще проник в физическую Сеть.

Arxitektor. Так он сам себя назвал на просторах дипнета.

Как бы там ни было, этот человек испарился, оставив свою обитель просто стоять здесь на холме со всеми наработками и открытым зеркалом в Сеть.

Позже на маяк забрались два ребенка — мальчишки из Фанагореи, которые смутно догадывались о том, что мир на самом деле куда больше, чем рассказывают в школе. Когда они выросли, Сеть открыла перед ними свои объятия и навсегда забрала. Говорят, Архитектор Муравей — один из них, создал свой собственный мир по аналогии с нашим. Но это уже из разряда городских легенд. Понятия не имею, сколько здесь правды, а спрашивать уже не у кого.

Два года назад и сам Муравей, и его друг бесследно исчезли, оставив свою обитель просто стоять здесь на холме со всеми наработками и открытым зеркалом в Сеть.

Если это обряд посвящения, то мне слегка тревожно. Не стану скрывать. Я точно так же, как и они, жадно впитываю все новые знания, пытаясь нырнуть глубже головы. Архитектор Муравей не оставил после себя практически никакой достоверной информации. Все сведения о нем, собранные в тесных закрытых кругах, чуть менее чем полностью состоят из пустых сплетен. Из вопросов без ответов.

Есть, правда, несколько вещей, в которых никто уже не сомневается. Первая из них, например, заключается в том, что Чеширские Коты (если они вообще существуют помимо меня и загадочного Ивана) прячутся даже друг от друга.

– Нам досталось в наследство немало загадок, – говорю. – Архитекторы не были тщеславны. Но они были умны. Любопытны. Все, что мы умеем сегодня, выросло на их работе.

– Первому Архитектору приписывают взлом первого зеркала, – вставил Саня. – Второму, Архитектору Муравью, создание поправки-на-поле. Согласно сказаниям городских шаманов, благодаря этой штуке можно писать собственные миры по аналогии с нашим.

– Это все только легенды, – напоминаю я. – Есть загадки куда более насущные. Вы, например, знаете, что такое редрум?

– Редрум в смысле «красная комната», – уточнил Александр. – Тебе такое нельзя. Сразу говорю.

– Это какой-то шок-контент?

– Во всей красе. Полагаю, ты не пробовала гуглить?

– Ни гуглить, ни искать в Сети не пробовала. Об этом вскользь упомянул один мой знакомый, вот я и… решила сперва у друзей узнать.

– И правильно сделала, – поджал губы Санек.

Судя по недоумению в глазах Ткача, он, как и я, о красных комнатах прежде не слышал.

– Это камера пыток в режиме онлайн, – терпеливо пояснил Александр. – Есть несколько ресурсов, транслирующих подобные вещи. Их не так много, а качественных еще меньше. Однако аудитория там достаточно обширная. Если в общих чертах — приводят в такую вот красную комнату человека, привязывают к стулу и развлекаются с ним по-всякому. Обычно, как вы понимаете, ничем хорошим это не заканчивается.

– Настоящего человека? – недоверчиво сморщилась я. – То бишь без постановки?

– Без постановки. Все по-настоящему.

Глядя на недоверчивое лицо Ткача, Саня поспешил добавить:

– Разумеется, есть постановочные комнаты. Но там, как вы понимаете, больших денег не заработаешь. Зритель же не дурак, за фальшивку дорого платить не станет.

– А… – я помедлила. – Откуда этих людей берут?

– Да мало ли откуда? Рабство, похищения всякие… Есть те, кто добровольцами подписываются. Эдакое ритуальное самоубийство для мазохистов. Но таких, конечно, единицы.

На моем теле есть маленький шрам в районе поясницы. Зацепилась в детстве за кусок арматуры, когда лезла через забор. И еще несколько шрамов на щеках — боевые ранения. Вряд ли, окажись я в красной комнате, удалось бы отделаться так легко. Да еще и все забыть потом. Вербовой ошибся.

Тем не менее я решила уточнить еще кое-что.

– Вы когда-нибудь слышали слово «Умбра»?

