Текст книги "Карфаген"

Автор книги: Яна Дубинянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Дубинянская Яна
Карфаген

Яна Дубинянская

"КАРФАГЕН"

– Карфаген должен быть разрушен! Белые пенные буруны выходили из-под винта и, подпрыгивая, маленькими фонтанчиками, сбегали на гладкую, словно стеклянную поверхность темно-зеленой пологой волны. Эмми чуть наклонилась вперед, крепко, до белых косточек вцепившись в перекладину кормы. Пенный след уходил в невообразимую даль, и над ним неподвижно висела в воздухе одинокая чайка. Торжественно произнеся слова римского оратора, Жанно возложил смуглую мускулистую ногу в подвернутой до колена штанине на изгиб яркого спасательного круга с белой надписью "Карфаген". Он бросил школу три года назад и не помнил этой цитаты по-латыни. Эмми обернулась, ветер отогнул белые кружева ее высокого капора, залепив пол-лица, и она отпустила борт, чтобы отвести их худенькими пальцами. Со слабой улыбкой она приняла шутку: – Что ты, не надо! Жанно описал взглядом широкую дугу от правого до левого борта корабля. – "Карфаген" ведь не очень большой, – поделился он своими наблюдениями. Я слышал, после "Титаника" кораблей-гигантов больше не строят. Как будто судну надо обязательно быть огромным, чтобы затонуть. – Жан! Прозрачные серые глаза Эмми широо раскрылись. А уголки тонких губ задрожали. Жанно прикусил язык. Ну вот, снова он ее испугал и обидел. Она стояла у кормы, такая тоненькая и белая на тяжелом зелено-синем фоне, ниспадающее кружевное платье маскировало ее нескладную, слишком высокую подростковую фигурку, и Жанно опять ощутил себя малорослым, неловким, оборванным, безбилетным, совершенно чужим на все-таки очень большом парадном корабле под названием "Карфаген". Сейчас палуба почему-то была пустынна. То ли дело утром, когда "Карфаген" отчаливал, и Жанно вместе со всеми махал удаляющейся разноцветной толпе на берегу, в которой в любой момент мог появиться его отец со старшими братьями и, чего доброго, парой жандармов – как это было в прошлый раз, когда он устроился юнгой на торговую шхуну и был перехвачен в первом же порту. Но отец опоздал, и свободный пятнадцатилетний Жанно отправился в Америку на поиски счастья, затерявшись среди девяти сотен пассажиров "Карфагена", одержимых в своем большинстве той же идеей. Даже Эмми. Эмми, которая, к его глубокому изумлению, путешествовала третьим классом и была дочерью школьного учителя, радикальных убеждений которого не разделяла эта насквозь прогнившая Европа. Эмми, четырнадцатилетняя девчонка, близкая и понятная, как его родные сестры, и в один момент превращавшаяся в неприступную леди, изысканно-утонченную принцессу – эти внезапные и непостижимые метаморфозы совершенно сбивали с толку. Жанно был смуглый, крепкий и мускулистый, хотя по-юношески тонкокостный и не очень высокий – не меньше получаса он прикидывал, не окажется ли Эмми в своем капоре выше него. Но их знакомство, задуманное сначало как месть двадцатилетней, высоченной и глупой, как пробка, дочери сельского священника, вдруг обернулось такой веселой и неожиданной дружбой, что подобные мелочи враз утратили всякое значение. Подумать только каких-нибудь несколько часов назад. Плоский камушек, выуженный Жанно из кармана, несколько раз подпрыгнул на волне и исчез в пенных разводах. Но на Эмми это не произвело впечатления, искусство Жанно оценил только замурзанный шестилетний карапуз, который восхищенно выдохнул: – Ух-ты! – и солидно добавил после паузы, постучав по спасательному кругу: – А когда будем тонуть, я за это ка-ак уцеплюсь! – Дурак, – спокойно сказал ему Жанно. Обиженный ребенок засеменил дальше по палубе, а Эмми так и не подняла головы. Громко захохотала чайка, и Жанно, вспомнив свое недолгое, но славное морское прошлое, принялся перечислять приметы, связанные с повадками этой птицы и исключительно важные для моряка. Минут десять Эмми слушала его молча, потом вдруг вскинула голову и заявила безаппеляционно: – Все это совершенно ненаучно. В ее глазах еще прыгали пенные бурунчики, и она снова была прежней, жизнерадостной и понятной. Короткая перепалка кончилась полным поражением Жанно, не посмевшего поднять голос на неоспоримый авторитет Эмминого отца, и вскоре они опять со смехом бегали по палубе. В прятках Жанно взял реванш – правда, только до тех пор, пока Эмми не сняла свой капор. После этого она спряталась настолько основательно, что он разыскивал ее чуть ли не час, заглянув и в машинное отделение, и на верхнюю палубу первого класса. Тут он вроде бы увидел ее – Эмми величаво удалялась под руку с каким-то джентльменом во фраке – и, подбежав, дотронулся до ее плеча. Она обернулась – конечно же, это была совсем другая женщина. Щеки Жанно окрасились темно-кирпичным цветом, он забормотал бессвязные извинения. Незнакомка чуть заметно улыбнулась и тонкой холодной рукой взлохматила его волосы. – Какой дерзкий мальчик, – обронила она, глядя на своего спутника. Голос у нее был низкий и почти не окрашенный эмоциями. – Да, и обратите внимание на шлюпки, – тот, казалось, вообще не заметил Жанно, – в случае аварии судна система блоков... Они прошли дальше, а Жанно спустился вниз. Эмми действительно нигде не было, наверное, ей надоело его ждать, и она пошла к своим. Уже сгущались сумерки, становилось прохладно и сыро, на нижней палубе "Карфагена" остались только те пассажиры, которые должны были сойти в Португалии и потому не имели закрепленных мест внутри. В их толпу и удалось затесаться при посадке Жанно, хотя теперь он с удивлением заметил, что их не так уж много. Что ж, тем легче будет потеряться среди большинства, уплывающего в Америку. Неподалеку от Жанно расположилась на ужин цыганская семья, один из цыганчат показал ему язык – это был тот самый обиженный им карапуз. Жанно вздохнул, тоже развязал котомку, достал ломоть хлеба и кусок домашнего сыра. Над палубой с хохотом носились чайки, одна из них совсем обнаглела и норовила вырвать хлеб из рук. Чайки останутся здесь, в Старом Свете, и цыгане останутся. А "Карфаген" вместе с Жанно и Эмми завтра уйдет в Америку.

