355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Янгцзе Чу » Невеста призрака » Текст книги (страница 2)
Невеста призрака
  • Текст добавлен: 12 апреля 2020, 12:00

Текст книги "Невеста призрака"


Автор книги: Янгцзе Чу



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Да, – ответила я с готовностью. – Я читала, что они привезли императору жирафа[9]9
  Речь идет об историческом событии 1414 г., когда адмирал Чжэн Хэ получил в дар от султана Бенгалии Шихабуддин Баязид Шаха (годы правления 1413–1414) жирафа и письмо на золотом листе. Китайцы были восхищены «воплощением мифического зверя цилинь», а каллиграф Хуатинской школы Шэнь Ду (1357–1434) в честь события нарисовал картину и написал поэму с похвалами.


[Закрыть]
. Но он не заинтересовался варварскими землями.

– А теперь Китай в состоянии упадка, а Малайя – всего лишь очередная европейская колония. – В его словах был легкий оттенок горечи, что возбудило мое любопытство. А в коротко подстриженных волосах не было видно ни выбритой дорожки, ни длинной косички, которую многие мужчины носили до сих пор, даже после отъезда из Китая. То ли это знак самого низшего класса, то ли бунт против традиций. Но он только улыбнулся. – Все же у британцев есть еще чему поучиться.

Я хотела задать ему так много вопросов, но едва начав, поняла, что отсутствовала слишком долго. И каким бы вежливым он ни казался, все равно было неправильно болтать со странным юношей, пусть и слугой.

– Мне нужно идти.

– Постойте, мисс. А вы знаете, куда?

– Я пришла из комнаты, где играют в маджонг.

– Мне проводить вас? – Он наполовину встал из-за столика, и я не могла не отметить грации его стройного тела.

– Нет, нет. – Чем дольше я думала о своем поведении, тем более смущенной себя ощущала и тем сильнее уверялась в том, что меня ищут. Я почти выбежала из комнаты. Промчавшись по нескольким коридорам, поняла – это не та часть дома. И все-таки удача меня не оставила. Пока я стояла в нерешительности, появилась служанка, сопровождавшая меня в ванную.

– Ох, мисс, – сказала она. – Я только отошла, а когда вернулась – вас уже не было.

– Простите, – ответила я, разглаживая платье. – Я заблудилась.

Когда мы вернулись в комнату для маджонга, игра еще продолжалась. Я скользнула на свое место, но мадам Лим едва ли это заметила. Судя по количеству жетонов, громоздившихся перед ней, она выиграла уже несколько партий. Немного погодя я стала вежливо прощаться, но, к моему изумлению, хозяйка дома встала, чтобы проводить меня до дверей.

По пути к парадному входу мы миновали служанку, которая готовила похоронные подношения для сожжения в одном из двориков. Там были миниатюрные статуэтки из проволоки и ярко раскрашенные бумажки, которые мы сжигаем, чтобы мертвые жили в достатке на том свете: лошадки для верховой езды, большие особняки, слуги, еда, пачки адских денег, повозки и даже бумажная мебель. Непривычно было видеть все эти разложенные предметы сейчас, ведь мы обычно готовили их к похоронам или к празднику Цинмин – дню поминовения усопших. Хотя верующий мог сжечь все это в любое время ради предков, поскольку без таких подношений мертвые попросту нищенствовали на том свете, а без потомков и правильного захоронения неустанно блуждали в облике голодных духов и не имели возможности возродиться. Только в праздник Цинмин, когда солидные подношения предавали огню, чтобы отогнать зло, такие несчастные покойники получали небольшое пропитание. Я всегда считала эту идею пугающей и с недоверием поглядывала на вещицы, несмотря на веселую цветную бумагу и чудесно выполненные детали.

Пока мы шли, я втайне рассматривала мадам Лим. Яркий свет дворика обозначил тени вокруг ее глаз и обвисшие щеки. Она выглядела невыразимо измученной, хотя ее осанка отрицала любой намек на слабость.

– А как поживает твой отец? – спросила она.

– Хорошо, благодарю вас.

– Он уже составил планы относительно тебя?

Я склонила голову:

– Ни одного, о котором я бы знала.

– Но ты достигла брачного возраста. Девушка твоего положения должна была уже получить множество предложений.

– Нет, тетушка. Мой отец живет… довольно уединенно. – И денег у нас больше нет, добавила я про себя.

