Текст книги "Советско-германские договоры 1939-1941 годов: трагедия тайных сделок"

Автор книги: Яков Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Я. С. Павлов
Советско-германские договоры 1939-1941 годов: трагедия тайных сделок

Вступление

Сегодня никто не испытывает никаких сомнений относительно того, что гитлеровская Германия планомерно и целеустремленно готовилась к большой войне. В конце тридцатых – начале сороковых годов она прилагала в этом направлении немалые дипломатические усилия. Агрессивные устремления и действия главного виновника агрессии – фашистской Германии – поощрялись «мюнхенской» политикой западных государств. На произвол судьбы были оставлены Испания, Чехословакия, Польша и принадлежавший Литве Клайпедский край: захват в марте 1939 года Клайпеды фактически послужил началом германской агрессии в Прибалтике.

Советский Союз со своей стороны активизировал собственную политику в этом регионе, о чем свидетельствует нота от 28 марта 1939 года правительствам Эстонии и Латвии, врученная наркомом иностранных дел М.М. Литвиновым. Этой нотой СССР выразил решимость отстаивать свои интересы в Прибалтике.

Активными усилиями германской дипломатии и лично самого Гитлера в августе 1939 года удалось пробить «брешь» в холодных до того времени советско-германских отношениях и в спешном порядке был подписан совместный договор о ненападении. Одной из отрицательных сторон этого пакта являлось то, что наряду с основным документом, СССР и Германия подписали секретный дополнительный протокол. Основной сутью его являлось разграничение сфер интересов партнеров в Польше и Прибалтике. В сферу влияния СССР вошла Финляндия, Эстония, Латвия, Западная Белоруссия, Западная Украина и позднее – Бессарабия. Литва подпадала под сферу интересов Германии. Непреложным фактом является то, что такая «дележка» шла в разрез с международными правовыми нормами и не оправдана была в морально-этическом плане.

Альянс Берлина с Москвой дал отчетливо о себе знать в период польской кампании: Германия и СССР действовали в ней оперативно и фактически согласованно, что привело к падению Польши буквально в считанные дни.

Следующим зловещим шагом, сближавшим сталинский режим с нацистской Германией, явился подписанный 28 сентября 1939 года договор о дружбе и границах между Германией и СССР. К этому договору прилагалось три протокола: один официальный и два секретных. Последние уточняли границы сфер взаимных интересов, которые в значительной своей части совпадали с территориально-этническими границами существовавших до этого суверенных государств. Констатировалось также, что договарившиеся стороны не допустят на своей территории польскую агитацию, направленную против другой стороны. К тому же Литва передавалась в сферу интересов СССР взамен Люблинского и части Варшавского воеводств Польши. Небольшая часть юго-западной Литвы оставалась за Германией. Позже она была приобретена СССР по взаимному соглашению с Германией от 10 января 1941 года (документ публикуется).

Сталин и его окружение, заключив договора о ненападении и о «дружбе», свели на нет антифашистскую пропаганду в стране, создав впечатление о прочных союзнических отношениях между СССР и нацистской Германией. Было серьезно надломлено взаимопонимание между Советским Союзом и западными демократиями, что в преддверии большой войны оказалось чревато самыми негативными последствиями для каждой из сторон.

Даже сложной международной обстановкой нельзя оправдать грубые действия сталинского руководства, которые были использованы им, чтобы вынудить летом 1940 года Прибалтийские страны принять ультимативные требования Москвы: в июне 1940 года на территории Латвии, Литвы и Эстонии был осуществлен ввод неограниченного контингента советских войск, в неимоверно сжатые сроки проведены выборы в парламенты трех республик, нарушен механизм и попрана добровольность включения их в состав Советского Союза в качестве союзных республик.

Нарушение сталинским руководством норм международного права, принципов морали и нравственности по отношению к другим странам и народам заслуживает однозначного осуждения. Съезд народных депутатов СССР в 1989 году осудил упомянутые выше сталинские сделки и объявил их недействительными с момента их совершения. Этим тотчас же воспользовались Латвия, Литва и Эстония, чтобы выйти из состава СССР.

