Текст книги "Коля из села Снегири"

Автор книги: Яков Сегель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Солдаты ушли, а Прасковья Кузьминична развела руками:

– А мне, Миколка, ничего не надо, честное слово.

Но Николай Яковлевич оглядел двор по-хозяйски и сказал:

– А вон у тебя, бабка Паня, крыльцо покосилось, так я его сейчас подправлю, ступенька сломана, так я починю. Есть топор?

Топор у бабки нашёлся, и Коля принялся за работу.

В Колиной родне все мужики были плотниками: отец – плотник, дядьки плотники, и дед – плотник, и прадед, и даже прапрадед. А уж как Николай Яковлевич работал, так это просто любо-дорого было смотреть! Про него даже говорили, что он не работает топором, а художничает – не смотри что молодой!

И чего он только не умел этим топором!

Мог, например, из доски сделать игрушечную лодочку, которая потом плавала по луже или по ручью, как настоящий корабль, или, пожалуйста, из простого берёзового полена смастерить медведя, который колет дрова; плясуна, который, если дёргать за верёвочку, будет смешно болтать ногами; журавля, который пьёт из колодца, или кошку, которая играет с мышкой.

А теперь Николай Яковлевич чинил бабкино крыльцо.

Смотреть было приятно, как он работал: топор в его руках звенел, как чудесный инструмент в руках хорошего музыканта.

– Всё! – весело крикнул Николай Яковлевич и утёр со лба пот. – Всё, бабка Паня, принимай работу!

Бабка Паня взошла на крыльцо – оно стояло ровно. Старушка топнула ногой по ступеньке – ступенька держалась крепко. Прасковья Кузьминична подёргала перила – свежевыструганные перила не шелохнулись. И бабка вдруг... заплакала.

– Ты чего? – удивился Коля.

– Ой, сыночек! – почти неслышно прошептала старая. – У моего мужика тоже были руки золотые, всё умел. А теперь даже не знаю, где его могила. И Петю моего по разным землям война носит – был бы жив только да фашистов проклятых побили бы мы поскорей!

– Теперь недолго осталось, – успокоил её Николай Яковлевич. – Скоро и мы на фронт уезжаем. Так что теперь всё, считай, конец фашистам. Жди нас с победой!

Коля не мог тогда знать, что война протянется ещё почти два года и что с Прасковьей Кузьминичной он не увидится больше никогда.

Глава седьмая

В бой за Родину

И вот однажды нас и наших командиров погрузили в самолёт, снизу под самолётом подвесили две противотанковые пушки-сорокапятки, и мы поднялись в воздух.

Сейчас Николай Яковлевич волновался больше всех нас: он летел в те самые края, где жили его дедушка и бабушка, а сейчас и вся его семья, о которой он уже давно ничего не знал.

За маленькими окошками самолёта ровно гудели моторы.

Сквозь тёмную ночь невозможно было разглядеть землю.

Кабину самолёта еле-еле освещала неяркая синяя лампочка. Хотя была глубокая ночь, спать никому не хотелось.

Мы сидели на длинных металлических скамейках друг против друга, и каждый думал о своём, вспоминали всё, о чём можно вспомнить, но не грустно, а с улыбкой.

Солдат Новосёлов, например, вспомнил, как однажды полез в чужой сад за яблоками, но зацепился штанами за изгородь. Его поймали, надрали уши, хорошенько отшлёпали, но потом сами дали яблок и отпустили. Ах, как сейчас приятно было об этом вспоминать!

А сержант Вася Лобач вспомнил, как он по утрам гнал свою корову в колхозное стадо, а вечером встречал её, и мама поила его, и котёнка Барсика, и щенка Филю тёплым парным молоком.

А солдат Наделин вспомнил, как его мама однажды вместо папы нарядилась на Новый год Дедом Морозом и старалась говорить басом, и это получалось у неё очень смешно. Но Наделин не мог улыбаться: его мама сейчас жила в городе Ленинграде, окружённом со всех сторон врагами, и он знал, что ей там приходится голодать и мёрзнуть вместе со всеми жителями.

Солдат Иван Шадрин вспомнил, как однажды в детстве они с отцом пошли в лес собирать грибы и попали в сильнейшую грозу. Сверкала молния, гремел гром, и негде было укрыться.

