Текст книги "Каббала и бесы"
Автор книги: Яков Шехтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Только посмей высадиться на крышу – я тебя прокляну! Он лишь усмехнулся.
– Проклинай, проклинай, всегда к твоим услугам.
Офицер сплюнул шелуху и махнул рукой, подавая сигнал к высадке. Дальнейшее тебе известно. Нас стащили с крыши и отвезли в полицейский участок, а бульдозеры превратили в развалины цветущий сад, построенный на голом песке.
Улыбка офицера не давала мне покоя. Я видел ее по ночам, она возникала перед моими глазами во время молитвы. «Как, – спрашивал я себя, – как такое злодейство остается безнаказанным? И почему я, спокойный, уравновешенный человек, вдруг произнес столь зловещую угрозу?»
Я ведь тогда понятия не имел о проклятиях, и мое грозное обещание не стоило ломаного гроша. Продолжить учебу я не мог, улыбка не давала сосредоточиться, пришлось оставить строгий мир ешивы и окунуться в суету и мусор мещанской повседневности. Я прошел армию, получил специальность водителя грузовика, несколько лет проработал на перевозках и понял, что обязан вернуться в ешиву. Обещание, произнесенное на крыше, не давало мне покоя. Я выбрал уединенную ешиву с хорошей библиотекой по интересующему меня вопросу и принялся за учебу. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Сегодня, – он горько усмехнулся, – я могу выполнить свое обещание. И вот, мой час настал…
Ливио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать.
Кто-то (видимо, его поверенный в делах) писал из Тель-Авива, что у известной особы родился первенец и такого-то числа (им оказалась сегодняшняя дата) в семь часов вечера должно состояться обрезание. Приглашено много гостей, в том числе министр по делам безопасности.
– Ты догадываешься, – сказал Ливио, – кто эта известная особа. Я еду в Тель-Авив. Посмотрим, будет ли он так же равнодушен перед обрезанием сына, как тогда на крыше.
При этих словах Ливио вскочил со стула и принялся ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противоположные чувства обуревали меня.
– Неужели ты проклянешь его? – спросил я. – Прямо на обрезании сына, на глазах всех гостей.
Ливио усмехнулся:
– Разве ешиботники ведут себя подобно скандальным бабам на базаре? Самое страшное проклятие – это поступки человека. К ним ни добавить, ни убавить. Больше, чем мы сами себе вредим, никто навредить не может. Я много лет просидел над книгами, прежде чем понял, что проклятие – это испытание не для проклинаемого, а для проклинающего.
– Как это так? – не понял я.
– Да очень просто. Если хочет Всевышний наказать человека, Он делает так, чтобы провинившийся сам себе назначил наказание.
Увидев мое удивленное лицо, Ливио чуть заметно усмехнулся и снова уселся на стул.
– Показывает ему такую же ситуацию, только с кем-нибудь другим. Провинившийся со вкусом разбирает дело и выносит приговор. Других-то судить легче, чем себя. Если бы знал бедняга, что речь идет о нем самом, был бы во стократ осторожнее. Оттого и сказали мудрецы: не суди человека, пока сам не почувствуешь себя на его месте. Но это весьма редкое качество и доступно только большим праведникам.
– А каббалисты? – продолжал я расспросы. – Разве они не насылали проклятия на врагов?
– Каббалисты?! – Ливио скривился, будто съел целую ложку схуга. – Это слово давно превратилось в торговый знак, вроде «Кока-колы». Сегодня каждый мошенник именует себя каббалистом, раздает благословения и выпускает книги. Тайное еврейское знание тиражом пятьдесят тысяч экземпляров! Да, настоящие каббалисты могли насылать на врагов ангела-уничтожителя. Но я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из них когда-либо решился на подобный шаг.
– Почему? – мое любопытство вспыхнуло, словно угли, на которые плеснули бензин.
– Ты знаешь, что такое родео? – спросил Ливио.
Я утвердительно кивнул.
– Так вот, приручить ангела посложнее, чем объездить мустанга. Произнеся имя, каббалист получает над ним определенную власть, но ангелу это не по нутру, и он всячески сопротивляется любому порабощению. И если у каббалиста есть некий изъян в служении, ангел немедленно наносит удар по этому месту.
