Текст книги "Грядущий мир. Фантастические повести советских авторов 20-х годов"
Автор книги: Яков Окунев
Соавторы: Андрей Марсов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
В первой четверти двадцать второго столетия солнце так же горячо, как двести лет тому назад. Солнце так же скользит огненный шаром по опрокинутой голубой чаше неба и так же золотит землю… Землю? Земли, голой земли, так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади, опять улицы – бесконечный, бескрайний всемирный город. К первой четверти 22-го столетия все города мира слились и один город. Через океаны, по насыпанным искусственным островам, протянули материки друг другу навстречу свои улицы: Америка – Европе и Азии, Азия – Австралии, Австралия – Африке. В гигантских кессонах,[3]3
Металлический ящик, открытый снизу, который опускается на дно для строительных работ. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] опущенных в океаны, работали полтора столетия, насыпали цепи островов, охвативших поясами земной шар, выстроили ряды улиц от края до края океана и связали отростками городов материк с материком.
Изящные домики-усадьбы в 2–3 этажа, утонувшие в цветах и зелени, домики из папье-маше, уплотненного до твердости железа, обшитые алюминием. Дома слили свои плоские крыши, перекинутыми воздушными кружевными мостами в гигантскую, бесконечную террасу, обсаженную ровными рядами деревьев, с зелеными лужайками, с фонтанами, с павильонами. Кой-где высятся громады университетов и общественных зданий, сверкающие золотом и лазурью своих куполов и шпилей.
А внизу – тротуары и мостовые из папье-маше – вся земля зашита в плотную непроницаемую броню.
Но во всемирном городе, в бронированных улицах, так же легко дышат, как когда-то в лесах. В бесчисленных химических заводах вырабатывается озон.[4]4
Газ, получающийся от электризирования водорода. Уничтожает вредные испарения и микробы в воздухе. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] Он струится по сети труб на улицах и насыщает воздух.
На широкой площади – огромное круглое здание с голубым прозрачным куполом. Университет. По ступеням в широко распахнутые двери льется народ. В легких одеждах из светлой ткани. Мужчины и женщины одеты одинаково. Головы без волос, лица – бриты: сильно развитой череп, ярко выразительные лица; подвижные, бойкие глаза радостны и налиты энергией. У женщин лица тоньше, формы тела округлее, стройнее, мягче.
К куполу причаливают воздушные машины. Они бесшумны. Ни моторов, ни крыльев. Это воздушные корабли с поршнями. Особые аппараты поглощают шум поршней. Сгущенная внутри-атомная энергия[5]5
Все тела состоят из мельчайших частиц – атомов, обладающих силой взаимного притяжения и отталкивания. Эта сила и есть внутри-атомная энергия. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] приводит в движение небольшой двигатель. Корабль юрко-проворно и быстро скользит по воздуху. Прилетевшие на кораблях спускаются в зал на лифтах.
Огромный круглый зал охвачен подковами скамей и пюпитров. В центре возвышение, и на нем, на помостах, стоят две огромные гробницы. У длинного стола, перед гробницами, сидят несколько пожилых человек. В зале совершенно тихо. Около десяти тысяч человек в зале – и ни звука.
Звонкий удар колокола. Шелест движения десяти тысяч человек. Все прикладывают к вискам две крошечные чашечки, которые присасываются к коже. Присоединяют провода, идущие от чашечек к штепселям, укрепленным в пюпитрах. От штепселей провода убегают вверх, к куполу, к системе цилиндров. Этот прибор – чашечки, провода, цилиндры – представляет собой идеограф, передающий человеческую мысль, идеи, душевные переживания. Идеально чувствительная пластинка в чашечке идеографа отражает малейшее колебание нервного вещества в мозгу и переносит эти колебания толчками к слушателю, вызывая у него те же идеи, мысли и представления.
Встает старик Стерн. Он мысленно произносит:
– Друзья! Я начинаю свою лекцию.
Идеограф переносит его мысль в сознание десяти тысяч слушателей. Больше того: от купола университета бежит вниз и дальше по подземной трубе кабель. В каждом доме всемирного города находится аппарат идеограф. Десятки тысяч людей в разных концах мира присоединяют к кабелю идеограф и слушают лекцию Стерна.
И в тысячах тысяч голов одновременно вспыхивает идея:
– Он начинает лекцию.
