Текст книги "Вещь"

Автор книги: Яна Власова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Вещь. Пожалуй, именно этим я и являлся большую часть своей жизни. Приставленный еще в юном возрасте на службу клана экзорцистов я уже и не помню другой жизни. У меня не было выбора: схватили и заставили заключить контракт, который помимо невидимых цепей на моем теле дал мне и новое имя, отдающееся во рту кисло-затхлым привкусом. Нет, само оно было приятным, однако произносимое моими хозяевами окрашивалось в тошнотворные тона, слыша которые поначалу я невольно начинал дрожать от охватывающего меня ужаса.

Екай ничего не чувствуют.

Это является твердым убеждением тех, кому я обязан служить. И это же они внушают изо дня в день нам самим. Для большинства екай даже годы не имеют значения, но для меня ощутим был каждый день, неизменно наполняясь постоянным напряжением и страхом. Ежедневно любой из нас мог быть, как они это называют, пущен в расход, проще говоря, убит ради очередного ритуала, во время выполнения заданий или же из простой людской прихоти. Если кого-то из нас ранили, и он должен был надолго стать непригодным для целей экзорцистов, его использовали, как приманку, или приносили в жертву более могущественному екай, с которым планировали совершить сделку по заключению контракта.

Если же необходимый клану екай отказывался принимать навязываемые ему условия, то его или немедленно уничтожали, или приручали сильными заклинаниями, причиняющими немыслимые страдания до тех пор, пока тот не терял свою волю и не покорялся им. Мучительные крики множества таких екай долго стояли звоном в моих ушах, навсегда врезавшись в память. Некоторые из них не выживали, но экзорцистов это не особо расстраивало – они просто захватывали нового. Так же как и наша смерть не доставляла им ни горечи, ни проблем – они легко находили нам замену.

Как любой вещи в доме.

Если ломается, например, кружка, ее не раздумывая выбрасывают. Более дорогую вещь, возможно, отдадут в ремонт, а попользовав еще некоторое время, так же отправят на свалку. Мы ничем не отличаемся от этих вещей. Нас используют, выжимая все, что выжать можно, а после выкидывают изможденных на растерзание злобных духов или устраивают показное развлечение, где прилюдно замучают до смерти. Я ни разу не видел подобной казни, но мне говорили, когда екай кричит, когда мечется, стремясь спастись и вырваться, даже осознавая всю тщетность этих попыток, борется за свою жизнь, когда он умирает, люди смеются.

Мне стало очень холодно, когда я впервые услышал это, и еще долго не мог до конца поверить, что так может быть на самом деле. Что кто-то способен наслаждаться страданиями пусть и не человека, пусть екай, но все же живого, испытывающего боль, может смеяться, видя его мучения, может жить после этого, не терзаемый кошмарами и застывшими в памяти глухими стонами умирающего духа. Как много я не понимал. Но уже очень скоро я прочно усвоил: екай – не человек, екай полон зла и достоин лишь смерти. Это часто повторялось в стенах дома клана, так что забыть было сложно.

Для этих людей проявление уважения к духам – признак слабости и глупости.

Почему никто не убегал? Я много думал об этом поначалу. Значительной причиной служил, безусловно, заключенный контракт, однако куда более веским основанием оставаться слугой был страх. Если беглеца ловили, его подвергали чудовищным пыткам, которые порой длились целые недели и не очень отличались от обычных начальных тренировок, разве что в первом случае екай неизменно умирал, а во втором – мог и выжить, если был достаточно силен. Да, тренировки представляли собой жестокое испытание. Я предпочитаю о них не вспоминать. Нас немыслимо гоняли и истязали, чтобы мы учились терпеть боль и правильно вести себя с экзорцистами.

Иногда я задумывался, какого это – служить человеку, которого ты уважаешь, которого ценишь, человеку… которого любишь. Но за всю жизнь мне не довелось встретить ни одного человека, который бы посмотрел на меня, как на живого, а не просто часть окружающего его помещения. Порою я был бы даже рад, стать невидимым для всех. Люди, которые меня не видят, не могут и причинить боли. Мечтал я об этом и сейчас, окруженный множеством экзорцистов, пришедших на это собрание. Оно не значимое, более крупное пройдет через месяц, однако и на этом собралось очень много людей. Людей, способных меня видеть. И причинить боль. Я полностью ощутил это, когда одна из женщин в маске, схватила меня за ткань одежды, обдав лицо зловонным запахом перегара.

– Эй, тащи саке! – раздался ее скрипучий, грубый голос. – И развлеки нас, давай!

Мне нечего им противопоставить, натягиваю на лицо улыбку и молча повинуюсь, слыша несущийся мне в спину гогот их смеха. Пусть я уже не раз сталкивался с подобным отношением, мурашки все равно покрывают мое тело. Я даже рад, что на моем лице тоже маска, скрывающая глаза: если эти люди увидят в них страх, мне придется нелегко. К счастью, когда я возвращаюсь, они уже переключились на другую тему, и мне удается незамеченным выскользнуть из зала. Выйдя на террасу, я снял маску и расслабленно выдохнул, глядя на подернутое сизой дымкой небо.

Что я здесь делаю?

Нет, я пытаюсь понять не смысл своего пребывания на встрече экзорцистов, который мне и так прекрасно известен, нет. Мне интересно другое… Зачем я живу? Я не имею никакого значения, никакой ценности. Большую часть времени меня не замечают, а если замечают, то издеваются и причиняют боль. Тогда для чего все это? Может быть, мне… Нет, я не хочу умирать! Но именно это кажется куда более вероятным, чем возможность встретить кого-то, кому я стал бы важен, стал дорог. Наверное, это естественная потребность любого существа – желание быть нужным. В нас его задавливали с первых дней службы, и все-таки… я по-прежнему этого хотел.

