Текст книги "Визави (СИ)"

Автор книги: Яна Садовска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Садовска Яна
Визави

* * *

Ненужных слов столпотворенье

Колючим холодом пронзает.

И запоздалое прощенье

Прощальный бал не оправдает.

И легкий танец равнодушный

Растает в праздничном рассвете.

Забавный поцелуй воздушный.

Никто. Ни в чем. И не в ответе...

Чужие губы, руки, лица...

В камине угли остывают...

И образ пожелтелый принца

Теперь, увы, не согревает.

БУТАФОРСКОЕ СЧАСТЬЕ

Рыжий клоун смеется

На просторном манеже.

Сердце клоуна бьется

Под забавной одеждой.

Он сегодня не в форме -

В ложе верхней, что слева,

Старый друг его школьный

И шута королева.

Королева, зачем ты

Над шутом надсмеялась?

В ложу смотрит прожектор,

Ты к другому прижалась.

И паяц улыбался

Бутафорской улыбкой.

Бутафорское счастье

Было просто ошибкой.

АФЕРИСТ

На аллее, уходящей в море

Собралась толпа.

Три наперстка в шулерском задоре

Дурят дурака.

Аферист с красивыми глазами

Ловок, как жонглер.

Трудится без устали часами

Хитрый гастролер.

Но на город вечер наползает,

Отдыхает пляж.

Ресторан веселый открывает

Пьяный саквояж.

Аферист с красивыми глазами

Трезв и одинок...

Берег пуст. Усталыми руками

Гладит он песок...

* * *

Над морем полуночный бриз

Резвится, мальчик шаловливый.

Унылый, длинный, сонный пирс

Куда-то вдаль глядит лениво.

Взгрустнулось пирсу-старику,

Не спится длинными ночами.

На ветхом старческом боку

Вздыхает кто– то так печально.

"О чем вздыхаешь, человек? -

Усталый пирс спросил скрипуче, -

Зачем ты, не смыкая век,

Сидишь над темной, грозной кручей?"

И человек в ответ сказал:

"Уплыл корабль мой белый, белый.

И погрустнел морской вокзал.

И пляж невесел загорелый.

Болтали долго, до утра.

И подружились ненароком.

Рассвет. И снова катера

Встречает пирс потертым боком.

Но день горячий пролетел.

Ночной покой опять спустился.

На пирсе, робок и несмел,

Печальный снова примостился.

Катились дни, роняя свет.

Дружище-пирс старел, ветшал.

А человек, набросив плед,

Корабль белоснежный ждал.

И вот однажды, поутру,

Гудок раздался мощный, длинный,

Танцуют мачты на ветру,

Плывет корабль белый, чинный.

И встал печальный человек,

Расправил плечи, плед забросил.

Корабль, замедляя бег,

У пирса мощный якорь бросил.

* * *

Запоздалые слова, как холостые пули,

Пролетели с посвистом, не раня никого.

Странник возвратился в город, где уснули

Все цветы, когда-то полюбившие его.

Улицы знакомые смотрят, как чужие.

Клены повзрослели и не узнают.

Девочка задорная, бантики большие.

Дверь полуоткрытая, а за ней уют.

Тот уют, что раньше был чем-то обыденным

Слишком уж привычным, невеселым был.

А подсолнух желтый кто-то с корнем выдернул...

Дом, родной до боли, странника забыл.

* * *

Осенний бал, прощальный бал

Любви моей.

Печальный танец, как во сне,

Парад теней.

Вечерний парк, деревья в ряд

Танцуют джаз.

Вино горчит, печали час

Я пью без Вас.

Свет фонаря слепит глаза,

Жестокий свет.

Кричу куда-то в пустоту -

Ответа нет.

И песню старую любви

Поет листва.

Вот всхлипнул саксофон вдали -

И тишина.

МЕЧТА

Мальчишка моет корпус «Мерседеса»,

Испачкал нос о пыльное стекло.

Его родителям, трудягам честным,

С деньгами ну никак не повезло.

Да и не их вина, так получилось -

Страна сменила курс, и стало потрудней.

А мальчику ночами море снилось

Да мачты белоснежных кораблей...

Начистил все до блеска, заплатили.

Упорным оказался мальчуган.

Еще машины плавно подкатили,

И бросился он к ним, как на таран.

А вечером помятые купюры

В копилку-кошку бережно бросает.

Спустилась ночь таинственным ноктюрном.

О синем море мальчик тот мечтает.

МОНЕТА

Блестит монета под ногами -

Копейка прошлого страны.

И солнце жгучими лучами

Щекочет грани старины.

Проходят люди суетливо.

Машины шинами шуршат.

Копейка ждет, когда поднимут.

