Текст книги "Казнь"

Автор книги: Яна Дубинянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Яна Дубинянская
Казнь

Его даже не связали. Куда бы он теперь ушел? Наши всю ночь гнали фробистов, линия фронта отодвинулась километров на сорок к югу. Он знал, что ему нет смысла бежать. Коротконогая жаба в сером фробистском мундире. И странное выражение на в целом равнодушной физиономии: словно он вот-вот мерзко ухмыльнется. С таким подобием лица можно только ухмыляться. Предварительно в упор нажав на спуск.

Мы все старались не смотреть не него. Все двадцать шесть. И сам Тригемист. И Макс, и Алекс. И Вишенка – ее лицо задрожало, и она уткнулась всхлипывать в плечо Алекса. Алекс провел рукой по ее волосам. Сбитые в кровь костяшки пальцев – он содрал их о мундир Тригемиста, когда Тригемист удерживал его, бессвязно выкрикивавшего, что убьет эту сволочь. У Алекса здесь была мать.

Тела убрали раньше, как только наши заняли поселок. Говорят, какая-то женщина была жива, он убил ее уже на глазах у наших солдат. Его оставили, приказав убить всех.

Тригемист, щурясь, обвел нас взглядом. Глаза у него были тусклые, в красную сеточку. Не помню, когда Тригемист последний раз спал.

– Расходитесь по домам, – негромко попросил он. И добавил совсем устало: – Это приказ.

Все зашевелились и приглушенно зашумели, по прежнему не сводя глаз с фробистского палача. Тригемист назначил ему охрану – каких-то незнакомых мне пожилых мужчин, один из них был без ноги. Все трое ушли нестройной группой, из которой никто бы не выделил на глаз подконвойного. Только тут все действительно начали расходиться.

– За покушение на жизнь пленного – смерть! – напомнил Тригемист, напрягая сорванный голос.

Макс нес чемодан Вишенки, Алекс поддерживал ее под руку. Я сама несла свой чемодан и старалась не отстать от них. Макс и Алекс шли в ногу, как солдаты, высокие, статные, слишком молодые для этой войны. Вишенка висела на руке Алекса, едва переставляя ноги, и, кажется, плакала. Меня они не замечали. Мы четверо были одноклассниками, но они трое родились в этом поселке. Я была чужая. Чужая не только им, но и всем двадцати пяти. У меня никто здесь не погиб.

Почти все дома стояли целые, только палисадники были вытоптаны и у калиток громоздились самые разные вещи – следы мародерства отступавших фробистов. Они не сожгли поселка, не вырезали сразу жителей. Для этого они оставили палача.

– Здесь, – всхлипнула Вишенка. Это был ее дом. Я когда-то давно гостила у нее. Здесь жили ее родители, бабушка и два маленьких брата.

– Дина останется с тобой, – сказал Алекс. – Я… может…

Вишенка помотала головой, а потом они поцеловались. Макс успел отвернуться, а я не успела, я только опустила глаза и твердила себе, что Алекс целует Вишенку потому, что она всех потеряла – так же, как и он, что только поэтому… Алекс отпустил ее, тронул за плечо Макса, и они ушли – высокие, в ногу…

– Замок выбили, – сказала Вишенка совсем неслышно.

Мы вошли. Комнатка у Вишенки была маленькая и выбеленная, по-сельски уютная. На квадратных окошках ровно висели занавески, белые и выглаженные, вышитые по кайме красным крестиком. На стене между окнами помещался портрет Вишенкиного прадедушки в мундире со звездой на груди, тщательно прописанный яркими аляповатыми красками. Золоченая рама была припорошена серой пылью. На пестрой ковровой дорожке посреди комнаты грудой лежали упругие пуховые подушки. Вишенка вздохнула и по-хозяйски принялась поднимать их с пола, взбивать, вытряхивая облачка пыли, и аккуратно складывать на низкую кровать. Подушек было много, Вишенка нагибалась и выпрямлялась, и снова, и снова. Вся кругленькая и тугая, с пухлыми губками и широко расставленными маленькими черными глазками. Все почему-то считали, что Вишенка очень красивая. И Алекс.

