Текст книги "Седьмая жертва"

Автор книги: Яна Розова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Тамара Карякина, 28 лет

 
…взглядами, рукопожатиями теперь обменяемся мы,
может быть, даже несколькими словами,
и каждый
будет темнее света, будет светлее тьмы,
потому что все остается,
что проявилось однажды…
 

«Фотография»

Альбом «Синим пламенем», 2001 год

Группа «Алхимик»

О смерти Видаля Тамара узнала от Кольки Филиппова. Его звонок застал Тамару в ванной, под душем. Сквозь шум воды ее чуткий музыкальный слух распознал аккорды «Аутодафе» – одной из самых любимых Тамариных песен «Алхимика», которую она использовала в качестве сигнала мобильника.

Сначала Тамара решила, что отвечать на столь поздний звонок ей не следует. Если звонят с работы, то ну их, пусть подождут до завтра. Она простой бухгалтер, работает с девяти и до шести, а остальное время принадлежит ей лично. А если звонит кто-то из друзей, то она перезвонит чуть позже. Ее друзья не обидчивы.

Но тот, кто хотел услышать ее голос, был настойчив. Шальная мысль – а вдруг это он? – заставила Тамару закрутить воду, наскоро обмотаться полотенцем и выскочить в коридор.

Это был не он, это и не мог быть он. Он не звонил уже столько лет, что пора бы и потерять надежду. Это был Колька.

– Чего тебе? – спросила Тамара своего то ли друга, то ли недруга, то ли поклонника. У них были несколько запутанные отношения.

– Томочка, – неожиданно ласково сказал Колька. – Милая, у нас горе…

Она сначала не поверила. Видаль погиб? Нет, этого не может быть. Он никогда не казался ей человеком, которого можно потерять по столь глупой причине, как несчастный случай. Видаль – не Цой, в нем нет… не было той хрупкости, того желания успеть сказать, сказать любой ценой. Видаль был иным. Тамаре казалось – ему предначертана судьба Удо Диркшнайдера [2]2
  Диркшнайдер Удо – рок-музыкант, один из основателей хеви-метал группы Accept.


[Закрыть]– пройти весь путь, долго и красиво стареть, стать столпом, монстром, динозавром. Несчастный случай в эту картинку никак не вписывался.

Был вечер. Дерзкое весеннее солнце низко висело над горизонтом. Тамара вытерла глаза, натянула на влажное тело белье, майку и спортивные штаны. Достала из сумки пачку сигарет и вышла на балкон. Было довольно холодно, но сейчас именно это казалось ей необходимым.

Закурив, Тамара подумала, что сейчас многие плачут по Видалю. Женщины и мужчины, те, кому за тридцать, и молодые души, только начавшие взрослеть.

Она вернулась в комнату, включила телевизор. На одном из музыкальных каналов был специальный репортаж – съемки с того самого места, где разбился Видаль. Промелькнуло и несколько кадров – его тело под простыней перекладывали с травы на носилки два санитара. Поодаль, спиной к камере, стоял человек в белом халате. Даже поза доктора – опущенные плечи, понуро склоненная голова – подтверждала озвученный в репортаже окончательный диагноз: смерть.

«Господи, зачем его показывают мертвого?» – с удивлением и ужасом подумала Та мара.

Это же нельзя! Небось Карелин подсуетился: они же там клип снимали, так чего же заодно не снять и разбившегося Видаля? Впечатлительная молодежь эти кадры не скоро забудет, а значит, и диски на прилавках не заваляются.

Отвратительно.

Выключив телевизор, она уткнулась лицом в ладони. Ее щеки были сухими. Почему она не плачет? Не захлебывается в слезах, не заламывает руки, не бьется в истерике… А ведь никого и никогда в своей жизни Тамара не любила так, как любила Видаля.

А можно ли было не полюбить его? На дворе стоял 2000 год, Тамаре стукнуло восемнадцать. Рядом с ней был взрослый мужчина, состоявшийся, раненный смертью друга, сильный, талантливый, убитый и воскресающий – благодаря ей. И девочке, выросшей на его песнях, повторяющей, словно молитву: «Летящий вдоль черной дороги, бегущий без тени сомненья…», уже не оставалось иного выхода, кроме как быть рядом с самим «бегущим и летящим».