Она вздохнула.

– Осмелюсь попросить тебя об одолжении. – Я насторожилась, но просьба оказалась до странности безобидной. – Не могла бы ты дать мне вот эту ленточку из своей прически? Я подумываю отыскать похожий оттенок ткани, чтобы сшить новый баджу.

– Конечно. – Я вынула ленту. В ней не было ничего особенного. Цвет – обыкновенный розовый, но кто я такая, чтобы ей противоречить?

Она схватила отрезок ткани дрожащей рукой.

– Вы хорошо себя чувствуете, тетушка? – осмелилась я спросить.

– Плохо сплю, – ответила она тихо и быстро. – Но думаю, это скоро пройдет.

Едва нас устроили в повозке рикши, Ама принялась отчитывать меня:

– Да как ты смела так себя вести? Столько есть и мечтательно таращиться вокруг – я в толк не могла взять, что больше, твои глазищи или твой рот! Они, верно, подумали, что ты гусыня. Отчего ты не очаровала ее, не рассказала умных историй и не подольстилась? Ай, ты вела себя как сельская девка, а не дочь семьи Лан!

– Ты раньше никогда не говорила, что я могу быть любезной! – выпалила я с раздражением, хоть и ощущала втайне облегчение: она помогала на кухне, пока я совершала длительную экскурсию.

– Любезной? Разумеется, ты именно такая. Ты можешь вырезать бумажных бабочек и цитировать поэмы лучше любого ребенка с нашей улицы. Я не говорила тебе этого раньше, потому что не желала тебя испортить.

Типичная логика Ама. Но ей не терпелось рассказать подслушанные на кухне сплетни, и мне легко удалось сменить тему, особенно когда я рассказала о просьбе мадам Лим насчет ленты.

– Забавно, что она попросила тебя об этом. Она не шила себе новую одежду много месяцев. Может быть, после окончания траура они назначат свадьбу племянника.

– Он разве не женат?

– Пока даже не обручен. Говорят, хозяин должен был сговориться о его свадьбе раньше, но не сделал этого, потому что желал заключить более выгодный брак для собственного сына.

– Как нечестно.

– Айя, таков обычай нашего мира! Теперь его сын мертв, и Лимы чувствуют вину за невыполненное обещание. И скорее всего, им срочно нужно обеспечить рождение мальчика. Если умрет и племянник, некому будет наследовать богатство.

Я отчасти заинтересовалась историей, однако мои мысли вернулись к прошедшему дню.

– Ама, а кто смотрит за часами в этом доме?

– За часами? Должно быть, кто-то из слуг. А почему ты спросила?

– Просто любопытно.

– Знаешь, служанки болтают, будто мадам Лим очень тобой интересуется, – продолжала няня. – Она недавно задавала много вопросов о тебе и нашем доме.

– А это не связано с «призрачной свадьбой»? – По какой-то причине груды похоронных подношений встали перед внутренним взором, и я вздрогнула.

– Об этом никто не знает! – Ама негодовала. – Это была частная беседа с твоим отцом. Может, он даже не так все понял. Уж этот его опиум!

Сколько бы трубок ни выкурил отец, сомневаюсь, что он лишился разума в тот день. Но я просто сказала:

– Мадам Лим и мне задавала вопросы.

– Какие же?

– Есть ли у меня возлюбленный, обручена ли я…

Ама выглядела довольной, как схватившая ящерку кошка.

– Отлично! У семьи Лим столько денег, что, скорее всего, хорошее воспитание им важнее, чем наследственное состояние.

Я попыталась указать ей, что вряд ли Лимы из-за меня упустят свой шанс привести в дом богатую невестку. И кроме того, нельзя было объяснить тяжесть, которую я ощущала в присутствии мадам Лим. Но Ама уже уплыла в счастливые грезы.

– Нам нужно почаще вывозить тебя. Если люди узнают, что тобой интересуется семья Лим, ты можешь получить другие брачные предложения. – Порой она была такой прагматичной. Из нее вышла бы превосходная торговка птицей. – Завтра мы купим тебе немного ткани, чтобы сшить новые наряды.

Глава 3

Тем вечером я рано легла спать, чувствуя усталость и сильнейшее возбуждение. Было жарко, и я изнемогала за деревянными ставнями. Няне не нравилось, если я слишком широко распахивала окна по ночам. Якобы ночной воздух вреден для здоровья, вот только в засушливый сезон мне нечем было дышать.