Вишенка подняла последнюю подушку и вдруг тихо и пронзительно, на одной ноте, застонала. Я бросилась к ней и, прижимая ее голову к груди, искоса взглянула вниз. Там, на полу, лежала яркая игрушечная машинка.

Вишенка еще всхлипывала, когда я засыпала. Мне приснилась сестра. Она сейчас должна была быть на севере, в эвакуации. Сестра сказала, что они с мамой живы, и повторяла это до тех пор, пока я не перестала ей верить.

…На церкви не было позолоченного креста. Купола ободрать не успели, и они сверкали нестерпимо, до рези в глазах. Тригемист поднялся на верхнюю ступеньку. Пленный стоял чуть ниже, его конвоировали Макс и Алекс.

– В соответствии с Законом военного времени, – сказал Тригемист, – мы, собравшиеся здесь члены общины в количестве двадцати шести человек, являемся достаточным кворумом для принятия решения юридической силы. На обсуждение выносится судьба этого… – ровный голос Тригемиста неуловимо прервался, – человека, младшего офицера фробистских войск, который, выполняя приказ командования, уничтожил мирное население поселка. Я, глава общины, считаю, что этот человек достоин смерти. Кто поддерживает это предложение?

Макс вскинул руку автоматически, как приклад винтовки, но Алекс был быстрее, его сжатый кулак стремительно выстрелил вверх еще на последних словах Тригемиста. Вся площадь перед церковью ощетинилась поднятыми руками. Меня толкнули под локоть, и, обернувшись, я встретилась глазами с Вишенкой, гневной, дрожащей, подавшейся вверх вслед со сжатой, как у Алекса, в кулак пухлой белой ручкой.

Выражение лица пленного фробиста не изменилось. Только медленно двигались, обводя площадь, бесцветные глаза. Точно так же он высматривал тогда, кого еще осталось убить. Я подняла руку.

– Приговор вынесен, – сказал Тригемист.

Все вдруг разом зашевелились, забурлили, закричали что-то нестройно-дикое

– и в один момент смолкли, когда Тригемист заговорил снова.

– Казнь будет осуществляться посредством AZ-12, вы знаете, это фробистское электрическое оружие, работающее на автоматике. Среди нас нет палачей. Всю подготовительную работу я выполню сам. Все свободны.

Никто не сдвинулся с места. Не знаю, наверное, я бы тоже осталась, если бы… Но я была чужая. Я бы просто не смогла разделить это с ними.

Я вернулась к Вишенкиному дому и присела на скамью в палисаднике. Заросли молодых вишневых деревьев как раз начинали распускаться. И светило солнце. Я сощурила и прикрыла глаза.

Когда он проносился мимо, я уловила только движение высокой стремительной фигуры, я узнала его чуть позже, когда обернулась – он как раз взбежал на крыльцо.

– Алекс!

Он вздрогнул и резко остановился.

– Алекс, ее там нет.

Он повернулся и медленно спустился со ступенек.

– Я вообще-то знаю… Она еще оставалась, когда я… Дина, они не казнили его! Машинка не сработала, это же фробистская техника, наши никто в ней не разбираются, и его не казнили! Эту сволочь, этого подонка! Всадить в него десяток пуль, или нож, или хоть задушить! – он же не имеет права жить, разве не так, Дина?! Дина, я бы сам, я бы прямо сейчас это сделал… А Тригемист говорит: среди нас нет палачей. Тригемист собирается чинить этот AZ-12, черта с два он его починит, и этот мерзавец будет жить, жить! – который убил…

Алекс вдруг отвернулся, и я точно знала, что он заплакал. Взять его за руку. Только взять за руку – потому что обнять за плечи и дотронуться до волос – такого в реальности просто не бывает. Но Алекс, конечно же, не хотел, чтобы я заметила, что он плачет. Алекс, гордый, отчаянный и совершенно бессильный. Он быстро, украдкой провел рукой по глазам и сел на скамью. И тут подошла Вишенка.

