Текст книги "Мир Ольги"

Автор книги: Ян Бруштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Title

Ян Бруштейн

Мир Ольги

маленькая книга стихотворений

Ольги Мантуровой

Москва – Санкт-Петербург

2013

Published by

docking the mad dog

Тетрадь, найденная…

В один из недавних, привычно дождливых, дней, в мой деревенский дом вломился дружественный сосед, плотник Валентин. И рассказал, что его с сыном подрядили разбирать старую полуразрушенную избу – новый хозяин собирался на этом месте строить что-то новомодное.

Валентин у нас – дед мудрый, малопьющий, книгочей, любитель Пушкина и Тютчева, и потому сразу обратил внимание на исписанную неразборчивым почерком потертую общую тетрадку. Вчитался – и возрадовался, настолько эти столбики немудрёных стихов некой Ольги Мантуровой оказались ему по вкусу. Подумал, да и понёс тетрадь мне, уважаемому литератору из областного центра.

Хотя прочитанная в тот же вечер рукопись разительно отличалась от нынешнего поэтического мейнстрима, кое-что в ней мне показалось небезынтересным. В первую очередь, сама судьба этой женщины, её характер и живая, искренняя манера письма. И ещё – искренняя боль за свою страну, за погибающую, брошенную всеми деревню.

Вот это и сподвигло меня познакомить почтенную публику со столь необычно и неожиданно обретённой рукописью. Надеюсь, что маленькая книга стихотворений Ольги Мантуровой найдёт своих читателей.

Ян Бруштейн

Содержание

Тетрадь, найденная…

Содержание

Страница

Страна

Быль

Бабулин дом

Радистка Шура

Витька

Деревенский Хичкок

Двое

Пора…

Стерня

Граница

В сарае

Река

Тропа

Собачий мир

Лирический герой

Рама

Этажи

Обломки

Соловьи

Запретная любовь

Под снегом…

На грани гибели…

Не любящий меня

Тот город

Кинжал

Утро в деревне

В огороде

Забор

О тех…

Имя

Дядя Коля

Мяв!

Воинство

Предрассветное

Бомж Юрик

Левая и правая

Бездонной ночью

Стая

Крылья

Прощание с деревней

Верста

P.S. Послесловие от автора. Отъезд Ольги

Первое письмо Ольги

Второе письмо Ольги

Третье и последнее письмо Ольги

Признание автора

Acknowledgements

Warning 451°

Copyright information

Страница

Страница тронется как поезд,

В нее я странницей войду,

В плацкартном сяду, беспокоясь,

Как будто еду на войну.

А за окном, давно не мытым,

Еще мелькают кое-где

Деревни с их нехитрым бытом,

Где старики живут в беде.

Здесь под ногами прах и глина,

Здесь печи дымны, зимы длинны,

Но здесь – России сердцевина,

И, чтобы все соединить,

Я карандашиком старинным

Тяну прерывистую нить.

И эти буквицы кривые,

Как новобранцы боевые,

(Визжит гармошка словно плеть)

Стараются, пока живые,

Не помереть, так песню спеть.

Страна

Я родилась в размашистой стране,

Рассыпанной теперь, как чьи-то бусы,

Я там жила в деревне у бабуси.

Страна совсем не знала обо мне.

Но я ее всегда любила, как

Траву и речку, огород и поле,

Как рыжего котяру на заборе,

Как дом, где и не знали о замках.

Теперь деревни нет и нет страны,

Ее вы победили без войны,

Забрали все мои святые крохи.

Да, было много всякого тогда,

Но что же – вместо? Чёрная беда

И в прошлое забытые дороги.

Быль

Дядя Коля, баба Нюра

Да козёл Бобыль…

Вот куда я влипла сдуру,

Вот в какую быль.

Дачник здесь не оседает,

Слишком долог путь.

На дороге – пыль седая

Не дает вздохнуть.

Попик топает по краю,

Коротает век.

Он старушек отпевает,

Добрый человек.

А когда село иссякнет

И сгниют мосты,

Уходить придется всяко

В дальний монастырь.

Кто прошелся чёрным гостем?

Вроде не война…

Но останусь у погоста

Только я одна.