– Умбра? – переспросил Ткач. – Группа такая есть. Sui Generis Umbra, кажется. Жуткое музло. Отлично подошло бы, кстати, под видосы из красных комнат, судя по вашим рассказам.

– Может, амбра? – вскинул бровь Александр.

– Что такое амбра, я знаю.

– Цвет еще есть, – задумчиво вспоминает Ткач. – Лучше погугли. Я не эксперт в этих ваших сетевых штучках. А что?

Рассказать им о визите Ивана Вербового? Об отражении в Фанагорее и скетчбуке с собственной судьбой? О таинственном письме?

Я даже о том эпизоде на концерте толком не рассказала. Ткач не обрадуется, узнав, что кукуха у меня так и не встала на место.

– Ничего, – говорю. – Просто вспомнила…

– Нашла какую-то новую инфу о предшественниках?

– Нет. Но кем бы ни были наши предшественники, – говорю. – Мы их переплюнем.

– Рад такому боевому настрою, – сказал Ткач. – Помню, ты так говорила, когда написала первую синесцену. Опять придумала что-то?

Я невольно улыбаюсь. Приятно, когда твой друг читает тебя даже по интонации. Доверие вообще великая штука.

– Кажется, да. На самом деле это… это надо тестировать, я пока точно не знаю, как оно будет работать, но у меня есть классная идея!

Я им рассказываю взахлеб, но они не перебивают и внемлют. Потом Саша без лишних слов встает и идет заканчивать работу, а Ткач садится на телефон.

К вечеру, когда все настройки уже завершены, Юджин у вскрытого зеркала (вот и красные носочки пригодились), Пандора — с микрофоном в переносном звукозаписывающем боксе, а Саня — на битах.

Теперь и мне самое время проснуться!

***

При всей неприязни к Панде, боже, ее голос великолепен. Он именно такой, каким должен быть: непрофессиональный, хрипловатый, но при этом удивительным образом не похожий на другие голоса. Что называется, с изюминкой.

Вопреки классической красоте самой Пандоры, ее голос, будь он человеком, мог бы походить на веснушчатого егеря или хромого пилигрима. А может, он был бы белым котом с черным носом, арабской девочкой с глазами разного цвета. Или альбиносом со щербинкой между зубами. Шантель Винни с ее невероятным витилиго.

Пандора записывает несколько семплов, которые потом старательно чистятся и обрабатываются. Александр у нас в этом плане мастер — никто не делает сведение так круто, как он. То, что Саня предоставляет мне на выходе, обычно уже не нуждается в какой-то обработке, однако сейчас — другой случай.

Суть заключается в том, чтобы создать микс эмоциональных реакций в ответ на различные составляющие дорожки. Синесцена будет при этом как бы составлена из кусочков пазла — целого калейдоскопа звуков, каждый из которых несет свою неповторимую эмоцию.

Разумеется, в основе будет лежать что-то одно — так сказать, main theme, а все остальное — служить декорациями.

Мы можем собрать воедино идеальный букет чувств, который никогда не смог бы появиться сам по себе. Прежде я на такое не отважилась бы, но сейчас как будто открылось второе дыхание. Я чувствую, что смогу, а панда-банда поможет.

Поэтому… Самое время вернуться домой.

Я захожу. Через то самое зеркало, что сняла со стены в фанагорейском особняке. Юджин искал ссылку на него почти пять часов. Раньше, когда не было алгоритмов, мы тратили на это по несколько месяцев.

А теперь… Я чувствую себя так, словно возвращаюсь в старую квартиру, разрушенную цунами. С апреля я не навещала мастерскую. Чешир. Все это.

Ну, привет.

Привет.

Первое погружение в Сеть — это всегда сладостно терзающий эмпатический душ. Говорят, этот фильтр сразу дает представление о том, сможет ли человек «скользить» по Сети. Если на входе тебе стало страшно, неприятно или больно — лучше разворачивайся и возвращайся в реальность. Дальше — хуже.

Я при погружении ощущаю электрический озноб. Аналогично тем моментам, когда слушаешь восхитительную музыку и проникаешься особым чувством сопричастности к ней. По телу бегут мурашки — целый взрыв мурашек от макушки до пяток. Очень мощное приятное переживание.