– Каким образом? – спросил я.
– Предположим, человек мало жертвует на благотворительность – тогда ангел поражает его правую руку. Недостаточно глубоко вникает в учение – разит мозг. Таит в душе гордыню – бьет по почкам. В общем, борьба с ангелом – дело очень опасное, недаром даже праотец Яаков, праведник невероятного уровня, и тот вышел хромающим из сражения с ангелом Эсава.
– Зачем же ты едешь в Тель-Авив? – спросил я. – Попугать офицера?
– Нет, – Ливио снова поднялся со стула. – Я хочу посмотреть ему в глаза, увидеть страх, замешательство, растерянность. Хочу вручить ему подарок.
Он погладил рукой нагрудный карман.
– Особый, необычный подарок. И, кроме того, мое время в ешиве подошло к концу. Мне пора жениться, заводить детей, строить дом. В ешиве очень тепло и уютно, но и уют на каком-то этапе превращается в оковы.
– Неужели после стольких лет учения ты вернешься на грузовик?!
– Зачем на грузовик? За последние два года я заочно прошел курсы программистов. Они там, в Тель-Авиве, думают, будто это очень большая премудрость. Пфэ! – Ливио презрительно оттопырил верхнюю губу. – Я занимался сей премудростью только в туалете, чтобы не думать о Торе в нечистом месте. Может быть, полчаса в день, максимум – сорок пять минут. Клал на колени лэптоп и выполнял их дурацкие упражнения. Курс я закончил с отличием, у меня несколько предложений из разных фирм, так что не пропаду. Однако пора ехать. Ты сдашь мои книги в библиотеку?
Он указал на ранее замеченные мною стопки. Я утвердительно кивнул.
– Пора, – Ливио взглянул на часы. До автобуса, два раза в день заезжавшего во двор ешивы, оставалось десять минут. Мы спустились вниз, Ливио нес чемодан со своими пожитками и наплечную сумку с лэптопом, я взял две сумки. Мы молча стояли на остановке, пока не подошел автобус. Ливио крепко сжал мою руку, мы расцеловались. Автобус, рыча, выкатился со двора, и спустя несколько минут уже ничто не напоминало о том, что еще совсем недавно в ешиве учился странный человек со странным именем и странной судьбой.
Реб Вульф тяжело вздохнул.
– Чем же все это кончилось? – спросил Нисим. – И что за таинственный подарок приготовил Ливио для своего обидчика?
– Об этом я узнал только спустя много лет. С Ливио мы больше не виделись, он навсегда исчез из моей жизни. Честно говоря, сама история тоже потихоньку ушла из памяти, вытесненная другими, более важными делами. Я женился, родились дети, заболели и умерли родители, да и рав Штарк не давал мне спуску, постоянно обучая всякой талмудической премудрости. В общем, было над чем думать и что запоминать. Иногда лицо Ливио всплывало перед моими глазами; я говорил себе, что надо бы навести справки, выяснить, уточнить, – да только тем дело и заканчивалась. Наваливались новые заботы, и образ моего кратковременного знакомца снова отступал в сумерки памяти.
Лет пятнадцать назад мы с семьей отдыхали в «Кинаре» – пансионате для религиозной публики. В августе возле Кинерета страшная жара плюс высокая влажность. Озеро ведь в низине, метров двести ниже уровня моря; парилка, как в финской бане. Но в «Кинаре» было замечательно – домики прямо на берегу, в каждом мощный кондиционер, а если лежать в плавках у самой воды – то даже прохладно. Пляж, как вы понимаете, был раздельный – жена забирала девочек на свою половину, а я с сыном шел на свою. Ему тогда исполнилось восемь, и он вместе с другими мальчишками целый день играл в футбол прямо на пляже. Свободного времени у меня было достаточно, я взял с собой «Агаду»[79]79
Агада – часть Устного Закона, не имеющая характера религиозно-юридической регламентации. Агада включает притчи, легенды, сентенции, проповеди, поэтические гимны народу Израиля и Святой земле, философско-теологические рассуждения. Широкую популярность получил свод Агады, выполненный Х. Н. Бяликом и И. Х. Равницким. В их редакции Агада приобрела характер фольклорных историй и сказок, почти утратив религиозный и философский подтекст.