Когда масляную лампу задули, лунный свет стал медленно растекаться по комнате, пока не залил ее бледным холодным сиянием. Китайцы считают, что ночное светило принадлежит «инь», женскому началу, и полно негативной энергии, противоположной солнцу «ян», воплощающему мужественность. Мне нравилась луна, с ее мягкими серебристыми лучами. Она была и эфемерной, и полной коварства: потерянные вещицы, закатившиеся в щели между половиц, находились редко, а в книгах, чьи страницы перелистывали в ее свете, встречались любые причудливые истории, исчезавшие поутру. Ама велела мне не шить при лунном свете – это могло сгубить зрение, а значит, испортить шансы на хорошее замужество.

Кстати, о браке: я не возражала бы против такого супруга, как встреченный сегодня юноша. Я бесконечно проигрывала наш краткий разговор, вспоминая интонации его голоса, бойкую уверенность фраз. Хорошо, что он говорил серьезно, без фамильярной снисходительности немногих друзей моего отца. Мысль о том, что юноша может разделять мои интересы или даже понимать мои опасения, вызвала странный трепет в груди. Будь я мужчиной и найди служанку-рабыню, пришедшуюся по душе, никто не сумел бы помешать мне ее купить. Мужчины так поступают каждый день. Для женщин все куда сложнее. Ходили слухи о неверных конкубинах, которых удавили или лишили ушей и носов и бросили на улицы к нищим. Я не знала никого из тех, с кем проделали подобное зверство, но не могла встречаться с этим юношей или, еще хуже, влюбиться в него. Даже такой безответственный человек, как мой отец, вряд ли позволил бы брак со слугой.

Вздох вырвался из груди. Я едва его знала, все это – сплошь надежды и догадки. Хотя, если я и выйду замуж, супруг точно так же останется для меня загадкой. Не всем девушкам из хороших семей приходилось ее решать. Некоторые семьи хранили обычай раннего обручения, другие выходили в свет достаточно часто, чтобы молодые люди смогли встретиться и даже влюбиться. Но в нашем доме такому не бывать. Отречение отца от мира означало, что он не искал друзей с сыновьями и не назначал мне пару. Впервые я начала полностью осознавать, почему Ама вечно злилась на него из-за моего замужества.

Контраст между пониманием его небрежности и моей любовью к нему был болезненным. Имея мало перспектив в плане выгодного брака, я буду приговорена к половинчатой жизни старой девы. Без мужа еще глубже увязну в благородной бедности, лишившись даже комфорта и почета материнства. Столкнувшись с этими неутешительными мыслями, я уткнулась лицом в тонкую хлопковую подушку и плакала, пока не уснула.

В ту ночь мне приснился загадочный сон. Я брела по особняку Лим; все было тихо, неподвижно. Солнце пропало, свет – лишь яркая белизна, напоминающая полуденные отблески сквозь туман. И, словно бы утопая в нем, части дома исчезали из вида, едва я проходила мимо, так что позади все пряталось в тонкой белой дымке. Как и наяву, я прошла через искусно засаженные цветами дворики, тусклые коридоры и откликавшиеся эхом жилые комнаты, но в этот раз не услышала ни отдаленного бормотания голосов, ни движения слуг. Внезапно я поняла, что не одна. Кто-то шел за мной, наблюдая из-за двери или выглядывая через перила верхнего этажа. Я заторопилась, сворачивая в один проход за другим, пока они все не стали угрожающе напоминать друг друга.

Наконец я вошла во дворик с лотосовым прудом, очень похожий на тот, что видела днем, хотя цветы здесь смотрелись как искусственные – будто их воткнули в грязь подобно кадильным палочкам. Пока я стояла там и размышляла, что делать, кто-то подкрался ко мне сзади. Обернувшись, я увидела странного юношу. Он был великолепно одет в старинный костюм, доходивший до щиколоток. На ногах, на удивление коротких и широких, были черные туфли на высоких каблуках. В противовес одежде, раскрашенной в кричащие тона, лицо было довольно невыразительным, пухлым, со слабым подбородком и следами от угрей. Он взирал на меня с заботливой улыбкой.

– Ли Лан! – произнес он. – Как же я хотел снова тебя увидеть!

– Кто вы? – спросила я.