Тамара с улыбкой вспоминала, что тогда она казалась себе очень взрослой. Да, говорила она своему отражению в зеркале, да, я взрослая женщина, я знаю о жизни все, что мне надо знать. Девушка и выглядела взрослой: стройная, высокая, с красивой грудью, на которую поглядывали и мал и стар, с длинными темно-каштановыми кудрями и карими глазами. Она носила узкие джинсы и длинные трикотажные свитера, которые мягко обрисовывали контуры ее тела, без преувеличения волнующего.

Многие влюбленные в Тамару юнцы шептали на ушко, что в ней есть какая-то тайна, загадка, что-то такое особенное… Она делала вид, будто не понимала, о чем они твердят, но сама знала свой секрет: Тамара была девственницей. Причем это была принципиальная позиция.

«Да, я взрослая женщина, но моя невинность мне не мешает, – не без пафоса заявляла она близким подругам, в число которых входил и… один парень, а именно Коля Филиппов. – Девственность – хорошая штука, к тому же она на пользу здоровью!»

Кто-то подхихикивал, слушая ее манифест, а кто-то и крутил у виска: подумаешь, какая ценность!

Тем не менее жизнь Тамары не была скучной. Окончив среднюю и одновременно музыкальную школы, она поступила в педагогический институт на физико-математический факультет, бодро влилась в студенческую жизнь, нашла новых друзей, стала играть в КВН, при этом хорошо училась и не пропускала ни одной мало-мальски интересной дискотеки в городе.

Эта часть жизни была для мамы – усталой замученной одинокой женщины, чьи пальцы, скованные артритом, Тамара жалела до слез. Мама была инженером в какой-то непонятной лаборатории на химическом заводе, а еще уборщицей в заводской столовой, а еще заботливой матерью и дочерью – слугой парализованной старухи. Свою бабушку Тамара долгое время считала настоящей ведьмой, пока не поняла, что несчастье озлобляет несчастных. Это ей стало особенно ясно, когда она встретила Видаля.

* * *

Для себя Тамара проживала иную жизнь – в рок-группе, которую собрал из учеников музыкальной школы ее друг Колька. Голос Тамары оказался так же хорош, как и ее тело, – высокий, женственный, загадочный. К тому же Тамара была не лишена таланта, терпения, вкуса, способности к творчеству и безумно любила музыку. Наверное, половина поклонников группы «Теория симметрии» приходила на их концерты только ради Тамары. И это касалось не только парней.

Больше всего на свете Тамаре хотелось, чтобы эта часть жизни стала главной, основной. Она мечтала о том, как выйдет на настоящую сцену, в огни прожекторов и скажет, споет, крикнет людям в зале, что жизнь – это самореализация, что вечная любовь есть, что понять и познать весь мир можно и нужно. А именно об этом и были все песни «Теории симметрии», как и большинство песен «Алхимика».

Колька, который писал музыку, Володька, который сочинял стихи, и другие члены группы были преданными фанатами группы «Алхимик» и лично Олега Видаля. Видаль был для них солнцем, дорогой, основой, истиной, святым граалем. Парни считали себя апостолами Видаля, но пока, слава богу, он этого не знал.

А «Теории симметрии» уже было чем гордиться: за два года они приняли участие в трех рокфестивалях, где их отметило жюри, состоявшее из довольно именитых рок-персон. Жаль только, что в этих жюри ни разу не сидел Видаль.

Последний месяц всех пятерых юных музыкантов распирала гордость: они записали на диск первые три песни «Теории симметрии», то есть начали работу над своим первым альбомом.

На последней репетиции, которая проходила в стареньком, украшенном лепниной зальчике бывшего Дворца сельского хозяйства, а ныне – Дома творчества молодежи, Колька сказал:

– Ребят, я слышал, что Видаль в Гродин приезжает.

Он сидел на простой деревянной табуретке посреди сцены, обняв гитару, и даже не пытался скрыть шальной огонек, горевший в черных глазах.