Попав в Сеть впервые, я сразу же поняла, что это мое место. Что я здесь как дома. И что нет мне на свете уголка роднее.

Тогда все эти переплетения пространств, коридоры и лестницы казались совершенно немыслимыми, но в дальнейшем я научилась их осознавать и даже перестраивать. Особенно на верхних уровнях. Среди бесчисленного пестро-безобидного бентоса форумов и сайтов.

Теперь Сеть начинается со светлой бетонной комнаты. Это проходная. В центре располагаются милые диванчики-пэчворк, стол с приблизительной картой и системой обозначений, а также двадцать одна дверь по периметру.

Двери запаролены, однако меня узнают по голосу. Как нетрудно догадаться, это закладки-ссылки, каждая из них ведет в определенную область Сети. В Чешир (ох, как сложно было притащить сюда эту ссылку и заставить работать по типу лифта!), в библиотеку «Википедии», в Мастерскую, само собой. Есть дверь в порнохранилище, но об этом, естественно, никто не знает. Есть — на крутой ютуб-канал со всякой полезной документальщиной. Еще есть двери в графические онлайн-редакторы, которые я использую в основном для моделирования своего рабочего места: векторные и растровые системы с гигантскими коллекциями текстур, кистей и фигурных заготовок. Неистово полезный ресурс, когда требуется снабдить синесцену визуальным рядом.

А есть комната зеркал.

Это одна из самых гениальных моих идей — поместить ссылки на зеркала в одном месте, чтобы в любой момент повсюду иметь доступ.

Зеркал там немного, в основном это чек-пойнты вроде «любимое кафе», «любимое место в лесу», «ТРЦ «Галерея», «питерская квартира», «дом отца», «гримерка «Клетки» здесь же почему-то до сих пор. А есть еще зеркало в комнату молодого человека, от которого я без ума.

Нет, ничего серьезного. Просто иногда наведываюсь.

Я очень влюбчива, но не ищу отношений. Мне нечего им дать в ответ на искренность и тепло. Поэтому я просто наблюдаю сквозь свои окошки в настоящую жизнь. Иногда мне кажется, Женя тоже видит меня, но это, разумеется, лишь фантазии.

Сейчас, впрочем, его мрачная обитель интересует меня в последнюю очередь. Надо подготовить новую аудиодорожку к созданию синесцены.

Сеть выглядит как обычно. Более-менее упорядоченные потоки едва различимой памяти создают вокруг легкую рябь. Как если в морозный день открывается дверь автобуса, и воздух на границе тепла с холодом начинает дрожать.

Здесь ни тепло, ни холодно.

Здесь нет источников освещения, но при этом светло как днем. Многие предметы будто сами светятся изнутри: я уже много раз замечала тени, которых не должна отбрасывать.

Память — особенный феномен. Я бы, может, и внимания не обратила на нее, если б не статья под авторством одного из первых Чеширских Котов. Некий Лисовский Р. пишет, что эта память представляет собой дискретную Сеть. Строительный материал, из которого состоит. И заодно то самое, что заставляет наши сердца биться. Эта память, временно заключенная в тело живого существа, умеет воспринимать и видоизменяться под воздействием окружающего мира.

Возвращаясь же обратно в колыбель, воск перестает быть свечой. Он вносит вклад в общий восковой котел вместе со всем тем, что впитала свеча за время существования себя как свечи, а не просто воска.

Если абстрагироваться от формул и ссылок на англоязычные источники (зачастую приходящиеся вовсе не на наш физический мир, а на сотни других каких-то неизвестных мне), это все объясняет. Я имею в виду смысл жизни, инстинкт самосохранения, заложенные в нас механизмы создания потомства и все остальное.

Память находится в постоянном движении. Проходит бесконечное число циклов и перемешиваний, постоянно видоизменяясь, преумножаясь. Она стремится к движению изнутри вовне и обратно. Это объясняет желание стать счастливыми и прикоснуться к тому, что принято называть «катарсисом». Ведь в момент переживания катарсиса рождается новая память.

Свежая и чистая, она неизбежно вольется в первородный океан Сети, когда мясной космолет достигнет пункта назначения.