[Закрыть] Бялика и принялся за чтение.
Проблема в пляжном чтении состоит в том, что Святые Книги в плавках изучать не принято, а читать светскую литературу мне давно неинтересно. Поэтому пришлось найти нечто, расположенное между тем и другим.
Однако чтение меня не развлекало, а раздражало. Сами по себе истории были извлечены из Талмуда абсолютно точно, но вырванные из контекста, расположенные в странной последовательности, они производили очень неприятное впечатление. Словно кто-то рассказывает анекдоты про праведников. Анекдоты сами по себе пристойные, но физиономия у рассказчика глумливая, а улыбка на губах непотребная. Я то и дело возмущенно взмахивал руками, а иногда даже вскакивал с места и нервно прохаживался по пляжу.
Мой сосед под зонтиком, мужчина лет сорока с аккуратной подстриженной бородой, наблюдал за мной с некоторым недоумением. Вид у него был спортивный: хорошо развитые плечи, крепкий торс, почти без наплывов жира, выпуклые бицепсы. Люди, с детства занимающиеся Учением, смотрятся по-другому. «Скорее всего, это человек недавно соблюдает заповеди», – подумал я и снова погрузился в мир «Агады» Бялика и Равницкого. Наверное, я так увлекся, что потерял контроль и громко произнес неподобающее слово. Сосед осторожно прикоснулся к моему плечу и спросил:
– А зачем вы взяли в руки недостойную книгу?
Я ответил, и завязался разговор. Мы познакомились, его звали Боаз, и он оказался весьма интересным собеседником. Время до обеда пролетело незаметно. В столовой мы сели рядом, выяснилось, что наши жены познакомились еще вчера и понравились друг другу. После дневного сна мы снова встретились на пляже и продолжали беседовать об Учении, книгах, политике, воспитании детей, арабском вопросе – словом, обо всем, что может прийти в голову. Единственная тема, которой мы не касались, были наши личные судьбы – биографии. В религиозном мире частная жизнь человека священна – не то, что у тех, кто называет себя «свободными». Там, едва познакомившись, сразу начинают чесать языком, выбалтывая подробности не только собственной интимной жизни, но и всю пикантерию о знакомых и сослуживцах.
Боаз не расставался с сотовым телефоном, откладывая его в сторону, только когда заходил в Кинерет. Но даже по шею в воде он то и дело бросал настороженный взгляд на телефон, аккуратно уложенный на столик под зонтом. Я сразу понял, что он работает в какой-то серьезной организации и даже в отпуске постоянно готов к вызову.
Его ожидания оказались ненапрасными. Дня через три, когда мы уже почувствовали себя друг с другом накоротке, зазвонил телефон. Боаз ловко подцепил его и приставил к уху. Выслушав несколько фраз, он коротко бросил: «Скоро буду, без меня ничего не предпринимайте», – и поднялся из кресла.
– Слушай, Вульф, – сказал он, – я должен срочно уехать, передай моей жене, что меня вызвали на работу.
Я молча кивнул, и Боаз поспешил к выходу. Не знаю почему, но его внезапный отъезд напомнил мне такое же поспешное расставание с Ливио. Почему, отчего, мало ли с кем я внезапно расстался за прошедшие годы – не могу объяснить. Память наша работает по своим законам; иной раз случайное слово, обрывок мелодии или запах перекидывают мостик между совершенно разными событиями.
Вернулся он после ужина. Я как раз выходил из ворот «Кинара» на ежевечернюю прогулку вдоль озера, когда его машина свернула с главного шоссе и, ослепив меня фарами, въехала на стоянку. Боаз устало выбрался из автомобиля и пошел мне навстречу. На нем была форма полицейского офицера, я присмотрелся к знакам отличия и невольно присвистнул. Мой разговорчивый сосед оказался очень важной птицей, из тех, кого показывают по телевизору в вечерних выпусках новостей. Наверное, он заметил мое удивление, потому что на следующий день наш разговор сразу потек по совсем другому руслу.