– А ты, сынок, посвистывай, – посоветовал отец. – Подумаешь, гроза!..

Ваня стал посвистывать, и действительно ему сделалось не так страшно. А скоро и гроза прошла.

Но сейчас в самолёте свист у Вани получился не очень хорошо. То ли губы у него от волнения пересохли, то ли от холода плохо складывались в трубочку, но выходило, что он не свистит, а шипит. И всё равно Ваня с удовольствием вспомнил, как после той грозы пошел тёплый дождь, как вернулись они тогда с отцом из леса мокрые-мокрые.

Только Ваня вспомнил ту грозу, как вдруг за окном самолёта сверкнула молния и ударил гром. Почти тут же сверкнула вторая молния и опять загрохотало. И ещё... И ещё... И ещё... Но это уже была не гроза.

Тут впереди кабины открылась небольшая дверь, и к нам вышел лётчик огромного роста. Голос у него оказался сильнее гула моторов и даже грозы за окном. Лётчик улыбался.

– Спокойно, хлопцы! – сказал он. – Пролетаем над линией фронта. Ничего особенного, мы – высоко, фашисты в нас не попадут. – Он ещё шире улыбнулся и добавил весело: – Будем живы – не помрём, а помрём – так спляшем!

От этой улыбки лётчика, от его шутки и нам, молодым солдатам, стало немного спокойнее. А тут ещё самолёт, видимо, уже пролетел линию фронта, и разрывы зенитных снарядов за окном прекратились. И снова только мерно гудели моторы. Правда, теперь за окнами было уже не так темно. Начинался рассвет.

Рассвет – самое удобное время для высадки десанта. В сером небе парашюты почти незаметны.

...И опять Коля Исаев повис на чём-то, не долетев до земли. Только теперь его парашют зацепился не за трубу, как тогда, когда он познакомился с Прасковьей Кузьминичной, а за верхушку высокой сосны. Тут Коля, конечно, не стал ждать, пока его накормят борщом и кашей, а поскорее освободился от подвесной системы и спустился на траву.

Откуда-то справа закричала кукушка, но Коля знал, что это никакая не кукушка, а солдат Новосёлов подаёт условный сигнал. Коля тоже крикнул: "Ку-ку!.." Слева по-птичьи свистнул солдат Васильченко, сзади, как филин, гугукнул Вася Лобач, и скоро весь наш артиллерийский взвод десантников истребителей танков – снова собрался вместе.

Недалеко на поле мы отыскали одну свою сорокапятку, вторую нашли в кустах у ручья. Обе спустились сюда на огромных грузовых парашютах.

Вскоре к нашему взводу присоединился взвод пехотинцев. Мы знали, что где-то справа и слева в эти минуты приземлилась на парашютах вся наша гвардейская бригада.

Теперь мы были силой, теперь можно было воевать.

Артиллеристы с пехотинцами, пока еще не совсем рассвело, должны были захватить небольшую деревушку, а утром, когда наши войска начнут наступление с фронта, преградить отступающим фашистам дорогу через эту деревню.

Для врага это, конечно, окажется полной неожиданностью, и в испуге он побросает всю свою технику, лишь бы уйти от окружения.

Но сначала надо было занять эту деревню.

Солдаты двигались так незаметно, что никакой самый зоркий вражеский часовой не мог даже догадаться об их приближении.

Коля волновался больше всех – он вызвался показывать дорогу, потому что знал эту деревню очень хорошо, здесь жила его родня: бабушка с дедушкой, двоюродный брат Толик с родителями. Как раз два года назад, перед самой войной Коля приезжал сюда погостить. Здесь он подружился с местными ребятами, ходил с ними в лес по грибы и по ягоды, купался в реке Бухчилке, с пригорка запускал с ними воздушного змея...

Вон он, этот пригорок...

Сейчас за кустами станет виден первый деревенский двор с домом, где жили дед Никанор и бабка Пелагея. Сейчас... Сейчас... Потом покажется дом Бобковых. За ним – Ляховых. Надо только миновать эти кусты и подняться на пригорок... Сейчас...

Поскорее бы увидеть свой дом!

Коля выполз на пригорок и... остановился, ничего не понимая.