В настоящей работе предпринята попытка полнее познакомить читателей с ранее неопубликованными и малоизвестными документами конца 30-х – начала 40-х годов. Автор надеется, что это позволит глубже осмыслить тот сложный период, расширит историческое познание, поможет лучше осознать роль сталинизма внутри страны и во внешней политике.

Разумеется, предлагаемая брошюра не может претендовать на исчерпывающую полноту освещения большой проблемы. Ее автора допустимо упрекнуть в некоторой предвзятости в толковании отдельных сюжетов темы. Но, тем не менее, он надеется, что столкновение различных мнений и подходов к одной и той же проблеме, сопоставление подчас противоположных точек зрения позволит поближе подойти к истине, чем призваны заниматься серьезные исследователи.

1. Сталин: «Я пью за здоровье фюрера»

Среди множества документов лета – осени 1939 года особый интерес представляют редкие фотографии: 23 августа советский нарком иностранных дел Молотов и рейхсминистр иностранных дел Германии Риббентроп на фоне улыбающегося Сталина ставят свои подписи под только что согласованным документом, получившим впоследствии название «Пакт Риббентропа-Молотова»; 22 сентября 1939 года фашистский генерал Г. Гудериан и советский комбриг С, Кривошеин принимают совместный парад в Бресте; улыбающийся Сталин и Риббентроп любезно пожимают друг– другу руки после подписания 29 сентября «Договора о дружбе и границах между СССР и Германией»; эти же улыбающиеся действующие лица утром 24 августа 1939 года поднимают в Кремле бокалы с шампанским в честь «нерушимой дружбы между Германией и СССР». Непосредственный участник тех событий личный переводчик Сталина, позднее доктор исторических наук В.М. Бережков, свидетельствует: «вождь всех времен и народов» в 5 часов утра 24 августа по своей инициативе предложил тост за Гитлера: «Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Поэтому я хочу выпить за его здоровье».

Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел. Сталин и Молотов неоднократно поднимали бокалы и пили за пакт о ненападении, новую эру в германо-советских отношениях и за немецкий народ. Имперский министр иностранных дел, в свою очередь, предложил тост за Сталина, за Советское правительство и за успешное развитие отношений между Германией и СССР.

Восхищенный радушием и оперативной церемонией подписания пакта, а также «дружественными» тостами, Риббентроп в срочной телеграмме из германского посольства в Берлин восхищался исключительной сердечной и теплой атмосферой, которая царила во время встречи: «Сталин и Молотов очень милы. Я великолепно чувствовал себя среди этих советских лидеров».

Пройдет немногом более семи лет и эти улыбающиеся кремлевские кормчие настоят на том, чтобы после завершения Нюрнбергского процесса именно Иохим фон Риббентроп 16 октября 1946 года взошел на эшафот самым первым. И все же перед тем, как профессиональный палач, американский сержант Дж. Вуд накинет черный мешок и затянет на шее пеньковую петлю, бывший нацистский воротила успеет театрально выкрикнуть, что он верит, что Германия воссоединится, что между Востоком и Западом установится взаимопонимание, а на планете будет властвовать мир.