* * *

Жанно проснулся. Скорее от нервного возбуждения, чем от холода – уж он-то привык спать и на чердаке, и в сыром стогу сена, и в лесу под открытым небом. Палуба "Карфагена" слегка подрагивала, бриз обдавал лицо не только влажной прохладой, но и сложным, пьянящим, необъяснимым запахом, с черного неба смотрели огромные звезды. А у борта, чуть наклонившись вперед тонкой белой фигуркой, стояла Эмми. Жанно удивился и слегка приподнялся на локте. Некоторое время с чуть замедленной после сна реакцией он соображал, насколько ей должно быть холодно в ее батистовом платье, почему она не спит и куда смотрит отец, и только потом собрался, наконец, ее окликнуть. – Становится довольно свежо, – произнесла она. Жанно осекся. Это была не Эмми, а та аристократическая дама, которую он видел днем на палубе первого класса. Она чуть повернулась – тонкий профиль обозначился на черном поблескивающем фоне слившихся неба и моря – высокая, надменная, совсем непохожая на Эмми. Пепельные в звездном свете волосы спадали на лицо массой вьющихся прядей. Разве ж у Эмми такие волосы? Из темноты послышался мужской голос – Жанно не мог со своего места разглядеть мужчину, но отметил, что это не ее вчерашний спутник. – Вы правы, Леони. Я был бы не против как можно скорее вернуться в каюту. К тому же, эта нижняя палуба, этот запах... – Не чувствую никакого запаха, – эмоций в ее голосе по-прежнему не было, только их неуловимые тени, сейчас – тень королевского холода. – К тому же, это вы боитесь подслушивания. Я – нет. Люди везде одинаковы. Она помолчала, наклонившись ниже над бортом – Жанно уже не видел ее профиля, только массу волос – потом выпрямилась и продолжила: – Вы не прислушивались, о чем разговаривают между собой пассажиры? Иногда забавно послушать. О шлюпках, плотах, спасательных жилетах. После "Титаника" все просто бредят кораблекрушением. Такое чувство, что все они – от первого класса до этой палубы – поднялись на борт "Карфагена" только для того, чтобы испытать это. – Кораблекрушение – это совсем другое, – произнес мужчина, и женщина, уловив мечтательные нотки в его голосе, рассмеялась беззвучной тенью смеха. – Как, и вы тоже? Конечно же, романтика, острые ощущения. Вы – один из немногих спасшихся. Все – одни из немногих. А "Карфаген" должен быть разрушен. – Леони, нас могут услышать. Она устало махнула рукой. – Это просто латинская цитата. И вообще, мне кажется, нам больше не о чем говорить. Если, конечно, вы уже успокоились. В голосе мужчины отчетливо прозвучало раздражение. – Я совершенно спокоен.