Бабулин дом

Помнит ли меня бабулин дом?

Все стоит, но держится с трудом.

Покосился старенький забор,

И на нем ведро висит с тех пор.

Проржавела в том ведре дыра,

Видно всю дорогу со двора.

По дороге этой, вот беда,

Не придёт никто и никогда.

Дом не ждет, давно не помнит зла.

Просто вся деревня умерла.

Радистка Шура

У моей соседки тети Шуры

На мешок похожая фигура,

Две козы и зуба вроде три,

Пять сынов раскиданы по свету,

Но от них вестей давненько нету,

Как ты на дорогу ни смотри.

А на праздник Шура надевает

Две медали, и бредет по краю

Старого безлюдного села.

Солнышко гуляет ярким диском…

На войне она была радисткой,

Но уже не помнит кем была.

Пусть на Шуре кофта наизнанку,

Но зато она поёт "Смуглянку",

В ноты попадая через раз.

Говорит мне: "Выпьем самогонки!"

Старый голос – непривычно звонкий

И сияют слезы возле глаз.

Витька

Отчаянье однажды захлестнёт,

И никуда от этого не деться…

Запрятаться – ну разве только в детство,

Там каждый день горчит, как старый мёд.

И кто меня на речку умыкнёт,

Наверно этот – белобрысый Витька,

Чумазая тропа устанет виться,

И все истратит время – враль и мот.

Он был бы, может, суженым моим,

Но наша жизнь пропала, словно дым

Войны – давно не нужной и постылой.

В чужих горах погибший капитан

Не вам, а мне был Божьей волей дан…

Моя страна его не сохранила.

Деревенский Хичкок

Только зазевайся – птицы налетят,

Злые нападут, клювами забьют.

Как уйдешь из дома – зонтик захвати,

Из железа сшит, кованы края.

Будут птицы биться – клювы отобьют,

Будут горько плакать, сядут на забор.

А забор, плетенный ивовым прутом,

Корешок пустил, листья раскидал.

Под забор, под иву, спрятался ручей,

Рыба в нем живёт, птицу сторожит.

Выйду на крылечко, молча посмотрю,

Как сумеет рыба птицу одолеть…

Двое

Нынче ночь неусыпно следила за мной

И дышала как зверь за спиной,

Притаившийся ангел за правым плечом

Не хотел говорить ни о чём.

Не понять из гудящих в пространстве речей,

Кто смеялся на левом плече.

Эти двое не знают ни зла, ни добра…

Кто же сердце у них отобрал?

Как сойдутся, как сцепятся – будет потеха,

Только мне ни до сна, ни до смеха.

Пора…

Пора туманом в поле,

Да голубем в окне,

Да распрощаться с болью,

Таящейся во мне.

В зеленом полусвете

Легко свечу задуть,

Быть вольной, словно ветер,

Как будто зная путь,

Лететь, назад не глядя,

Забыть, который век…

И боженька погладит

Меня по голове.

Стерня

Когда отчаяние бросит

Ничком в колючую стерню,

Меня от бед отмоют росы,

И снова я беду стерплю.

Мне не досталось бабьей доли,

Но вдоволь выдано тоски.

Однако есть вот это поле,

Река, деревня и стихи.

Граница

То, что дано мне вышней волей,

Испытывает на излом.

Не выручают лес и поле

В борьбе со злом.

Становится сильней и строже

Моя извечная вина,

И никогда мне не поможет

Стакан вина.

Но боль затихнет и отстанет,

И растворится вдалеке,

Когда в предутреннем тумане

Сойду к реке.

Воды и воздуха граница

Размыта в этот тихий час,

И я слезам позволю литься

Легко из глаз.

В сарае

Когда я пряталась в сарае –

Поплакать или помечтать,

Там оживала тьма сырая,

И наступала благодать.

Сквозь брёвна ладилась дорога,

И ластилась бродяга-рысь,

И белого единорога

Я отпускала попастись.

Здесь не было стыда и боли,

Никто не звал и не искал…

Своей неодолимой волей

Я посылала в бой войска.

И вражья сила отступала,

Война повержена была.

Я молодого генерала

Встречала на краю села.