Впрочем, тему задал я сам, упомянув, опять не знаю почему, о Ливио, интересном собеседнике, с которым я расстался внезапно и навсегда.
– Ты знал Ливио?! – воскликнул Боаз в величайшем волнении.
– Как не знать, он в нашей ешиве был принят как свой. Только я уже много лет о нем ничего не слыхивал. Но, я так понимаю, что и ты был с ним знаком?
– Знаком, еще как знаком. А не рассказывал ли он тебе… хотя нет, не думаю, но впрочем, почему бы и нет… одного странного происшествия, случившегося с ним в Ямите?
– Ты имеешь в виду встречу с молодым нахалом, полицейским офицеришкой, – произнес я и чуть не прикусил язык. Но было поздно, слово сорвалось, и Боаз его услышал.
– Да-да, именно с офицеришкой. Ты правильно определил мое тогдашнее состояние.
– Так это был ты?! Извини, не хотел обидеть.
– Я, именно я, – произнес Боаз с расстроенным видом. – И мое нынешнее положение, – провел рукою по бороде и пригладил на голове черную кипу, – есть памятник нашей последней встрече.
Я расскажу тебе всё, – продолжил он после минутного перерыва. – О том, как обидел твоего друга и как Ливио мне отомстил.
Боаз передвинул кресло, скрываясь в тени зонта от подкравшегося солнца, сделал несколько глотков из бутылки с минеральной водой и начал рассказ.
Семь лет назад у меня родился сын. С этим мальчиком связаны самые счастливые минуты моей жизни и самые тяжелые воспоминания. В те годы я считал себя свободным человеком и думал, будто вся жизнь, ее течение и прихоти повинуются моей воле. Любая цель может быть достигнута – так мне казалось – стоит лишь приложить усилия, быть настойчивым и спокойным. Существовало, конечно, понятие удачи, но и она всегда сопутствует тому, кто упорен и трудолюбив. Я быстро делал карьеру, и продвижение по службе подтверждало мою правоту. Выселение Ямита и решительные действия во время операции еще больше подняли мой авторитет в глазах у начальства, мне сулили высокие посты – и не обманули; я действительно достиг очень многого.
Угрозы ешиботника на крыше Ямитской ешивы не произвели на меня ни малейшего впечатления. Я забыл о них уже на следующий день, вернее, думал, что забыл. Карьера продвигалась весьма успешно, и, получив первое, очень ответственное назначение, я решил жениться. Точнее, мне прозрачно намекнули, что хотели бы видеть человека, облеченного столь значительными полномочиями, не просто семейным, а отцом, и желательно нескольких детей. Ведь принимающий каждый день щекотливые решения должен быть прочно укоренен, а главное – соответствовать принятому в обществе стереотипу.
Жениться в том возрасте и в тогдашнем моем положении не составляло никакого труда. Была у меня на примете одна милая девушка, мы быстро сговорились и через год уже рассылали приглашения на брит-милу. Я заказал дорогой банкетный зал и пригласил всю верхушку, вплоть до министра. Это событие должно было еще более упрочить мое положение в глазах сослуживцев и показать всем, кто реальная кандидатура на замещение самых высоких постов.
Вечер начался замечательно, мы с женой стояли у входа в зал, принимая гостей. Приехал министр, и мы уже готовились начать церемонию обрезания, как вдруг передо мной возник человек странного вида и наружности. Среди приглашенных не было ни одного религиозного, а этот смотрелся как настоящий ешиботник. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты.
– Ты не узнал меня? – спросил он дрожащим голосом.
Зрительная память у меня отличная: один раз встретив человека, я запоминаю его лицо на всю жизнь. Спустя несколько мгновений я вспомнил Ямит, и зловещее обещание ешиботника само собой всплыло из моей памяти.
– Когда-то, ты сказал мне, что всегда к моим услугам, – усмехнувшись, произнес он. – Так вот, я пришел выполнить обещание.