Но это случиться не так скоро. А тогда, в предрассветную августовскую ночь 1939 года и маститый нацист, и «люди со стальными лицами» под звон бокалов нарочито театральничали, льстили друг другу. И окажись там невзначай сторонний наблюдатель, ему невозможно было бы определить, кто из новых партнеров кого больше перещеголял в притворстве и лицемерии. Сталин восторженно восклицал: «Фюрер молодец! Он продемонстрировал, как надо расправляться с политическими противниками!» («Комсомольская правда», 8 августа 1989 года). Как расчетливый политик Гитлер также старался не оставаться в долгу. В рождественском 1940 года поздравлении Сталину он лицемерно выразил «наилучшие пожелания благополучия и процветания дружественному Советскому Союзу». На столь трепетные пожелания Сталин вскоре чувственно ответил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, цементированная кровью, имеет все шансы сохраняться и крепнуть». По меньшей мере, странно звучало эмоционально-восторженное напоминание о «дружбе, цементированной кровью». Чьей, в какое время? Может быть «вождь народов» имел в виду трагические события в Польше и совместные военные смотры в Бресте и других городах после того, как вермахт и Красная Армия встретились на заранее оговоренной линии? А возможно он думал еще о каких-то совместных акциях? Для потомков это осталось тайной Тем не менее, пытаясь снять покрывало с этого «любезного» обмена посланиями двух величайших тиранов нашего века, невольно задаешься вопросом: как можно было высшему руководителю партии и. государства, всей тогдашней лидирующей группе лиц – Молотову, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Маленкову. Калинину, Буденному и др. – так слепо и безоговорочно доверять тому, кто за несколько лет до подписания советско-германского пакта в своем катехизисе «Майн Кампф» на 743 странице недвусмысленно записал: «Если мы… говорим о новых землях и территориях в Европе, мы обращаем свой взор в первую очередь к России, а также к соседним с ней и зависимым от нее странам, Это громадное государство на Востоке созрело для гибели… Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая будет самым веским подтверждением правильности расовой теории», Шестью страницами ниже Гитлер в своей «библии» резюмировал: «Никогда нельзя заключать никаких договоров с партнером, единственной целью которого является твое уничтожение. Поэтому сам факт заключения договора с Россией предвещает войну». Надо полагать, что в Москве были хорошо знакомы с творениями фюрера и его глобальными аппетитами. Видимо, известно там было и то, что от своих политических формулировок и далеко идущих целей Гитлер никогда не отступал. Наоборот, он методически последовательно претворял их в жизнь. Это было очевидно не только для мало-мальски мыслящих державных мужей, но даже и для самых простых смертных. Но почему-то не видели и не понимали этого (или не хотели того и другого) Сталин и его ближайшее окружение. Выходит, в ту пору их покинули чувства реализма, мудрости и благоразумия. И поскольку вокруг событий августа-сентября 1939 года, как очень «болевых точек» нашей памяти, сложилось немало догм и стереотипов, с которыми мы весьма и весьма неохотно расстаемся, то автор, не претендуя на истину в последней инстанции, в тоже время, основываясь на опубликованных документах и материалах, намерен высказать ряд суждений и свою точку зрения по этой сложной и противоречивой проблеме. В чем-то она, несомненно, совпадает с мнением других авторов, в чем-то нет, где-то автор расходится с бытовавшей долгие десятилетия официальной советской оценкой – плодом субъективизма и волюнтаризма Сталина, Молотова и др.

Итак, господствовавшими и наиболее расхожими оценками (в официальной литературе и позиции прежних руководящих деятелей партии и государства) советско-германских договоров являются следующие:

1) они были суровой необходимостью, поскольку альтернативы Советский Союз не имел;

2) правительство СССР пошло на эти вынужденные шаги лишь после того, как полностью выяснилось нежелание Англии и Франции заключить совместное соглашение с советским государством о борьбе против гитлеровской агрессии;

3) в сложившейся обстановке такое решение было единственно правильным и дальновидным, поскольку пакт Риббентропа-Молотова (как обычно называют советско-германский договор о ненападении) и другие соглашения с Германией сорвали замыслы империалистической реакции, стремившейся накануне войны создать единый антисоветский фронт;

4) в результате подписания двухсторонних соглашений СССР выиграл почти два драгоценных года для укрепления обороны страны перед началом серьезных испытаний;

5) аморальность этих сделок можно не брать в расчет, поскольку, мол, между двумя мировыми войнами силовое решение международных проблем все еще считалось «законным» политическим инструментом;

6) советско-германские договоры не повлияли на сроки нападения Германии на Польшу, поскольку план «Вайс» был, дескать, разработан гитлеровским генштабом задолго (подписан Гитлером 11 апреля 1939 года) до возникновения тесных контактов СССР с Германией.