Он не боялся вражьей пули,

А тут терял признанья нить…

Но отворяла дверь бабуля,

Курей велела покормить.

Ночь наступала в теплом доме,

Гроза гремела, как война.

Я вспоминала в полудрёме

Усы, погоны, ордена…

Река

В моей реке воскресла рыба-

Обратной стороной беды.

Лещи такие, что могли бы

Вдвоем лишь вынуть из воды.

Поля покрыты васильками,

Засилье сорняков одних,

Мы в землю яды лили сами,

И воды вымерли от них.

Теперь пребудут благодатны

Разоры наши для реки…

И ставят сеть, с утра поддаты,

Чужой деревни мужики.

Тропа

В забытом доме лесника

Остались только пёс и кошка.

Сидят и смотрят на дорожку.

Их жизнь – трудна, судьба – легка.

Пёс очень стар, почти что слеп,

Он ходит мало и неловко,

И кошка делится полёвкой,

А то и птицей – тоже хлеб.

Порой приходит человек,

Чужой, неправильный, но добрый,

Приносит лакомства, и долго

Сидит, не поднимая век.

День откатился и пропал.

Не видно маленькую стаю.

И понемногу зарастает

Туда ведущая тропа.

Собачий мир

Подмосковные дикие стаи,

И боюсь их, и к ним я тянусь.

Как они на меня налетают,

Словно могут проверить: не трусь…

Побежишь – разорвут на кусочки,

Только я им навстречу иду,

Не боюсь я, ни капли, и точка –

Ни в прошедшем, ни в этом году.

И они вкруг меня затихают,

Хлеб суровый даю им из рук.

Я – своя, и покорная стая

Словно дети, резвится вокруг.

Лирический герой

Как странно быть лирическим героем

В краю, где грозы нынче землю роют

Неодолимым огненным кайлом,

Где вместо леса – чёрный бурелом,

И где земля могла рожать бы втрое,

Но только вспоминает о былом.

Как страшно быть поспешным персонажем,

Который брошен автором, и даже

Не помышляет вырваться за круг.

Мой автор, мой давно заклятый друг,

Вернись быстрей, не спи, и будь на страже…

Не то – смотри, я отобьюсь от рук!

Рама

На границе города и мира,

Там, где за дорогой – бурелом,

Мама безнадежно раму мыла

И молчала что-то о былом.

Мама у меня была упряма.

Дым и гарь садились на стекло.

Потому она и мыла раму,

Хоть её от этого трясло.

Видно, в мире не хватало света.

Чтобы солнца луч сюда проник,

Мама раму вымыла, и это

Тёмный час отсрочило на миг.

Этажи

Нет ни меры, ни веры у вечерней межи,

Только острые тени на лицах,

Нерешённым примером там дорога лежит,

И дрожит, остывая, столица.

А в её подворотнях распевают ножи,

И простая наука расправы

Бьётся в криках вороньих, и надежды на жизнь

Не даёт ни виновным, ни правым.

Так безумный ребёнок громоздит этажи…

Только всё установлено мудро:

И, пронзительно тонок, в жёлтом дыме кружит

Звук трубы, возвещающей утро.

Обломки

Мне скоро сорок. Я – старуха.

Ни мужа, ни детей, ни слуха

На главные мои слова.

И нет зерна – одна полова,

Но я тащу обломки слова

Так, что на части – голова.

Пора уехать. Краем света

Пусть вылечит меня планета

От этой горькой пустоты,

От нелюбви, душевной смуты,

Уйду безмолвной и разутой,

И следа не отыщешь ты!

Соловьи

А было ли распахнуто окно?

Но соловьи как взорванные пели,

И мы уже любили две недели

Друг друга, и сливались мы в одно.

Ты был не груб, но был ты центром сил,

Я таяла в твоих руках как свечка,

И был восторг мгновенным или вечным,

И соловей над нами голосил.

Не знала я, что плакальщиком он

Для нашей страсти ненароком станет:

Ты был чужой, ты был отлит из стали,

И ветер звал тебя со всех сторон.

Когда ушел, окаменела я,

Но из окна смотрела на дорогу,

И лунный бык меня царапал рогом,

И оборвалась песня соловья!