Тамара, только что вышедшая из-за красной бархатной кулисы, замерла с выражением благоговения на лице, барабанщик Дима присвистнул, а Володька (вторая гитара) грубовато сказал:

– И что нам теперь делать? Типа, шеи мыть?

– Давайте его позовем… – предложил Колька, ухмыляясь собственной наглости.

– В баню? – уточнил Володька.

– Нас послушать.

Тамара замотала головой:

– Ты сдурел? Мы не готовы! Нам показать нечего!

Димка легко стукнул барабанными палочками по тарелкам и подкинул их вверх, а поймав, сказал:

– Ну и что? Мы покажем ему три песни! Чего нам терять? А если мы понравимся, то через год, когда у нас будет целый альбом, попросим у него протекции.

В принципе, ничего в тот раз так и не решили, но к вопросу вернулись, когда один знакомый журналист обмолвился, что Видаль уже приехал. Правда, от интервью на местном радио он отказался и вообще ни с кем не хочет встречаться. После смерти Артема Орлика Видаль замкнулся.

– А я все-таки попробую, – сказал Колька. – Мой дядя с ним в школьной группе играл. Ну, если откажет – значит, откажет. А попробовать надо.

На следующий день, после занятий в институте, Филиппов уже поджидал Тамару. Она увидела его возле главного входа в корпус. Проходившие мимо Кольки студенты саркастически округляли глаза, замечая в толпе его крашенную в черный цвет шевелюру, старую, чуть ли не рваную, джинсовую куртку и заправленные в сапоги джинсы.

– Видаль согласился нас послушать! – сказал Колька, вытаращив и без того дикие глаза. – Ты понимаешь, как нам повезло?

– Ой, я боюсь перед ним петь…

– Ты что! Это же шанс!

Всю ночь Тамара не спала. Слушала «Алхимика», крутилась перед зеркалом, полоскала горло, мечтала о чем-то, скрипела зубами в приступах отчаяния, выбирала одежду для выступления. Ей казалось, что с завтрашнего дня начнется новый, прекрасный этап ее существования, и даже если не начнется, то все равно – завтра самый важный день в ее жизни.

Семинары, лекции. Булочка в институтской столовой. Время, которое застряло на половине одиннадцатого утра, а надо, чтобы было восемь вечера. Библиотека, желтые листья каштана за окном, дождь. Шесть вечера! Время наконец-то двинулось вперед, потом полетело – и пожалуйста: Тамара совсем не готова, а в зал входит высокий человек в длинном сером плаще. Его волосы собраны в хвост, он держит в руках темные очки. Он похож на Горца, но Тамаре не смешно.

Кивнув ребятам на сцене, Видаль сел где-то в пятом ряду.

Колька подбежал к нему, а остальные, как и Тамара, замерли на месте.

Пожав Видалю руку, Филиппов что-то тихо сказал и пошел назад, пару раз обернувшись. Человек в плаще без улыбки смотрел ему вслед. Тамаре показалось, что думал он о чем-то своем.

Колька взял гитару, оглядел команду ободряющим взглядом и патетично произнес:

– Поехали!

За эту патетику Тамаре захотелось стукнуть лидера группы по башке чем-нибудь тяжелым, да было уже не до того. Она стрельнула в него злым взглядом и поймала свой аккорд. Удивительно, но, услышав из динамиков собственный голос, Тамара почувствовала себя совершенно спокойно, словно и не было в зале человека-мечты, кумира детства, величайшего в мире рок-исполнителя, гениального лирика Видаля.

Тамара пела просто для себя и для парней, которые были с ней одной крови. Она не впадала в экстаз, вкус которого иногда ловила на концертах, она не отстранялась от происходящего, как иногда делала на репетициях, чтобы увидеть себя со стороны. Она просто пела.

Софиты на убогой сцене Дворца сельского хозяйства светили так, что различить зрителей в зале практически не удавалось. Это было почти хорошо – Тамара могла не думать о производимом ею впечатлении.

А то, как прозвучала завершающая композиция, «Оленьи тропы», ей и самой понравилось – спокойно, со сдержанным чувством, с загадкой. Тамара закончила петь, опустившись с последним выдохом на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей со сцены. Последние ноты погасли.