… Я бродила кругами по безлюдному поселку, старательно обходя

те дома, куда кто-то вернулся. Где сейчас собирали и приводили в порядок

уцелевшие от мародерства вещи покойников. И ненавидели до сих пор не

казненного убийцу.

Честное слово, я тоже его ненавидела. Но, наверное, не так.

Мне попался Макс. Он слегка кивнул мне, явно собираясь пройти мимо.

– Что они там решили? – спросила я у него. Почему-то очень не хотелось, чтобы мимо меня вот так проходили. А вообще я никогда особенно не общалась с Максом. Он был такой, как все. И, как все, был влюблен в Вишенку.

– Пока отложили, – ответил Макс на ходу, но потом приостановился. – Тригемист чинит азетку. Починит он ее, как же, – Макс остановился по-настоящему и повернулся ко мне. – У фробистов действительно классное оружие! Я думаю, этот парень специально что-то там испортил. Чуть-чуть сбил поля – и пожалуйста: все работает, лампочки мигают, а он стоит живой, только что не смеется над нами. Он толковый парень. Я его охранял ночью, так он много рассказал интересного. Как у них поставлено дело в армии. Знаешь, почему фробистская армия непобедима? У них своя система: железная дисциплина плюс солидные материальные поощрения. И там каждого ребенка с пеленок воспитывают солдатом. Хотя воинская служба – дело добровольное. Но все равно они все туда рвутся, это же честь нации, понимаешь? У наших совсем другая психология.

У Макса тут, в поселке, жил старый отец. Бросивший семью лет пятнадцать назад. Макс в какой-то степени тоже был чужой общему горю, оно лишь зацепило его по касательной. Почему бы Максу не порассуждать на отвлеченные темы вроде фробистского воспитания? Я бы на его месте не стала – но это же Макс. Он помахал мне рукой, имитируя приветствие фробистов, и зашагал дальше.

В тот день казнь так и не состоялась. Вечером Тригемист собрал людей и призвал всех переходить к созидательной деятельности, поднимать хозяйство, втягиваться в русло мирной жизни. Тригемист умел говорить с народом. Он сказал, что смерть военного преступника – рядовое событие, и что жить его ожиданием недостойно. Он пообещал объявить о времени казни отдельно. Все ему поверили. Все всегда верили Тригемисту.

Ночью куда-то уходила Вишенка. Может быть, к Алексу, не знаю.

Утром мы убирали дом. Я выносила на крыльцо круглые половики, а Вишенка ожесточенно вытряхивала их, стиснув в ниточку губы. Потом мы выскребали и драили пол, потом стирали белье и занавески, которые Вишенка срывала с окон. Затем в едкой щелочной воде мыли посуду. Дребезжали ножи и ложки, скрежетали кастрюли, а Вишенка молчала, ее брови съехались совсем близко над маленьким носиком.

– Интересно, будет ли сегодня казнь, – сказала я.

Вишенка вскинула голову, а я больно закусила изнутри губы. На ее месте я бы кого-нибудь убила за такое «интересно». Я с плеском опустила покрасневшие руки в щелочную воду и мысленно поклялась, что уеду отсюда. Завтра же. Сегодня. Куда угодно. Если бы не Алекс. Все равно.

– Не знаю, – вдруг тихо сказала Вишенка. – Мы его казним. Но ведь это никого не вернет. Нас двадцать шесть, а он один, очень просто его убить, но что это даст? Только то, что мы все будем чувствовать себя убийцами, все! Ты, конечно, не поймешь, Дина, но мне, например, не станет легче от того, что казнят этого человека.

На грязной воде расходились беловатые разводы. Я чужая, я действительно чего-то не понимаю. Мои мама и сестра на севере, в эвакуации. Они живы, они должны жить! – а палачи во фробистских мундирах должны умирать. Так и никак иначе.

– И потом, он же только выполнял приказ, – прошептала Вишенка.