Запретная любовь

Я эту любовь сожгла бы в печи,

На тыщу частей топором разрубила…

Сбегу, растворюсь, ты меня не ищи,

Забудь, что случилось, не помни, что было!

Иди, отправляйся к постылой жене,

К высоким чинам, и квартире, и даче,

Забудь навсегда все дороги ко мне…

Прости… Я открыла… Ты видишь – я плачу!

Под снегом…

Под снегом рыхлым и печальным

Иду к тебе, скорей встречай.

Дома покрыла цветом чайным

Заката знобкая печаль.

Над покосившимся забором

Пощёчиной – вороний крик.

Навстречу нашим разговорам

Спешу сегодня напрямик.

Промокли старые сапожки,

Почти бегу к тебе скорей…

Ты чаем напои, а ножки

В своих ладонях обогрей!

На грани гибели…

На грани гибели – какая же любовь?

Какая радость на краю обрыва?

Каким же ты бываешь торопливым,

Когда врываешься, вопросом выгнув бровь!

Я знаю, эти страсти не по мне –

У тихого огня хочу согреться,

Но никуда мне от тебя не деться,

И я сгореть могу в твоем огне.

Не любящий меня

Ну, как живешь, не любящий меня,

Тебе в тоске вседневной хорошо ли?

Какую из подружек разменял,

Боец мужской неколебимой воли?

Я умерла, остался только стыд.

Прости меня – отчаянную, злую.

И только по ночам болит, саднит,

Горит на коже след от поцелуя!

Тот город

Тот город, в котором остались осколки меня,

Живёт, как и прежде, ложась под колеса машин.

И ты позабыл, как однажды судьбу разменял

На мелочь измен, растранжирив остатки души.

А я доживаю в России, за краем Земли,

Забыв окольцованный город, ослепший и злой.

И сердцу как будто по-детски сказали: «Замри!»

И сверху засыпали солью, песком и золой.

Тот город, где дворник мои дометает следы,

От сирой страны отгорожен асфальтом Кольца.

Меня он из праха, как будто бы куклу, слепил,

Потом, наигравшись, до пепла спалил, до конца.

Кинжал

Гроза гремела, кони ржали,

Орлы срывались с высоты,

И расцветали на кинжале

Любви и ревности цветы…

Все это было – но не с нами,

Не в этих тусклых временах,

Осталось песнями и снами,

И дразнит бедную меня.

А где же ты, сбежавший резво,

Забывший рыцарства азы?

И не кинжал меня зарезал,

А твой раздвоенный язык!

Утро в деревне

На снег спустились первые грачи,

Береза за окном в тумане тонет.

Веселый черт в печной трубе кричит –

Весну в отдельно взятом регионе

Приветствуя, он пляшет и гудит.

Тепло еще накличет непременно.

А роща рвет тельняшку на груди,

Хотя еще в сугробах по колено.

Я выхожу на волглое крыльцо,

И птичий грай звучит весенним зонгом.

Туман ладошкой гладит мне лицо,

И алый свет встает над горизонтом.

В огороде

Такая жара, что расплавились пальцы,

Сведенные на черенке

Лопаты тяжелой. И сколько ни пялься,

Но все же копайся в тоске

На этом зачахшем своем огороде,

Где лишь лебеда и осот.

Чужая коза неприкаянно бродит,

Сухую травинку сосет.

Я жду урожая, как будто рожаю,

Но будет ли толк без любви?

Еда дорожает, но здесь я чужая,

Забыта козой и людьми.

Картошка, морщинистая, как старушка,

И мелкий, тщедушный севок…

Я землю вот эту взобью, как подушку,

И выращу много всего!

Забор

Два ведра зелёной краски

И один забор,

Старый кот глядит с опаской

На меня в упор.

Тихо воют в огороде

Злые кабачки,

Помидоры не доходят,

Дохнут от тоски.

Нет, меня не любит вроде

Сельская фигня,

Тихо плачу в огороде

На исходе дня…

О тех…

Пойдём, помолимся, дружище,

Туда, где дерево в тоске,

Где голос основанья ищет,

Но все висит на волоске.