Музыканты замерли, ожидая приговора. Человек в зале молчал.

Колька, чью оторопь уже погасил адреналин, вышел на авансцену.

– Что вы нам скажете? – спросил он, наклонив голову так, что его черные волосы почти скрыли глаза.

Володька метнулся за кулисы к пульту и выключил первый ряд софитов. Теперь ребята могли видеть Видаля. Он сидел, опершись руками о кресло впереди себя, и молчал. Наконец встал, прошел вперед и остановился перед сценой, глядя снизу вверх на Кольку и остальных.

Со своего места, с края сцены, Тамара рассматривала лицо кумира – усталое, отстраненное, закрытое. Ей стало страшно.

– Что вы хотите услышать? – спросил он глуховатым голосом, совсем не похожим на тот, что они привыкли слышать из динамиков стереосистем.

– Правду, – ответил Колька без вызова, но достаточно твердо.

– Хорошо, – сказал Видаль. Все почему-то сразу поняли, что это «хорошо» к ним не относится. – Если хотите правду, то я скажу. Ребята, это все дерьмо.

– Наши песни? – дерзко спросил Володька.

Видаль немного отклонил голову назад и сунул руки в карманы.

– Все! Все, что вы видите вокруг себя. Мир вокруг, музыка в нем, люди, которые эту музыку делают, слушают, продают, придумывают. Забудьте про музыку, идите в бизнес, торгуйте на рынках, учитесь в институтах, женитесь, рожайте детей. А эта музыка – дерьмо.

Он повернулся спиной и пошел к выходу из зала.

Несколько секунд прошло в полной тишине. Серый плащ скрылся за дверью.

Колька схватил свою гитару – самую любимую, приносящую удачу, и швырнул ее в пустые кресла зрительного зала. В жилах Тамары, что называется, закипела кровь. Она вскочила с места и побежала вслед за Видалем в пустующее фойе.

Он уже пересек рекреацию и подходил к двери. Тамара догнала его на улице, на ступеньках. Она остановилась перед ним, преградив ему путь. Несмотря на то что солнце давно село, Видаль, кажется, хотел надеть очки, но замер, держа их за дужку и глядя на девушку прозрачными, пустыми глазами.

От того, что растоптал молодые души, он явно радости не испытывал.

– Зачем вы с нами так? – резко спросила Тамара, ощущая, как холодный воздух ноября проникает ей под свитер. – Мы считали вас лучшим, мы ценили и уважали вас, а вы… Это подло!

Стоял осенний вечер, людей вокруг было много, они шли по своим делам, и Тамаре хотелось, чтобы все знали – этот человек сейчас убил ее, плюнул в душу, спалил все ее надежды.

Выслушав девушку, Видаль продолжал смотреть на нее так же отрешенно, как и раньше. Тогда она размахнулась и залепила ему пощечину.

Мужчина, проходивший мимо, взглянул на них испуганно, но молча пошел дальше. Тамара почувствовала, что ее щеки заливает краска стыда, а на глаза наворачиваются слезы. Что же она наделала? В любом случае, чтобы он ни сказал – он тот самый Видаль. А что, если он прав и их музыка – дерьмо? Господи, конечно он прав!

Но в его взгляд, казалось, вернулась жизнь. Видаль даже не вздрогнул от ее пощечины, только распахнулись ресницы и зрачки расширились на миг, будто от острой боли.

Тамара поняла, что он не собирается уходить, и вот так – он с широко раскрытыми глазами, а она вся красная от ужаса – они теперь будут стоять на ступеньках Дома творчества до второго пришествия. Девушка вскрикнула и, прикрыв ладонью рот, побежала назад, к своим. Что сделал Видаль после ее бегства, она не знала.

В тот вечер «симметристы» напились вусмерть. И даже Тамара, хоть раньше она не увлекалась алкоголем. Но тогда, когда надо было решиться и навсегда отказаться от всех своих надежд, она напилась. Они пили у Кольки дома, где всегда все было можно. Колькина мать и сама редко просыхала, так что следить за тем, что и с кем делает ее сын, ей было недосуг.