Свежая и чистая, каждую секунду она становится глотком свежего воздуха бурному океану, который никогда, никогда, никогда не должен пересохнуть.

Это очень трогательная теория, которую я перечитывала множество раз, пока не выучила наизусть. Понятия не имею, кто такой Лисовский Р., но он, сам о том не подозревая, сумел обернуть в слова все, о чем я смутно догадывалась с самого детства.

Есть, однако, и обратная сторона медали.

Пусть память естественным образом находится внутри нас, мы внутри памяти так же естественно находиться не можем.

Речь, как вы понимаете, о свободной памяти Сети, которая не наполняет в данный момент ничьи космолеты, а служит неким иным внутренним целям.

Чем больше памяти вокруг, тем тяжелее человеку сохранять в ней обособленность: она словно растворяет нас, как кислота растворяет металл.

Но я в Мастерской — на своей территории. От липкой жижи на полу не осталось никаких пруфов. Сразу думается, что это была просто мощная галлюцинация, вызванная усталостью или еще чем. Как бы там ни было, сейчас я чувствую себя превосходно. И Сеть, кажется, это чует.

Мы же соулмейты. Солнышко и Землюшка. Луч и поверхность.

И когда мое Солнышко начинает делать странные вещи, я не могу просто оставаться в стороне.

Я встаю на колени, прижимаю ухо к полу. Бетонная поверхность гладко-гулкая, немного скользкая. Будто кто-то давным-давно отмывал здесь разлитое масло. Палец скользит по мнимой невидимой пленочке и остается сухим.

В Сети нет ни пыли, ни грязи. Мое теплое человеческое тело будто бы тоже перестает жить по земным законам — не излучает тепло вовне и не оставляет в виде пыльной поверхности множество слущенных клеточек отмершей кожи.

В воздухе меж двух крючков, торчащих из противоположных стен, медленно проступает дорожка. Саня синхронизирует мою Мастерскую с пространством Fruity loops — программой, где он создает музыку.

Правда, на этот раз мне предстоит работать не с одной дорожкой, а как минимум с десятком. Множество различных семплов через пару часов выстроятся здесь в ряд, чтобы я поочередно наполнила их эмоциональным кодом.

Значит, у меня как раз есть время на небольшую прогулку.

Ткач настоял, чтобы мы использовали связь внутри Сети: простейший блокнот, куда можно писать с обеих сторон.

Он имеет вид самого настоящего блокнота у меня на столе, и прямо сейчас там появляется надпись: «Ну как дела?»

Пишу в ответ: «Норм» — и возвращаюсь к делу. Надо бы тут все проверить, ведь списывать происходящее в Сети на галлюцинации — не самая лучшая затея.

Вербовой говорил странные вещи. В его сознании мой образ явно смешался с чем-то другим, а может, я сама чего-то не помню. Надо выяснить, что видел Вербовой. И о какой Умбре он говорил.

Умбра.

Черная роса в воздухе. Его описания совпали с тем, что я сама видела во время концерта в «Клетке». И пусть Иван Вербовой запросто мог бы оказаться выходкой моего вредного мозга, проверить стоит.

Все равно Саня будет еще какое-то время настраивать дорожки.

«Отлучусь на пару минут, – пишу в блокноте. – Вы тут пока подготовьте все».

Прежде чем Ткач успел высказаться против, я оказалась в приемной и нырнула за дверь с надписью Google.

Лифт мигом доставил меня к пункту назначения в обход целой вселенной информационного шума всех цветов и мастей. Здесь я планировала выяснить, что за письмо попало к нам в руки. А для этого первым делом требовалось проверить единственную догадку.

Я подошла к поисковой строке и ввела «Эмма Хоук». Надеюсь, память не подводит.

Ура!

Поисковик тут же подтвердил подлинность воспоминаний. Женщину, которая писала своему избраннику из психиатрической лечебницы, действительно звали Эмма. И ее письмо до боли напоминало то, что Юджин нашел под нашей дверью.

– Здесь совпадения быть не может, – шепотом проговорила я, пытаясь распробовать это утверждение. Вслух многие убедительные вещи звучат совершенно абсурдно. Может ли так статься, что схожесть наших писем случайная?