Не выходя на другие оценки и интерпретации советско-германского пакта, попытаемся в самом общем виде взглянуть на устоявшиеся в советской историографии и политическом лексиконе постулаты. Начнем, как нам кажется, с главного в перечисленном ряду тезиса; была ли в ту пору альтернатива у советской стороны, или же ее не было. По нашему глубокому убеждению, при всей сложности системы политических координат такая альтернатива все же была. И надо в данном случае быть честным и перед историей, и перед самими собой. Есть смысл отталкиваться в данных рассуждениях хотя бы от того, что если мы признали, что Сталин и установленный им авторитарный режим буквально по всем важнейшим позициям извратил, отступил от четко начертанного плана построения социализма, без суда и следствия уничтожил миллионы лучших своих сограждан (история Отечества никогда не знала такого массового злодейства и повального геноцида), то почему-то в вопросах внешней политики, где основателем партии большевиков не было оставлено четких и детальных ориентиров, непревзойденному тирану советской эпохи историки и политики должны отказывать в серьезнейших ошибках и просчетах, наделяя его несуществующим качеством ясновидящего.

Рассуждая о наличии или отсутствии альтернативных решений летом 1939 года, историки и политики почему-то все время делают акцент на посылке: «У СССР не было иного выхода». Спрашивается: у кого не было выхода – народа, правящей партии, правительства? А ведь кто их спрашивал, кто с ними советовался, с кем обсуждались, взвешивались принимаемые решения? В стране к 1939 году окончательно сложилось единовластие, абсолютная диктатура Сталина. «Хозяин» подмял под себя всех и вся, ни у кого ничего не спрашивал, ни с кем ни о чем нс советовался. Да и советчиков-то толковых, между прочим, не было. Как сейчас хорошо известно, лучшие кадры политических, военных и дипломатических деятелей к этому времени были в массе своей уничтожены или отстранены от дела. Уцелевшие же томились в бериевских концлагерях. Растоптав путем интриг, коварства и болезненной подозрительности своих политических оппонентов, Сталин в глазах занявших их место (выдвинутых, как правило, самим «хозяином») невежд и некомпетентных посредственностей стал непререкаемым кумиром, олицетворением непревзойденной мудрости, способным видеть и решать только правильно, предсказывать только безошибочно, действовать наверняка, в том числе и при определении долговременной внешней политики. Надо не забывать, что в шагах и действиях «отца народов» и у его ближайших приспешников в большинстве случаев верх брали не осмотрительность и всесторонняя взвешенность, а успокоительная самоуверенность, прямолинейность, примитивизм, грубость, нередко перемежевываемые с силовыми приемами, стремлением обхитрить, переиграть своего оппонента или партнера. Клевреты «хозяина» умело поставляли ему на стол только то, что персонально он хотел, притом всегда в нужной упаковке Иная точка зрения, отличная от сталинской, в рассматриваемое время уже не имела и не могла иметь место. И потому совершенно неудивительно, что при выработке такого серьезнейшего документа, как советско-германский пакт о ненападении, не учитывался ни конституционно-правовой механизм, ни мнение военных, ни солидных ученых и аналитиков. А ведь речь шла о будущем огромной страны. Теперь уже хорошо известно, что все документы готовились в строжайшей тайне, исключительно узким кругом лиц. Даже большинство членов Политбюро ВКП(б), как свидетельствует об этом в своих мемуарах Н. С Хрущев, не знало о готовившемся договоре и его содержании. Увлекаясь обвинениями по адресу руководства Англии и Франции в их нерешительности, медлительности и непоследовательности в процессе тройственных контактов и переговоров в 1939 году, мы забываем предъявлять справедливый счет грубым ошибкам и промахам сталинского политического истеблишмента (прежде всего Молотову, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Маленкову, Мехлису), который тоже тогда вел «двойную бухгалтерию» в отношении предполагаемых союзников на случай германской агрессии. В качестве иллюстрации приведем лишь некоторые штрихи предыстории заключения пакта Молотова-Риббентропа.