Но поднимать-то не хотят.

Не в моде нынче мелочевка

В стране, где деньги правят бал...

Седой старик с пустой кошелкой

Монету старую поднял...

* * *

Забытой мелодии звуки доносятся...

Холодный, угрюмый, усталый вокзал,

Возможно, еще не забыл прошлой осени

И нашей любви заключительный бал.

Все помнит вокзал: быстротечные праздники,

Что только для нас, для двоих на земле,

Галопом стремительным, словно проказники,

Летели и прятались в ранней заре;

Короткие встречи и снова прощания;

Как хмурилось небо, как дождь моросил.

Все помнит вокзал, это серое здание, -

Он нашим надежным сообщником был.

А годы летят, уносясь, словно птицы,

Снуют поезда, на север, на юг...

Усталый вокзал, что теперь тебе снится,

Безмолвный свидетель и преданный друг?

Забытой мелодии звуки печальные...

Нахмурилось небо, дождь моросит...

Вокзал, одинокое серое здание,

О празднике ярком порою грустит.

* * *

Наполнен праздничный бокал

Шампанским золотым, игристым.

Но вечер до сих пор не пьян,

Предновогодний, серебристый.

И одинокая рука

Бокала не спешит коснуться.

А времени течет река.

Напиться? Задремать? Проснуться...

Устали прыгать пузырьки

В бокале полном, одиноком.

Ночные гаснут огоньки.

Рассвет влетел хмельным потоком.

Не выспавшаяся рука

Раздвинула пошире шторы...

А времени течет река...

На стеклах зимние узоры.

ЧИГИРЬ

Чигирь жонглирует струей

И дразнит путника прохладой.

Вода серебряной змеей

Целует грозди винограда.

Наполнен до краев кумган.

Его обнять – что за блаженство!

Накрыт янтарный дастархан,

Переливаясь совершенством.

А на ладони желтый плов

Гарцует, что скакун горячий.

И дуб, как великан, суров,

В своем шатре от солнца прячет.

* * *

Малютка-мост над горной речкой

Забавно выглядит, смешно.

А речка в суете беспечной

Спешит и оголяет дно.

Летит на всех парах речушка,

Не скучно в гонке ей шальной.

Рыбешка-крошка, как игрушка,

Играет с маленькой волной.

А кто-то взял и сделал заводь

И выкупался в чистоте,

В природной, неподдельной правде,

И в неизбывной простоте.

* * *

Пушистый снег тополиный

Стелется по аллее.

День на исходе длинный,

Солнце в закате млеет.

Просто случайная встреча

Вновь коротка, как обычно.

И разговор быстротечный

Так непривычно привычен.

Пух тополя роняют.

И силуэт знакомый

В сумраке легком тает,

Ветер за ним бездомный.

Слепить бы снежок пушистый

И запустить в погоню...

Тополь – шутник серебристый...

Рассыпался снег на ладони.

* * *

Кавалькада несказанных слов

Растворилась в осеннем пейзаже.

И теперь на своем вернисаже

Правит дождь, колюч и суров.

Крупные капли хозяина осени

Неосторожно стучат по стеклу

Воспоминания с легкою проседью

Тенями пляшут на гладком полу.

Пляшут, как отблеск несбывшейся радости,

Тихого счастья и теплоты.

Быстро промчались веселые разности,

Грустно завяли большие цветы.

Просто хотелось тогда беззаботности.

Ну а теперь дождь стучит по стеклу.

И в одинокой нетопленой плоскости

Тени танцуют на гладком полу.

ДВОРЕЦ И ЛАЧУГА

Построили дворец на месте пустыря,

А рядом не снесли простой лачуги.

На эту кривобокую подругу

Не стали тратить времени зазря.

Решили: пусть стоит, развалится сама.

Дворец-аристократ на это согласился.

И голубой дымок над крышей заклубился.

А землю подбелила художница-зима.

Банкеты, гости, шум, кортеж покруче вьюги,

Все вихрем пронеслось, осталась тишина.

От скуки не спасешься остатками вина...

И загрустил дворец – сосед кривой лачуги.

Но как заговорить с убогой, нищей дамой?

И стоит ли – ведь он аристократ?

Все поняла лачуга: "Как поживаешь брат?"

Взяла и подмигнула дворцу оконной рамой.

И с той поры два здания, такие все же разные,

Забыли одиночество, все стало нипочем.

Дворец сиял своим блестящим кирпичом,

Он больше не грустил ни в будни и ни в праздники.

Но как-то по весне, когда снега подтаяли,

Явились два бульдозера, ковшами скрежеща,

Вся съежилась лачуга, пред ними трепеща,

На даму кривобокую ковши они направили.