Стерн мысленно возвращается на полстолетия назад. И в сознании тысяч и тысяч людей возникает мысль:
– Пятьдесят лет тому назад…
– Пятьдесят лет тому назад, – чеканит мысль Стерн, – при установке кессона, у северо-восточных берегов Америки, были найдены эти две гробницы. Они застряли в подводных камнях, обросли водорослями и морскими слизняками. Гробницы были извлечены из океана.
– Кто не знает истории открытия и извлечения этих знаменитых гробниц! – мысленно прерывают слушатели Стерна.
– Все знают об этих гробницах, – отпечатлевается в уме лектора.
Стерн не останавливается больше на этом, тем более, что времени осталось мало:
– Вам известно, что в гробницах находятся в анабиотическом сне два древних человека – мужчина и женщина. Их сон длился двести лет. Ровно через десять минут вскроются крышки гробниц. Вам известно, что газ замечательного ученого Морана опасен. Наденьте противогазные маски.
Шелест. Все надевают принесенные с собой маски. Удары колокола отсчитывают минуты:
– Бом! Бом! Бом!
Звонкий треск. Над гробницами взлетает облако пыли. Голубой газ, пронизывающий холодом до костей, наполняет зал. Но зал слишком велик, и мороз мгновенно спадает. Десятки электрических вентиляторов тотчас же выгоняют газ наружу.
– Маски можно снять, – мысленно диктует Стерн. – Слушайте!
Президиум встает с мест. Взбирается по лесенкам внутрь гробниц.
В умах тысяч и тысяч идеограф рисует картину: на дне гробниц две фигуры в красной шелковой ткани. Президиум рвет шелк. Белеется нагое тело. У левого бока, у сердца обоих людей, часовой механизм с лезвием, занесенным над каучуковой трубкой, проникающей в артерию. По трубке из бидона, стоящего в углу гробницы, бежит оживляющая жидкость. Лезвие медленно опускается на каучуковую трубку…
Во все концы мира идеограф несет отражения этой картины и переливает впечатление тех, кто на дне гробниц наблюдает ее, в головы, стиснутые чашечками идеографа.
Стерн прикладывает к сердцу фигур слуховую трубку и диктует:
– Слушайте! Слушайте!
Тысячи тысяч человек ощущают отраженные идеографом слабые, робкие толчки двух пробуждающихся сердец. Тук-тук-тук – стучится воскресающая жизнь. Тук-тук – слышат ее биение в разных концах мира. Шум воздуха, врывающегося в оживающие легкие.
– Слушайте!
Тупой стук. Лезвие обрезало трубки. Рычажок закрыл ранки.
Стерн прикладывает к вискам Викентьева и Моран чашечки идеографа:
– Слушайте! Слушайте!
– Но они мыслят на своем языке. Как же мы поймем? – несется со всех сторон к Стерну.
Стерн укоризненно качает головой:
– Разве вы забыли все, чему вы учились? Что такое мысль? Это, во-первых, химический процесс – преобразование нервного вещества. Это, во-вторых, физическое явление – перерождение клеточек мозга, колебание молекул, атомов, электронов.[6]6
Мельчайшие частицы вещества – атомы состоят из частиц, называемых электронами. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] Слова – это облачка, надстройка над всеми этими процессами. Значит, идеограф, передающий все эти колебания и изменения и вызывающий соответствующие явления в вашем мозгу, срывает оковы языка с мысли. Идеограф передает мысль на языке движения. Итак…
Стерн обрывает свою маленькую лекцию:
– Слушайте! Слушайте, о чем думают, что чувствуют пробуждающиеся от двухвекового сна!
Викентьева несет куда-то вверх, потом в сторону, качает, зыблет. И вдруг остановилось. Звон в ушах. Голова наливается звоном. Тело точно не свое, деревянное, омертвевшее. Потом теплее, теплее, как будто кто-то тепло дышит на голову, на плечи, на грудь, на живот.
Ах, какая жгучая боль у сердца! Отчего? Да, да! Профессор Моран. Белый операционный стол… Сладко-терпкий запах хлороформа. Не надо! Викентьев хочет жить! Не надо анабиоза!
Светлые пятна плывут в глазах. Что-то горячее вливается в тело, проникает во все его поры…
Дрожание закрытых век Викентьева. Из-под ресниц блестит светлая полоска белков, потом вычерчиваются зрачки, мутные, тусклые, без мысли.