Там, где должна была быть деревня, её не оказалось. Не было дома деда Никанора и бабки Пелагеи, не было дома Бобковых, дома Ляховых, и дома его дедушки и бабушки тоже не было. Там, где раньше стояли эти дома, теперь торчали одни чёрные, закопчённые печи, а вокруг них в сером пепле валялось то, что не могло сгореть, – железные погнутые кровати, помятые самовары, разбитые чугунки, обломки швейных машин. И ни одного живого человека.

Стояла тяжёлая тишина, какая может быть, если плотно зажать ладонями уши. Ни звука, ни голоса, ни скрипа – ничего.

И вдруг Коля услышал быстрые, глухие удары – тук-тук, тук-тук, тук-тук!.. Это стучало его сердце. Как тогда, когда он в первый раз прыгал с парашютом.

Потом Коля услышал тяжёлое дыхание своих товарищей, они втащили сюда на пригорок пушку и теперь молча смотрели на то, что когда-то было деревней.

Неожиданно они услыхали человеческий голос:

– Сынки...

Сначала солдаты не видели никого.

– Сынки, тута я...

Теперь они разглядели старика. Он лез к ним из подвала.

Дома фашисты сожгли, но остались ямы погребов, и в одной из таких ям прятался дед Савелий.

Николай Яковлевич узнал его сразу, хотя тот очень похудел и зарос седой щетиной.

– Дядька Сава, – негромко спросил Коля, – это ты, что ли?

Дед вздрогнул. Никто из этих молодых солдат не мог знать, как его зовут. Он обвёл всех покрасневшими от дыма глазами и вдруг часто заморгал.

– Миколка?.. – неуверенно проговорил он, и из глаз его потекли слёзы. Дед Савелий потрогал солдата худыми пальцами, будто не верил, что перед ним стоит живой Коля Исаев. – Миколка... – всхлипнул старик и приткнулся к плечу солдата.

Коля хотел спросить у деда Савелия, где сейчас его дедушка и бабушка, где мать с отцом, сестрёнка, двоюродный брат Толик, соседи, где все жители деревни, – хотел и боялся услышать про них страшное.

Но старик сам, не дожидаясь, пока его спросят, махнул рукой, и Коля понял, что всех его родных – и больших и маленьких – фашисты убили.

У Коли перехватило горло, стало трудно дышать, и он чуть не потерял сознание.

– Всех?! – глухо спросил он. Коля даже не мог поверить, что такое могло стрястись.

Дед молча кивнул.

Потом поманил к себе Колю скрюченным чёрным пальцем. Он хотел сказать ему что-то по секрету, чтобы никто не слышал.

– Всех поубивали... – прошептал он. – Один я зачем-то жив остался. Дед Савелий опасливо оглянулся – он теперь всех боялся – и сказал совсем тихо: – И брат твой двоюродный вроде живой, а там кто его знает...

Тут разговор с дедом оборвался. С той стороны, откуда всходило солнце, стала слышна орудийная канонада. Это наша армия пошла в наступление, значит, нам надо было торопиться, чтобы как следует встретить отступающих фашистов.

Мы выкатили наши пушки на вершину холма по другую сторону деревни и, даже не передохнув, стали быстро рыть огневые позиции.

Война – это не только опасность, но ещё и труд. Тяжёлый солдатский труд. Солдат должен уметь делать очень многое: рыть землю, как настоящий землекоп, строить землянки и блиндажи, как настоящий плотник, незаметно подкрадываться к врагу, как настоящий охотник. А ещё он должен уметь готовить себе еду, зашивать порванную одежду, чинить сапоги. Сейчас мы были землекопами и, отложив в сторону автоматы, изо всех сил орудовали лопатами. Надо было спешить.

Но вот наконец огневые позиции были готовы, и теперь обе противотанковые сорокапятки притаились в неглубоких ямах, окружённые земляным валом-бруствером. Мы наломали ветки, воткнули их перед пушками так, что они стали совсем незаметными для врага. Зато мы сами могли вести меткий огонь по противнику. Оставалось только ждать, когда тот появится.

За спиной у молодых солдат торчали чёрные печи – всё, что осталось от уничтоженной фашистами деревни.

