Текст книги "Моя боевая жизнь(язык дореформенный)"

Автор книги: Яков Бакланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

V

В 1863 году в мае месяце из должности окружнаго генерала в земле Войска Донскаго, по высочайшему повелению, командирован я в Вильну в распоряжение генерал-от-инфантерии Муравьёва. По прибытии получил назначение заведывать всеми донскими полками в округе состоящими. Я принял новое назначение тем с большею радостью, что над дорогим отечеством висела грозная туча: все ждали, что западная Европа двинет на нас свои полчища…

В конце 1863 г. Августовская губерния подчинена Муравьёву. Для принятия и управления ею он командировал меня, с правом судить участвовавших в мятеже, приговаривать виновных к смертной казни, к ссылке в каторжныя работы, и в Сибирь на поселение, и не ожидая его конфирмаций, приводить приговоры в исполнение; при этом я должен был обо всём доносить Муравьёву подробно.

Накануне выезда моего явясь вечером к Муравьёву, для получения личных приказаний, я счёл долгом объяснить ему, что вся Августовская губерния оставлена беззащитною; находящияся там войска стянуты в города и местечки. Повстанцы хозяйничают в селениях, как у себя дома, и, по моему соображению, беззащитный люд, по требованию их, даёт всё, что им нужно; то как он прикажет мне смотреть на уступчивость повстанцам со стороны жителей?

Муравьёв, перебив мой доклад, спросил: «А от кого вы имеете такия сведения, не бывши в той губернии?»

Я отвечал, что эти сведения переданы мне многими донскими офицерами, которые, преследуя повстанцов, вдавались далеко в глубь губернии, и всюду слышали ропот от жителей, что они оставлены без защиты со стороны местных войск.

– «Так или иначе, сказал Муравьёв, а должны отвечать, по всей строгости закона, все те лица, кто позволил себе снабжать повстанцов чем-бы то ни было. Вы напрасно трудитесь делать мне подобные вопросы; у вас есть в руках полнейшия мои инструкции, по которым прошу действовать без всяких разсуждений».

На это я ему сказал следующее: – «Позвольте мне ваше превосходительство сделать вам нескромный вопрос об одном предмете, который в инструкциях ваших не предусмотрен».

– «Говорите, я слушаю вас».

– «Поставьте себя на место поселянина Августовской губернии; если б к вам, беззащитному, явились повстанцы с требованием им нужнаго, и, в случае вашего отказа, вам угрожала-бы смерть, то решились-бы вы на последнее?»

Муравьёв, подумавши немного, сказал: – «Жизнь для каждаго дорога, вы правы вашим докладом. Прошу вас смотреть на сделанныя жителями послабки мятежникам сквозь пальцы; но если при вас кто позволит себе снабжать повстанцов, не щадить!»

18 сентября, с войсками, состоящими из 22-х рот пехоты, полков: преображенскаго, измайловскаго и семеновскаго, с полками драгунским и донским казачьим, двинулся я из Вильны следующим порядком: генерал-майоров Дубельта и князя Барятинскаго, с частями войск, направил по железной дороге чрез Ковно. Первый, по прибытии в Вилковишки, должен был идти к городу Кальвария; второй, высадившись в Коцловой Руди, перейдя Неман, следует чрез местечко Серию в Сейны. Обоим приказано тщательно осмотреть все прилегающия к их пути боковыя места; дойдя до назначенных мест, если не встретят мятежников, остановиться, и ожидать дальнейших моих распоряжений; я же с моими войсками по железной дороге прибыл в город Гродно, при чем отделив часть войск, под начальством генерал-майора Дена, направил их, чрез дамбовый шлюз (на Августовском канале), на местечко Граево, с тем, чтоб дойдя до него, повернуть круто левым плечом, раскинув на далёкое разстояние боковые конные разъезды; затем двинуться к Райграду, на пути осмотреть все леса; по прибытии в Райград, остановиться и ожидать дальнейших приказаний. С остальными частями войск, чрез местечко Липск, я двинулся к городу Августову; от него прошёл по Августовскому каналу, по направлению к Неману в местечко Сапочкин; чрез м. Сейны прибыл в город Сувалки, оставив в Липске и Сапочкине самостоятельные отряды; цель такого раздробления моих войск была та, чтобы разом, со всех сторон охватить всю губернию и очистить от банд.

Генерал Дубельт, на пути следования в Кальварию, открыв незначительную партию, всю её уничтожил. Князь Барятинский, между Серию и Сейнами, настиг значительную партию: из нея никто не спасся, а легли костьми.