Не могу сказать, что я испугался. Лично мне и чёрт тогда не был страшен, но жена плохо себя чувствовала, роды оказались тяжелыми, с множеством разрывов. Она еле держалась на ногах и в зал для приема гостей пришла только ради меня и моей карьеры. И всё-таки жена была взрослым, сформировавшимся человеком, а вот участь крохотного, жалобно мяукающего котёнка, которому должны были полоснуть ножом по самой нежной части тела, вызывала у меня серьезные опасения. Я уже не понимал, как вообще отважился на такую операцию, почему не дал мальчику подрасти, окрепнуть, и только потом отвезти его в больницу и передать в руки лучших врачей. Подготовка к церемонии, пригласительные билеты, заказ зала, выбор меню полностью заняли мое внимание, и я как-то упустил из виду опасность самой процедуры. Возникший передо мной ешиботник, его длинная борода и запыленная одежда напомнили про опасность, а его проклятие могло оказаться решающей каплей на весах случайности.
Он протянул мне конверт:
– Моё поздравление тебе и новорожденному.
Чёрт его знает, какую гадость мог настрочить этот ешиботник, какое древнее заклятие вызвать к жизни своими письменами. Я инстинктивно спрятал руку за спину.
Он усмехнулся.
– Не пугайся, в конверте камея, охранная грамота для твоей семьи.
Его усмешка показалась мне оскорбительной.
– Тебе показалось, – сказал я. – Давай сюда свой конверт.
Он снова протянул его мне, я взял конверт и сунул в карман.
– Учти, – сказал я, – если что-нибудь случится с ребенком, я найду способ рассчитаться с тобой за проклятие.
Он улыбнулся:
– Я не буду тебя проклинать. Вижу, что ты поверил в силу проклятия. Этого мне достаточно. Предаю тебя твоей совести.
В это время распорядитель объявил о начале церемонии, я повернулся и пошел в центр зала. Там всё уже было готово: моэль – пожилой мужчина, совершивший на своем веку тысячи таких операций – разложил свои инструменты на белоснежной салфетке и ждал. Обряд прошел без малейшей запинки, я сам много раз присутствовал на таких церемониях и точно знал, что за чем следует. И все-таки, когда моэль с ножом в руках наклонился над младенцем, меня прошиб пот.
Мальчика унесли в заднюю комнату и отдали жене, а я принялся обходить столики с гостями, чокаться и улыбаться. Жена не выходила в зал, я думал, что из-за разрывов, но перед самым концом празднества, когда гости, выпив кофе с пирожными, двинулись к выходу, распорядитель позвал меня в заднюю комнату.
Жена сидела бледная, как полотно, держа на руках сверток с мальчиком.
– Кровь не останавливается, – сказала она дрожащим голосом. – Моэль уже всяко пробовал, но не помогает. Затихнет немного, а чуть пошевелится – снова начинает. Моэль говорит – нужно ехать в больницу.
Первое, о чем я подумал, было проклятие ешиботника. Впрочем, эта мысль сразу отошла на второй план, я подхватил жену и сына, усадил в машину и поехал в больницу. Из машины я позвонил моэлю. Он спокойно объяснил, что в очень редких случаях, примерно один на несколько десятков тысяч, артерии проходят близко к месту надреза и может начаться кровотечение. Страшного тут ничего нет, зашить повреждение можно за несколько минут, он бы и сам это исправил, но Министерство здравоохранения категорически запрещает моэлям делать что-либо, кроме обрезания. Поэтому нужно обратиться в больницу (он назвал мне фамилию заведующего отделением детской хирургии, велел рассказать, что произошло) и проблему немедленно устранят.
Заведующего отделением в этот час на месте не оказалось. Дежурный врач осмотрел мальчика и сказал, что не видит повреждения артерии.
– У вас в роду были случаи гемофилии? – спросил он.
Мы с женой переглянулись. Вот так штука, получается, что ребенок не на шутку болен и вся его жизнь пройдет под знаком болезни. Но ни мои, ни ее родственники даже не слыхивали про несворачиваемость крови.
– Хорошо, – сказал врач. – Я возьму ребенка в операционную и еще раз хорошенько проверю на более точном оборудовании.
Мальчика забрали, мы сели в кресла в холле и принялись ждать. Через несколько минут из двери операционной вышла медсестра.
– Что ж вы сидите без дела, – упрекнула она жену. – Помогайте ребенку.