Помолимся, по крайней мере,

О тех, кто выпал из гнезда,

Кому в лишенном чуда мире

Всевышний козырей не сдал.

Как докричаться нам до Бога

В своей, забытой им, глуши,

Мы и хотим совсем немного:

Любви и света для души.

Имя

Я Ольга, Хельга… В имени моем

Варяжский отразился окоем

И слышится глухой набат набега.

Мы приходили править на Руси…

Но где теперь мы? Господи, спаси:

Мы растворились – черное на белом.

Прозрачен, но не призрачен мой мир,

В нем прадед, лейб-гвардейский канонир,

Соседствует с потомком крепостного.

А в дальней тьме бесчинствует монгол…

Все принял род мой и перемолол,

И потому крепка моя основа,

Но как понять, когда судьба трудна,

И подо мной качается страна,

Служить которой я была бы рада?

Пускай хотя бы тихие слова

Я принесу, и буду в них права,

Они – мои награда и отрада.

Я Ольга, только власть не для меня,

Сама собой не правила ни дня –

Дала свободу и душе, и телу.

Все в имени своем узнала я!

И викинга суровая ладья

Придет за мной к последнему пределу.

Дядя Коля

Последний мужик в умирающем нашем селе,

Печник Николай, погубивший глаза самогоном,

Выходит погреться на солнце – картохой в золе,

Такой же обугленный, с яростным глазом зеленым.

Когда-то он русскую печь поднимал от души,

В том доме, где пряталась я, вся из боли и страха.

Меня тормошил, и стакан за стаканом глушил,

Ругался и пел, и как будто дымилась рубаха…

Он смотрит на солнце и видит… А явь или сон,

Не так уж и важно, и хочет он только покоя.

В его телогрейку уткнусь побелевшим лицом

И тихо скажу: "Ты держись, ты живи, дядя Коля!.."

Мяв!

Когда ко мне зимой прибилась кошка

И привела измученных детей,

Была я словно голый нерв без кожи

И видеть не могла чужих людей.

Но эта неподъемная забота –

Мороженные уши и хвосты –

Меня отогревала отчего-то,

Хотя и были коготки остры.

Порой вся эта чёртова семейка,

Мою еду на части разодрав,

Съедала всё, и отобрать посмей-ка:

Немедля раздавался грозный мяв!

Но ввечеру, устроившись под пледом,

Они включали пламенный мотор,

И засыпала я за ними следом,

И страшных снов не видела с тех пор.

Теперь живу бесстрашно и упрямо,

Пока меня от всяких бед хранят

Седая кошка – ласковая мама,

И чёрный кот, и ярко-рыжий брат!

Воинство

История репьями колется,

И за околицей моей

Опять в намёт бросает конницу

Неукротимый Берендей.

Давно в пространстве нашем мира нет,

Безумен враг и рвётся в бой,

Но ступа яростно пикирует

С пилотом Бабою Ягой.

Врагу усталому напиться бы,

От жара глотки ссохлись аж,

Но заминирован копытцами

Весь окружающий пейзаж!

Бежали конные и пешие,

И водяные вслед палят.

Ведут кикиморы и лешие

В плен перепуганных козлят…

Храня своей земли достоинство,

На этом крайнем рубеже

Застыло сказочное воинство,

Поскольку некому уже.

Предрассветное

Темнее всего перед рассветом

        Бенджамин Дизраэли

Я живу – доживаю за краем земли,

Где «Сапсан» не нарежет пространство ломтями,

Где не надо спешить и толкаться локтями,

Где упавшая ночь прошептала: «Замри!»

Петухи выкликают ненужный восход,

На реке невидимкой кричит пароход

И огни собирает на нитку,

Я тогда выхожу в предрассветную мглу,

Там от радости пес мой похож на юлу,

И спасибо ему за попытку… .

Потому что граница идёт у крыльца,

Где железная тьма не пропустит лица,

И сердца остановит и вынет.

Нет ни меры, ни веры у этой межи,

Там остывшее время меня сторожит

И стреляет в упор и навылет.

Но как только восход обнажает клинок,

И над миром звучит заклинание птичье,

Бесполезная темень меняет обличье

И сжимается жалобной тенью у ног.