Со вступлением моим в управление Августовской губернией, все, бывшия до моего прихода, войска, принадлежавшия к варшавскому округу, двинулись в распоряжение графа Берга. Из Сувалок ко всем начальникам частей моих войск, стоявших в Кальварии, Сейнах, Сапочкине и Райграде, послана мною дислокация, с указанием каждому района, с строгим обязательством осматривать ежедневно, посредством сильных конных разъездов, все входящия в район местности, а ежели укажет надобность, откомандировывать отдельныя части пехоты, для занятия более важных мест. Вместе с тем сообщено всем жителям разрешение моё, в случаях появления мятежников, при требовании ими продовольствия, не подвергая себя разным истязаниям за отказы, давать всё, и за это ответственности никто не подвергнется, но только при соблюдении следующих условий: по выходе мятежников, в ту же минуту сообщать о том ближайшим войскам, или разъезду, с указанием куда мятежники направились. Если-ж кто-либо не исполнит моего распоряжения и не даст знать своевременно, как это нередко бывало до моего прихода, то всё имущество виновных будет разграблено, жилище сожжено, а сами, от мала до велика, поплатятся жизнию. Сознаю сам, что мера эта слишком жестока; многие вправе назвать её варварскою, но, благодаря Бога, не пришлось такой угрозы приводить в исполнение, а чрез две недели о бандах не было слуху: совершенное спокойствие водворилось по всей губернии.

До моего прибытия в Августовскую губернию, никто не мог в ней пускаться без конвоя, а почты из Сувалок в м. Ломжу отправлялись под прикрытием роты пехоты.

Вот случай. Чрез 15 дней по вступлении моём в управление отделом, является сувалкский почтмейстер с докладом. Начинается между нами следующий разговор:

– Ваше превосходительство, почта готова к отправлению.

– Ну, так что ж, за чем у вас остановка; с Богом, в путь.

– Ваше превосходительство, нужен конвой.

– Это зачем?

– Ваше превосходительство, предместниками вашими почта отправлялась под сильным конвоем.

– А при мне – без единаго человека, кроме ямщика, да, вашего, господин почтмейстер, почталиона.

– Да, помилуйте, ваше превосходительство, если её разграбят?

– А, понимаю, вы хотите сказать на кого тогда падёт ответственность? Я её беру на себя, и посмотрю как оборванцы воспользуются ею. Вам же приказываю сейчас отправить почту с одним почталионом.

Почта до Ломжы прошла благополучно, равно и последующия за ней. В объяснение моей уверенности, что никто не нападёт на почту, должен указать на очень простую причину: всем владельцам земель было от меня объявлено, ежели, сверх чаяния, случится на их земле какое-либо происшествие, они отвечают всем своим имуществом и головами. Этою мерою я заставил их оберегать свои владения и жизнь; они были уверены, что приговор мой будет исполнен в точности, ибо общее их обо мне убеждение было то, что я человек дикий и варвар, как гунн, и что я не питаюсь мясом животных, а пожираю детей.

Таковое обо мне мнение местных польских жителей случайно открыл мой адъютант, на мызе Ятршебно, когда остановился здесь с войсками на днёвку, и для осмотра окрестных лесов. Жена арендатора, бледная как смерть, обращается к адъютанту с вопросом на польском языке:

«Поведзь мне, коханый адютант, ктурых пан янарал уважа дети, тлустых альбо мизерных?»

Адъютант, посмотревши на неё, отвечал: «ни того, ни другого, моя пани».

Когда он передал мне об этом, я строго запретил опровергать такие толки, а напротив поддерживать, потому что подобное настроение умов много поможет к водворению спокойствия в губернии.

По справкам оказалось, когда арендатор узнал, что я иду на его мызу, детей своих, от мала до велика, отправил за пять миль к родственникам. Впоследствии я видел арендаторшу и шутливо вспоминал об ея страхе; она, бедная, краснела как варёный рак.

12 октября 1863 г. я получил предписание от Муравьёва: заарестовав поименованных в присланном ко мне списке лиц, доставить их в Вильну, для отправления в отдаленныя губернии на житьё. Такое распоряжение сильно возмутило меня: не обнаружив следственным путём виновность, схватывать и ссылать; я счёл это произволом, чего не должно быть допускаемо никем. Я вознамерился не исполнять полученнаго распоряжения, но обсудивши, что ни к чему не поведёт мой протест, остановился до удобнаго случая. Из числа заарестованных и отосланных в Вильну чрез несколько дней возвращены на свободу, советник губернскаго правления Любинский и секретарь магистрата Любанский, а президент города Сувалок Ростишевский сослан в Уфу. По выезде его, жена слегла в постель и чрез месяц сошла в могилу, – остались дети круглыми сиротами: дочь 16 лет, два сына 9-ти и 6-ти лет, без крова и насущнаго хлеба. Отец, как после я узнал, был человек честный, при занимаемой должности избегал взяток, довольствовался получаемым содержанием, и был чужд мятежу. По смерти матери, дети с воплем обратились ко мне, прося спасти их от нищеты, возвратив им отца. Я не был в силах удовлетворить их просьбы; но не делая явнаго отказа, утешал, что со временем отец будет им возвращён.