…Солнце жгло и слепило, было жарко, как в середине лета, и я бежала по пыльной улице поселка. Никого не было видно, все разбрелись, чтобы заниматься мирным строительством, поднимать хозяйство, мыть посуду. На площади перед церковью тоже было пусто, в церкви стояла тишина и колебался разноцветный виражный свет, а на скамье серела бесформенным пятном короткая грузная фигура. Одна. Его даже не охраняли. А впрочем, куда бы он ушел?

Я подошла к нему близко-близко и попробовала заглянуть… нет, лицо – это у людей, а у фробистов… не знаю. Его глаза были закрыты, а распластанные ноздри ритмично раздувались. Он спал! В воздухе стояло тонкое, противное посвистывание, в свете витражей колыхался столб пыли. Пыль разъедала глаза, и над серым воротником мундира расплылось беловатое плоское пятно.

И вдруг я чихнула.

Он не вздрогнул – просто проснулся. В его подсознании даже не возникло варианта, что это пришли за ним – вести на казнь. Он проснулся и теперь с интересом разглядывал меня из-под набрякших век. Под этим взглядом я почему-то не могла молчать.

– Вы спите?

На «вы». Какого черта я к нему так обратилась?

– Да, немного устал, – он говорил не с таким уж сильным акцентом. – Приговоренный к казни спать не должен, не так ли?

Кажется, он надо мной издевался.

– Вот именно, – сказала я. – или вы думаете, что вас не казнят?

Фробистский мундир пожал красно-черными погонами.

– Не я это решаю. Но с вашей стороны было бы неразумно меня казнить. Да и негуманно.

Фробист, рассуждающий о гуманизме. У меня по-настоящему перехватило дыхание.

– Вы…

– А что я, в сущности, сделал? Всего лишь очистил населенный пункт, выполняя миссию, доверенную мне командованием. Мне одному, заметьте. В то время как в пункте оставалось не менее ста единиц населения. И никто из них, попрошу отметить, никто сопротивления не оказал.

– Это были женщины и дети. И старики.

Она наконец возникла – та ухмылка, которую я давно предвидела как единственное выражение эмоций на этом подобии лица.

– Дети и старики? Их было не меньше ста. Дети и старики нашей нации способны защитить свою жизнь. И это далеко не единственное, что вам не мешало бы у нас позаимствовать.

И он заговорил сухо и по-деловому, словно выступал с докладом.

– Уже ни для кого не секрет, что вы победили в этой войне. Ирония истории, не больше, но так или иначе вы победили. Но что вы будете делать дальше? Страна в руинах, все производство сориентировано только на войну, экономика в глубоком кризисе. К тому же, по прогнозам, этот год будет неурожайным. Ладно, не берем страну, тебе этого все равно не понять, девочка, рассмотрим на примере вашего поселка. Я говорил с вашим лидером, Тригемистом. Он разумный человек, он умеет вести за собой народ, но плана дальнейших действий у него нет. А это значит: начнется засуха, голод, люди, не найдя поддержки у лидера, восстанут против него, и наступит полная анархия – и у вас в поселке, и по всей стране. Прольется столько крови, что вы будете с ностальгией вспоминать эту войну. На этой войне у вас, по крайней мере, были враги.

– Это полная ерунда, то, что вы говорите, – мой голос звучал менее уверенно, чем я хотела. – Не будет у нас гражданской войны.

Он словно не слышал меня. Он спокойно и размеренно продолжал свой доклад.

– Если ты учила историю, ты знаешь, что наша страна уже была в подобном положении. Даже в худшем – ведь мы проиграли ту войну. Но мы выстояли – благодаря гению наших вождей, благодаря чертам национального характера. Мы подняли из пепла великую страну! И наш опыт в данный исторический момент неоценим для вас. Я знаю, что именно нужно делать, чтобы избегнуть разрухи и анархии. Никто из вас этого не знает. Не знает и Тригемист – а ведь вы верите ему! Он разумный человек. Он понимает, что значит для него моя жизнь, а что – моя смерть.

Фальшивый пафос его речи глушила монотонная, скучно-никакая интонация. Он будто бы и не пытался повлиять на меня, убедить, привлечь на свою сторону. Он будто бы говорил… говорил… правду.