В первый день 1939 года на новогоднем приеме в рейхсканцелярии Гитлер, обходя дипломатический корпус, неожиданно для всех остановился перед советским поверенным в делах СССР в Германии А. Ф. Мерекаловым и долго, чуть ли не полчаса, демонстративно любезно и учтиво беседовал с ним. Эго, разумеется, незамедлительно стало сенсацией для мировой прессы. И хотя в советской печати об этом было сообщено лишь в конце февраля, когда в журнале «Большевик» появилась статья замнаркома иностранных дел В.П.Потемкина (за подписью В.Гальянова) о международном положении, тем не менее, временно поверенный в делах СССР в Германии А.Ф.Мерекалов, посетив германское МИД, высказал пожелание советской стороны начать новую эру в германо-советских экономических отношениях. 10 марта 1939 года Сталин в своей речи на XVIII съезде партии острие сарказма и едкой иронии направляет не против будущего своего противника, а против Англии и Франции. Европейские политические деятели, Европа в целом, с нетерпением ожидавшие выступления советского руководителя, не только не освободились от ощущения неясности и недоверия к порядочности сталинской политики (уж слишком велик был у всех шок от сталинских «чисток», массовых репрессий и множества концлагерей внутри страны, от ужасающего для Запада облика построенного социализма), но в еще большей степени насторожились, засомневались в целесообразности быстрого поворота своей политики на сближение с Кремлем: наблюдавшиеся до того несговорчивость и колебания продолжали иметь место и дальше. Шаткое взаимопонимание между Лондоном, Парижем и Москвой не получило импульса для своего укрепления. В этой связи «Нью-Йорк Таймс» 12 марта недвусмысленно пророчествовала, что выступление на съезде Сталина следует понимать как жест примирения с Германией и одновременно, как серьезное предупреждение Западу. Газета вопрошала, «Означают ли слова Сталина, что следует ожидать улучшения отношений России с Германией? И вообще, что стоит за ними?»

Трезво мысливший посол США в Брюсселе Дж. Девис (до лета 1938 года он был аккредитован в Москве и потому продолжал пристально следить за событиями в СССР) усматривал в речи Сталина объективно существующую опасность в том, что Советский Союз больше не доверяет Франции и Англии, которые привыкли «загребать жар чужими руками». Девис обоснованно делал вывод, что если западные державы не будут соблюдать политическую осмотрительность и дальновидность, то они сами непременно «толкнут Сталина в объятия Гитлера».

С оптимизмом смотрел на перспективу советско-германских отношений и немецкий военный атташе Эрих Кёстринг. В своем отчете в генеральный штаб верховного главнокомандования, датированном 13 марта, он отмечал, что в своем сравнительно деловом докладе Сталин «исключительно мягко, если не сказать – доброжелательно, отнесся к Германии», заклеймив при этом западные страны «как поджигателей войны между Россией и Германией». Тем самым, подчеркивал Кёстринг, он подсказывает Германии ее врагов в лице западных демократий. «Конечно, – отмечал атташе, – советский лидер делает это нс из-за любви к нам, Но если Германия увидит своих главных врагов на Западе, то ему не нужно будет нас опасаться». В самом ближайшем будущем нацистское руководство сделает из этого надлежащие выводы.

2. Новым курсом

Следует отметить, что дальнейшее развитие событий показало, что в политических кругах Берлина не осталось незамеченным отсутствие в речи Сталина колкостей и ярлыков по адресу «третьего рейха». Не откладывая в долгий ящик, руководители нацисткой Германии оперативно сделали ряд продуманных ответных шагов. Гитлеровские дипломаты начали с разговоров о целесообразности расширения германо-советских торгово-экономических отношений. Это отчетливо проявилось во время встречи 17 апреля советского полпреда в Берлине А.Ф.Мерекалова со статс-секретарем МИД Германии Э.фон Вайцзеккером. В ходе беседы посол СССР высказал мнение (разумеется с позволения Москвы), что имеющие место идеологические разногласия не должны служить препятствием для улучшения советско-германских отношений. На что Вайцзеккер ответил утвердительно: да, Германия имеет политические расхождения с СССР, но в то же время готова с ним экономически сотрудничать.

3 мая «по собственному желанию» (как указывалось в прессе) с поста наркома иностранных дел СССР был смещен М.М.Литвинов, решительный противник каких-либо сделок с нацизмом, убежденный сторонник коллективной безопасности. Его место занял председатель Совнаркома В.М.Молотов (этот пост сохранялся за ним до мая 1941 года). Посол Шуленбург растолковал эту замену как гарантию твердого и неуклонного следования курсу Сталина.