* * *

Слабый бриз чуть охлаждал воздух, создавая иллюзию утренней свежести, но небо уже сейчас было почти белое, знойное, перекаленное. В порту сновали взад-вперед матросы, обнаженные по пояс, загорелые, пыльные. Винты "Карфагена" в последний раз взвыли, взбивая грязно-белые буруны, и огромный корабль замолчал. Пришвартовавшись к берегу. Трап еще не спустили, но пестрая толпа с нижней палубы уже сгрудилась у левого борта. Жанно зевнул и потянулся, сцепив руки замком на спине. Он только что проснулся и, присев на канатную бухту, лениво разглядывал португальский берег, корабли в пропыленном порту, узкие улочки вдали и разношерстное столпотворение пассажиров, готовящихся покинуть палубу "Карфагена". Ночной разговор казался каким-то далеким, не стоящим внимания, наполовину придуманным. Про себя Жанно решил все-таки пересказать его отцу Эмми, но семья учителя, вероятно, еще спала. А воздух с каждой минутой становился все более жарким, над палубой он уже начал колебаться, искажая силуэты предметов, до некоторых металлических частей уже нельзя было дотронуться. Наконец подали трап, и, растолкав остальных пассажиров, двое цыганчат первыми спрыгнули на берег. Жанно машинально проследил за ними взглядом и тут увидел полицию. Четверо полицейских стояли чуть в стороне от трапа, пропуская толпу, они явно собирались подняться на борт. Жанно напрягся, привстал, снова сел, потом поднялся и неосознанно шагнул вперед, смешиваясь с толпой. Нет, для отца это было бы слишком – все-таки заграница. Но, так или иначе, эти полицейские могли проверить билеты у всех на борту, может быть им как раз и поручили определить, нет ли на "Карфагене" зайцев. Спрятаться где-нибудь на корабле? Жанно взглянул назад, потом на полицейских, потом снова на пространство горячей палубы. Если сейчас пересечь его, отделившись от общей массы, они непременно заметят. И будут искать уже конкретно его. Сырая рубашка облепила спину, Жанно машинально расстегнул ворот, стараясь сохранять спокойствие, но на самом деле уже безнадежно поддавшись панике. Толпа увлекала его все ближе к трапу, перед глазами мелькали цыганские платки и потные затылки, а полицейские внизу о чем-то переговаривались черт его знает, а вдруг это действительно отец... – Жан! Он вздрогнул и улыбнулся. Легкая, белая, Эмми уже пробежалась по палубе и, вытянув вперед руки, коснулась по инерции его плеч. Ее большущие глаза смеялись, превратившись в щелочки, и вся она была веселая, свежая, утренняя. – Ты хочешь сойти, да? Я с тобой! Папа сказал, мы стоим здесь два часа. Я никогда не была в Португалии! Она взяла его за руку обеими прохладными ручками, затянутыми в кружевные митенки. Жанно покосился на полицейских и вдруг весело, лукаво усмехнулся. Через пять минут они уже спускались по трапу, и Эмми аристократически оперлась на руку матроса, двумя пальчиками другой руки придерживая подол платья. Полицейские посторонились, уступая ей дорогу, а потом ступили на трап, едва разминувшись с Жанно, спрыгнувшим на пыльную эстакаду. Жанно не смог удержаться – он обернулся и показал им язык.