"Ну, сейчас мы вам покажем, – думал Коля. – Вы дорого заплатите за наше горе".

Как раз в эту минуту на дороге, что вела к деревне, появился первый фашистский мотоцикл с коляской и пулемётом.

– Стреляй! – шепнул солдат Новосёлов, но Коля только помотал головой – он ждал...

А мотоцикл с фашистами подъезжал всё ближе и ближе, и уже можно было разглядеть того, кто сидел за рулём, и второго, в коляске, – пулемётчика.

– Стреляй!

Но Коля не торопился.

Фашистский мотоцикл скрылся за кустами, которые росли внизу под холмом, потом снова показался уже совсем близко, и только тут Коля выстрелил.

Мотоцикла с коляской сразу не стало видно и фашистов тоже. На их месте поднялся столб земли с огнём и дымом, а когда дым немного отнесло в сторону, стало видно, что мотоцикл горит, а убитые фашисты валяются рядом.

– Это вам за деда с бабкой! – прошептал Коля. – За мать с отцом!.. За сестрёнку!.. За Толика!..

А снизу уже показалась машина с фашистами. Тут Коля не стал дожидаться, когда она подъедет поближе, и, как только заряжающий Шадрин зарядил пушку осколочным снарядом, Коля снова выстрелил. И опять выстрел его был точным – снаряд разорвался в самой гуще фашистов.

А снизу уже наползал фашистский танк. Он двигался осторожно и медленно, потому что по сторонам дороги было непролазное болото.

Коле очень не терпелось подбить вражескую машину, но он успел сообразить, что снаряд его лёгкой пушки не сможет пробить толстую переднюю броню танка. Коля дождался, пока танк повернётся к нему боком, где броня потоньше и послабее, и... только тогда выстрелил. Шадрин тут же зарядил пушку ещё одним бронебойным снарядом, и Коля выстрелил ещё раз. Но фашистский танк продолжал ползти, а его башня с пушкой угрожающе поворачивалась в Колину сторону. И тогда Коля выстрелил в третий раз. Танк дёрнулся, остановился, его башня перестала поворачиваться, и вдруг... вдруг из разных щелей танка потянулся чёрный дымок, сначала тонкой струйкой, потом повалил так густо, что башни не стало видно совсем вражеский танк горел!

Горящий танк перегородил дорогу остальной фашистской технике, и поэтому враг стал бросать где попало свои грузовики, пушки, мотоциклы, вездеходы, бронетранспортёры, а если эта техника пыталась свернуть с дороги, то она вязла в болоте, тонула в трясине.

– Вот вам!.. Вот вам!.. Вот вам!.. – кричал Коля, стреляя из автомата по убегающим фашистам, которые казались ему в эти минуты серыми злыми крысами.

Короткий бой быстро закончился.

Всё получилось именно так, как и задумали десантники: фашисты не смогли пройти через деревню, побросали от неожиданности своё оружие, танки, автомобили, а сами в панике бежали через болота.

И наступила тишина...

Глава восьмая

Встреча в тишине

На войне так бывало: вот всё грохочет, взрывается, горит, а потом наступает тишина, и после взрывов и пальбы, после воя мин и свиста пуль она кажется такой невероятной, эта тишина, что усталые солдаты даже не могут заснуть.

Но Коля очень постарался и уже стал засыпать, как вдруг услышал:

– Исаев! Исаев! Николай Яковлевич!..

– Я! – крикнул он и моментально вскочил.

– Иди, тут тебя спрашивают!

Колины товарищи смотрели и сначала ничего не могли понять: их боевой товарищ, их Коля Исаев, храбрый наводчик Николай Яковлевич обнимался с другим точно таким же Николаем Яковлевичем.

Просто встретились два брата – Коля и Толя Исаевы. Хоть были они и не родные, а всего лишь двоюродные, но так походили друг на друга, что казалось, будто человек смотрит сам на себя в зеркало. Только Николай Яковлевич был одет в солдатскую форму, а его двоюродный брат Толя по-партизански: ватник, перепоясанный ремнём, сапоги, кепка, за поясом гранаты.

Они со своим отрядом, как и положено партизанам, действовали в тылу врага. Взрывали мосты, жгли склады, пускали под откос фашистские эшелоны.