Над Викентьевым наклонились две лысые головы с черными чашечками на висках.
– Как вы себя чувствуете? – мысленно спрашивает Стерн.
– Как они себя чувствуют? – спрашивают по идеографу тысячи и тысячи людей.
И, отраженный идеографом, вопрос возникает одновременно в уме Викентьева и Евгении Моран:
– Как я себя чувствую?
Как они себя чувствуют? Звон в голове не перестает. Слабость. Хочется есть, ужасно хочется есть.
Викентьев подымается на локтях и, напрягая все силы, садится. Стерн и его товарищ поддерживают его. В другой гробнице приподнимают Евгению Моран. На них набрасывают легкотканную одежду.
Ведут по лесенке вниз, на эстраду. Вот они, вот они, люди старины! Волосатые существа с грубыми, топорными линиями лица. Вот они!
Тысячи глаз впились в Викентьева и Евгению Моран. Тысячи голов вспоминают историю этой эпохи.
В то время, когда они жили, гении трудились над изобретением орудий для истребления людей. В их время были отвратительные бойни. В их время было рабство. Миллиарды людей не имели права на сытость, на радость, на жизнь. Горсточка людей владела их трудом, их богатствами, их мыслями, их жизнью. Это правда? Вы, очевидцы, современники – расскажите нам.
У Викентьева и Евгении Моран бьются в голове тысячи мыслей… отраженных идеографом:
– …Волосы… У нас волосы… Мы люди старины…
– …Люди убивали людей… Бойни… Машины для убийства…. Ужас!
– …Кучка людей… грабила труд миллиардов других людей… Проституция… голод…
Поток мыслей! Голова болит от мыслей. Зачем этот голубой зал? Кто эти странные люди с проводами у голов? И несется со всех сторон по идеографу ответ:
– Мы люди двадцать второго столетия, граждане всемирной коммуны.
Викентьев и Евгения Моран почти теряют сознание от усталости и потрясения. Стерн отнимает чашечки идеографа от их висков. Сразу гаснет в их головах фейерверк мыслей. И только одна радостная мысль бьется в них:
– Мы живы! Живы!
Евгению и Викентьева усаживают в радиомобиль – экстаус, напоминающий автомобиль, но приводимый в движение внутриатомной энергией радия. На радиомобиле нет шофера. Стерн нажимает кнопку на стенке радиомобиля, и машина бесшумно скользит по мостовой.
Ночь. На небе россыпь огней, как двести лет тому назад. Но на улицах ясный день, странный день – серебристо-голубой. Откуда этот свет? Светятся мостовые, тротуары, стены домов. Они покрыты светящимся веществом. Радиомобили несутся по светящейся улице, полной звуков музыки, доносящейся с террас, с крыш домов.
Викентьев поражен. Как эти экипажи сами, без шоферов, лавируют по улицам и в стремительном беге не сталкиваются друг с другом?
– Профессор, – обращается он к Стерну, – как управляются эти машины?
Стерн не понимает его языка. Он надевает на головы Викентьева и Евгении идеографы, и те осознают мысленное обращение к ним Стерна.
– Это прибор для сообщения мыслей. В чем дело?
Викентьев повторяет свой вопрос.
– Прежде всего, у нас нет профессоров, – отвечает Стерн. – Ни профессоров, ни ученых, ни других специальностей. Благодаря системе нашего общества и технике, у нас нет разделения труда.
– Но разве всякий умеет читать лекции? – возражает Евгения.
– Всякий гражданин Мирового Города, достигший зрелости. Сегодня я читал лекцию. Вчера я работал у экскаватора. Завтра я намерен работать на химическом заводе. Мы меняем род деятельности по свободному выбору, по влечению.
Викентьев перебивает Стерна. Его интересует движение радиомобиля.
– Радиомобиль приводится в движение разрядами радия, – объясняет Стерн.
– Но каким образом он регулирует свое движение?
– Вы видите впереди радиомобиля счетную поверхность из выпуклых стекол. Это глаза радиомобиля.
– Глаза? – изумленно восклицает Викентьев и Евгения.
– Да, глаза, – невозмутимо отвечает Стерн. – У радиомобиля двести таких глаз. Каждый глаз отражает встречные предметы. Теперь наблюдайте: навстречу нам мчится радиомобиль.