* * *

– За авиацией будущее, – сказал мужчина. – Через пару лет я смогу пересечь океан вчетверо быстрее, чем ваш "Карфаген". – А мой отец не верит в авиацию, – ответила Эмми. – Он говорит, что приложение человеческого разума должно быть целесообразным. Зачем противодействовать силам природы, если можно использовать их в своих интересах. Она отпила большой глоток хереса, и ее распахнутые глаза еще сильнее заблестели в полумраке. Она повернула голову – без капора, с распущенными волосами – и ее белый профиль обозначился на фоне темного, смуглого, морщинистого лица авиатора. Они сидели втроем в маленькой полуподвальной таверне, здесь было прохладно и сыро, воздух чуть-чуть отдавал запахом погреба и грибов. Когда они только спустились сюда, это было настоящим наслаждением – после совершенно немыслимой изматывающей жары, после этого садистски-вездесущего солнца, проникающего в любую тень. Но теперь ощущение зноя забылось, Жанно чувствовал, как по его спине, облепленной потной рубашкой, то и дело пробегает дрожь. На стене, прямо над головой авиатора, висела связка морщинистых стручков красного перца, и Жанно машинально пересчитывал их справа налево и наоборот. А что делать – участвовать в умном разговоре у него не получалось, он уже и стараться перестал. Чуть склонив голову набок, Эмми внимательно слушала своего собеседника, увлеченно раскрывающего перед ней преимущества и горизонты авиации. Его звали Кристобаль, он был высокий, худой и немыслимо старый – никак не меньше сорока. Они познакомились час назад на знойной набережной, когда Эмми, обмахиваясь капором, громко заявила, что хочет пить. Жанно, прищурившись, посмотрел в сторону "Карфагена" – интересно, там ли еще полиция? – как вдруг неизвестно откуда возник этот Кристобаль и спросил, не с того ли они судна и как оно называется. Название ему почему-то очень понравилось, он несколько раз повторил с гортанным акцентом: "Карфаген"... А потом он пригласил их в таверну и угостил хересом, который Жанно, отчаянно рисуясь, выпил одним глотком. Теперь голова слегка кружилась, руки плохо слушались и, что самое обидное, серьезно клонило в сон. Хотя пьян Жанно не был, нет, то ли дело дома, когда он на свадьбе опрокинул подряд две кружки самогона – а дочка священника даже не обернулась. Эмми тоже не оборачивалась. – Который час? – спросила она не у Жанно, а у Кристобаля. Тот привстал узкий, угловатый – и прищурил совершенно черные, словно и без зрачков, глаза. – Половина, – начал он, вглядываясь в огромные часы с маятником на противоположной стене, – черт возьми! Жанно обернулся и, всмотревшись в полумрак, тоже разглядел неподвижность большого маятника. А летчик Кристобаль уже вынул из кармана брегет на цепочке, бросил на стол горсть монет, подал Эмми капор и, взяв ее за руку, крикнул от дверей: – Быстрее, парень! Через две минуты ваш "Карфаген"... ...– Папа!!! – отчаянно крикнула Эмми, и ее тонкий маленький голос потерялся в знойном воздухе. На щеку Жанно сползла со лба крупная капля пота, он слизнул ее, теплую и горько-соленую. А темно-синяя полоса между причалом и бортом неумолимо увеличивалась, и вот это уже не назвать полосой – просто часть океана, бескрайнего океана, в который уходил огромный белый "Карфаген". Эмми громко всхлипнула, завязки капора выскользнули из ее руки, и, подхваченный неощутимым бризом, маленький кружевной кораблик тоже поплыл по ярко-синей воде.