Через два дня после этого, 5 мая новый временно поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов на встрече в МИД Германии с ответственным работником по вопросам восточноевропейской экономической политики К.Шнурре получил заверения, что заводы «Шкода» полностью выполнят советские заказы, несмотря на то, что они были размещены там еще до ликвидации Германией Чехословацкого государства. Десять дней спустя состоялась вторичная встреча Астахова со Шнурре, в ходе которой вновь была затронута тема улучшения советско-германских отношений. Астахов при этом подчеркнул, что между двумя странами не должно быть никаких конфликтов по вопросам внешней политики и поэтому, мол, нет оснований для взаимной неприязни.

19 мая по распоряжению Гитлера немецкому посольству в Москве была послана инструкция проинформировать Кремль о готовности Германии возобновить прерванные в феврале 1939 года экономические переговоры с СССР. Этим шагом руководство «третьего рейха» стремилось подвести материальную основу под свои предложения о политических переговорах, конкретными мероприятиями убедить Сталина и его ближайшее окружение в серьезности своих намерений. Кроме того, торговый договор с СССР необходим был Германии и из -за нехватки сырьевых ресурсов.

После этой встречи Шнурре подготовил записку своему руководству, в которой резюмировал: «На сегодняшней стадии англо-советских переговоров мы особенно стремимся использовать такой шанс, как наше вмешательство в Москве. Сам факт прямых советско-германских переговоров будет способствовать дальнейшему вбиванию клина в англо-советские переговоры».

20 мая германский посол в СССР граф Шуленбург нанес визит наркому иностранных дел Молотову и сообщил о намерении германской стороны направить в Москву К. Шнурре для урегулирования конкретных вопросов экономических отношений Германии и СССР. 30 мая в Берлине состоялась новая встреча Астахова с Вайцзеккером, в ходе которой последний согласился с высказанным ранее Молотовым соображением о невозможности раздельного рассмотрения экономических и политических вопросов.

Очередной зондаж в рассматриваемом направлении предпринял Шуленбург, прибывший в Берлин 17 июня для консультаций в МИД Германии. После состоявшейся с ним беседы Астахов телеграфировал в Москву: «Перейдя к вопросу о политических отношениях Шуленбург… конфиденциально ссылаясь на свою беседу с Риббентропом уверял, что атмосфера для улучшения отношений назрела», и что МИД Германии ждет конструктивного ответа советской стороны, «прежде чем делать новые шаги». Заметим, что за два дня до этой встречи, 15 июня в Москве начались политические советско-англо-французские консультации по вопросу заключения договора о взаимопомощи. Справедливости ради следует отметить, что из-за негибкого и неконструктивного подхода с обеих сторон, прежде всего западных партнеров, в середине июля эти переговоры застопорились: советская сторона заявила, что она «не может примириться с унизительным для Советского Союза неравноправным положением». Действительно, в предложенном англо-французском проекте совместного коммюнике не хватало конструктивности и последовательности. Предполагалось, что СССР будет автоматически оказывать помощь Англии и Франции в случае нападения Германии на Болгарию, Грецию, Польшу, Румынию и Турцию, которым они предоставили гарантии безопасности. Однако в случае нападения Германии на прибалтийские страны немедленной помощи СССР со стороны Франции и Англии не предусматривалось. Она предполагалась лишь при условии, если действия «третьего рейха» будут признаны непосредственно угрожающими безопасности СССР. В результате обе стороны вместо поиска приемлемого решения стали в горделивую позу и переговоры остались незавершенными. Примечательно, что, когда через два года угроза войны из призрака стала реальностью, эти же стороны без всякой позы быстро нашли общий язык.

Вернувшись в Москву, Шуленбург 28 июня посещает наркома иностранных дел СССР. В ранее опубликованной в советской печати записи этой беседы указывалось, что Шуленбург довольно определенно сказал, что германское руководство в лице самого фюрера желает улучшения отношений с СССР. После этого нарком иностранных дел СССР сделал вывод: «Германия уже дала доказательства своего желания нормализовать отношения с нами».