Дворец кричал им стеклами, махал флажком на башне,

Но скрежет громогласный все просьбы заглушал.

Да и дворец просить уже устал

И в бой вступил неравный, рукопашный.

Кирпич за кирпичом швырял в гостей непрошеных.

И пал к ногам подруги, как рыцарь, как герой.

Лачуга благодарная корявою горой

Прижалась к другу верному... Все пылью запорошено.

На месте давней драмы теперь пустырь один,

Да груда кирпичей, красивых и не очень.

И тишина кругом – и днем и поздней ночью...

Простор и тишина... Пустырь здесь господин.

* * *

А шашлыки горят румянцем,

Под ними уголек искрит.

И, словно в залихватском танце,

Дымок резвится и шалит.

У дыни зубки белоснежны,

Медово сладок поцелуй.

Возьми ее рукой небрежной,

Монетой звонкой очаруй.

О, вы, восточные базары!

Разнообразны и просты.

В вас столько сладостного дара

И столько сладкой красоты.

Канатоходцы в поднебесье

Подпрыгивают на струне.

Богат и изобильно тесен

Базар в восточной стороне.

ПРАЗДНИК

Серый вечер спустился...Дождик злой

Барабанит в окно трамвая.

Усталый кондуктор, узбек пожилой,

Отрывает билеты, зевая.

Пассажиры угрюмы, трамвай не спешит,

Уныло скользя по рельсам.

Светофор подолгу красным горит.

В салоне скучно и тесно.

Остановка опять. Старый город, базар.

И в трамвай вдруг ворвался праздник,

Хан-атлас разгорелся, как яркий пожар,

А ляган полон сладостей разных.

Улыбнулся кондуктор. Стало тепло

В одиноком, усталом трамвае.

Будет праздник унылой погоде назло,

Где карнаи гостей зазывают,

Где накрыт дастархан, плов горой золотой,

У лепешек щечки с румянцем.

Будет праздник веселый, по-узбекски – той,

Разнаряженный в песни и танцы.

СЛЕДЫ

А на утро выпал первый снег,

Белый, чистый, очень непорочный.

И неровный чей-то быстрый бег

Повредил покров земли непрочный.

Чьи-то так спешащие следы

Убежали вдаль к черте заветной,

Где почти невидный свет звезды

Встретился с дыханием рассветным.

Эту встречу можно пропустить,

Выспаться еще на час подольше,

Не пойти по снегу погрустить

И порадоваться в дальней роще.

Но ведь кто-то все же проложил

Тот неровный, быстрый след спешащий.

Может, кто-то с той звездой дружил

И ему не страшно в темной чаще?

Гибкой лентой быстрые следы

Растрепали снега покрывало.

И уже не виден свет звезды.

И за рощей ярко солнце встало.

* * *

К вечеру в горах становится прохладно.

Спутник мой принес дрова, развели костер.

Запылал огонь горячо и жадно.

Небо превратилось в сказочный шатер.

Только нам двоим улыбался месяц.

И звезда-бриллиант с неба сорвалась.

Ветер-озорник прошептал нам песню...

Так в горах высоких сказка родилась.

И костер веселый с той сказкой подружился.

Танец свой горячий для нее плясал.

Розовый дымок озорно резвился.

И цеплялись звезды за верхушки скал.

А наутро сказка спряталась за горы.

Но костер упрямый продолжал плясать,

Не желал он слушать ветра уговоры.

И пришлось упрямца камнями забросать.

Видно, наша сказка оказалась робкой,

Побоялась выйти из-за гор могучих...

Город равнодушный улицей широкой

Разбросал нас в стороны, затолкал толкучкой.

Городские будни вереницей дружною,

Не спросив, направили по разным колеям.

А огонь в камине осенью простуженной

Озорно и грустно прыгал по углям.

Но промчалась осень, и зима холодная

Проползла, растаяла... На дворе весна.

Захотелось в горы, на природу вольную.

Там осталась сказка... Сказка, как она?

Улыбались горы мне, как друзья давнишние,

Ветер обнял ласково и подвел к костру.

Камни все разбросаны, и между дровишками

Огонек несмелый пляшет на ветру.

Я к нему склонилась, обняла ладонями.

Он развеселился и секрет открыл:

Принц мой незабытый вешними дорогами

К огоньку знакомому в гости приходил.

Выглянула сказка из-за гор высоких.

Ветер на прощание волосы встрепал.

Но костер и сказка – двое одиноких -

Лишь воспоминанье средь огромных скал.

* * *

Поговорим о пустяках

С тобою, тишина ночная,

О влажных и пустых лугах,

Широких, что не видно края,

О звездах, падающих вниз

Непринужденно, беззаботно,

О том, как полуночный бриз

Играет с волнами за бортом.