Не сметь так думать! Моя реакция просчитана заранее, один из подлых фробистских приемов, который не должен на меня подействовать!

Я втиснула ногти в ладонь, незаметно перевела дыхание и выговорила медленно и негромко – чтобы работало каждое слово, чтобы он понял, это безликое фробистское существо: у него нет ни одного шанса.

– Вы сказали, черты национального характера. У нас они тоже есть. Мы, конечно, не настолько сильны в демагогии, но зато мы… убийц и палачей у нас казнят.

К концу фразы я повысила голос и вскинула голову – и мои слова удвоились гулкой церковной акустикой. Убийц… казнят…

Вечером я искала наших ребят – и никого не нашла. Кажется, видела вдалеке Макса, а может, это был и не он. А Вишенка не пришла домой ночевать, и под вечер стало тоскливо и страшно, и приснился Алекс, Алекс, Алекс…

Утром Тригемист собрал всех на площади перед церковью. За ночь стало холодно, накрапывал мелкий противный дождь. Микроскопические капли серебрились на волосах Тригемиста, впитывались темными крапинами в серое фробистское сукно. Убийца стоял на ступеньку выше Тригемиста, их головы приходились вровень. Его даже не связали. Пора бы привыкнуть.

– Сограждане, – голос у Тригемиста был хриплый и простуженный. – Сегодня наша община принимает решение, которое самым прямым и действенным образом отразится на нашем будущем. Война подходит к победному концу. Эта победа далась нам нелегкой ценой. Тяжело найти среди нас человека, который бы не потерял на войне своих родных или близких. Но эта страница истории остается позади, и теперь нами, победителями, должна двигать не жажда мести, а стремление поскорее поднять страну из руин, снова занять достойное место на мировой арене. В этой борьбе ценны усилия каждого конкретного человека – а нас двадцать шесть, мы многое можем сделать! Для нашего поселка, а значит, и для державы в целом. Но энтузиазм и вера в свои силы – не единственное, что нам потребуется. Во главе нашей общины должен встать человек, вооруженный опытом мирного строительства, современными механизмами поднятия экономики, новейшими производственными технологиями. Нам с вами повезло – такой человек есть. Свои услуги общине предлагает господин Фридрих Шиммельгаузен, бывший офицер, а по основной профессии – менеджер стратегии и тактики производства. Сограждане! Я призываю вас понять: в нашем положении было бы нецелесообразно отказаться от услуг такого специалиста. Вопрос выносится на голосование. По законам военного времени принятое вами решение будет иметь юридическую силу. Итак, кто за?

Медленно поднимались руки… мне казалось, что медленно, а на самом деле быстро, практически без раздумий. Сам Тригемист. Макс. Алекс…

Из толпы выскользнула Вишенка, в руке у нее был цветастый зонтик. Она взбежала на ступеньки, улыбнулась, подняла зонтик над фробистским мундиром. Серый рукав с красно-черным обшлагом обнял Вишенку за талию.

– Я благодарен за оказанное доверие, – да, голос звучал почти без акцента, уверенно и монотонно. – Должен предупредить, что работа на посту главы общины будет отнимать у меня много времени, поэтому все возникающие у вас вопросы попрошу подавать в письменном виде через моего секретаря.

Вишенка кивнула и сделала книксен.

…В лесу за околицей поселка была весна. В лесу стрекотали птицы и цвела мать-и-мачеха. Продолжалась настоящая жизнь по настоящим природным законам. В лесу. Остаться жить в лесу.

Я возвратилась в поселок поздно ночью. Найти пустой дом, куда никто не вернулся, переночевать, а утром придумать, куда податься дальше. Может, наши войска уже освободили мой город. Может быть, там – это же город, в конце концов! – может, там все по-другому.

Я буквально напоролась на него в темноте. Отпрянула и чуть не вскрикнула. Его фигура чернела на фоне лилово-белесого неба – высокая, угловатая, с опущенной головой и напряженно ссутуленными плечами.

Алекс.

– Алекс!