Стерн открывает крышку радиатора. Вторая крышка – стеклянная. Радиатор внутри разделен на несколько десятков отделений, в которых находится бугристая молочно-желтая масса.
– Это светочувствительная масса, – объясняет Стерн. – Вы видите, в одном из отделений отразился встречный радиомобиль.
– Масса в ящичке вспыхнула, – восклицает Викентьев.
– Она выделяет какой-то газ.
– Да, под влиянием света, в массе происходит химическая реакция. Выделяющийся упругий газ большой плотности входит в эту трубочку, в отделения, толкает поршень, который приводит в движение рычаг руля… Но мы приехали.
Стерн нажимает кнопку. Радиомобиль останавливается у подъезда. Широкие ступени ведут в вестибюль, сверкающий золотистым светом, льющимся со стен и с лепного потолка. Пол устлан коврами. Свет золотит ряды пальм у стен. Далеко где-то сплетаются тихие, тонкие звоны музыки.
– Это ваш дом? – спрашивает Евгения.
– Мой? Зачем? – усмехается Стерн. – У нас нет ничего своего. Это дом Мировой Коммуны. Я здесь живу.
– Какое роскошное здание! – восхищена Евгения.
– У нас все дома такие… Ну, войдите в лифт.
Нажим кнопки. Лифт несется вверх, отзванивая этажи. Площадка третьего этажа.
В комнатах тот же золотой свет, та же далекая, тихая музыка. Яркие пятна картин на стенах. Выпуклости художественной лепки на потолке. Ноги мягко ступают по играющим краскам на пушистых коврах. Переплелись красочные линии по шелку мебели, портьер и гардин. Всюду цветы, цветы. Тонкий запах.
– Эти комнаты предоставляются вам. Эта – вам, а та – вам, – указывает Стерн. – Если вам не нравится это освещение, то…
Он подводит их к небольшому ящику в стене. В ящичке полукруг стеклышек всех оттенков. Стрелка указывает на золотистое стеклышко.
Поворот стрелки. Комнату заливает теплый рубиновый свет. Еще поворот – лиловый, серебристый, фиолетовый… Опять золотой.
– Каждый гражданин может выбирать по своему вкусу мебель, украшения комнат. Надо сообщить только по идеографу в коммунальное бюро своего дома…
– Но это все не дается же даром, – замечает, потрясенный впечатлениями, Викентьев. – Надо же быть чем-нибудь полезным обществу. К чему мы пригодны в этом новом мире?
– Вы можете свободно распоряжаться собою, – отвечает Стерн. – Выбирайте любой род деятельности.
– Но если мы ничего не сумеем делать? – спрашивает Евгения.
– Сумеете.
– А если не захотим?
– Захотите, – загадочно улыбается Стерн. – Никто вас не будет заставлять, но вы захотите сами работать…
Викентьева и Евгению мучают голод и сон. Стерн кивает головой:
– Да, да, я знаю. Ведь, благодаря идеографу, вы не можете скрыть ничего. У нас нет тайн и нет лжи.
– Да, мы хотим есть и спать.
– Есть и спать! Устарелые понятия. Я не дам вам ни есть, ни спать, но вы будете сыты и бодры.
Он открывает дверь в соседнюю комнату. В ней почти нет мебели. Две ванны, накрытые стеклянными колпаками; никелированные краны; душ, металлические цилиндры.
– Сейчас вы будете сыты и бодры, – повторяет Стерн.
– Разденьтесь и садитесь в эту ванну.
– Как? При вас? При нем? Мне стыдно!
Стерн не понимает, отчего ей стыдно. Разве это дурно – раздеться и сесть в ванну с питательной жидкостью?
– Я женщина. Я не могу при мужчинах.
Почему женщине стыдно? Стерн решительно ничего не понимает. Ведь у нее нет никакой дурной болезни.
Идеограф отчеканивает тайные чувства Евгении. Мало-помалу Стерн начинает понимать. Половой стыд – предрассудок старины…
– Нам неведом этот стыд. У нас нет нечистых мыслей, присущих эпохе насилия, лжи и условностей… Разденьтесь же. Вы сами не сможете устроить это… Я должен вам помочь.