Поговорим о чем-нибудь,

Туман предутренний, прохладный.

Пуститься легче в трудный путь,

Росы напившись сладкой, хладной.

И встретит путника рассвет

Хрустальной трелью соловьиной.

Малиновый малины цвет

Покажется до слез невинным.

Поговорим с тобой, рассвет,

О светлом, чистом, о печальном...

Вот человек, набросив плед,

Сидит с поникшими плечами,

Ему и грустно и светло

Бывает длинными ночами...

Рассвет принес с собой тепло,

Унынье разогнал лучами.

ТАШКЕНТ

Серебряный шепот, не шорох, не шелест,

А сказочный шепот величественных тополей...

Мой город проснулся, и утро, как терпкий херес,

Уже напоило тенистую прелесть аллей.

Проснулись фонтаны, вода на Востоке – отрада.

Купается радуга в мощной веселой струе.

Восточный красавец с утра примеряет наряды -

Жемчужная цепь новостроек красуется на заре.

Мой город проснулся и дышит свободным дыханьем.

Играют на солнце живым серебром тополя.

Мой город с красивым и древним названьем -

Ташкент, город мой на планете Земля.

* * *

А попугай ломает клетку,

Железо прутьев клювом гнет.

Играл он весело с конфеткой.

И вот готовится в полет.

Расправил крылья, чуб взлохматил -

Ну, чем, скажите, не орел?

И рьяно, словно старый дятел,

Долбит он крепкий клетки пол.

Но дело к вечеру. И бедный

Герой наш попросту устал.

И крик издал он не победный...

Но кто-то птаху приласкал.

И попугай в руке знакомой

Почувствовал ее тепло:

"А все же так неплохо дома..."

И спрятал клювик под крыло.

* * *

Художник рисует ветер,

Кисть по холсту танцует.

А ветер пьян и весел -

Маэстро мечту рисует.

Творит, забыв усталость,

Карманы пусты давненько.

Что деньги? Такая малость

В масштабах простой деревеньки.

Последний мазок поставил -

И ветер с холста сорвался,

Деревья плясать заставил

И по деревне промчался.

* * *

В углу запылились хрустальные крылья.

А раньше когда-то умели летать.

Но, видно, давно уже крылья забыли.

И им остается теперь вспоминать.

И есть что! Летали, сверкая на солнце,

Все грани смеялись, блестели с небес.

И счастье хлебали до самого донца.

И сказочным был восхитительный лес.

Промчались года. Но они не разбились.

Уныло скучают в холодном углу.

Им сны поначалу счастливые снились...

В камине дрова превратились в золу.

Однажды хозяин сказал: «Полетаем?!»

И крылья стряхнули противную пыль.

На солнце все грани опять засверкали.

Но – что это? Сказка? А может быть, быль...

* * *

Старик на обочине, грязный, потертый, в лохмотьях.

Весьма неприглядно клоками висит борода.

А шляпу – под ноги, хоть рублик да бросят,

А может, и доллар... Бывают щедры господа.

Шоссе, вереница машин суетливая...

Визжат иномарки, по-свойски гудят "Жигули".

Большой супермаркет кричащими дразнит витринами.

И грязный старик на кусочке потертой земли.

Лохматый пиджак старика распахнулся случайно,

Медаль за отвагу нелепо блестит на груди.

Прохожий, парниша с накаченными плечами,

Швырнул доллар в шляпу. "Спасибо тебе, господин..."

ПИАНИСТ

Ресторан открыт. Сигарет вуаль

Оттеняет кусочек эстрады.

Там поет навзрыд белоснежный рояль,

Пианист играет взаправду.

Каждый вечер он, как свеча, горит

И сгорает дотла, до пепла.

Он в рояль влюблен. Пусть не знаменит,

Но маэстро великолепный.

В ресторанном чаду кто-то крикнул: «Браво!» -

И рояль запел на бис.

Про свою звезду, что горит для него,

Рассказал король-пианист.

Пальцы ноют под утро, но упрямо танцуют.

Черно-белые клавиши спать не хотят.

И рояль с перламутром, как волшебник, чарует.

Звуки белою птицей в поднебесье летят.

ПТИЦА

А пуля прошла навылет,

Рана почти не болит.

И птица, расправив крылья,

Вновь в поднебесье парит.

Красивой песней прощает

Того, кто стрелял в нее,

Того, кто счастья не знает,

Сжимая в руке ружье.

Все выше взлетает птица,

Лаская крылом небосвод.

Величественна, как царица.

Прекрасен ее полет.

ВЛАДИМИР И МАРИНА

Памяти В. Высоцкого

Между ними лежала граница.