– Но как? – удивилась жена. – Что мы можем сделать?!
– Как это что?! – в свою очередь удивилась мед– сестра. – Молитесь!
– Мы не умеем, – сказал я.
– Тогда читайте псалмы, Пятикнижие, какие-нибудь священные тексты.
– У нас с собой ничего нет.
– Так не бывает! – не согласилась сестра. – Если Всевышний посылает испытание, он дает и средства его преодолеть. Поищите хорошенько.
Она повернулась и ушла, а я за время разговора успел прочитать на пластиковой карточке с фотографией, пришпиленной к ее халату: «Старшая операционная сестра Малахова».
Мы поглядели по сторонам – обычно в больницах ловцы душ человеческих раздают всякие душеспасительные брошюрки с псалмами, но, как назло, нигде ничего не было видно. Жена на всякий случай обшарила свою сумочку – тоже пусто. Да и откуда оно могло там появиться? Не помню зачем, я засунул руку в карман пиджака, и мои пальцы наткнулись на плотный прямоугольник из бумаги. Я вытащил его. Это было поздравление от ешиботника. В стандартном конверте с улыбающимся младенцем оказались две бумажки. Одна – пожелание добра и счастья, подписанное Ливио, – вот откуда я знаю его имя, – а вторая – камея, защитная грамота. Это сейчас я знаю, что такое камея, а тогда просто начал читать текст и понял, что сестра не ошиблась – Всевышний действительно послал нам средство.
Мы прочитали камею раз, другой, и третий, и пятый, и пятнадцатый. Внезапно дверь отворилась и вышла Малахова.
– Всевышний услышал ваши молитвы, – сказала она. – Мальчик в полном порядке. Сейчас придет врач и всё объяснит.
Действительно, спустя несколько минут появился врач с ребенком на руках. Вид у него был довольный.
– Это не гемофилия, – объявил он. – Ваш моэль был прав – артерия действительно проходит очень близко. Он даже не прорезал ее, а задел самым краешком ножа. Отверстие микроскопическое, артерия хорошо запрятана. Пока я не положил ребенка на стол и не покрутил под операционным микроскопом, ничего не было видно.
Жена взяла у него мальчика. Тот спал, закутанный в перепачканную кровью пеленку. Врач заметил мой взгляд и добавил:
– Скажите спасибо моей ассистентке – у нее золотые руки. Заклеила ранку, да так ловко, будто ничего и не было.
– Да-да, – сказал я. – Передайте сестре Малаховой наше огромное спасибо.
– Малаховой? – удивился врач. – Тут такая не работает.
– Как не работает? Она же к нам два раза выходила.
Врач подошел к операционной и распахнул дверь.
– Илана, сегодня на смене есть Малахова?
Из дверей вышла незнакомая мне медсестра.
– Малахова? В первый раз слышу такую фамилию.
В общем, не было там никакой старшей сестры. Мы с женой недоумевающе переглянулись и поехали домой. Все мысли были только о мальчике, о его здоровье. Но кровотечение не повторилось, а через неделю ранка полностью зажила. В ту ночь у меня в голове что-то перевернулось. У меня и у жены. Тогда-то мы и начали свой путь к духовности, пока не пришли, – тут Боаз снова пригладил бороду и поправил черную кипу на голове, – куда пришли.
Реб Вульф замолчал. В синагоге стало тихо, только тихое жужжание кондиционера, сверчка двадцать первого века, нарушало безмолвие.
– В «Кинаре», – продолжил реб Вульф, – я узнал конец истории, рассказанной в Тифрахской ешиве, начало которой так поразило меня. С героем оной я уже не встречался, а с Боазом мы дружим до сего дня.
Спустя много лет я услышал о гибели Ливио. Сказывали, будто он предводительствовал взводом запасников и был убит во время зачистки Дженина.[80]80
В 2003 году в ходе операции «Защитная стена» по ликвидации инфраструктуры палестинского террора в Дженине палестинцы сумели заманить в ловушку и уничтожить подразделение израильской армии, состоявшее в основном из резервистов, то есть солдат и офицеров запаса.
[Закрыть]
Но давайте вернемся к началу нашего разговора. Надеюсь, всем понятно, что раввины и проклятия – вещи несовместные?