Если принять во внимание тот факт, что я верю исключительно в случайности, то вполне. Тем не менее что-то внутри упорно противилось данной мысли.

«Herzensschatzi komm», – писала страждущая Эмма. – «Сердечко, приди».

«komm, komm, komm, komm, komm, komm».

Мое собственное сердечко неумолимо сжималось при разглядывании этих наслаивающихся строк. Ни единого сантиметра белой бумаги. Она, вне всяких сомнений, чудовищно мучилась.

Текст моего письма, хоть и не читался, тем не менее все более четко проступал в сознании. Нет, это не каракули. Но и не слова.

Больше того, мне уже приходилось видеть где-то похожие символы. Но где?

Гугл-картинки результата не дали. При попытке распознать файл поисковик выдавал всю ту же несчастную Эмму. Вздохнув, я решила отложить пока этот вопрос и пощупать следующий.

Тот, что мог проясниться на седьмом уровне. В пространстве, которые мы называем «Чешир».

Я вновь очутилась в утробе мира — в месте, важность которого невозможно переоценить.

Чешир совершенно не изменился с моего последнего визита. Здесь мириады тончайших струн памяти формировали настоящее в точке пересечения с плоскостью пола. Они как будто ждали зрителя, способного оценить по достоинству это величайшее архитектурное творение.

Как мы, Чеширские Коты, находим нужную линию среди всех остальных? Вряд ли смогу достоверно объяснить. Безусловно, есть какие-то научные механизмы тропности и всего такого, но у меня это получается на уровне инстинкта. Знаете, как среди очень правдоподобно собранных кукол мозг безошибочно находит живого человека. Моя линия будто тянется ко мне, будто чувствует родственную связь.

И сейчас я поднимаю руку вверх, туда, где должно находиться вчерашнее утро. Меня интересует Иван Вербовой, а именно — его природа. Настоящий ли он человек, или выдумка расшалившегося мозга?

Если настоящий, я смогу отследить его маршрут, заглянуть внутрь его существа и разобраться, что же с ним произошло на самом деле.

Пульсирующее удовольствие от синесцены. Чуть раньше. Ссора с Юджиным — болезненно-тянущее событие. Еще раньше.

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться. Здесь бы не помешала стремянка или хотя бы стул. Обувь на высокой подошве в Чешире не работает — какую бы платформу я ни надела, она просто провалится внутрь пола, оставив меня с тем ростом, что дан от природы.

А вот и купание. Забавно, что все эпизоды прекрасно сохраняются в Чешире. Я могу снова почувствовать холод и боль в области шеи. Жаль только, что вид всегда от первого лица: кроме темноты моря, ничего не разобрать.

А вот и кровавая надпись на камне.

Volume 29

S[нечитаемо] 3

W[нечитаемо] 2

Я так и не рассказала о ней Юджину, но за ночь волны наверняка уже сделали свое дело.

Зато контакт с линией Вербового я нахожу практически сразу.

У него есть линия. Струна с начинкой из памяти. Это означает, что Вербовой как минимум представляет собой самостоятельный живой организм, не зависящий от моего воображения.

Вот только его линия бьет током — не настоящим, конечно, метафорическим.

Это неприятное ощущение возникает в мозгу, когда чужая линия отвечает на попытку в него залезть. Так далеко не всегда, а лишь с теми линиями, которые, так сказать, слишком разнятся с твоей собственной.

Эмпатия — это когда ты можешь мысленно встать на место другого, почувствовать то же, что и он. Разделить тоску друга, которого бросил любимый человек, ведь с тобой тоже такое случалось. Или порадоваться вместе с отцом повышению на работе, которое чем-то похоже на победу в школьной олимпиаде.

Способность к эмпатии определяет количество доступных состояний в чужих линиях, которые ты можешь увидеть. Хороший эмпат способен проникнуть практически куда угодно, в то время как однобоким эгоистам даже в себя иногда пробиться нелегко.

У меня с эмпатией все более чем прекрасно. Иными словами, раньше я не встречала серьезных преград в своем изучении Чешира. Однако в случае с Вербовым…

Его линия активно сопротивлялась, нападая на меня словно электрический скат.