– Ты не помнишь меня? Прошло много времени. Но я тебя помню. Как мог я забыть? – напыщенно продолжал он. – Твои прекрасные брови, похожие на мотыльков. Твои губы, напоминающие лепестки гибискуса.

Когда он широко улыбнулся, меня затошнило.

– Я хочу домой.

– О нет, Ли Лан, – запротестовал он. – Прошу, присядь. Ты не представляешь, как долго я ждал этого момента.

Он взмахнул рукой, и появился столик, уставленный разнообразной едой. Вареные цыплята, дыни, засахаренные кокосы, всевозможные пирожные. Как и его одежда, блюда были очень ярко и неаппетитно раскрашены. Апельсины – мазки румян, а тарелка пандановых кексов – тошнотворного оттенка моря перед бурей. Сложенная в громоздкие пирамиды, вся эта масса выглядела неприятной, точно похоронные подношения. Он настаивал, чтобы я выпила чашечку чая.

– Я не хочу пить, – был мой ответ.

– Знаю, ты застенчива, – сказало это возмутительное существо, – но я налью себе чашку. Видишь? Разве не восхитительно? – Он пил, всячески выказывая восторг. – Ли Лан, моя драгоценная. Разве ты не знаешь, кто я? Я – Лим Тиан Чин! Наследник семьи Лим. Я пришел поухаживать за тобой.

Тошнота нарастала, пока я не впала в состояние, близкое к лихорадочному.

– Разве вы не умерли?

Стоило мне произнести это, как мир содрогнулся, будто его смяли. Цвета поблекли, линии кресел расплылись. Затем, словно резиновая лента стянулась, все вернулось в прежний вид. Сиял белый свет, еда на столике мерцала. Лим Тиан Чин прикрыл глаза, будто уязвленный моими словами.

– Моя драгоценная, – произнес он, – знаю, ты шокирована, однако давай не будем сейчас это обсуждать.

Я упрямо затрясла головой.

– Знаю, ты деликатная натура, – сказал он. – Не хочу волновать тебя. Мы попробуем снова позже.

Исчезая, он старался улыбнуться. Я принуждала себя проснуться со всей доступной силой воли. Я словно пробиралась сквозь мангровое болото, но мало-помалу цвета поблекли, и наконец, задыхаясь, я увидела лунный свет на своей подушке и ощутила онемение в руках, так как отлежала их.

Остаток ночи я едва могла заснуть. Тело покрывал пот, а сердце прыгало. Моим единственным желанием было заползти в кровать к няне, как я делала это в детстве. Тогда я спала рядом с ней, и жгучий аромат бальзама «Белый цветок»[10]10
  Бальзам «Белый цветок» – средство народной медицины, смесь масел грушанки, эвкалипта, мяты перечной, лаванды, ментола и камфары. Обладает эффектом анальгетика, помогает от мышечных болей, растяжений, ушибов, артрита, мигрени и болей в шее.


[Закрыть]
, которым Ама мазала виски от мигрени, успокаивал меня. Однако, если я сейчас пойду к ней, няня взволнуется. Я получу нагоняй, и вдобавок в меня вольют все виды патентованных препаратов. И все же страх и одиночество почти заставили меня потревожить ее, но тут я припомнила невероятную суеверность пожилой женщины и то, что любое упоминание Лим Тиан Чина расстроит ее надолго. Ближе к рассвету я наконец впала в тяжелую полудрему.

Я намеревалась рассказать Ама о сне, но мои страхи при ярком свете показались менее важными. Все из-за пребывания в доме Лим, убеждала я себя. Или из-за переедания. И кроме того, я не хотела признаваться няне, что думала о женихах перед сном. Знакомство с юношей, чинившим часы, вызвало чувство вины.

На следующий вечер я укладывалась в кровать с тревогой, но сны меня не посещали, и по прошествии нескольких ничем не примечательных ночей я обо всем позабыла. В любом случае меня заботило другое. Как я ни старалась, мысли возвращались к разговору с часовщиком. Я думала о том, каким знающим он казался, и жалела, что такой человек должен работать слугой. Я воображала, каково это – провести руками по его стриженым волосам. Улучив свободную минутку, я изучала черты своего лица в крохотном лакированном зеркальце моей мамы. Отец обращал мало внимания на мою внешность, когда я росла. Его больше интересовали мои мнения о картинах и скорость моей каллиграфии. Порой он упоминал, что я похожа на маму, но такое наблюдение причиняло больше боли, чем удовольствия, и в итоге он ретировался. Ама редко хвалила и частенько ругала, но я знала – она бросится под колеса повозки ради меня.