И вот теперь братья встретились у дома, в котором когда-то вместе жили. Вернее, не у дома, а на том месте, где он когда-то стоял. Теперь от него осталась одна почерневшая печь.

Когда-то эта печь была белой-белой, и их бабушка пекла в ней очень вкусный хлеб с хрустящей корочкой. Тогда всё в доме пахло этим душистым хлебом, над крышей из трубы вился голубой дымок. А вечером вся семья собиралась за столом, и они ели замечательные пироги с малиной и ежевикой, запивая их чаем из самовара. Когда же за окнами делалось совсем темно, бабушка, а когда и дедушка, рассказывали им перед сном какую-нибудь историю или сказку.

Вот она, эта печь, стоит, только почернела от пожара да вокруг ветер носит серый пепел – всё, что осталось от их дома.

– Ну, брат, – спросил Коля, – куда ты теперь?

– Ясно куда, – ответил Толя. – Обратно в лес, к партизанам. Дальше воевать. До победы. А ты?

– И я, – сказал Коля. – До победы.

– Исаев! – позвали партизаны Толю. – Уходим!

– Исаев! – позвали десантники Колю. – Уходим!

Братья обнялись на прощание, но вместо обычного "до свидания" Толя сказал:

– До победы!

И Коля сказал:

– До победы!

Они были очень похожи друг на друга, только одеты по-разному.

Братья не знали в эту минуту, что больше никогда не встретятся.

Глава девятая

Под стук колёс

С тех далёких дней, когда Коля познакомился с генералом, когда однажды свалился с неба на крышу дома Прасковьи Кузьминичны, а потом специально для неё подстрелил из пушки сухое дерево, с того времени, как Коля совершил свой первый боевой прыжок, побывал в первом бою и подбил первый фашистский танк, и вообще с той поры, когда он был молодым, зелёным солдатом, прошло около года.

Теперь на Колиных плечах красовались уже не гладкие солдатские погоны, а погоны с двумя узенькими полосочками – Николай Яковлевич стал младшим сержантом.

За это время он совершил ещё около тридцати парашютных прыжков, немного подрос и даже начал бриться. Правда, борода и усы росли у него плохо, и старшина Набатов говорил, что растут они у Николая Яковлевича курам на смех, но Коля на него за эту шутку не обижался и продолжал аккуратно два раза в неделю скрести бритвой свои гладкие, румяные щёки. От кого-то он слышал, что если чаще бриться, усы и борода будут лучше расти.

Коля давно уже не смеялся и даже улыбался редко – просто не мог, он часто думал о своих родных, которых погубили фашисты.

Сейчас под ним стучали колёса – Николай Яковлевич со своей гвардейской частью ехал в эшелоне на фронт.

Да, ты ведь ещё не знаешь, что такое эшелон! Ну, поезд знаешь? Так вот, эшелоном называется поезд, в котором едут одни военные со своим вооружением и техникой.

Под вагоном стучали колёса, а Коля вспоминал родных – улыбку отца, руки мамы, очки на лбу деда, бабушку, сестрёнку. Ведь он их больше никогда не увидит.

"Ни-ко-гда... ни-ко-гда... ни-ко-гда..." – стучали колёса.

Кроме того, у Николая Яковлевича очень болел живот, но он никому об этом не говорил, а то ещё подумают, что он испугался фронта. И Николай Яковлевич терпел. Пусть лучше никто не знает.

Но колёса из-под вагона как будто дразнили, как будто приговаривали: "А мы зна-ем... а мы зна-ем... а мы зна-ем... а мы зна-ем..."

Поезд уже давно проехал Украину, перемахнул через границу и теперь катился по румынской земле.

По обе стороны долины высились горы, поросшие лесом.

Иногда поезд забирался так высоко, что чуть не задевал за облака, которые висели на склонах, цепляясь за кусты и деревья. Воздух в горах был холодным и сырым.

Колю знобило, он плохо себя чувствовал.

Неожиданно зашипели тормоза, вагон дёрнуло, толкнуло, лязгнули буфера, и эшелон остановился.

Колю позвали:

– Младший сержант Исаев!

– Здесь! – бодро выкрикнул Коля так, как будто он ни о чём не грустил и ничего у него не болело.

– Берите оружие, пойдёте дежурить на паровоз.