* * *

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – сказал Кристобаль. Жанно его ненавидел. За то. Что это на его плече плакала в порту несчастная, беззащитная Эмми. За то, что это из-за него Америка снова оказалась страшно далеко, за громадным и непобедимым океаном. За то, что, когда они возвращались из порта, он опять завел слишком умный разговор, пересыпанный научными и техническими терминами. А еще за то, что сейчас приходилось пить его чай, закусывая его же коржиками, и смотреть на звездное небо сквозь затянутое москитной сеткой окно его дома. Сам Жанно в жизни бы сюда не пришел, он-то мог бы переночевать и под открытым небом, но Эмми... Эмми очень устала, ее глаза то и дело непроизвольно закрывались – и все равно в них светилось тихое восхищение. Она уже успокоилась, она действительно верила, что этот худой коричневый старик что-нибудь подумает. Склонив голову на спинку низкого дивана, она произнесла наивно и полусонно: – Вот если бы мы полетели в Америку на вашем самолете... мы обогнали бы "Карфаген", правда? Они бы так удивились... – Я не могу пока пойти на такой риск, – совершенно серьезно ответил ей Кристобаль. – Но, может быть, мы догоним "Карфаген" в пути. Ложитесь спать. Эмми счастливо, безмятежно улыбнулась, и Жанно даже привстал, все внутри него перевернулось диким гневом на такую беззастенчивую, неслыханную ложь. Темное лицо Кристобаля было бесстрастно, он попросту успокоил перед сном расстроенного ребенка – но ведь это же Эмми, с ней так нельзя! Жанно прожигал его насквозь ненавидящими глазами, но все приходившие в голову слова были слишком простыми, глупыми, слабыми. Жанно отверг их одно за другим, как отверг и безумное желание запустить в голову авиатора тяжелой оплетенной прутьями бутылью. А хуже всего – Жанно понимал, что вся его злость растет из полной неспособности самому придумать что-нибудь похожее на выход из этого нелепого и безнадежного положения. Последний раз сверкнув гневным взглядом, он поднялся из-за стола. Кристобаль тоже встал и учтиво подал руку засыпающей Эмми. Через несколько минут, пошуршав за плетеной ширмой своими юбками, Эмми мгновенно и доверчиво заснула на узкой кушетке под раскрытым окном, в струе прохладного ночного воздуха, пахнущего морем. На полу у стены был постелен матрас, накрытый толстым косматым одеялом. Жанно покосился на дверь, за которой скрылся Кристобаль, потом нагнулся, свернул одеяло валиком и сел, опираясь на импровизированную спинку. Спать он не собирался ни секунды. ...Он даже не ощутил толчка в плечо – только пристальный взгляд. Жанно резко сел и с досадой протер глаза. Между мигающими ресницами сумрак оформился в лицо Кристобаля, серое и тревожное в предрассветной мгле. – Вставай, парень, – тихо сказал авиатор. – Я всю ночь пытался поймать его... думал, не могу настроиться на нужную волну... А сейчас перехватил сообщение из порта. Уже семь часов "Карфаген" не выходит на связь.

* * *

Над горизонтом висели тяжелые слои серых дождевых облаков, оттягивая наступление рассвета. Воздух был густой и влажный, море лежало ровным пространством мутно-стального цвета. Вдали свинцовым силуэтом вырисовывался какой-то корабль, не имевший ничего общего с "Карфагеном". Жанно обернулся – Кристобаль подходил стремительно и бесшумно, даже в абсолютной тишине спящего предутреннего порта. – Ничего хорошего, – отрывисто сказал он. – Когда "Карфаген" замолчал, они выслали патрульное судно. Если произошла катастрофа, то это случилось совсем недалеко от берега. Но они ничего не обнаружили – ни шлюпок, ни обломков. – Была ночь, – Жанно умоляюще вскинул глаза – и опустил, напоровшись на потемневшее гневное лицо Кристобаля. – Они говорят, что сделали все, что могли, – сквозь зубы летчика проскользнуло южное ругательство, – я ничего не добился. "Карфаген" иностранное судно, с чего это вдруг они будут шевелиться? К тому же, они говорят, шлюпки могли своим ходом достичь берега... Как удобно! – он снова выругался, помолчал, глядя на мрачно светлеющий горизонт, и спросил негромко: – У тебя там остался кто-то? Жанно помотал головой и ответил коротко, не разжимая губ: – У Эмми. Когда они в рассветном полумраке выходили из дому, Эмми еще спала. Спала, закинув руку за голову, в сплетение разметавшихся волос, спокойная и строгая, как принцесса. Кристобаль прикрыл створки окна над ее кроватью, и Эмми, потревоженная скрипом, вдруг заговорила во сне, негромко, быстро и непонятно, словно на чужом языке. Сейчас Кристобаль тоже зашевелил губами, беззвучно, и, наверное, по-португальски разговаривая с самим собой. Его густые брови сошлись на переносице, перерезав лоб вертикальной складкой, но смуглое лицо стало от этого не жестоким, а наоборот – озабоченным и близким. – Значит, надо их разыскать, просто сказал он. Запрокинув голову и прищурив глаза, он оценивающе, неодобрительно посмотрел на низкое тяжелое небо. Потом решительно тронул Жанно за плечо. – Пошли. – Куда? – задумавшийся Жанно вздрогнул. – В ангар, – бросил Кристобаль на ходу. В порту уже сновали матросы, с только что подошедшего судна сходили пассажиры, утро быстро заполняло город людьми. Жанно и Кристобаль вышли на набережную, тоже довольно людную, несмотря на ранний час. Она шла прямо на них – высокая женщина в белом платье – но она их не замечала, занятая чем-то своим, и они ее тоже. Она прошла мимо, и только через несколько секунд Кристобаль, поймавший общее впечатление от белой фигуры, пробормотал: – А не твоя ли это подружка, парень? – и, обернувшись: – Эмми! Жанно тоже посмотрел назад, и в тот же миг обернулась и она – масса пепельных вьющихся волос, большие, слишком светлые глаза и тонкие жестокие губы. Жанно не сумел заметить, как она исчезла, замелькала в толпе, растворилась в сером утреннем свете. И он сказал только: – Кажется, ее зовут Леони.