А они ничего такого и не делали. Просто пили, даже не разговаривали. Даже не включали магнитофон. Даже телевизор не включали. Все было заминировано – почти все кассеты на полках в Колькиной комнате были записями «Алхимика», а в программе единственного канала, который ими признавался, демонстрировался фильм с участием Олега Видаля «Памяти друга». Фильм был снят по инициативе продюсерского центра, который работал с группой «Алхимик», и посвящался жизни и творчеству Артема Орлика. Ребята даже подумать не могли, чтобы теперь смотреть и слушать все это.

Они сидели – Денис, считай, уже бывший клавишник – с Тамарой на диване, Колька – на полу, Володька – в маленьком старом кресле с прорванной обивкой, Димка – на подоконнике, и не смотрели друг на друга. Их снедало чувство стыда, чувство потери, тоскливое ощущение своей незначительности, своего убожества. В этом не хотелось признаваться даже самым близким друзьям.

Когда кончилась первая бутылка водки, Тамара начала плакать. Это означало, что ей становится лучше, ее отпускает. До этого она не рассказала мальчишкам про пощечину, но вот теперь, пожалуй, расскажет.

Услышав признание Тамары, Колька пригорюнился, Володька зло прошипел, что так ему и надо, а остальные только покачали головой. После второй бутылки Димка, который всегда пьянел меньше остальных, пошел провожать Тамару домой. На прощание, возле ее подъезда, он чмокнул ее в щеку и сказал:

– Я люблю тебя.

Тамаре стало ясно, что он не в чувствах ей признается – он прощается с ней. Они больше никогда…

– Я тоже тебя люблю.

Она поднялась к себе, заперлась в своей комнате и упала лицом в подушку.

Очнулась Тамара только к обеду следующего дня. Мама была на работе. Занятия в институте она проспала. Ну и фиг с ними.

Тамара пошла в ванную, привела себя в порядок, переоделась, погрызла на кухне хлеба с сыром, налила себе большую чашку крепкого горячего чая и выпила его с таким наслаждением, будто это был не дешевый грузинский чай, а нектар вечной жизни.

Потом она наконец отважилась заглянуть в комнату бабушки, чтобы узнать, не нужно ли ей что-нибудь. Бабушка ни в чем, кроме объекта для тирании, не нуждалась. Тамара была свободна. Только что теперь с этой свободой делать? Решив хотя бы занять руки, она вернулась на кухню, достала из морозильника курицу и собралась готовить то единственное блюдо, которое умела, – цыпленка табака. Пока курица размораживалась, Тамара сходила в магазин, купила растительное масло, хлеб, что-то еще и вернулась домой. Почистила картошку, приготовила приправу…

Мама вернулась только около восьми вечера. Сегодня она выглядела не просто усталой, а изможденной. И как только мама переступила порог квартиры, тут же в своей комнате завелась бабушка, которой надо было срочно дать судно, необходимо покормить, обмыть, перевернуть, почитать ей свежие газеты. Мама, учуявшая ароматы кухни, вздохнула и поплелась выполнять дочерний долг. Тамара начала накрывать на стол – ей хотелось угостить маму ужином по высшему разряду.

И тут зазвонил телефон. Тамара бросила на стол вилки и направилась в прихожую. Она была уверена, что это Наташка. Наверное, волнуется, почему подружки не было в институте.

– Алло?

– Тамара, это Олег Видаль.

У нее отнялись ноги, и Тамара медленно сползла на пол. В это время мама вышла из бабушкиной комнаты с судном, и если бы не оно, так бы и бросилась к дочери, чтобы убедиться, что та вообще живая.

Тамара забыла его отчество, забыла, кто она, где находится. Она видела перед собой только ту секунду после ее удара – его вдруг распахнувшиеся прозрачные глаза, тот проблеск жизни, который вспыхнул в них после ее идиотской выходки.

– Простите меня, – сказала она в трубку. – Я не имела права…

– Нет, это я не имел права.

А вот голос Видаля звучал так же глухо, как и вчера. Может, только на йоту живее, но не больше. Зато он сказал такую прекрасную вещь, что мозг отказывался поверить:

– Я написал для вас, для вашей группы песню. Хочу вам показать. Когда у вас репетиция?