По железной лесенке Коля поднялся в кабину машиниста и дружелюбно сказал, как обычно говорили в его деревне, когда приходили в гости:

– Здравствуйте, кого не видел!

После яркого солнца, Коля действительно никого здесь не увидел, но потом разглядел двух человек: помоложе – кочегара и постарше – машиниста.

Кочегар, парнишка лет восемнадцати, как и положено кочегару, был в чёрном, замасленном комбинезоне, даже лицо его было в машинном масле и в угольной пыли.

Хмурый машинист лет сорока пяти в чёрной куртке и таких же брюках сидел у небольшого окошка и смотрел вперёд. На голове его была надета огромная фуражка.

Николай Яковлевич даже не удивился. Он уже заметил, что в Румынии любят носить большие, как зонтики, форменные фуражки, отчего люди становятся похожими на грибы.

На Колино приветствие никто не ответил.

"Они, наверное, моего "здравствуйте" не услышали или по-русски не понимают", – подумал он и ещё раз сказал погромче:

– Здравствуйте, кого не видел!!

В сумраке кабины Николаю Яковлевичу показалось, что чумазый кочегар легонько кивнул ему и улыбнулся, сверкнув белыми зубами, но так, чтобы этого не заметил мрачный машинист.

А тот только что-то проворчал в ответ и снова стал глядеть в окошко, ожидая, видимо, когда откроют семафор и разрешат ехать.

– Меня дежурным назначили, – громко сказал Коля. – Не возражаете?.. Маленько посижу с вами, подежурю. Ясно?

Но Коле опять никто не ответил. Он присел на какую-то железную приступочку и спросил:

– Тут не помешаю?

И опять никто не ответил.

Наконец открыли семафор, машинист что-то буркнул кочегару, потянул за какую-то цепочку, повернул какой-то рычаг, паровоз свистнул, дёрнулся и потянул за собой эшелон.

И снова под Колей застучали колёса.

"По-е-ха-ли... по-е-ха-ли... по-е-ха-ли..." – будто выговаривали они.

А Коля внимательно приглядывался ко всему на паровозе.

"Ага, – замечал он, – значит, если тот рычаг повернуть – паровоз поедет, а если повернуть в обратную сторону – остановится".

В это время машинист ещё немного двинул этот рычаг, и колёса под паровозом застучали новую песенку:

"Едем-едем по-быс-трее... едем-едем по-быс-трее..."

Машинист передвинул рычаг вперёд до отказа, кочегар подбросил в топку угольку, и колёса под Колей затараторили, как бешеные:

"Едем-быстро, очень-быстро! Едем-быстро, очень-быстро! Едем-быстро, очень-быстро!"

Жарко полыхал уголь в топке, в кабине было тепло, паровоз покачивался, как люлька, колёса пели свою песню, и Коля незаметно для себя стал засыпать. Ему казалось, что он покачивается перед окном Прасковьи Кузьминичны и совсем не колёса, а добрая женщина ему поёт:

– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придёт серенький волчок, Колю схватит за бочок...

Такую же песню пела ему когда-то его бабушка.

Коле даже успело присниться, что к нему подкрадывается большой серый волк, оскалив жёлтые зубы и, видимо, собираясь укусить.

В эту секунду что-то очень громко грохнуло, и Коля тут же открыл глаза.

По-прежнему стучали колёса, но машинист уже не сидел вдалеке у своего окошка, а был совсем рядом. Коле даже показалось, что он хотел схватить его автомат. Сейчас этот машинист определённо напоминал ему волка.

Молодой кочегар у топки, испуганно приоткрыв рот, смотрел то на машиниста, то на Колю. Наверное, он специально стукнул своей лопатой, чтобы разбудить солдата, предупредить его об опасности.

Коля на всякий случай взял в руки свой автомат и спросил у машиниста:

– В чём дело, что нужно?

Мрачный машинист сразу заулыбался, стал быстро говорить что-то по-своему. Сейчас он был очень похож на хитрого волка.

Кочегар из-за его спины подавал Коле какие-то таинственные знаки, и Коля понял, что машинист затевает что-то недоброе. А тут ещё и колёса будто предупреждали Колю: "Спать не на-до... спать не на-до..."