– Ама, – спросила я через несколько дней, – какое отношение матушка имела к мадам Лин?

Мы шли домой с материалом на новое платье. Каким-то образом няня нашла на это деньги. Я никак не решалась узнать, из каких запасов она наскребла средства на столь необязательную роскошь. Все няни откладывали часть зарплаты к увольнению. Они относились к особому классу слуг, иногда называемых «черно-белыми» за форму одежды: белая китайская блуза поверх черных хлопковых брюк. Некоторые из них были одинокими женщинами, отказавшимися от замужества, другие – бездетными вдовами без иных средств к существованию. Становясь ама, они подрезали волосы в короткий «боб» и вступали в особенное сестринство. Они платили взносы и хранили там сбережения, а после завершения трудового пути проводили остаток дней в Доме общества ама – их кормили и одевали до самой смерти. Один из немногих вариантов для незамужней бездетной женщины, позволяющий позаботиться о старости.

Я заподозрила, что Ама опустошила собственную казну ради меня. Какой позор. Если у нашей семьи действительно не осталось денег, ей следовало подыскать другое место. Или же просто уволиться. Возраст ей это позволял. Если бы я вышла замуж, Ама могла бы уйти со мной как личная горничная – так же она пришла с моей мамой после ее свадьбы. Теперь, глядя на ее крошечную фигурку, ковыляющую рядом, я ощутила прилив нежности. Вопреки постоянной критике, зачастую побуждавшей меня вырваться из-под контроля, Ама была бесконечно верной.

– Кажется, мадам и твоя матушка были троюродными или четвероюродными сестрами, – ответила няня.

– Но мадам Лим говорила так, словно знала маму.

– Может быть. Но не думаю, что они были близки. Я бы запомнила, – продолжала Ама. – Мадам Лим была дочерью семейства Онг. Они заработали состояние, строя дороги для англичан.

– Она рассказывала, что в детстве играла с мамой.

– Неужели? Может, пару раз, но она не была одной из ближайших подруг твоей матушки. Точно.

– Тогда зачем она все это говорила?

– Кто знает, о чем думают богатенькие дамочки? – Ама вдруг улыбнулась, ее личико сморщилось, словно у черепахи. – Наверняка у нее были причины. Слуги шепчут, хозяйство у них неплохое. Конечно, они еще в трауре по сыну. Его смерть в прошлом году стала для них страшной потерей.

– У нее были другие дети?

– Двое сыновей скончались в младенчестве. От второй и третьей жены вроде бы есть дочки.

– Я видела третью жену, но не вторую.

– Она умерла четыре года назад от малярии.

Малярия для жителей страны была настоящей карой, лихорадка вечно гнездилась в венах людей. Малайцы жгли дымные костры, чтобы отгонять болезнь подальше, индусы украшали своих многочисленных богов венками из жасмина и календулы ради защиты. Однако англичане говорили, что малярию рождали комары. Думая о насекомых, я припомнила третью жену и ее сверкающие драгоценные шпильки.

– Третья жена кажется сложным человеком, – промолвила я.

– Эта женщина! Она была никем, когда хозяин на ней женился. Никто даже не знает, откуда она пришла. Какой-то городишко с далекого юга, Джохор[11]11
  Джохор (Джохор-Бару, ранее Танджунг Путери, Искандер Путери) – основан в 1855 году по указу теменггунга (глава госбезопасности, впоследствии махараджа и султан) Даенг Ибрагима. В настоящее время – столица султаната Джохор на юге Малайского полуострова. Джохор-Бару отделен от Сингапура Джохорским проливом, через который проложены мост и дамба.


[Закрыть]
или даже Сингапур.

– А жены ладят друг с другом?

Только богачи могли позволить себе содержать много жен, и обычай стал редким. Англичанам он не нравился. По слухам, самыми ярыми противницами были женщины, леди. Естественно, они не одобряли желание своих мужчин обзавестись любовницами и стать похожими на местных. Не могу сказать, что винила их за это. Мне бы тоже не понравилась участь второй жены. Или третьей, или четвертой. Дойди дело до такого, я бы лучше сбежала прочь и отдала жизнь Обществу ама.