* * *

Женщину звали Леони. Еще был мужчина, он боялся. А она – она не боялась ничего, она вообще ничего не испытывала, она просто точно знала, что "Карфаген" должен быть разрушен. Железный засов лязгнул, с натужным скрипом раскрылись толстые створки. – Вот он, мой красавец, – приглушенно сказал Кристобаль. Свет почти не проникал в ангар, и Жанно разглядел только огромный четырехлопастной пропеллер. Он нависал над ними неправдоподобной тяжестью, лопасти были обработаны грубо, по краям металл пузырился застывшими каплями, на которых мерцали тусклые блики. Силуэт самолета тонул в темноте – маленький и куцый по сравнению с махиной пропеллера. И "Карфаген", огромный "Карфаген" казался бы мелким суденышком рядом с неминуемо всплывающим в сознании каждого "Титаником". И катастрофа на "Карфагене" была бы маленькой, ненастоящей – поэтому о ней и мечтали в глубине души пассажиры всех мастей и классов. Так сказала Леони. Сказала, не скрывая легкого презрения – и осталась на берегу. А "Карфаген"... он разрушен. – Погода, конечно, нелетная, – говорил Кристобаль, – но на малой высоте лететь можно. Мы теряем в площади обзора – но зато сможем увидеть мелкий объект – если, скажем, какой-то отдельный человек спасся и держится на плаву. Или обломки кораблекрушения... Кораблекрушение – это совсем другое, говорил мужчина. Что он мог иметь в виду? Кристобаль шагнул в темноту и нагнулся над каким-то ящиком. – Держи, парень! Жанно машинально поймал круглый авиаторский шлем. Кристобаль вышел из тени тоже в шлеме и тронул рукой в перчатке громадную лопасть. – Все нормально, летим. – А Эмми? Летчик взглянул на него чуть недоуменно, и Жанно заговорил быстро, убеждающе, горячо: – Она имеет на это право, как вы не понимаете? Ведь если мы никого не найдем... Она должна быть с нами, иначе она никогда... Вы бы поверили на ее месте? Это же ее семья... И он добавил совсем тихо: – Эмми... с ней нельзя по-другому. Он уже поступил с ней по-другому. Он не рассказал ей о том, что слышал ночью у борта "Карфагена" – а она имела право знать, как имели на это право все пассажиры... К черту всех, он мог бы рассказать ей! И... ничего бы не случилось. Нелепая, ни на чем не основанная уверенность – но Жанно ничего не мог с ней поделать. Кристобаль стянул с левой руки перчатку. – Время уходит, а это наше время, парень. Но я думаю, что ты прав. Беги за ней, найдешь ведь мой дом? Я пока проверю еще раз мотор. Жанно выскочил из ангара и понесся по улице, уже знойной и душной под пасмурным небом. Уходит время, и какой-то человек с затонувшего "Карфагена" из последних сил держится на плаву. Кристобаль заводит мотор, и нельзя терять ни секунды времени, нашего времени! – иначе попробуй простить себе это потом... И все-таки Жанно не свернул на узкую пыльную улочку, ведущую к дому Кристобаля.