По принятии мною отдела, я первым долгом счёл осмотреть тюрьмы. В них я нашёл столько заключённых моими предместниками, что, как говорится, они сидели там, как в бочках сельдей набивают. По наведённым справкам в военно-следственной и судной комиссиях, о многих из арестованных не только не было вовсе письменных улик в каких-либо преступлениях, но даже неизвестно, кем они были заарестованы и когда. Я приказал составить таковым списки, и затем выпустил их на свободу в два периода: в первый день новаго года, и в день пасхи по 60 человек. С восходом солнца, в назначенный день эта толпа освобождённых ринулась бежать по всем улицам; многие падали на землю и в слезах целовали её. Виновные-ж остались в заключении, судились военным судом, некоторые приговаривались к смертной казни, но моею конфирмациею заменялась она ссылкою в каторжныя работы. Казнённых было семь человек, вполне заслуживших такое возмездие. Имения сосланных в Сибирь мною не были конфискованы, хотя в данных мне инструкциях строго это требовалось, а оставались неприкосновенными во владении наследников.

Нашлись доброжелатели предстать пред Муравьёва с уверениями, что такое смягчительное моё решение над подсудимыми, не что иное, как употребление с моей стороны во зло его доверенности.

Муравьёв поколебался.

Из получаемых мною от него колких бумаг я понял, что против меня образовалась интрига.

Я решился ехать в Вильну и объясниться лично. По прибытии в Вильну вечером, прямо с вокзала железной дороги, явился к Муравьёву; был очень холодно им принят, но после жарких объяснений относительно неприкосновенности имений, принадлежащих сосланным в Сибирь лицам, он видимо начал смягчаться, а когда дело дошло до объяснений причин, заставивших меня заменять смертную казнь ссылкою в Сибирь, в каторжныя работы, то вот, слово в слово, что я сказал Муравьёву:

– «Ваше превосходительство! теперь не начало возмущения 1863 года, а окончание; в момент разгара бунта, попадались под нож и верёвку виноватые и правые, последних тогда никто не замечал; в 1863 году мы казнили за преступления, а в настоящем году казним из мщения; по моему мнению крутыя меры, как-бы ни были жестоки, должны приводиться над противником своевременно, а не тогда, когда он уничтожен и безсилен. Мои понятия не могут сходиться с вашими, а поэтому позвольте мне не возвращаться в Сувалки, а уехать на Дон; пошлите на место меня другого генерала, которому я обязуюсь передать отдел в 24 часа. Разставаясь с вами, я хочу до конца говорить вам правду в глаза. Управляя отделом не именем моим, а вашим, я старался не наложить на имя ваше чорнаго пятна. На Литве имя ваше злословят, но могу вас уверить, что в Августовской губернии его благословляют».

Выслушавши моё горячее слово, Муравьёв подал мне руку и сказал: «Счастлив был-бы я, если б имел всех таких правдивых помощников, как вы, но увы!…….. Поезжайте обратно в Сувалки, поступайте так же добросовестно, как вы это делали до настоящей минуты».

Поклонившись ему, я начал просить возвратить президента Ростишевскаго к осиротевшим детям

Он с запальчивостью мне отвечал: «Теперь не время нам разсуждать об участи детей. На возврат – не могу согласиться потому, что я просил Государя, ни в каком случае всех сосланных не возвращать на родину, и они должны там перемереть».

Я видел, что дальнейшее моё домогательство будет безполезно; тем не менее попросил его выслушать, что тяготит мою совесть. Он согласился.

– «Ваше превосходительство, не позволяю себе более утруждать вас моею просьбою о возврате Ростишевскаго, и не стану говорить, какая будущность ожидает его сыновей, но скажу о дочери: при нищете её ожидает стыд, страм, позор, и б……. Выяснив моему начальнику всё то, что может случиться с этою несчастною сиротою, этим я очистил свою совесть; но будет ли легко для вашей души, вы сами будете знать, как отец семейства».