И успех был у каждого свой.

Будни, праздники – будто страницы

Под обложкою книги одной.

Но тянулись друг к другу руки,

Километры не ставя ни в грош,

Через встречи, обиды, разлуки,

Через правду и через ложь.

Он в Москве, а она – в Париже.

Телефон от натуги охрип.

Голос в трубке – Франция слышит.

Время – ветер, секунда – всхлип...

Так любилось, ждалось, страдалось,

Так хотелось простого тепла...

Но отпущено было – малость.

Время – кончилось. Память – жива.

* * *

Беспечно роль играю,

Забавный костюмчик надет.

"Ты мне подыграешь?" – "Не знаю." -

Холодный глотаю ответ.

Как знаешь, шутом одиноким

На сцене просторной одна

Играю... Свет рампы жестокий.

Но в том не твоя вина.

Ты в зале сидел полутемном...

Финальная сцена прошла.

Я роль доиграла. В огромный,

Веселый город ушла.

Возможно, когда-нибудь вспомнишь

Открытость улыбки моей.

Играла я в сказку, всего лишь,

Но ты не участвовал в ней.

* * *

А в маленьком кафе уютный свет.

Как встретились мы здесь? – Дождь. – Вот ответ.

За столиком сидим, что у окна.

Дым сигарет, бутылочка вина...

Скупы на слезы мы, мой друг. Ну что ж.

За нас рыдает одинокий дождь.

Стекло бокала. Холодно губам.

Спустился вечер. Одиноко нам...

Оркестр смолк. Блюз грустный отыграли.

На танец Вы меня не приглашали.

Нам выпить бы на брудершафт давно,

Разбить бокалы, распахнуть окно

И дождь впустить, чтоб нас он обвенчал.

Мы не решились... Плакать дождь устал.

Был робок взгляд. И холодно, увы.

В тот грустный вечер были мы на Вы.

* * *

Когда стремишься к идеалу,

Не сложно рухнуть с высоты.

Нам и столетий было мало...

Но я – есть я, а ты – есть ты.

РАЗЛУКА

Ты не король,

Не вор и не герой.

Молчанье – боль...

Бросаю вслед: "Постой".

Еще хоть миг,

Который берегу.

И ты приник

К дверному косяку.

Захлопнется дверь -

Старуха скрипучая.

За дверью той зверь -

Разлука могучая.

Ковер из листвы,

Шагами взъерошенный...

У нашей любви

Останется прошлое.

Горчат слова,

С горячих губ упав.

Молва права,

И ты, возможно, прав.

Далекий дом

Украсит первый снег.

В окне чужом

Любимый человек.

Захлопнулась дверь -

Старуха скрипучая.

За дверью той зверь -

Разлука могучая.

Ковер из листвы,

Шагами взъерошенный...

У нашей любви

Осталось лишь прошлое

ПАМЯТИ МОЕЙ БАБУШКИ

Устроившись на краешке вокзала,

Они мгновений пили горький мед.

И гимназистка юная не знала,

Куда его отчизна позовет.

В пушистых волосах лицом зарывшись,

Не плакал, не смеялся офицер.

Ему туда – в окоп, на пепелища...

Остаться, ждать – вот был ее удел.

Звонок... Кондуктор... Люди побежали,

Он фотографию на память взял,

Чтоб с ней у сердца не страшили дали,

Вернуться с ней к любимой обещал...

Менялось все, по швам страна трещала,

Цвет флага, цвет эпохи, цвет земли.

По миру офицеров разбросало.

Те, кто хотели жить – границу перешли.

Ему – Китай, вот так уж получилось.

Ей – жить, работать в молодой стране.

Ему цветные сны ночами снились,

А ей ночами плакалось во сне.

Промчались годы. Краешек вокзала.

Они мгновений встречи пили мед.

Да, время не щадит, но по глазам узнала.

И он узнал ресниц задорный взлет.

И в серебро волос лицом зарывшись,

Заплакал, засмеялся офицер.

Все позади, окопы, пепелища...

Года в разлуке – вот был их удел.

Он фотографию, что грела сердце,

Пронес сквозь все, что испытал вдали.

Им было мало дня, чтоб наглядеться

Да высказать, что в сердце берегли.

Но время... Время, как оно жестоко.

Вот подан поезд к первому пути.

Ему опять туда – в Китай далекий.

Прощальный поцелуй. Он ей шепнул: "Прости".

ВИЗАВИ

Шумит нескромный ресторан.

Столик накрыт.

А собеседник мой не пьян,

Просто молчит.

Играет старый саксофон

Танго любви.

Но загрустил сегодня он,

Мой визави.

Молчим вот так, лицом к лицу.

Холодно нам.