Неужели, так будет всегда?

Слабый ветер подхватил мои волосы и коснулся лица морозными прикосновениями. Весна уже давно наступила, но погода по-прежнему стоит холодная, местами на земле виднеются грязно-белые островки снега, смешавшиеся с землей и сгнившей листвой; воздух чуть влажный, пахнущий прелой травой, но приятный. Мне нравится такая пора. Летать сейчас было бы одним удовольствием. Я с трудом подавил желание тут же расправить крылья, уже ноющие от постоянного бездействия, и взмыть в укрытое бледными перьями облаков небо. Воздух – моя стихия, и на высоте, пусть ненадолго, но мне удается ощутить себя свободным.

Я екай-ворон, состоящий на службе у клана экзорцистов Матоба, а точнее первого помощника его главы госпожи Нанасэ, и выполняющий обязанности одного из телохранителей. Моя работа не очень сложная с общей точки зрения, да и по сравнению с обязанностями других слуг, однако для меня она стала настоящей пыткой, так как требует постоянного пребывания на земле, порою целый день приходится просто безмолвно и недвижимо стоять рядом с хозяйкой, пока та занимается работой или своими делами. А крылья начинают сильно болеть, если их не разминать; они ноют, их скручивает тянущая боль, что достаточно неприятно. К тому же пребывая в подобном бездействии, я чувствую себя таким бесполезным.

Неподалеку раздались шаги, и я поспешил вновь завязать маску. Собрание закончилось, настала пора возвращаться, а следом потянулась череда тусклых и однообразных дней, в один из которых я понял, как сильно пожалел, что вышел из зала собрания, ведь, может быть, тогда я заранее смог бы предугадать готовящуюся мне участь. Однако я ушел, поэтому не слышал, как экзорцисты обсуждали появившиеся незадолго до этого слухи об одном сильном екай, нападающем на более слабых духов в городе поблизости. Когда госпожа Нанасэ приказала мне участвовать в поимке этого екай, внутри меня отвратительно свернулось плохое предчувствие, но отказаться права у меня не было. Только немногим позже я смог полностью осознать его причину, когда понял, какая роль уготована мне в этой охоте.

Я испугался. Очень испугался. Наверное, этот страх пересилил страх перед хозяевами, а, может быть, мне уже попросту стало все равно: какая разница, поймают меня как беглеца или же скормят злобному екай? Так и так умирать. Только этим я могу объяснить то, что все-таки отчаялся на побег. От других екай я слышал об одном человеке, способном видеть духов, но по тем же слухам относящимся к ним иначе, нежели экзорцисты. Рассчитывая на его помощь, я направился туда, где, по словам екай, жил этот мальчик. Я не смог бы толком даже понять, что тогда происходило в моей душе, когда, скрываемый защитным покровом ночи, выскользнул из особняка клана и, наконец, расправив крылья, взмыл в бархатно-черное небо.

Кажется, я пытался отвлечь себя размышлениями, почему ночной небосвод принято называть черным, ведь на самом деле он темно-синий, однако мысли неизбежно возвращались к напряженному ожиданию погони, которой все же не последовало. Как-то я слышал по прибору, называемому людьми радио, один разговор, в котором и прозвучал примерно такой вопрос: люди очень боятся страдания, но чего же еще они боятся даже сильнее этого? Тогда ответ сильно меня удивил, ведь это было… счастье. После этот человек пояснил, что такой страх возникает из опасения боли и страдания, которые последуют, если уже такое, казалось бы, близкое счастье, вдруг резко отобрать, и будут во много раз сильнее.

Несколькими часами позже я понял эти слова со всей глубиной.

Я достиг города, когда уже давно рассвело. Добираться пришлось далеко, но мне было только в радость размять крылья и побыть в полном одиночестве, глядя на горизонт или поселки внизу, поблескивающие тусклыми огоньками уличных фонарей. Лететь ночью одно удовольствие, а когда потихоньку наступает рассвет, кажется, что и душа пробуждается вместе с миром. Я позволил себе полностью насладиться этим полетом. И как видно, не зря, ведь это оказалось мое последнее касание неба.

Тот дух напал на меня уже в городе: появился неожиданно, вырвавшись из высоких вечнозеленых деревьев, окружающих парк. Из-за болотно-зеленого оттенка кожи я и не заметил его в листве, и все же мне удалось оторваться, как я полагал успешно, до самого дома мальчика-духовидца я больше не видел этой жуткой головы с туманным, жадно блуждающим взглядом, но на пороге он все же меня настиг. Я смутно помню, что было дальше. Только боль. Молниеносная, колючая боль, пронзившая мое тело и оставшаяся в ней пульсирующей мукой, я слышал треск костей в крыльях, чувствовал, как трепещут изломанные перья. Кажется, мне удалось заползти в комнату, где особо остро ощущался запах мальчика, когда новая волна боли накрыла меня, смешавшись с жутким скрежетом и хрустом у меня за спиной.

Перед глазами все плыло, но я успел заметить, как этот дух скрылся в шкафу, пытаясь разгрызть что-то черное в своей окровавленной пасти. Тошнота впилась во внутренности, стягивая их колючим узлом, когда я осознал, что в его зубах мое собственное крыло. Наверное, все-таки левое, краем еще пребывающего в сознании разума успел подумать я. Острая боль тяжестью охватила все тело, поэтому я не мог сказать, какое точно из моих крыльев оторвал дух. Но сильнее меня разрывала исступленная боль, гложущая душу: теперь я стал еще более бесполезен.

Тьма наползает на меня, и я позволяю ей забрать меня с собой.

Но все же…

где-то вдалеке…

я слышу, как…

кто-то с добрым голосом зовет меня.