* * *

Люди, люди – почему их так много, откуда они взялись в таком количестве, чтобы заполонить набережную непроходимой толпой? И женщины в узких белых платьях – одна, другая, десятая, – одинокие, парами, с детьми, собаками, мужчинами... И это только набережная, с чего бы это вдруг та женщина весь день ходила по набережной... Ему попались навстречу цыгане с "Карфагена" – пестрые, шумные, буйно-веселые. Скажите, вы не видели, вы должны помнить, у нее светлые волосы и такой низкий голос, она спускалась ночью на нижнюю палубу, может быть, вы не спали, скажите... Цыгане загалдели, делая вид, что не понимают его языка. Жанно, отчаявшись, махнул рукой, но вырваться из их пестрого окружения было не так-то просто, и он долго метался по кругу, а напоследок маленький цыганчонок подставил ему ножку и громко захохотал, радуясь удаче. Ее не было на набережной, не было в порту, но ведь где-то же она была, где-то здесь, в этом городе. Ее нужно найти, найти раньше, чем отправиться на безуспешные поиски на маленьком самолете с огромным пропеллером... Она могла сидеть в кафе или таверне, вдруг подумал Жанно, – в такой, как та, где Кристобаль угощал их с Эмми хересом. Он брал на приступ эти полуподвальные заведения – ступеньки вниз попадались через каждые несколько метров – и в рассеянном полумраке заглядывад в лица женщин, всех, даже одетых не в белые кружевные платья. Ее не было – а время уходило, это наше время, парень, это время "Карфагена"... – Сeterum censeo Carthaginem esse delendam. Жанно вздрогнул. Он сидел на скамье у входа в таверну, он присел только на секунду, это была мгновенная усталость страшного напряжения, он был готов бежать дальше... – Esse delendam, – повторила она раздельно, тоном учительницы. – Вы, – Жанно вскинул глаза, встретившись с ее бесстрастным взглядом, Леони... – Дерзкий мальчик, – засмеялась она тенью настоящего смеха. – Красивый... Я рада, что так получилось. – Что с "Карфагеном"? – спросил он глухо. – Что вы сделали с "Карфагеном"? Она сидела на самом краю скамейки, зыбко, мимолетно, в любой момент она могла встать, исчезнуть, уйти. Она повернула голову, и теперь Жанно видел тонкий абрис ее профиля – узкую полоску бледной кожи в массе пепельных кудрей. – Я? – голос Леони чуть окрасился тенью удивления. – Я только слабая женщина, я ничего не могу сделать... даже поцеловать тебя... потому что ты меня боишься. Жанно вздрогнул,напрягся и в страшной досаде на себя вцепился пальцами во влажное дерево скамейки, чувствуя, что неудержимо краснеет, как тогда, на палубе "Карфагена". "Карфаген". Надо узнать о "Карфагене", только это имеет значение, одно только это... – Наши желания – птицы, – заговорила Леони. – Птицы противоположных желаний сталкиваются грудью в грудь в воздухе и падают на землю. Зачем? Неужели в небе так мало места? – Что? Она усмехнулась. – Это старинная притча. Глупые люди во все времена мечтали об исполнении желаний... а глупые птицы сталкивались в воздухе и разбивались. "Карфаген" – это был эксперимент. Отдельно взятое ограниченное пространство, изолированное в океане, где действуют свои, внутренние законы. Где птицы желаний, не мешая друг другу, поднимаются в небо. Великий эксперимент! О нем никто никогда не узнает, только ты – но ты ведь все равно ничего не поймешь, глупенький красивый мальчик. Я не виновата, что "Карфаген" должен был быть разрушен. Женщина встала, и Жанно вскочил следом, кирпично-красный, ошеломленный. Она уходила, и, мучительно чувствуя необходимость хоть что-нибудь сделать, он метнулся за ней, порывистым движением попытался схватить ее руку – и отдернул свою, словно обжегшись, хотя их пальцы не успели соприкоснуться. Она уходила, она уже раскрыла свою тайну – но если бы от этого стало легче... – Леони! Имя сорвалось само собой, Жанно прикусил губу и, чувствуя на языке вкус крови, замер на месте. Женщина остановилась, полуобернулась и холодными пальцами легонько провела по его щеке, чуть царапая кончиками ногтей нежную мальчишескую кожу. – Леони!!! Она все-таки исчезла, он не сумел, не успел заметить, не поймал мимолетного момента, которого ей хватило, чтобы пропасть, совсем, навсегда... Он ринулся за ней, она не могла далеко уйти, ему ведь уже удалось однажды разыскать ее! Белая фигура мелькала впереди, кажется, она даже приближалась, Жанно все ускорял бег, и вот осталось только протянуть руку... – Жан! Она бросилась ему на шею и неудержимо заплакала, обдавая теплыми всхлипами его плечо. Жанно медленно провел рукой по мягким спутанным волосам. – Ну что ты... не надо... Не плачь, Эмми.