Мой эмоциональный опыт не содержал ничего, что могло бы сейчас открыть запертую дверь.

Ничего не оставалось, кроме как проследить за линией Ивана в поиске других контактов. И я принялась прощупывать ее, то и дело отдергивая пальцы.

Иван Вербовой не врал насчет пребывания в Сети. По крайней мере до визита к нам он совершенно точно находился где-то не в привычной человеку реальности.

Я это чувствовала всей поверхностью кожи. Особенно в те короткие секунды, между вспышками отторжения, когда осколки ужаса и боли все-таки получалось уловить.

Судя по всему, Иван забрался гораздо, гораздо глубже меня. В какой-то момент линия перестала отторгать, видимо, ощутив «родство». Но тут возникла другая проблема. Понять, что именно я вижу, не представлялось возможным.

Сплошные помехи, пропитанные дезориентацией и паникой. Именно так выглядит безумие. Именно так они мучаются перед инъекцией галоперидола, когда граница между явью и вымыслом окончательно стирается.

Нечто подобное я переживала в клубе «Клетка», когда опустила руки и не могла больше сопротивляться. Неконтролируемый страх, полностью осознанное понимание того факта, что бежать некуда, утрата связи с путеводным огоньком в чаще сумрачного леса. Умбра.

Что-то мелькнуло перед глазами.

Коридоры книг. Книги с моим лицом.

Книги, в которых есть тайные вкладки, ведущие куда-то за пределы памяти. Коридор, обитый старой, местами отколовшейся плиткой. То, что я ищу, должно быть где-то здесь.

Влившись в память Вербового, словно вода в чернила, я следовала по пройденному им маршруту. Он тревожится, почти паникует. Все двери, одна за другой, оказываются закрыты.

Я двигаюсь быстрее. Чеширская память хороша тем, что ее можно ускорять и замедлять как видео. Наконец, я нахожу то, за чем пришла.

Старая операционная комната. Ни дверей, ни окон, ни каких-то источников освещения. Только сплошной красный цвет, льющийся со всех сторон. По периметру — кафельная плитка, в центре — что-то типа гинекологического кресла, привинченного к полу, плесень у потолка. Пол сырой от воды и каких-то неопознанных жидкостей.

Краем ума я заметила, что угол наклона камеры специально выбран так, чтобы тени наслаивались друг на друга, скрывая часть изображения. Однако при всем своем старании я так и не смогла разобрать, что это за место — настоящая комната, оставленная кем-то на видеозаписи, или фрагмент страшного сна, не имеющего ничего общего с реальностью.

Через несколько минут сбоку появился чат. Зрители настойчиво требовали стартовать стрим, периодически перекидываясь невинными фразами и мемами. Некоторые из них я даже знаю. Кто бы мог подумать!

Само действие началось минут через десять. И тогда я поняла, почему Вербовой решил, будто я как-то с этим связана.

В комнату вошли двое. Мужчина в маске из бычьей головы и юная, совсем хрупкая девушка без одежды. Если идентифицировать мужчину не представлялось возможным никак, то девушка действительно оказалась дико похожей на меня. Такие же длинные светлые волосы, собранные моим любимым способом — в два низких хвоста. Такая же угловатая фигура, худые колени и просвечивающие ребра. Только татуировка на груди в виде какого-то абстрактного то ли цветка, то ли черепа, сложно понять. У меня такой нет. Жаль, Вербовой не додумался спросить об этом.

Глаза у девушки завязаны, и она, судя по всему, не представляла, что ее ожидает. Она хихикала и роняла игривые фразочки, подразумевая, видимо, какую-то игру или порносъемку. Я попробовала подойти поближе, чтобы как следует ее рассмотреть, но тут мужчина резко повернулся в мою сторону.

Это произошло достаточно резко, чтобы я отшатнулась. Нет, он не мог видеть меня сквозь пласты памяти чужого человека, сквозь слои прошлого. Как минимум потому что это невозможно. Больше того, его маска выглядела абсолютно цельной. Создавалось впечатление, будто это настоящая бычья голова, из которой выскребли все содержимое. В ней не было ни прорезей для глаз, ни каких-либо фиксирующих ремней. Я вообще не понимала, как в такой маске возможно что-то делать, однако его жест с поворотом выглядел настолько естественно, что мне стало не по себе.