– Так хорошо, как можно ожидать. И потом, есть вся эта борьба за рождение наследника. К счастью для мадам Лим, она оказалась единственной матерью сыновей.

– А сын, Лим Тиан Чин, каким он был? – Несмотря на жару, я вздрогнула при воспоминании о сне. Ама обычно избегала разговоров об умершем наследнике, но я надеялась вытянуть что-то из нее сегодня.

– Слышала, что испорченным.

– Я тоже так думаю. – Я выпалила это, не подумав, но она ничего не заметила.

– Говорят, он не был столь талантливым, как племянник. Айя, нет никакого смысла его обсуждать. Лучше не оскорблять покойных.

Глава 4

Предсказание Ама о том, что мне понадобится новое платье, сбылось, когда спустя несколько дней я получила второе приглашение в особняк Лимов. В этот раз оно включало и отца. В честь приближающегося праздника Циси семейство Лим организовало музыкальный вечер с частным представлением для родных и друзей. В городе было не так много мест для увеселений, которые могли бы посещать женщины из приличных семей, поэтому время от времени такие вечеринки проводились дома.

Ама частенько рассказывала мне о том, как украшали главный дворик в нашем доме и как мой дедушка нанимал рабочих для постройки временной сцены. Не стоит и говорить об отсутствии таких праздников в последние годы, так что подобная перспектива меня очень взволновала. Отец согласился пойти. Господин Лим ранее входил в круг его деловых партнеров, а их отношения, хоть и нерегулярные, оставались сердечными. На самом деле я не была вполне уверена, с кем отец до сих пор сохранил связь. Порой он меня удивлял.

Циси, или седьмой день седьмого лунного месяца, был фестивалем, посвященным двум небесным любовникам – пастуху и ткачихе. Ама рассказывала мне эту сказку в детстве. Давным-давно жил-был пастух, у которого не водилось живности, кроме старенького быка. Однажды бык внезапно заговорил и сказал хозяину, что он сможет завоевать жену, если спрячется у пруда и подождет появления дев – небесных ткачих. Пока гостьи мылись, пастух спрятал один из их нарядов, и, когда дева осталась искать свою утрату, он обратился к ней и попросил выйти за него замуж. Прошло время, и волшебный бык издох. В этот миг я всегда выпаливала много вопросов. Ама же отметала мои протесты, продолжая отлично сплетенное повествование. Она была педантичным рассказчиком, повторявшим историю каждый раз точно теми же словами.

Перед смертью волшебный бык предупредил пастуха, чтобы тот сохранил его шкуру на случай большой нужды. И очень скоро Небесная госпожа рассердилась, поскольку одна из ее лучших ткачих вышла за смертного. Она потребовала, чтобы ткачиха вернулась обратно на небо. Пастух, впав в отчаяние, последовал за женой на шкуре волшебного быка, а их дети сидели в корзинах, привязанных к концам коромысла. Чтобы помешать ему, Небесная госпожа взяла шпильку и прочертила между супругами реку – Млечный Путь. Однако в определенный день каждого года сороки жалеют пастуха и ткачиху и слетаются вместе, образуя мост, чтобы они смогли повидаться. Таково сближение звезд Альтаир и Вега на седьмой день седьмого месяца.

Когда Ама поведала мне эту сказку, я не могла понять, отчего такая трагедия считается фестивалем для влюбленных. Здесь не было счастливого конца, лишь бесконечное ожидание по обе стороны реки. Жалкий способ провести вечность. Больше всего меня интересовал бык. Откуда он узнал, что небесные девы скоро спустятся? Почему мог говорить? И самое важное – почему животное должно было погибнуть? Ама никогда не давала мне удовлетворительных ответов на эти вопросы.

– Смысл истории – это влюбленные, глупышка, – приговаривала она, и действительно, фестиваль отчасти устраивался ради юных девушек, которые соревновались в умении вдевать нитку в иголку при лунном свете, омывали лица цветочной водой и пели песенки в честь вышивания. У меня никогда не было возможности принять участие в таких девичьих развлечениях, потому что в праздник Циси проводили еще и сушку книг.