Евгения покоряется, потупив глаза и краснея. Стерн накрывает ванны стеклянными колпаками, открывая краны. Ванны наполняются бесцветной жидкостью с пряным ароматом.
Каждая пора тела жадно всасывает эту пахучую жидкость. Тело становится упругим, мышцы наливаются силою, быстрее бежит кровь по артериям и венам, четко работает ум. Бодрая теплота разливается по всему телу.
Стерн открывает крышки.
– Эта питательная жидкость восстанавливает разрушенную материю, питает клеточки, проникая всасыванием в поверхностные кровеносные сосуды, а оттуда в вены и артерии, – сообщает он. – Желудку нечего делать в наше время… Теперь станьте под душ. Несколько неприятное ощущение – и пройдет сонливость.
Из душа льется ослепительно яркий сноп лучей. По всему телу пробегает жгучее колотье. Легкая судорога передергивает лицо.
– Радиоактивный душ поглощает яды и убивает бациллы, образующиеся в клеточках мозга во время бодрствования и вызывающие сон, – объясняет Стерн.
Неприятное ощущение проходит. Викентьев и Евгения, бодрые, полные энергии, одеваются.
– Неужели в ваше время никогда не спят? – удивляется Викентьев.
– Нет, мы не спим. Спят только мертвые. Мы экономим на сне и живем вдвое больше, – улыбается Стерн. – Ну, теперь я вас оставлю. Когда я вам понадоблюсь, вызывайте меня, где бы вы не были, по идеографу № 0.0073.
Аппарат идеографа на стене дает три коротких звонка и четко произносит:
– Викентьев! Моран!
Они прижимают чашечки идеографа к вискам. Свет в комнате гаснет. Но экране, над идеографом, огромная атлетическая фигура. Черные острые глаза. Энергичное лицо с острым подбородком, с твердым очерченным тонким носом и выпуклым лбом.
– Лессли. Изобретатель Лессли. Вы еще ничего не слыхали обо мне? Меня знают в каждом доме Мировой Коммуны. Я интересуюсь вами. Как вы себя чувствуете?
– Хорошо. Вполне хорошо.
– Я видел вас, Евгения Моран. В университете. Вы нравитесь мне. Женщины вашей эпохи красивы…
– Зачем вы об этом говорите, Лессли?
– Я не говорю, а думаю. У нас нет тайн. Идеограф передает каждую тайную мысль. Мы не властны ничего скрывать… Вы мне нравитесь, Евгения Моран!
– Мне нечего ответить вам. Я вас не знаю.
– Вы не хотите говорить со мной?
– О нет! Я не думала этого…
– Викентьев! Вы связаны с Евгенией Моран. Вы любите ее?
– Мы двое в одном этом чужом нам мире. Мы связаны нашим одиночеством среди вас. Но…
– Я, Лессли, спрашиваю вас не об этом. Связана ли с вами Евгения Моран, как женщина? Любит ли она вас? Любите ли вы ее?
– Мы не думали об этом.
Викентьев и Евгения видят на экране себя самих и Лессли. Лессли протягивает к Евгении руки.
– Вы нравитесь мне. Если бы стали моей подругой… У нас чувство свободно, и если мой призыв находит у вас отклик…
– Я ничего не могу сказать вам, Лессли. Я вас совсем не знаю.
– Я, – Лессли, изобретатель идеографа. Сейчас я работаю на острове Яве над изумительным прибором… Я весь поглощен своей работой. Но вы позволите мне в часы отдыха говорить с вами?
– Ничего не имею против этого.
Гаснет изображение на экране. В комнате вспыхивает свет.
– Это смело со стороны этого Лессли, – говорит Викентьев и морщится от странного чувства не то тоски, не то страха.
– И неожиданно, – добавляет Евгения и смотрит пристально на Викентьева.
Викентьев напряженно думает. О чем спросил его Лессли? О его отношении к Евгении. У нее голубые глаза и волосы цвета сумерек. У нее звенящий голос… Но не в этом дело, не в этом… Она ему близка, потому, что они одиноки, она – единственная.
Евгения думает о словах Лессли. Эти люди 22-го столетия обладают совершенно иным душевным складом. Что она знает о них? Почти ничего. Точно пустыня вокруг нее. Если бы не было Викентьева, то… Евгения вздрагивает при мысли об этом.