И он решил, что на этот раз не заснёт ни в коем случае. Но Колины глаза сами собой закрывались, закрывались и закрылись. Закрылись всего на несколько секунд, но этих секунд как раз хватило машинисту, чтобы прямо на ходу выпихнуть молоденького кочегара из паровоза. Коля даже не успел помешать ему, как этот волк перевёл рычаг на полный ход и, пока паровоз ещё не разогнался как следует, выпрыгнул из него сам.

Коля остался на паровозе один, а уголь в топке разгорался всё сильнее и сильнее, и паровоз всё быстрее и быстрее разгонял эшелон.

Коля выглянул в окно, встречный ветер сорвал с его головы пилотку и унёс в конец эшелона. Коля увидел все вагоны до последнего. В них сейчас совершенно спокойно ехали солдаты и их командиры и даже думать не думали, какая опасность нависла над ними. Кто-то спал, кто-то пришивал пуговицу, кто-то писал письмо домой, а кто-то просто смотрел, как мимо него проплывает страна Румыния с лесистыми горами и зелёными лугами...

Эшелон нёсся под уклон всё быстрее и быстрее, и если Коля не сможет сейчас убавить его скорость, притормозить, то вон на том повороте паровоз и вагоны начнут сходить с рельсов, переворачиваться, полетят под откос, и погибнет вся его бригада.

"Всё про-пало... всё про-пало... всё пропало..." – выстукивали колёса. Но только одну секунду Коля был растерян, в следующую – он бросился вперёд, рванул тормоз и повис на том самом рычаге.

Паровозные колёса остановились и даже завертелись назад, залязгали буфера, зашипели тормоза вдоль всего эшелона, вагоны покатились медленнее, медленнее и... остановились совсем.

Эшелон с людьми не доехал до опасного поворота совсем немного.

Стало так тихо, что Коля услышал, как где-то из паровоза капает вода.

Потом раздались голоса, топот сапог, и к паровозу прибежали дежурный по эшелону с несколькими караульными. Они заглянули в кабину и сначала никого там не увидели. Потом услышали чьё-то всхлипывание – в тёмном углу плакал Николай Яковлевич, плакал тихонько, как маленький.

А через несколько минут на паровоз поднялся генерал. Ему уже успели рассказать обо всём, но он сделал вид, будто не заметил, что солдат плакал.

– Жарковато тут! – Он протянул Коле свой носовой платок. – Утрись, гвардеец, вспотел. – И обнял Колю: – Спасибо тебе, сынок!

Ну а потом... потом генерал приказал:

– Наградить младшего сержанта Исаева медалью "За отвагу"!

Глава десятая

Кем стать?

В детстве Николай Яковлевич мечтал поскорее вырасти и стать паромщиком на пароме.

Паром – это такой большой плот из толстых брёвен, на котором через реку с берега на берег могли переплыть сразу два грузовика, четыре лошади с телегами и человек двадцать народу.

Этот паром уже давно бы уплыл вниз, по реке вместе со своим грузом, но его крепко удерживал толстый стальной канат, протянутый через реку.

Сзади на корме парома ворочалось огромное весло-руль. Повернёшь его вправо – и быстрое течение несёт паром к правому берегу, Повернёшь весло-руль влево – и сама река тащит паром к левому берегу.

Маленький Коля любил смотреть, как этим веслом управляет могучий Наум – их паромщик. Всё у него было могучее: и длинные ручищи с огромными мозолистыми ладонями, и жилистая, загорелая шея, и голос, сильный и хриплый, как пароходный гудок.

Когда паромщик Наум здоровался с Колей за руку, тому казалось, что он пожимает лошадиное копыто – такая жёсткая ладонь была у Наума.

Паромщик раза два позволил Николаю Яковлевичу подержаться за весло-руль, и маленький Коля тогда же окончательно и бесповоротно решил стать, когда вырастет, паромщиком.

Но скоро про паром забыли – автомобили, лошади и люди стали переправляться на другой берег по новенькому мосту.

Правда, мост этот получился немного узковатым, и машина с правого берега не могла проехать по нему, пока не пропустит машину с левого берега, но всё-таки мост был лучше, чем старый паром, а могучий Наум сплёл себе из тонких ремешков большой кнут и перешёл в пастухи.