– Ну… сейчас.

– Так я приеду во Дворец? – Он по привычке называл Дом творчества Дворцом. Ведь его детство прошло в Гродине, он и сам наверняка выходил со своими ребятами на те же подмостки, что и «Теория симметрии».

– Да, конечно!

Он попрощался и повесил трубку. Тамара заметалась – бросилась звонить Кольке, Володьке, побежала одеваться, стала искать хотя бы помаду, чтобы не выглядеть очень уж бледной, несчастной.

Они прилетели к Дворцу в девять часов, а Видаль в своем сером плаще уже курил у входа. При встрече он пожал руку каждому из них, включая и Тамару.

– Ребята, я не хотел вас обидеть вчера, – сказал он. Угадать его чувства по его интонации было невозможно.

– Так музыка не дерьмо? – спросил Колька, намеренно плохо скрывая обиду.

Видаль бросил окурок в мусорку и, прищурившись, с тоской поглядел на Кольку:

– Все дерьмо, но это не так уж важно. Я написал вам песню.

– Какую?

– Это баллада. Я давно уже над ней думал, но только сейчас все сложилось. Пойдемте, я вам покажу. Она называется «Пыль на твоих сапогах». Вы, – он повернулся к Тамаре, – вы сумеете спеть ее, я учитывал ваш тембр, ваши возможности…

Внутрь они вошли без всяких вопросов, да и ключи от зала им дали сразу. У Володьки тут дежурила бабушка, так что у них был блат. И почти до утра группа работала в том старом зале над новой песней Видаля.

Весь следующий день, пока Тамара сидела на лекциях, перемещалась от кабинета к кабинету между парами, пила томатный сок с сочником в столовке, курила за зданием факультета, брела домой по улице, обдуваемой осенними ветрами, она думала об этой ночи.

Вспоминала, как Видаль сидел на скрипучей табуретке, перебирая струны своей гитары, за которой таки пришлось сгонять на такси к нему домой, потому что гитара Кольки восстановлению не подлежала. Как музыкант держал гриф, как объяснял ребятам, что делать с этой прекрасной, написанной только для них – самим Видалем (!) – песней.

– Тамара, – говорил он ей тихо и серьезно, – вот эту фразу: «Пески пустыни и болотная грязь» тебе надо произносить, а не петь. Проговаривать.

Она кивала, произносила, проговаривала, а потом запиналась на следующей строчке, и он отрицательно, но очень терпеливо качал головой:

– Тамара, тут спешить не надо. Попробуй пропустить такт…

Так же – терпеливо, спокойно, без нажима – он говорил со всеми. Если ребята откровенно тупили, он страдальчески поднимал брови и объяснял снова. К утру можно было понять, что выходит здорово. Правда здорово.

Теперь они каждый день встречались около шести вечера, там же, в Доме творчества. Тамара, хоть и трагически не высыпалась, чувствовала себя одухотворенной, полной сил и желания работать до полной победы. Что последует за этим, было неясно. Видаль ничего им не говорил и ничего не обещал.

Но они ничего и не ждали. Им достаточно было этого опыта, этого переживания, этого подарка – настоящей песни, баллады, написанной для них. Настоящей работы плечом к плечу с мастером. Ребята пахали день за днем, счастливые донельзя.

Иногда репетиция плавно перетекала в маленькую пьянку в кафе за углом. Видаль алкоголизм молодого поколения не поощрял, но по бутылке пива на брата покупал. А после посиделок в кафе – и это был подарок только для Тамары – Видаль провожал ее до дому.

Так получалось само собой – парни жили на улице Менделеева, то есть им надо было сворачивать от Дома творчества направо, а дом Тамары стоял на улице Мира, и она шла в сторону противоположную. Там же находилась автобусная остановка, где Видаль должен был ловить такси. Но они шли вдвоем мимо остановки, мимо дома Тамары, ходили темными пустыми улицами и разговаривали.

Однажды, а дело было очень поздно ночью, Тамара взяла его за руку. Вложила свою руку в его ладонь, сделав вид, будто так и надо. Он воспринял это спокойно, только покосился на нее, как ему самому показалось – незаметно.