Они не отняли еще чашечек идеографа от своих висков и читают мысли друг друга. Викентьев протягивает обе руки Евгении:
– Единственная!
Она не отнимает своих рук и, раскрыв губы, неслышно шепчет что-то. Викентьев улавливает по идеографу.
– Он близкий… Самый близкий… Родной…
Викентьев крепко сжимает обе руки Евгении. Она вся сжалась – миленький дорогой клубочек.
– Это я, Стерн. Вы здоровы, мои друзья?
На экране идеографа улыбается сморщенное лицо Стерна.
– Я был два дня на силовой станции. Да, вы, вероятно, не знаете, что это. Смотрите на экран. Я вызову ее в своем воображении, и ее отражение из моей памяти перенесется по идеографу к вам.
Изображение Стерна на экране тускнеет. По идеографу доносится рев потока. Мощный искусственный водопад свергается с огромной вышины. Вода падает в гигантские турбины. Они вращаются и приводят в движение десятки динамо-машин. Светящееся здание из дураллюминия[7]7
Дураллюминий – металлический сплав – легче и тверже алюминия. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] сотрясается от стука машин. Внутри здания – ни души. Автоматические регуляторы управляют работой машины. Вот соскочил передаточный ремень. Снизу поднимается трехзубая вилка и, подхватив ремень, надевает его на колесо, с которого он сорвался.
Идеограф отпечатывает мысленное объяснение Стерна:
– Это силовая электростанция. Она работает сама, без человеческого присмотра, как большинство наших механизмов, при помощи саморегуляторов. Ее движение вечно, пока бьет водопад, а водопад неистощим, потому что его питает океан. Она рассылает миллионы киловатт-часов электрической энергии заводам и фабрикам. В случае поломки, станция автоматически дает сигнал в бюро повреждений и вызывает механиков.
Изображение электростанции исчезает. На экране опять Стерн.
– Теперь, друзья мои, подымитесь на террасу. Сейчас будет произведен плебисцит о принятии вас в число граждан Мирового Города.
– Но мы не знаем вашего политического строя. Мы ничего не знаем.
– У нас нет политического строя, – коротко отвечает Стерн и скрывается.
Викентьев и Евгения поднимаются на террасу. Ее лужайки, аллеи, фонтаны залиты тем же серебристо-голубым светом. Та же тихая музыка разносится радио-мегафоном по всему миру из невидимого, далекого концертного зала и слышится и на террасе.
Аллеи запружены движущейся человеческой лавиной. Над головами снуют воздушные корабли, светящиеся окошками своих кают.
Высоко на небе точно чиркнули спичкой. Огненный жгут ракеты. Она рассыпалась дождем алых, желтых и фиолетовых звездочек. Музыка мгновенно обрывается.
Невидимый радио-мегафон произносит несколько слов на странном языке. Викентьев и Евгения улавливают знакомые созвучия, но этот язык энергичнее и экономнее языков их эпохи, и им трудно понять, о чем идет речь.
Их окружает толпа, приветственно машет руками и выкрикивает те же слова. Несколько рук поднимают их над головами. Крики становятся громче. Им надевают идеограф, и они улавливают сознанием:
– Мировой Город приветствует вас, жители древнего мира, и принимает вас в число своих граждан. Вы пользуетесь всеми благами наравне с нами.
На небе выскакивают какие-то огненные знаки, чередующиеся световыми иллюстрациями. Иллюстрации изображают гробницы, их извлечение подъемными кранами из океана, вскрытие, пробуждение Викентьева и Евгении.
– Электро-газета, – объясняют им по идеографу. – Сообщите, пожалуйста, в электро-газету историю вашего усыпления. Вспомните все, что было, и этого достаточно.
Викентьев мысленно восстанавливает картину своего усыпления. И тотчас же на небесном экране вспыхивает текст и ряд изображений: профессор Моран, его лаборатория, пробуждение его собаки, его помощники, операционный стол, хлороформирование Викентьева.
– Электро-газеты отражаются на всем полушарии, – объясняет кто-то. – На восточном полушарии ее воспримут через идеограф, потому что там теперь день, а днем небо не может служить экраном.
Движущиеся огненные буквы на небе тускнеют и гаснут. Вместо них вспыхивают огненные цифры.