По пути в школу Коля всегда немного задерживался у моста, чтобы поболтать с шофёрами о том о сём, постукать каблуками по шинам, как это делали они, а иногда, если разрешали, то и посидеть в кабине, поскользить ладонями по чёрной гладкости руля.

Там же, у моста, Николай Яковлевич окончательно и бесповоротно решил стать шофёром. Шофёром, и никем другим!

Но через год, когда он однажды увидел высоко в небе самолёт, его мечта снова круто изменилась. Коля совершенно забыл, что ещё совсем недавно хотел стать шофёром, а немного раньше – паромщиком. Теперь он твёрдо знал, что будет лётчиком, и только лётчиком.

Потом началась война, и все люди должны были на время отложить свои мечты, надо было сперва победить врага. И Коля тоже отложил свою мечту, но не забыл о ней.

Однажды он со своей частью штурмом брал небольшой венгерский город, в котором засели немецкие фашисты. И хотя шёл горячий бой, Николай Яковлевич успел заметить на окраине города несколько самолётов.

После боя солдатам и офицерам дали немного отдохнуть в этом городе, помыться, поесть, отоспаться.

Но спать Коля, конечно, не стал. Почистил и смазал свою пушку, умылся сам, перекусил побыстрее и, спросив разрешения у командира, бегом отправился поглядеть на те самолёты.

Глава одиннадцатая

Коля-лётчик

Вот они.

Стоят на краю огромного ровного поля-аэродрома, а кругом – ни одной живой души.

Коля кружил около этих, таких привлекательных, машин и даже поглаживал их ласково по нагретым солнцем бокам.

Это были спортивные самолёты. Только летать они не могли. Крылья у них были сняты и лежали рядом в специальных ящиках. Но ведь и Николай Яковлевич не собирался летать – так, только посмотрит, и всё.

Парашютист-десантник Исаев уже много раз бывал в воздухе, летал на разных самолётах, прыгал с парашютом, но никогда ещё не заглядывал в кабину пилота и тем более не сидел в его кресле. А так хотелось!..

Коля оглянулся. Если поблизости действительно никого нет, то он, пожалуй, заберётся в кабину.

Никого.

Коля поставил ногу на специальную ступеньку и через несколько секунд уже сидел на месте лётчика.

Сколько же перед ним оказалось разных непонятных приборов с белыми стрелками, сколько рычажков, кнопок!

Ноги Николая Яковлевича упирались в какие-то педали. "Чтоб рулить", догадался он, легонько нажал на левую педаль, за спиной его что-то скрипнуло, и, оглянувшись, он увидел, как большая лопасть на хвосте самолёта повернулась влево. Коля нажал на правую педаль, и лопасть повернулась вправо.

"Ясно! – обрадовался он. – Как на пароме весло!"

Теперь можно было лететь, и Коля полетел. Как будто полетел. Самолёт, конечно, продолжал стоять на месте, но Николай Яковлевич представил себе, что летит над высокими горами, покрытыми снегом, потом – над морями; пролетев их, он полетел над лесами, полями, и вдруг... вдруг кто-то очень громко произнёс за его спиной:

– Здравствуй! До свидания! Пожалуйста! Спасибо!

Коля мигом схватился за автомат.

Внизу, на траве, у самолёта стоял пожилой мужчина с седыми усами.

– Вы кто? – И Коля специально приподнял свой автомат, чтобы тот, с усами, видел, что он вооружён. – Кто вы?!

Незнакомец заулыбался, ткнул пальцем себя в грудь и прокричал, смешно коверкая русские слова:

– Я есть один мужчина, один старый мадьяр.

Ему казалось, что, если он будет говорить очень громко, его будет легче понять.

– Ясно, – кивнул Николай Яковлевич и спрыгнул на зелёную траву. Мадьяр по-нашему – венгр. – Автомат Коля продолжал держать наготове. – А откуда знаете русский язык?

– О! – радостно воскликнул усатый. – Я понимайт русский давно! Ещё пятнадцатом годе, молодой, я попадал русский плен. Это ещё первый война. Я жил русский город Кострома. Хороший город! Добрые люди! Я любит русский человек. Я не любит фашист. Фашист не есть человек.