Невольно я сделала несколько шагов назад. Туда, где, по моим расчетам, должна была находиться камера.

Зрители на тот момент уже изнывали от напряжения. В адрес девушки сыпались оскорбления и проклятия с призывами расправиться с ней как можно изощреннее. Каждый считал своим долгом предложить свой способ или сценарий к действию, но от того, с какой скоростью шли сообщения, большая их часть исчезала, не успев появиться.

Тогда мужчина вернулся к делу — подхватил жертву на руки словно пушинку и усадил на кресло. Зафиксировал ее руки и ноги, затянул ремни, настроил высоту. И только потом снял с ее глаз повязку.

Выражение невинного девичьего лица красочно продемонстрировало мне то, что сама я видеть не могла. То, что находится за моей спиной, за кадром. Блондинка занервничала, принялась за попытки высвободиться, но, разумеется, безуспешно. Мужчина прошел сквозь меня туда, где находились камера и стол, взяв оттуда нечто вроде хирургических щипцов.

Он что-то сказал. Закричала и девушка. Но я ни слова не могла разобрать. Их голоса доносились до меня словно из-под слоя белого шума. Так бывает, если вести запись на очень плохой диктофон. Качество изображения при этом оставалось достаточно хорошим.

Я закрыла глаза.

Качество изображения хорошее? Если меня начинают посещать подобные мысли, значит, надо сваливать. Чеширские струны умеют затягивать как воронки. Иногда настолько мощно, что отделить свои собственные эмоции от чужих становится нереально.

Я смотрела на происходящее с ужасом, принадлежащим, несомненно, Ивану Вербовому, но при этом и с упоением. Уходи, Кира. Дай еще минутку. Всего одну минутку! Спасайся, Кира. Да-да, сейчас.

Мужчина принялся за дело. Чат разрывался от количества участников.

Почему я не вижу здесь зрительный зал? Обычно метафорическая проекция чата выглядит как университетская аудитория, полная желающих высказаться. Здесь же я видела только быстро сменяющийся список сообщений.

Девушка кричала так, что мне начало казаться, будто бы я сама чувствую ее боль. Кровь заливала хромированные ножки кресла и ботинки палача. Он орудовал щипцами и чем-то еще, чем-то, что из-за хитрого расположения теней я разглядеть не могла. Это не было похоже на обычный акт насилия, пусть изначально именно он подразумевался в качестве основы. У меня не осталось ни малейших сомнений.

Однако то, что происходило в этой комнате, представляло собой какой-то совершенно иной, непонятный мне способ уничтожения человеческого существа. Я смотрела во все глаза, силясь распознать в череде красно-черных пятен и попыток жертвы спастись хоть какой-то смысл.

Но вместо этого жертва продолжала молить о помощи, извиваясь покалеченным телом в неумолимых руках палача. Именно в тот момент я и заметила, как в нее медленно заползает что-то. Какое-то инородное существо, похожее на огромную сколопендру, принятое мной вначале за половой орган насильника. Мужчина контролировал процесс, прижимая девушку к креслу, пока она не перешла с простого крика на душераздирающий визг. Его нависающая тень и угол камеры не давали разглядеть никакой конкретики.

Но я видела ее глаза, в которых не осталось ничего, кроме фатального, беспросветного безумия. И множество глаз со всех сторон. Сотни, тысячи глаз, от которых не скрыться.

В какой-то момент я поняла, что уже серьезно так слилась с линией Ивана, причем сама не заметила, как это случилось. Воронка готова была в любую секунду захлопнуться над моей головой.

Я решительно рванулась наружу и тут же едва не ослепла от нахлынувшей Чеширской белизны. Мягкой и спокойной. Непоколебимой как сама пустота.

Я медленно выдохнула. Бывалого нетсталкера не испугать страшной картиночкой, в которой участвуют к тому же только люди. Мне доводилось видеть вещи и пострашнее. Такие вещи, после встречи с которыми еще не скоро захочешь возвращаться в Сеть.