– Плебисцит о принятии вас в число граждан, – узнают по идеографу Викентьев и Евгения. – Это номера кварталов Мирового Города, высказавшихся в вашу пользу… Теперь номера кварталов, голосующих против. О, их совсем немного… Вы приняты почти единогласно.
Снова шумят приветственные восклицания. Какая-то гражданка, взобравшись на выступ террасы, произносит короткую речь, обращенную к Викентьеву и Евгении:
– Пришельцы из древнего мира! Мы, граждане Мирового Города, Мировой коммуны, не знаем ни государств, ни границ, ни наций. Мы одна нация – человечество, и у нас один закон – свобода. У нас нет правительства, ни назначенного, ни выборного; у нас нет политического строя. Но в нашем обществе царит гармония, порядок, согласованность, товарищество. Вместо органов насилия и принуждения, мы создали органы учета и распределения. У нас нет обездоленных и подавленных. Мы все равны, все свободны, все слиты в одном устремлении к полному братству. И мы, свободные люди, приветствуем вас, детей рабской и кровавой старины! Мы хотим вас принять в свою свободную среду и приобщить вас к нашему коммунистическому миру.
Гражданка окончила речь. К террасе причаливает воздушный корабль. Стерн спускается с корабля и, взяв под руки Викентьева и Евгению, ведет их по трапу на палубу.
– Мы сделаем с вами большое путешествие по Мировому Городу, чтобы познакомить вас с его организацией.
Корабль бесшумно отчаливает от террасы и плывет над залитым огнями Мировым Городом.
Воздушный корабль скользит над Мировым Городом. Бесшумно всплывает вверх и режет острым носом пряди облаков. Он из легкого металла, дураллюминия. На палубе три каюты с зеркальными окнами, а на носу – капитанская будка, вся из стекла. Остов корабля покрыт светящейся массой и он разбрасывает во все стороны пучки белых лучей.
Стерн от времени до времени заходит в капитанскую будку и садится у аппарата, напоминающего пианино. Он нажимает клавиши, соединенные с рычагами руля, мотора и воздушных камер, находящихся в полом трюме корабля, и направляет его бег – подъем, спуск, повороты. Внутриатомная энергия приводит в действие поршни. Они сгущают воздух в системе воздушных камер до нескольких атмосфер, выталкивают его, короткими толчками, из клапанов наружу. Эти толчки уплотненного воздуха создают воздушную струю, несущую корабль. Повороты регулируются боковыми клапанами, подъем – нижними, спуск – верхними.
Викентьев и Евгении стоят у борта и любуются Мировым Городом, бегущим под кораблем. Берега Америки – позади. Лоснится темный шелк океана. По молу, воткнувшему свой длинный палец на сотню миль в океан, по насыпанным островам, связанным висячими мостами, все тянутся и тянутся серебристо-голубые, светящиеся каналы улиц, дома-сады, висячие мостики, точно оплетенные зеленью, и зеленые аллеи террас, играющие фейерверками огней.
Соединенные проводами идеографа, Викентьев, Стерн и Евгения читают мысли друг друга. Викентьев и Евгения потрясены ширью Мирового Города и мощью нового человечества, проложившего улицы через океан, овладевшего стихиями, заменившего всюду себя машинами.
– Каким образом создается этот идеальный порядок? – шевелится в уме Викентьева. – Кто управляет Мировым Городом?
– Никто, – доносится ответ Стерна. – Правительство не нужно там, где нет классов и нет мотивов для принуждения. Каждый гражданин Мирового Города живет так, как хочет. Но каждый хочет того, чего хотят все.
Викентьев и Евгения не могут понять согласованности интересов и влечения всех граждан Мирового Города при полной свободе воли каждого из них.