Бомж Юрик

Бомж Юрик, пятидесяти с гаком лет,

Каждый день ковырялся в нашей помойке.

Он был одноглаз, но прилично одет,

Только жутко чумаз – такого отмой-ка!

Когда я приносила еду котам,

Смотреть не могла, как он тихо плачет.

Уходила молча, и слышала там

Быстрое чавканье – его и кошачье.

Однажды, уже вещички собрав,

Остатки еды отнесла бедолаге.

Мой сломанный, но не убитый нрав

Тащил меня прочь, к тишине и бумаге.

Сказала: "Прощайте", – так сухо, и тот

Рукой помахал, все закончив разом.

Потом тихо бросил: "И это пройдет!.."*

И глянул мне вслед протрезвевшим глазом.

___________

И это пройдет (Всё пройдёт)

По легенде, изложенной в Талмуде, однажды царю Соломону (по другой версии – царю Давиду), который впал в тоску, некий ювелир изготовил перстень, который, как сказал этот мастер, должен был вернуть царю его прежнее расположение духа. И вообще, посоветовал он, было бы хорошо, если б царь почаще – как в грустные, так и в радостные моменты своей жизни – посматривал на надпись, исполненную на перстне. Тогда этот правитель будет относиться к своим переживаниям, как подобает истинному философу – со спокойным пониманием временности всего происходящего. Надпись на перстне гласила: «И это пройдет».

Используется как совет относиться ко всему философски, как форма утешения в минуту уныния, грусти и пр. (шутл.).

Левая и правая

Конец недели, как отрезало

От времени и от пространства…

Соседка, необычно трезвая,

Уходит вдаль со школьным ранцем.

Не пропадать же – дочь шалавая

Давно простилась и отчалила.

Бутылки – левая и правая

Звенят привычно и отчаянно.

А друг ее, Степан Васильевич,

Весь истомился в ожидании.

Когда-то он ее снасильничал,

Однако дело это давнее.

Оно и было, может, лучшее

Во всей судьбе ее усталой…

Я вслед смотрю и время слушаю,

Которого осталось мало.

Бездонной ночью

Гореть и задыхаться мне в аду

За помыслы греховные ночные,

За то, что не могу дышать я ныне,

За сны, предвосхищавшие беду.

И мне, не евшей сныть и лебеду,

Не ждавшей запоздалых похоронок,

Спешить ли на свидание к Харону,

Куда зовет мой обнищавший дух…

Прости, мой сын, тебя я не найду,

Ты не случился, не явился миру,

За это мне воздастся полной мерой,

И это наяву, а не в бреду.

Бездонной ночью не ищу я сна,

Виновна, и никем не прощена.

Стая

Всё не то, не о том и не так,

И цена этим песням – пятак,

Если сложится день побазарней.

То ли вою, а то ли пою,

Глохну, стоя на самом краю

И себя ощущая бездарной!

Гонит ветер по кромке воды

Не стихи, а пустые листы,

И остыл мой порыв благодатный…

А поддатый строитель могил

Нерожденную песню зарыл

И поставил открытую дату.

Но кому-то, я знаю, слышны,

Голоса посреди тишины,

Там слова собираются в стаю.

Вот они улетели за край.

Говорю: не смотри, и закрой

Дверь свою, задыхаясь и тая…

Крылья

Переломаны крылья России,

Долгой ночью оборван полет,

И духовная анестезия

Головы нам поднять не дает.

Обезлюдели долы и веси,

Как же мало трудов и молитв!

И какая судьба перевесит,

Переможет и переболит…

Прощание с деревней

Истлел мой дом, и растворило время

Крыльцо, наличник и мои следы.

Недолго мне до бегства, до беды,

Последний шаг, и я уйду за теми,

Кто не оставил в этой почве семя,

Чей образ растворился, словно дым.

И в старой бочке, в зеркале воды

Моё лицо остынет в день осенний.

С кем встретятся теперь мои грачи,

Когда весной вернутся с края света,

Кому о новой жизни прокричат?

Пускай мой стих, как чёрствый хлеб, горчит,

Но будет мироздание согрето

Дыханием пробившихся грачат!