* * *

Внизу было море – гладкое, блестящее, серое. Идеально-ровная бескрайняя равнина стального цвета. А сверху, совсем близко, нависали темные неровные клочья мохнатых туч. Кристобаль что-то сказал – голос растворился в треске мотора, улетел назад с потоком встречного ветра. Самолет ухнул вниз, провалившись в воздушную яму, Эмми – странное беспомощное существо в круглом авиаторском шлеме – зажмурилась, вцепилась побелевшими пальцами в спинку сиденья Кристобаля и снова широко раскрыла прозрачные испуганные глаза. Жанно напряженно смотрел вниз, и блики невидимого солнца, мельтешившие на поверхности моря, нестерпимо резали глаза. Он сморгнул несколько раз и тыльной стороной ладони вытер выступившие слезы. – Пока не стоит, парень! – крикнул Кристобаль. – Еще по крайней мере километров двадцать.., – конец фразы потонул в гуле. Жанно кивнул и на секунду прикрыл воспаленные веки. Самолет накренился набок, голова Эмми упала на плечо Жанно. Он положил ладонь на ее маленькую напряженную руку и попробовал сказать что-то ободряющее – но Эмми, вскинув голову, только непонимающе моргала огромными глазами – она не слышала его. И вдруг, выдернув руку, Эмми всем телом рванулась к борту. Жанно, вздрогнув от неожиданности, попытался удержать ее – в руке остался клочок белого кружева. От резкого движения самолет бросило в сторону, Кристобаль вцепился в штурвал, выравнивая машину, и, полуобернувшись, выкрикнул несколько фраз на гневном португальском языке. Вся подавшись наружу, словно стремясь выпрыгнуть из самолета, Эмми повернула голову. Ветер бросил выбившиеся из-под шлема волосы ей в лицо, они облепили лоб и щеки, закрыли шевелящиеся губы. Эмми что-то говорила но ветер и волосы глушили слова, и Жанно не мог ничего разобрать, пока она не крикнула отчаянно, душераздирающе: – "Карфаген"!!! – Где?!! Он перегнулся через противоположный борт самолета, глаза заслезились от режущих бликов стальной поверхности моря внизу. Гладкой, безбрежной – и пустой, совершенно пустой. – Там ничего нет! – он старался перекричать свист ветра и шум мотора. Тебе показалось! Но Эмми, привстав, изогнувшись боком, наклонилась к самому лицу Кристобаля, ее беспомощные руки мельтешили в воздухе, с обреченной настойчивостью указывая вниз. Одной рукой фиксируя штурвал, Кристобаль тоже склонился над бортом, а выпрямившись, резко помотал головой. Самолет продолжал путь с ровным, неумолимым рокотом. Эмми бессильно опустилась на сиденье – и, внезапно вскочив, принялась изо всех сил бить Кристобаля по плечам маленькими стиснутыми кулачками. От неожиданности авиатор вздрогнул, выпустил штурвал – и, на секунду лишившись управления, машина сорвалась в пике. Жанно подхватил за талию Эмми, потерявшую равновесие. Она повернула к нему голову – из круглой рамки шлема и спутанных волос с искаженного, будто от страшной боли, бледного лица смотрели отчаянные, плачущие, почти черные глаза. Ее губы раскрылись беззвучно, но он понял: "Карфаген". "Карфаген", который не должен, ни за что не должен быть разрушен... Серебристое море стремительно приближалось, оно вдруг стало вогнутым, как огромная чаша. И на самом дне этой чаши – нет, Жанно резко провел ладонью по глазам, это могло быть иллюзией, скоплением бликов, чем угодно, – но в самой середине дна громадной чаши... Кристобалю почти удалось вывести машину из пике – но огромное напряжение ослабило его, замедлило реакцию. И когда сзади на него навалилась тяжесть человеческого тела, а в штурвал вцепились смуглые мальчишеские руки, он зачем-то обернулся. Он крикнул прямо в расширенные черные зрачки у себя над головой все, что мог думать летчик в такой момент – но сделать ничего не успел. Неуправляемый самолет камнем падал вниз, туда, где глубокой чашей изгибалась гладкая свинцовая вода, испещренная ненастоящими сверкающими бликами, и больше не было ничего, совсем ничего... Только высокие трубы и белая палуба "Карфагена".