Стерна нисколько не удивляет их непонятливость. Он терпеливо объясняет им:
– Вас отделяет от нас двести лет. Вам трудно понять нашу коммунистическую психику. Вы – дети классового общества. Вспомните, что было в ваше время. Борьба людей с людьми затмевала общие интересы человечества и обострила классовые, групповые, личные интересы. Человек жил в обществе волков и сам был волком. То, что было выгодно одному, шло вразрез с выгодами других. У нас нет ни классов, ни групп, ни конкуренции. Мы спаяны общностью. Мы – одна коммунистическая семья. Наша спайка состоит в стремлении полностью овладеть силами природы…
– Но бывают же в вашем коммунистическом обществе преступные элементы: воры, убийцы, – возражает Викентьев. – Бывают эгоистические натуры, лентяи, сластолюбцы…
Стерн улыбается и качает головою:
– Как вы далеки от нашей эпохи! У нас нет собственности. Каждый гражданин имеет все, чего он хочет. Для преступления нужны мотивы, причины. У нас этих причин нет. Зачем я стану воровать, если я могу иметь все, что бы я ни захотел? А эгоизм, леность… Века бесклассовой, коммунистической культуры вытравили эти пороки. Каждый из нас чувствует себя членом человеческой семьи. Если я буду себялюбив или ленив, то от этого будет ущерб обществу и вместе с ним мне. И потом, мы так мало работаем – по 2–3 часа в день! Мы всюду заменили физический труд машинами и даже надзор за работой машин заменили саморегулирующими машинами. Организм каждого человека требует движения, и этой потребности вполне достаточно для той работы, которую должен выполнить каждый член нашего общества. Только больные люди не чувствуют этой потребности, и тогда мы их лечим…
Евгения недоверчиво глядит на Стерна и думает:
– Тут что-то не так. Ведь нужен же общественный аппарат, регулирующий отношения между людьми. Семья, например…
Она не доканчивает своей мысли; в ее ум врывается мысленный ответ Стерна:
– Семьи у нас нет. Мы свободно сходимся и расходимся.
– А дети? Куда вы деваете детей? – горячо блестя глазами, спорит Евгения.
– Дети – достояние Мирового Города. Они воспитываются на Горных Террасах. Мы как раз летим туда. Вы увидите.
Евгения не удовлетворена и мысленно отвечает:
– Вы свободно сходитесь и расходитесь. Ну, а ревность?
Стерн не понимает:
– Ревность? Что это такое – ревность?
– Я люблю человека, мы принадлежим друг другу. Но он полюбил другую и уходит… А я не могу отказаться от него. Он – мой. Я не могу уступить его, я страдаю. Я ненавижу ту, которая отняла его у меня, и способна на преступление. Вот что такое ревность.
Эта горячая тирада поражает Стерна. С широко раскрытыми глазами он смотрит на Евгению, потом на Викентьева.
– Ведь это дико! – восклицает он вслух. – Он мой, она моя… Разве человек может быть моим, твоим? Это же унижает человека! Я не понимаю этого.
И вдруг Стерн вспоминает:
– Ах да, да, да. Ваши писатели так много писали об этом диком чувстве. И это соответствовало вашему общественному строю. Человек мог купить силу и мысль другого человека, и поэтому вам было свойственно собственническое чувство и в отношениях полов. Кажется, у вас даже любовь покупали. Не так ли?
– Покупали, все покупали, – подтверждает Викентьев.
– Нет, мы не знаем этого дикого чувства, – говорит Стерн.
Но вопрос о ревности тронул какую-то больную струну в душе Стерна. Он задумался, и его мысли долетают до Викентьева и Евгении:
– Нэля… Я любил ее… Потом ушел с Майей… Нэля все еще любила меня… Мой друг Лессли свез ее в лечебницу эмоций,[8]8
Эмоция – чувствование, настроение. (Прим. к изд. 1923 г.)
[Закрыть] и Нэлю вылечили.
– Вылечили! – восклицают Викентьев и Евгения. – У вас лечат от любви?
– В лечебнице эмоций лечат гипнотическим внушением. Нэле внушали равнодушие ко мне, и она забыла меня.
И опять какие-то тяжелые воспоминания поднимаются в душе Стерна. Он снимает с себя чашечки идеографа и отъединяет себя от своих спутников.
Внизу, под кораблем, огни становятся гуще, сливаются в сверкающие потоки. Корабль летит над тем краем Европы, где были когда-то Лондон и Париж, отделенные Ла-Маншем и провинциями Франции. Теперь через Ла-Манш, Лондон и Париж протянулись друг к другу улицы и слились в один район гигантского Мирового Города. Корабль ускоряет свой бег, приближаясь к области Горных Террас.
Горные Террасы расположены в Швейцарских Альпах, в Пиренеях и Апениннах. Они тянутся также в Азии, в лучших местах Гималаев, и в наиболее здоровой части Памира. Здесь, в яслях, в детских колониях и площадках, в детских дворцах, сосредоточено все детское и юношеское население Мирового Города…