Характерно, что в эго время заметно претерпевает изменения тональность и в советской прессе. Исчезает грубая брань по отношению к Германии, фашистские лидеры называются настоящими именами, без оскорблений, с их официальными должностями и титулами. А появившаяся 29 июня на страницах центральной прессы статья А.А.Жданова под весьма красноречивым заглавием «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР» недвусмысленно давала понять, что Лондону и Парижу в складывающейся ситуации надо уступить требованиям могущественного соседа Ухитрившись ни разу не упомянуть ни Германию, ни Гитлера, ни фашизм, маститый партийный автор подводил читателей к мысли, что в силе остается Рапалльское соглашение между СССР и Германией. И поскольку, последняя, по мнению Жданова, жалкая жертва Версаля, то у СССР вполне могут быть с ней общие точки соприкосновения в противовес несговорчивости Англии и Франции.

Вслед за наступившим перерывом в советско-англо-французских дискуссиях германское посольство в Москве получает указание немедленно выступить с предложениями по экономическим вопросам: Берлин готов предоставить СССР кредит в 200 млн. рейхсмарок для размещения в Германии советских заказов, 10 июля советник германского посольства Хильгер передает эти предложения наркому внешней торговли А.И. Микояну, который незамедлительно двигает информацию выше.

Следующими наступательными шагами германской дипломатии стали встречи Г.А.Астахова со Шнурре 24 и 26 июля, в ходе которых нацистский дипломат, как свидетельствуют дневниковые записи Астахова, настаивал на необходимости незамедлительного перехода от экономического сотрудничества к политическому, сетовал на медлительность в этом плане Москвы: «Если советская сторона не доверяет серьезности германских отношений, то пусть она скажет, какие доказательства ей нужны, Противоречий между СССР и Германией нет. В Прибалтике и Румынии Германия не намерена делать ничего такого, что задело бы интересы СССР».

Попутно отметим, что в эти же дни, 25 июля была достигнута договоренность между СССР, Англией и Францией о продолжении переговоров по заключению военной конвенции.

Несомненно, вынашиваемые планы Гитлера в отношении захвата Польши подхлестывали германских дипломатов. И вечером 26 июля Шнурре по указанию Риббентропа устраивает в престижном берлинском ресторане ужин для Астахова и Бабарина. В доверительной обстановке Шнурре сообщает больше, чем было сказано рейхсминистром накануне, «Руководители германской политики, – записал в своем дневнике Астахов, – исполнены самого серьезного намерения. Германия намерена предложить СССР на выбор все, что угодно, – от политического сближения и дружбы, вплоть до открытой вражды… Но, к сожалению, СССР на это не реагирует». Попытки советских представителей удостовериться, кому принадлежит только что высказанная точка зрения, Шнурре удовлетворил их интерес пояснением, что он не стал бы говорить все это, если бы не имел на то прямых указаний свыше. Он подчеркнул, что «именно такой точки зрения держится Риббентроп, который в точности знает мысли фюрера».

В тот же вечер Астахов и Бабарин подняли вопрос о германской экспансии в Румынию и Прибалтику. Шнурре не замедлил с успокоительным разъяснением: «Наша деятельность в этих странах ни в чем не нарушает ваших интересов. Впрочем, если бы дело дошло до серьезных разговоров, то я утверждаю, что мы пошли бы целиком навстречу в этих вопросах. Балтийское море, по нашему мнению, должно быть общим. Что же касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их повести себя так, как в отношении Украины. От всяких посягательств на Украину мы начисто отказались».

Нет сомнения, что об этих веяниях в германской политике незамедлительно была проинформирована Москва. Об этом, в частности, свидетельствует и телеграмма Молотова Астахову от 28 июля: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите в Москву, Вы поступили правильно». Однако на следующий день в адрес Астахова за подписью Молотова пришла более конкретная шифровка. «Между Германией и СССР, – молнировал нарком, – конечно, при улучшении экономических связей могут улучшиться и политические отношения. В этом смысле Шнурре, вообще говоря, прав. Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических контактов. До недавнего времени немцы занимались тем, что только ругали СССР… Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение. У меня был недавно Шуленбург и тоже говорил о желательности улучшения отношений… Дело зависит здесь целиком от немцев. Всякое улучшение политических контактов между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».