Седьмой день седьмого месяца считался особенно благоприятным временем, чтобы вынести на воздух старинные книги и свитки, а поскольку у отца были горы того и другого, именно этим мы и занимались во время фестиваля. Во дворе расставляли столы, и вся коллекция отца оказывалась на солнце, бумаги разворачивали, чтобы обеспечить равномерную сушку. Требовался бдительный присмотр, дабы гарантировать, что чернила не поблекнут. Я до сих пор помню ощущение гладкой, горячей бумаги под ладонями и сверкание красок, усилившихся от света солнца.

Наш климат был жарким и влажным – враждебная среда для библиотек. Много раз я обнаруживала, что чешуйница или книжные черви начали пожирать листы книг, и моей обязанностью становился поиск дырочек и уничтожение вредителей. Вот отчего мои воспоминания о Циси неразрывно связывались с запахом заплесневелой бумаги. И все-таки этот год должен стать другим. Я полагала, что Лимы будут праздновать с куда большим размахом.

Представление назначили на полдень, затем следовал обед. Я провела утро, выясняя, сколько приличных украшений у меня осталось. Ама разглаживала новое платье тяжелым угольным утюгом, пока оно не стало ровным и хрустящим. Я редко носила кебайю, но захотела делать это чаще – уж очень наряд мне шел. Верхняя приталенная баджу была сшита из чистого белого хлопка с вышивкой ришелье по переду и краям. Спереди она застегивалась тремя золотыми брошками-цветами, соединенными чудесными цепочками из того же металла, а саронг длиной до лодыжек сделали из замечательного батика с извилистым узором из зеленых листьев и розовых и желтых цветов. После ванны, облаченная в новый наряд, со сделанной Ама высокой прической, я едва себя узнала. Однако рассматривая собственное отражение, я почувствовала, будто в углу комнаты кто-то стоял и наблюдал за мной. Повернувшись, я не обнаружила ничего необычного. И все же в зеркале мне чудилась фигура, стоявшая рядом с большим шкафом. Я постаралась как следует рассмотреть незнакомца. Ама вошла, когда я этим занималась, и поймала мой озабоченный взгляд.

– Почему такая кислая? Никто не женится на тебе, если будешь строить такие гримасы!

Я не нашла в себе смелости, чтобы поведать о видении в зеркале, поэтому улыбнулась, хотя все удовольствие от собственной внешности улетучилось после происшествия.

В парадном холле особняка Лимов я наконец-то увидела хозяина дома. Лим Тек Кьон выглядел свиноподобным коротышкой, но обладал ярко выраженной индивидуальностью. Он тепло приветствовал моего отца и с интересом осмотрел меня.

– Так вот какова твоя дочь! – произнес господин Лим. – И где же ты ее прятал?

Папа улыбнулся и пробормотал нечто уклончивое, глядя по сторонам, словно бывал в доме уже не раз. Я осознала: при жизни мамы они были здесь частыми гостями.

Так или иначе, времени для наблюдений у меня не оставалось – меня отослали к дамам приводить себя в порядок. По законам ислама высокопоставленные малайцы держали своих женщин в затворничестве, и ни один мужчина, кроме ближайших родственников, не имел права взглянуть на них без вуали. Местные китайцы не соблюдали разграничения полов столь строго, хотя чересчур близкие отношения между молодыми людьми осуждались.

Дом был полон людей. Дети бегали под ногами с возбужденными личиками, напоминая мне о собственных беззаботных годах, когда мы с кузинами носились наперегонки по дворикам нашего дома. Но они давно уехали в Пинанг с моими двумя тетушками, когда их мужей перевели по службе. Я редко получала от сестер письма, особенно с тех пор, как трое из них вступили в брак.

Слуги скользили мимо с подносами. Я всматривалась в их лица, отыскивая взглядом того юношу, но его не было видно. В главном дворике установили сцену.

– Слышала, сегодня знаменитый оперный певец даст частное представление, – сообщила мне одна из юных матрон. Лицо ее походило на обвалянный в муке пельмень, но хранило выражение доброты. Я уже была ей представлена, но не могла вспомнить имя.

– Вы Пан Ли Лан? – уточнила она. – Меня зовут Ян Хон, я старшая дочь дома. – Я пробормотала извинения за беспамятство, она улыбнулась. – После замужества я тут больше не живу, но иногда возвращаюсь, чтобы помочь и похвастать внуками.

– Сколько у вас детей? – спросила я.

– Трое, – она потерла талию сзади. – Старшему уже семь, а двое младших только пошли.