Сказав это, я поклонился и, повернувшись, хотел выйти, но Муравьёв остановил меня:

– «Яков Петрович, всякое возвращение сосланных на родину немыслимо; но этому горю можно помочь. Я попрошу вас написать мне рапорт, в таком роде, что Ростишевский вам необходим при производимых делах. По этому рапорту из Уфы он будет с жандармом прямо доставлен к вам, и располагайте им, как вы сами знаете».

Рапорт был подан. Чрез месяц Ростишевский доставлен ко мне в Сувалки. Водворив его на место жительства, я донёс Муравьёву, что Ростишевский оказался совершенно правым и к ссылке на житьё в отдаленныя губернии не подлежит.

Муравьёв в общественном мнении считается варваром, а вместе с ним и аз многогрешный. Действия Муравьёва подлежат суду истории – и она произнесёт свой приговор, без сомнения, вчуже от пристрастия и увлечений современников; что же касается до меня, то я не произнесу в своё оправдание ни одного слова, а попрошу всех и каждаго, кто только желает, спросить перваго встречнаго поляка или польку из губерний Виленской, Ковенской, Гродненской и Августовской: до какой степени я был для них варваром? и какой получится на мой счёт ответ, прошу верить слепо.

Этим я закончу настоящий отрывок из моих записок.

Яков Бакланов

1871 г. Сиб.

Примечание редакции

О многочисленных подвигах Бакланова, во время его кавказской боевой жизни – ходят множество разсказов. Старые кавказские воины передают их с особенною любовью. Из многих эпизодов, нами слышанных, мы позволяем себе принести из записной книжки один, в котором особенно выпукло выделяется типическая черта кавказца-ветерана: именно его преданность долгу до полнейшаго самоотвержения. 19 декабря 1853 года, Бакланов выступил из крепости Грозной с колонною для рубки леса на ближних высотах. Отсюда Яков Петрович услыхал производившуюся в десяти вёрстах, между реками Сунжой и Аргуном, на Чортугаевской переправе, сильную орудийную пальбу. Оставя пехоту продолжать работы, Бакланов с кавалерию, состоящею из 2500 человек полков казачьих, двух донских, одного линейнаго и дивизиона дунайскаго войска, пошёл чрез леса в пол-карьера; пройдя по левой стороне Аргуна вёрст шесть, отряд встретил горцев: они шли, в количестве до 4 т. всадников, к Аргуну от Сунжи. Произошёл бой. После непродолжительнаго сопротивления, – вся масса неприятелей была опрокинута и бросилась бежать, устилая землю трупами. В первый момент схватки, был сильно ранен пулею в левую ногу, старший сын Бакланова – Николай Яковлевич. Когда сын пал, – отец этого не видел: он был в отдалении, во главе резерва, который шёл вслед за бросившимися в пики и в шашки казаками, готовый ежеминутно поддержать удальцов. Вдруг отец-Бакланов наткнулся на командира донского полка – храбрейшаго из храбрых – полковника (ныне генерал-майора) Ежова. Полковник стоял пеший и плакал. Бакланов с укором спросил: «Это что значит?»

– «Разве не видите в крови вашего храбраго сына», – отвечал Ежов.

Старый воин не взглянув на сына, с горячностью обратился к полковнику Ежову, «что-ж, что пал молодец казак – он был впереди, но вы-то, господин Ежов, по какому праву остались над одним раненым, бросив на произвол судьбы вверенных вам восемьсот сынов вашего полка? На конь! К своим храбрым сынам! Иначе изрублю в куски!»

Ошеломлённый Ежов вскочил на лошадь и, как стрела, помчался вперёд. Раненый молодой Бакланов остался без чувств на месте. Отцу было не до сына; генерал опасался, что впереди, в лесах, могли оказаться ещё свежия следы горцев, которые ударят на разстроенных скачкою казаков и победа сменится поражением. С целью предотвратить таковую случайность, генерал Бакланов пронёсся с резервом вперёд и не только ни на минуту не остановился над сыном, но даже не счёл возможным оставить при нём казака.

Горцы были окончательно разбиты. На возвратном пути казаков, раненый был взят на устроенныя из пик носилки и доставлен в крепость Грозную. От этой раны, молодой Бакланов (ныне подполковник) пролежал почти год без движения.

С 1845 г. по 1853-й г. за многочисленныя дела с горцами, слава о которых долго будет жить на Кавказе, Я. П. Бакланов произведён в подполковники, полковники и в генерал-майоры; награждён золотою саблею, Владимиром 3-й степени, Анною 2-й степени, Георгием 4-й степени и Станиславом 1-й степени.