Она бы никогда не позволила себе ничего такого, если бы не чувствовала, что можно. Он давал ей повод приблизиться, сократить расстояние, он явно ожидал от нее какой-то инициативы. Тамара ощущала это и понимала, почему он сам не делает первых шагов. Она нравилась ему, но ведь Видаль – взрослый мужчина, популярный музыкант, кумир если не миллионов, то многих тысяч. Он пишет волшебные стихи, музыку, от которой трепещет все внутри, а окружающий мир кажется чище и лучше. Если Олег проявит инициативу, она должна была бы броситься ему на шею в любом случае, но будет ли это настоящим?

И тогда Тамара сказала Видалю:

– Олег, раньше я любила вашу музыку, а теперь влюбилась и в вас.

Он словно только того и ожидал – притянул ее к себе и очень бережно обнял. Попав в его ауру, Тамара вдруг поняла, что это именно то самое, ожидаемое, главное. Она подняла голову и поцеловала его туда, куда дотянулась – в челюсть, слегка колючую из-за щетины. Примерно в это место она его и ударила пару недель назад.

Он опустил голову и нашел ее губы…

Сколько времени их любовь продержалась в стадии поцелуев и прогулок, Тамара теперь не помнила. Но точно знала, что настоящая близость случилась в тот день, когда в 2000 году в Гродине выпал первый снег.

Солнце спряталось за дальние дома, унеся яркость цвета, очищенный снегом воздух усилил контрастность, и картинка в оконном проеме выглядела как фото в стиле ретро. Видаль сказал об этом Тамаре и задумался. Позже она узнала, что стихи к композиции «Фотография» сложились в голове Олега именно в тот вечер.

А получилось все так. Вечером они репетировали в Доме творчества, после чего Видаль привел Тамару к себе. В то время он снимал жилье, потому что в его квартире обитали бывшая жена с сыном, а у родителей Видалю было неудобно – он любил играть ночами, много курил, да теперь еще и встретил Тамару.

Она и раньше бывала у него в квартире, где стояла дешевая советская мебель, а стены и полы прикрывались истертыми коврами. Антураж этого жилья мало чем отличался от ее убогих домашних интерьеров, поэтому Тамара чувствовала себя тут как дома.

В тот день она замерзла на улице, попросила у Видаля горячего чаю, а когда он пришел с чашками из кухни, она отобрала у него посуду, отставила в сторону и стала целовать Олега, будто спятила. Не по какой-нибудь причине, а из вдруг вспыхнувшего желания любить.

Они не сказали друг другу ни слова, а после всего случившегося Тамара пошла в ванную, где долго стояла под душем, пытаясь понять, что же теперь в ней изменилось.

– Ничего не изменилось, – сказала она своему отражению в запотевшем зеркале. – Просто теперь я стала как все.

Это, конечно, была неправда. Далеко не все девушки теряют невинность с рок-звездами, с основоположниками русского романтического рока, с красивыми и нежными мужчинами…

– Тамара, – перебил он из-за двери ее самодовольные мысли. – Ты как себя чувствуешь?

– Лучше не бывает! – ответила она и открыла дверь.

Он принял ее в объятия и отнес в постель, по дороге потеряв полотенце.

Через месяц Видаль уехал в Москву на запись сольного альбома. Тамаре очень хотелось поехать с ним, но она должна была сдавать экзамены, да и знала, что Олег будет очень занят. И, как она надеялась, очень скучать.

На прощание Видаль сказал ей удивительные слова:

– Ты оживила меня, я был почти мертвый, но ты оживила… Спасибо тебе за ту пощечину и за все остальное.

Тамара не очень его поняла – о том, что случилось с Орликом, они не говорили. Но через много лет, увидев в одном мужском журнале обширное интервью с Виктором Карелиным, она вдруг с удивлением прочла, что благодаря Виктору Видаль выбрался из глубокой депрессии, в которую погрузился после гибели друга.

– Мерзкий брехун, – сказала Тамара вслух, забыв, что сидит в маршрутке.