За моей спиной в чьем-то окне зажгли лампу. Его лицо. Его узкие светло-карие глаза, тонкие иронические губы, пушок мальчишеских усов. Алекс.

– Дина, ты? Тебя все искали. Думали, с тобой что-то случилось.

– Случилось.

Это слово – спокойно. А потом голос прервался, и все поплыло перед глазами, и уже нельзя было говорить – только бы уткнуться лицом в его плечо, в потертую замшу коричневой куртки, и плакать, плакать, как ребенок, как Вишенка…

Я резко отвернулась и вцепилась обеими руками в прутья плетеной изгороди.

– Алекс… Как же это… я не могу, Алекс, в голове не укладывается, как они могли, как же это…

– Дина, – он не подошел, не обнял. – Это же люди. Люди, только и всего. Им нужен вожак, они не могут без этого. Какая уж тут справедливость…

Алекс, вырывающийся из железной хватки Тригемиста, голыми руками собираясь восстановить справедливость. Алекс, плачущий в бессильном сознании того, что справедливость не восстановлена. Он не такой, как они. Он знает, что означает это слово…

Алекс, поднимающий руку под мелким дождем.

– Ты голосовал «за». Ты!.. почему?

Я взглянула на него через плечо, не отпуская плетня. Шероховатое дерево, режущее ладони. Алекс, пожимающий плечами.

– Что бы изменилось, если бы я проголосовал против? Меня бы взяли на карандаш, только и всего. Может, я уже не гулял бы просто так по улице. А я как-то не хочу умирать по прихоти фробистской свиньи, ты это понимаешь?

– Понимаю.

Алекс, конечно, прав. Все правы. Я чужая, а им здесь жить. Люди, только и всего. Им решать, кого казнить – а кого выбирать в вожаки. Но Вишенка…

– Вишенка…

И тут Алекс взвился, рванулся ко мне, занес руку, словно хотел меня ударить – и отступил, остановился, тяжело дыша и кусая губы.

– Не смей о ней говорить! Ты не понимаешь, ты никогда не поймешь. У нее большое будущее, она не думает о себе, она хочет принести пользу всему народу, она красивая, она такая…

– Гуляете, ребята?

Алекс резко обернулся. Я подняла голову.

Это был Макс, он широко, молодцевато улыбался. Высокий, подтянутый, в камуфляжной гимнастерке. И повязка на рукаве. Красно-черная.

– Идите-ка по домам, – весело сказал он. – И кончайте с прогулками в такое время. У нас теперь дисциплина, – он похлопал свою повязанную руку. – Ну, вам что, два раза повторять?

Глаза Алекса. Отчаянные и покорные.

Под утро я все-таки уснула – на какие-то минуты, не больше – и вдруг разом села на кровати, и уже знала, что должна делать.

…Макс и еще какой-то мужчина в камуфляже отошли покурить, прислонив оружие к ограде, они первый день были часовыми, они не обратили на меня внимания. Вишенка при моем появлении встала и, чуть запинаясь, как ребенок, недоучивший стихотворение, сказала, что господин Шиммельгаузен занят. Она тоже еще не освоилась в своей роли. Она не сориентировалась, как себя вести, когда я без единого слова прошла мимо нее и открыла следующую дверь.

Он ничего не понял, даже не поднял головы в серой фуражке. Я обошла его со спины, спереди бы мешал стол, – а длинный кухонный нож лежал у меня в кармане жакета, чтобы поближе, чтобы удобнее…

Я все продумала. Сверху за ключицу – это насмерть, так было написано в какой-то приключенческой книжке. Сверху можно размахнуться как следует, чтобы пробить толстое сукно. Сверху – это не в спину.

Лезвие скользнуло по его плечу, вспоров ткань, он вздрогнул, но не успел, ничего не успел! – я ударила еще раз, изо всех сил, со всего размаху…

Серое бесформенное тело медленно завалилось набок и вперед, старым мешком распласталось по столу. С головы скатилась фуражка, и в потолок тупо уставилась жирная складка затылка.

Я отвернулась и подошла к окну. Снова зарядил дождь. Монотонный и мелкий, будто осенний.