Ударит танго по кольцу

И по цепям.

Нет настроенья танцевать.

И не зови.

Умеешь ловко ты молчать,

Мой визави.

Задев бокал, пролью вино,

Так честней.

А вечер разбросал давно

Свет фонарей.

И саксофон играть устал

Танго любви.

А ты мне вслед, увы, молчал,

Мой визави.

АПЕЛЬСИН

Апельсин-иностранец

На восточном базаре,

Как пижон, как красавец,

Он сегодня в ударе.

Полюбил он соседку,

Щечки красные-красные.

Хурмой звали кокетку,

Даму эту прекрасную.

Пришли люди с кошелками,

Захватили красавицу.

Среди фруктов затолкана

Та, которая нравится.

Апельсин изловчился,

Зацепился он веточкой

И в кошелку свалился,

Где томилась кокеточка.

Ближе к ней протолкался,

Чтоб в пути не обидели.

И в любви объяснялся.

Все вокруг это видели.

По пути обвенчали их.

Свадьбу наскоро справили.

Но, как праздника штрих,

На стол фрукты поставили.

Оказался коротким роман

Иностранца с восточной красавицей.

Вот пошел в расход банан,

За ним та, которая нравится.

И оранжевый принц загрустил.

Было счастье таким невечным.

Его острый нож не страшил,

Но болела рана сердечная.

Очень бурным тот праздник был.

Иностранца не пощадили.

Его съели. Но он любил.

Он любил. И его любили.

* * *

Два юных сердца. Как они горели!

Вошли мы в цирк, где карнавал огней.

Там голуби под купол полетели.

А клоун подмигнул: "Вперед, смелей!"

Взобрались мы на острие каната.

И танцевали блюз под куполом большим.

Смолк старый саксофон и всхлипнул виновато...

Двух белых лошадей подали нам, двоим.

Устроившись в седле, галопом поскакали.

Нам тесен стал манеж. Рванули на простор!

Мне ветер другом стал. И опьянили дали.

А он устал, отстал. Он крикнул мне: "Постой!"

Но конь мой был горяч, и я вперед летела.

А он хотел тепла с уютом очага.

Он своего коня остановил несмело

И спешился под шум шального ветерка.

Два юных сердца порознь взрослели.

Был цирк... Веселый карнавал огней...

И голуби под куполом старели.

Забавный клоун... Вереница дней...

* * *

Ресторанчик с окнами на море,

Он сегодня полон до отказа.

А на море шторм – бродяга вздорный...

Кем-то столик у окна заказан.

Но седой официант устало

Свой поднос с горячим супом бросил

И приник к окну, как мальчик малый.

Лето. Шторм. А дальше? Злая осень?

Распахнул окно, чтоб надышаться

Пьяным воздухом с соленым вкусом.

Море грозное зовет сражаться.

Отступает берег мокрым трусом...

Шторм ушел, забрав с собой все баллы.

А за столиком чего-то просят.

И побрел официант по залу,

Суп неся остывший на подносе.

ПОЭТ В ТАШКЕНТЕ

Тоннеля край – и вылет на поверхность,

Где солнце бьет в вагонное стекло.

Отрезок света, темноты довесок.

Стоп. "Пушкинская" – станция метро.

Колонны гордо в ряд... Свеч монотонность...

Изысканность здесь дышит простотой,

Как прост великий слог. И как проста влюбленность

В его "жестокий век" – век золотой.

Но пройден вестибюль, где есть еще прохлада,

А дальше – солнце и машин поток.

Деревья островком построились нарядно.

На постаменте – Он – бессмертия пророк.

Под солнцем Азии твореньем рукотворным,

Привычно вскинув голову, стоит

Ворвавшийся в сердца стихом свободным, -

Любви и совести пиит.

ЧИТАЯ ПУШКИНА

Потрепанность страниц, встревожась под рукою,

Нашептывает сказ про дерево анчар.

В который раз, как заново, былое

Читается. Роняет воск свеча...

Взмывает слог, пронзая современное

Мечом, бичующим коварство и расчет.

Анчар в пустыне – злое откровение.

У ног владыки раб – уже не в счет.

Этап. Страница. Воск неспешно тает.

Поэт и чернь... И Клеопатры пир...

Но что это? Цветок? Он увядает?

Засох. Забыт меж строк любви кумир.

Он долго ждал под переплета грузом,

Чтоб не увядший выплеснуть порыв.

Он найден был. О, как же необуздан!

Как неожидан был мечтаний взрыв.

Анчар. Цветок. – Как два несочетания.

Любовь и зло – на чашах весовых.

Дочитан томик старого издания -

Свод непреложных истин золотых.

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

Я помню первый знак знакомства – цвет зеленый.

То переплета цвет? А может, цвет строки?

Его зеленый мир... Хотелось непреклонно

Испить его простор, хлебнуть его тоски.

Эх, взять бы загулять в есенинском раздолье!

В живительной струе набраться свежих сил.

Его беспечный мир... Была же чаша боли

Наполнена по край. Ее он не допил.

Растратить не успел талант певца до капли.

Да разудалый нрав сполна не раздарил.

Его разгульный мир... Но посреди спектакля

Вдруг занавес упал, от жизни отделил.

Ничтожно мал был срок, отпущенный для взлета.

Но он сумел рвануть туда, где высь поет.

Его прекрасный мир разрушил кто-то.

Жестоко прерван был чарующий полет.

* * *

Плюйся ветер охапками листьев -

Я такой же, как ты, хулиган.

С. Есенин

Слава Вам, хулиган,

Скандалист, великий поэт!

Ветер шляется по лугам,

Был он Вами воспет.

Непокорный гуляка-ветр

Пьет дожди, как вино.

Он и сам почти что поэт,

Раз с поэтом был заодно.

Как разбойник шальной и вор,

Научившись простор воровать,

Полюбил ветр (ну что за вздор!)

Стадо рыжее целовать.

Да буянить, когда сильно пьян,

Тучи грозные в драку пускать.

Любит он, озорник, хулиган,

Грусть дождями с земли смывать.

* * *

Древнего города улицы,

В асфальтном наряде, живые,

Вспомните, улицы-умницы,

Далекие сороковые:

Домики, крыши покатые,

Таких теперь мало осталось,

Легкую поступь Ахматовой,

Как ей в Ташкенте писалось...

Дынная, знойная, пыльная,

Рысьи глаза восточные,

Азия гостеприимная

Дружила с российской дочерью.

* * *

С начинкой горькою слово невинное

Срывала совесть с губ невзначай

В тесном кругу... Через выхлопы винные

Слово ныряло в досье стукача.

Что это значило? Скрежет затворный,

Суд без свидетелей, спешный расстрел!

Многостраничье истории черное.

Многострадальный народа удел...

Годы далекие, горем богатые,

Предпочитавшие лютость зимы,

Как же простить вам профиль Ахматовой

У толстостенной проклятой тюрьмы?

* * *

Снаряд по белой ночи бил прицельно...

Война – ее задача убивать.

Но тополей серебряная рать

Хранила тыл за линией смертельной.

Походкой легкою в восточный дом

Вошла Ахматова – царица слова.

Укрыла ночь царицу звездным кровом,

А день пролился солнечным вином.

Был белый дом. И был тифозный жар.

И грозно стройный ряд больничных коек.

Дымок мангалочий был горек.

Воды журчанье – музыкальный дар.

Но отболелось. Расцветал Ташкент...

Войне в лицо царица стих бросала.

"Восточная береза" подрастала,

Как молодой солдат военных лет.

КИЛЛЕР

Небоскребы в ночи дремали.

Дождь пустился по городу вскачь.

И невзрачные стены молчали

В той квартире, где жил палач.

Из какой-то глуши эмигрантом

Он приплыл в многоликий Нью-Йорк.

Для безбедной жизни гарантом

Выбрал промысел – жать на курок.

Киллер – слово есть в обиходе.

Холод стали гладит рука.

Среди ночи в гости заходит,

Как подружка, злая тоска.

Так состарился он, свыкся с болью.

Лишь согнулся под ношей греха.

Но, однажды, сосед, лысый Боря,

Дал заказ – заколоть петуха.

«Ладно, сделаю», – киллер взял птицу

И в квартиру свою потащил,

Где ночами частенько не спится.

Он для жертвы нож наточил.

Но петух молодой упорно

Острым клювом веревку клевал.

И, как глупый мальчишка, вздорно

Среди ночи песнь заорал.

И старик вдруг отчетливо вспомнил

Детства мир, что пропал ни за грош.

Потеплело в квартире темной.

Отшвырнул он наточенный нож.

Не убил. Не посмел. Как воришка,

Петуха он в мешок посадил.

И на утро в родной городишко

На большом корабле уплыл.

Отпустил петуха в палисадник,

Чтобы вдоволь траву поклевал.

Его кто-то спросил: "Ты странник?"

"Я вернулся", – палач прошептал.

УПРЯМЫЙ ЛИСТ

Падение осеннего листа.

Что в том, скажите, неземного?

Недолог миг полета озорного,

И рыжей россыпью играет пустота.

Но славу я пропеть хочу тому

Листу упрямому, что в жизнь вцепился крепко,

Пусть пожелтел, подсох, но держится за ветку,

Желает встретить новую весну.