Реб Вульф хотел развить мысль, как вдруг со стороны большого зала явственно донеслось мяуканье.
– Он! – воскликнул реб Вульф и вскочил со сту– ла. – Акива, ты хватай метлу, я возьму швабру, а Нисим пусть хлопает в ладоши и гонит его на нас.
Около месяца назад в «Ноам алихот» поселился здоровенный кот. Откуда он взялся и как сумел проникнуть через всегда закрытые двери и окна – никто не знал. Это был толстый зверь самой заурядной серой масти, черные полосы на его боках напоминали не раскраску тигра, а следы жженой резины, которые оставляют на шоссе шины резко тормозящих автомобилей. На «брысь» он реагировал брезгливой гримасой, всем видом своим показывая, что вовсе не собирается расставаться с синагогой. По закону, присутствие нечистого животного в святом месте – это ой-вей что такое! – и потому, вооружившись шваброй, реб Вульф принялся гонять кота по синагоге. Но куда там! Кот моментально упрятывался в такие уголки, о существовании которых староста даже не подозревал.
Мяуканье сбило членов правления с возвышенного хода мыслей. Схватив метелку и швабру, они поспешили в главный зал. Ослепленный светом внезапно вспыхнувших огромных люстр, кот помчался прямо к шкафу, в котором хранились свитки Торы.
Шкаф представлял собою монументальное сооружение высотой около трех метров и в соответствии с представлением о красоте и роскоши, бытовавшем во времена барокко, был богато украшен колоннами, портиками и вазами. Дверь в арон-акодеш прикрывала тяжелая завеса из малинового бархата. На ней поблескивали шитые золотом буквы: «Прямы и приятны пути Твои, Господи! Праведники пройдут по ним, радуясь, а нечестивцы споткнутся и погибнут».
Кот подбежал к завесе, испуганно оглянулся по сторонам, прижал уши и принялся карабкаться вверх, цепляясь когтями за рельефные выступы букв.
– Бесовское отродье! – взвыл реб Вульф и прибавил ходу. Когда от завесы его отделяли каких-нибудь несколько сантиметров, кот успел вскарабкаться до самого верха и там, развалившись в безопасном удалении от швабры, нагло свесить хвост.
– Так, – сказал реб Вульф, убедившись, что до верха арон-акодеш швабра и метла не достают по меньшей мере полметра. – Сейчас я принесу метлу подлиннее.
Он быстро вышел из «Ноам алихот» и устремился к подсобке, где хранились всевозможные предметы хозяйственной надобности. Тень тополей скрыла луну, и реб Вульф никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Его плотная фигура растворилась в густой тени, и лишь едва слышное постукивание ключа выдавало, что в темноте южной ночи скрывается кто-то живой.
Окутанная кронами деревьев, полускрытая высоким забором, синагога терялась в сияющем огнями Реховоте. Нестерпимо сверкали рекламы на здании торгового центра, мигали многокрасочные вывески модных ресторанов, по дорогам, залитым желтым светом фонарей, катили автобусы, ослепляя прохожих мощными фарами. Справа, за темными полосками уцелевших апельсиновых садов, играл, точно атлет мышцами, разноцветными огнями Лод, бывшая цитадель крестоносцев, а слева курилось зарево большого Тель-Авива.
В горах, поднимавшихся за взлетным полем вертолетной базы, мерцали огоньки Иерусалима, где, окруженный неусыпной охраной, работал в своей резиденции премьер-министр. Далеко на севере скрывалась невидимая из Реховота Хайфа, а южнее дремала под заунывное посвистывание ветра столица пустыни – Беер-Шева.
Солдаты стояли на границах, пенились буруны под носами сторожевых катеров. Незаметная на карте страна походила на узкий мазок фосфоресцирующей краски, проведенный вдоль побережья Средиземного моря. Спала погруженная во тьму Африка, в столицах Европы открывались ночные бары, посреди Атлантического океана мигали ходовые огни теплоходов. Закутанная в перистый шарф облаков Земля совершала свой неизменный оборот вокруг солнца; крохотная голубая планета в теплых ладонях Всевышнего.