Она хорошо помнила Карелина. Тот появился в Гродине после того, как Видаль отбыл в столицу. Позвонил Тамаре, попросил ее собрать своих ребят. Оказывается, Видаль дал Карелину задание – послушать «Теорию симметрии» и помочь им в продвижении.

«Теория симметрии» спела для Карелина, и первое, что сказал менеджер, убило Тамару:

– Ребята, вы супер, но вам надо менять вокалиста.

– Почему? – спросил Колька.

Виктор, который все это время сидел в зрительном зале, поднялся с места и пошел к сцене. Он был такой крепенький, уверенный в себе, явно с какими-то собственными задними мыслями.

– Потому что вы не пробьетесь с женским голосом. Сейчас это невозможно. Через несколько лет, наверное, кто-то сумеет выйти на сцену с бабой, но сейчас – нет.

Тамара при всей своей импульсивности не нашлась что сказать. Она просто ушла в тот день из Дома творчества. Как ей думалось, ушла временно. Но оказалось, навсегда.

Видаль звонил ей, утешал, говорил, что со временем все устаканится. Ей надо приехать в Москву, немного осмотреться, познакомиться с людьми. Он ей поможет, все будет хорошо.

Колька, снедаемый чувством вины, тоже говорил, что сейчас они расстанутся на некоторое время, а потом снова будут вместе.

– Тамарка, да ты что? Мы тебя не бросим! – убеждал он, и парни вторили ему настолько искренне, насколько могли.

Но они уже заключили договор с дьяволом, принеся в жертву прекрасную девушку. Виктор Карелин в два счета нарисовал им такие перспективы, что у провинциальных пареньков закружились головушки. Обижаться на них за то, что они продали и предали Тамару, не было смысла. А если учесть, что парни знали об отношениях Тамары и легендарного лидера группы «Алхимик», то выходило, будто они и не виноваты. Будущее Тамары теперь обеспечено, ведь она с Видалем!

Весной «Теория симметрии» укатила в Москву. Жизнь друзей Тамары изменилась радикально, бесповоротно. Она иногда думала: а случилось бы это, если бы в один чудесный вечер, когда у Олега Видаля было такое мерзкое настроение, что он считал весь мир дерьмом, она не влепила бы ему по физиономии?..

С зимы и до лета они виделись всего три раза: дважды в Гродин приезжал Видаль – всего на несколько дней, и один раз Тамара слетала в Москву. Она пробыла там целую неделю, а общалась с Олегом, наверное, несколько часов. Воспоминания о той поездке были печальными. Она поняла только одно: ее мужчина находится в удивительной творческой форме и он выжмет из этого периода своей жизни все, что удастся.

Летом, завершая работу над сольным диском, Видаль вновь позвал Тамару к себе в столицу. У него были еще какие-то дела, не отпускавшие домой, и Олег чуть ли не каждый день звонил ей и твердил, что не может без нее жить. А еще он прозрачно намекал на открывающиеся перед Тамарой возможности – Карелин вдруг подобрел и сказал, что «видит» ее музыкальное будущее. И Тамара решилась.

Она ожидала этой поездки, как человек, пробывший в пустыне неделю без воды, ждет возможности напиться. Там, в Москве, – Видаль и ее карьера. Скорее бы уже ехать!

А всего за неделю до долгожданного отбытия ее надежды разбились вдребезги: у мамы случился инсульт.

Тамара думала, что ее не хватит на все это: бабушка восприняла мамину болезнь как личное оскорбление и устроила такую обструкцию внучке, что та возненавидела сам факт своего рождения. Бабуля испражнялась, не дожидаясь судна, выплевывала кашу, кричала ночами специально, чтобы никто не мог спать, жаловалась медсестре, что Тамара ее травит, а родная дочь на самом деле абсолютно здорова.

– Она не хочет за мной ухаживать, – говорила бабушка всем, кто приходил проведать ее дочь. – Она ненавидит меня, вот и прикидывается…

Но мама не прикидывалась. Она не могла говорить, правая сторона ее тела была обездвижена. И даже ее ясные глаза стали тусклыми и постоянно слезились. И не ради мамы, а ради себя самой Тамара изо всех сил делала вид, что болезнь мамы никак не мешает ее личной жизни.