Такого и зимой не запугать,

Пред ним охрипнет ветер от бессилья.

И снежная зверюга-эскадрилья

От древа не посмеет отодрать.

А по весне, средь молодых побегов,

По-королевски лист рассвету подмигнет.

Ему не к спеху в роковой полет.

Влюбиться снова в жизнь – такая нега.

СКИТАЛИЦА-ЛЮБОВЬ

Полотняно-суконно-холщевые

Годы бурные шли по стране.

Дни и ночи сурово-вагонные...

Заблудилась Любовь на войне.

Ей неведом был страх и смущение,

За других не привыкла краснеть.

По войне шла, даря утешение -

Сладость грез, презирающих смерть.

А потом, когда стихло побоище,

Уцелевших в войне сыновей,

Как спасенное чудом сокровище,

Возвращала в дома матерей.

И казалось, нет счастия большего -

Мир в домах, на пороге весна.

Отчего же вы, люди, ропщете?

Почему вам опять не до сна?

Значит, вновь ей скитаться да маяться,

Слушать плач, перестрелок гром.

Одиноко Любви-красавице

В неспокойном мире большом.

Но она набралась терпения,

Поместила суму за спиной

И пошла раздавать мгновения

Сладких грез, окрыленных мечтой.

Так скитается, зло презирая,

Ведь ее невозможно убить.

И порою Любовь вопрошает:

"Разве сложно счастливыми быть?"

СПАСЕННОЕ СЧАСТЬЕ

За пять минут до внезапной трагедии

На площади белого голубя видели.

А двое ругались, изменами бредили,

Друг друга любя, ненавидели.

Им глупым бы всласть поцелуем напиться,

Отречься бы враз от нелепых невзгод.

Но он, как всегда, по делам торопился.

Одной ей в подземный идти переход.

Полмига еще тишины, мирно дремлющей,

И взрыв под землей распугал голубей.

Он жив. А она?.. Зарычав диким зверищем,

Он бросился вниз за любовью своей.

Швырял он обломки, в дыму почерневшие,

Средь горя и страха подругу искал.

Он звал, он молил... И ее, свою грешную,

Средь мертвых он, к счастию, не узнавал.

И чудо свершилось. От ран ослабевшую,

Он нес на руках ее и целовал...

Спасенное счастье средь горя кромешного -

Как вызов тому, кто на мир посягал.

Прошло много дней после страшной трагедии.

На площади белого голубя видели.

У перехода вновь двое встретились.

Друг друга любя, они зло ненавидели.

Как сладко любви поцелуем напиться,

Отречься от мелких, нелепых невзгод...

Цветы, как безмолвные белые птицы,

Легли у входа в тот переход.

* * *

Люблю вечерний город,

Проспекты, фонари...

На небе звездный полог -

Хозяин до зари.

Вот ветерок бездомный.

Эх, взять бы с ветерком

Прильнуть к окну чужому

Беспечным мотыльком.

А за окном веселье.

Торжественнен уют.

Что ж, ветерок-бездельник,

Здесь мотылька не ждут.

* * *

Еще улыбка на устах играла,

Еще хотелось вихрем танцевать...

Но у стены холодной после бала

Ей предстояло праздник забывать.

Отверженной звездой ей пасть на землю

С высот, где был весь мир к ее ногам.

Царица-ночь ее мольбам не внемлет.

А ветер злой отхлещет по губам.

За что? За то, что жгла мосты нещадно,

Гнала коней галопом ко дворцу,

Где было так изящно и нарядно...

Соленый дождь прошелся по лицу...

Судьба суперзвезды – полет прекрасный.

Так бабочка на луг цветной летит.

Но у цветов блистательно опасных

Нектар медовый иногда горчит.

* * *

На ковре шахиня восседала,

Шкуру гладила она медвежью.

Но, увы, красавица не знала,

Как в бою был тот медведь повержен,

Как он грудь раскрыл навстречу пули,

Заслонив любовь медвежьим сердцем.

Для него навек леса уснули.

И под солнцем больше не согреться.

Распластавшись в роскоши обновой,

Гордостью красотки легковесной,

Он упреком выглядел суровым,

Горьким вздохом, оборвавшим песню.

Гордо шкуру гладила шахиня.

Для лесов больших, что за потеря?

Шелестя листвою, лес наивный

Прошептал: "За что убили зверя?"

* * *

Между боями вышла передышка.

Уселись в круг солдаты потесней.

И лейтенант, совсем еще мальчишка,

Одевшись клоуном, смешил друзей.

Забавный Арлекин, Пьеро печальный...

Талантливо, изысканно, смешно...

Какая-то чарующая тайна

Окутывала юное чело.