И тут мимо прошла мадам Лим.

– Представление немного задерживается, – сообщила она. – Почему бы вам не взять себе прохладительных напитков?

Мне она по-прежнему казалась больной, хотя и добавила на землистую кожу немного румян.

– Ваша матушка здорова? – спросила я у Ян Хон.

Она рассмеялась.

– Это не моя мать. Моей матерью была вторая жена.

– Мне тяжело привыкнуть к дому с таким количеством людей.

– У вашего отца была лишь одна супруга? – уточнила она.

– Да, он не вступал в новый брак.

– Счастливица.

Наверное, было бы странно иметь одну или две мачехи. Но ведь Ян Хон не знала моего отца и того, как божество оспы отняло у него почти все состояние.

– Отец потерял вкус к жизни после гибели матушки, – сказала я. – У нас в доме никогда не было такой толпы, как здесь.

На лице Ян Хон появилась гримаса.

– Неплохое шоу, да? Но я никогда не желала стать второй женой. Если мой муж захочет вновь жениться, я его брошу.

– Неужели? – Втайне я поразилась ее уверенности. Однако она принадлежала к богатой, могущественной семье. Очевидно, это давало ей большую власть над мужем.

– Ах, я вас испугала. Брак не так плох, и мой муж – хороший человек. Поверите ли, я была страстно в него влюблена. – Она расхохоталась. – Родственники не хотели нашего союза из-за его бедности, но я знала о его уме. Он получил стипендию Совета своего клана и уехал в Гонконг – учиться с моим кузеном.

Я взглянула на нее с новым интересом. Я знала, что некоторые сыновья богачей уезжали за границу – в Гонконг или даже в Англию на учебу – и возвращались уже врачами или юристами. Будь я мужского пола, поступила бы так же – именно это я и сообщила Ян Хон.

– Ох, даже не знаю, – возразила она. – Путешествие может оказаться опасным из-за тайфунов. Да и освоиться там не так просто.

Она выглядела так, словно хотела добавить что-то, но затем поджала губы. Я слышала о беспорядках в Гонконге, несмотря на британское управление, и хотела знать подробности, но собеседница просто сообщила, что ее муж учился в новом Гонконгском медицинском колледже, основанном Лондонским миссионерским обществом[12]12
  Гонконгский медицинский колледж для китайцев – в его стенах впервые в регионе стали широко внедрять достижения западной медицины. У истоков колледжа стояли знаменитые врачи той эпохи – Хо Кай, Патрик Мэнсон, Джеймс Кантли. Однако китайская община, воспитанная на традиционной народной медицине, в тот момент не была готова воспринимать всерьез западных врачей, поэтому выпускники нередко сталкивались с проблемами при трудоустройстве.
  Упомянутые автором беспорядки, вероятно, связаны с постоянным недовольством местного населения, воспринимавшего англичан после «опиумных войн» как колонизаторов-захватчиков.


[Закрыть]
.

– Идемте, – сказала Ян Хон. – Поищем что-нибудь из еды.


Мы пошли по направлению к большой внутренней комнате, из которой доносились звуки музыки. Она ошеломила меня. Эрху – двухструнная китайская скрипка, на которой играют смычком из конского волоса. Струны у нее стальные, а мембрана резонатора сделана из кожи питона. У нее особенно запоминающееся звучание, похожее на пение человека. Маленький ансамбль в комнате играл народную музыку, и мелодии были традиционными и яркими.

– Вам нравится звучание эрху? – полюбопытствовала Ян Хон.

– Да.

Раньше возле нашего дома играл слепой уличный музыкант, и меланхоличный звук его инструмента навсегда стал для меня воплощением сумерек и томления. Сегодняшними исполнителями были двое музыкантов-эрху и один музыкант-янцинь, аккомпанировавший им на молоточковом дульцимере. К моему изумлению, одним из музыкантов-эрху оказался не кто иной, как юноша, чинивший часы. Он сидел на низком стуле, держа инструмент вертикально перед собой, пальцы одной руки летали над шейкой, в то время как другая рука водила смычком из конского волоса. Даже под свободным хлопковым одеянием я видела ширину его квадратных плеч, а когда он склонялся над инструментом, и то, как его торс сужался к бедрам. Наверное, я глазела какое-то время, пока не поняла, что Ян Хон задала мне вопрос.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю