Текст книги "Русские генералы 1812 года"

Автор книги: Яков Нерсесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Но безмолвное отступление не могло продолжаться: полководческая репутация Барклая не просто покачнулась, ей был нанесен роковой удар.

5 августа (а ведь еще не был сдан врагу Смоленск) Александр I по настоянию Аракчеева, Ермолова и председателя Государственного совета князя Н. И. Салтыкова согласился рассмотреть новую кандидатуру на пост главнокомандующего – Кутузова.

Только под нажимом влиятельных представителей дворянства, от лица которых выступил замещающий военного министра князь Алекс. И. Горчаков 1-й, и очень тяжелой ситуации император после тяжкого трехдневного раздумья все же назначил Кутузова главнокомандующим. Барклай, получивший сообщение об этом из Санкт-Петербурга на марше, с присущей ему стойкостью вынес новое испытание. Под его началом по-прежнему осталась 1-я армия в составе трех самых мощных корпусов генералов Багговута, Остермана-Толстого и Дохтурова.

Российский самодержец так объяснил свое решение в письме к сестре Екатерине Павловне: «Зная этого человека, я вначале противился этому назначению, но когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это, к тому же Барклай делал одну глупость за другой под Смоленском, мне оставалось только уступить единодушному желанию, и я назначил Кутузова. В тех обстоятельствах, в которых мы находимся, я не мог поступить иначе. Я должен был остановить свой выбор на том, на кого указывал общий голос». Самому Барклаю Александр I писал следующее: «Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: “Опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности”, и так как Ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в Вашем лице выбор. Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству Вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос за и против в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство».

Багратиону, Тормасову и Чичагову было предписано немедленно встать под начало главнокомандующего Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Русское происхождение Кутузова сделало его более подходящим на роль главнокомандующего в час народных испытаний, когда все иностранцы казались подозрительными. Выражая общие чувства,А. С. Пушкин позднее написал:… Когда народной веры глас

Воззвал к святой твоей седине:

«Иди, спасай!» Ты встал – и спас…

Уступая место главнокомандующего, Барклаю пришлось написать длинное письмо царю Александру I, в котором он попытался изложить свое видение войны и причины отступления русских армий: «Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим, я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес. Когда я почти довел до конца этот план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией». В письме своей жене Барклай писал, что подчиняется судьбе и что время покажет, правильный ли выбор сделал император, хотя назначение Кутузова необходимо, «так как сам император лично не командует всеми армиями… Что касается меня, то патриотизм исключает всякое чувство оскорбления».

…

Между прочим , историки давно признают, что принципиальная стратегическая линия, намеченная Барклаем-де-Толли на начальном этапе войны, не могла быть изменена Кутузовым и преемственность в командовании была сохранена. Спустя четверть века в Петербурге, на Невском проспекте, в сквере перед Казанским собором, появились памятники Кутузову и Барклаю-де-Толли.

Оба монумента работы скульптора Б. И. Орловского были торжественно открыты 25 декабря 1837 г., в день празднования 25-й годовщины изгнания французов из России. Посетив мастерскую скульптора в марте 1836 г., Пушкин увидел изваяния обоих полководцев и высказал свой взгляд на их роль строчкой стихотворения «Художнику»: «Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов». Но в ходе отступления оценка Барклая была иной.

Время многое расставило по своим местам…

Прибывший к армии 17 августа новый главнокомандующий был вынужден следовать плану своего предшественника и отступать, дав генеральное сражение на подступах к Москве, у Бородина.

Надо отдать должное Барклаю: несмотря на то что отношения с Кутузовым у него сразу же не сложились (рассказывали даже, что Михаил Илларионович не считал нужным сообщать командующему 1-й армией о своих распоряжениях), он не самоустранился, а активно работал для подготовки решительного сражения. Позднее Кутузова долго обвиняли в ошибочности сосредоточения под Бородином большей части сил на лучше защищенном природой правом фланге. Там находилась и 1-я армия Барклая. Михаил Богданович предлагал главнокомандующему иную расстановку сил: «Князю Кутузову было предложено под вечер при наступлении темноты переместить армию так, чтобы правый фланг 1-й армии сместился влево до высоты Горки, а левый примыкал к деревне Семеновское. Тогда как вся 2-я армия сдвинулась бы на Старую Смоленскую дорогу. Сие движение не переменило бы боевого порядка, каждый генерал имел бы при себе собранные свои войска; резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и может быть, решили бы сражение. Князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля. Для прикрытия же нашего правого фланга, защищаемого уже местоположением, достаточно было бы построенных укреплений, 8 или 10 батальонов пехоты, 1 кавалерийского корпуса и казачьих полков 1-й армии. Князь од обривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие». Так описал свою задумку о «предупреждении неприятеля» сам Барклай.

В канун Бородина он почти не спал. Всю ночь писал и задремал только перед рассветом, запечатав написанное в конверт и спрятав его в карман сюртука… На следующий день он командовал правым крылом и центром русских войск, закрывавших кратчайший путь на Москву по Новой Смоленской дороге. Здесь размещались 204 пушки. Принято считать, что Кутузов стремился заставить Наполеона атаковать в лоб на узком, трехкилометровом пространстве своего более слабого левого фланга, где местность затрудняла быстрый фланговый маневр. Большинство историков полагают, что в случае серьезной угрозы для этого крыла русской армии он надеялся использовать войска Барклая как резерв и перебрасывать их в нужном направлении. С этой целью Кутузов приказал построить мосты, переходы через ручьи и овраги. Однако в ходе сражения задумка реализовалась далеко не полностью. К тому же, занимая удобную оборонительную позицию, укрепленную двумя мощными батареями (в 24 и 48 орудий), правофланговые 30-тысячные войска Милорадовича, Багговута и Остермана-Толстого наступать сами не могли, так как перед ними находилась сильно пересеченная местность. Они были плотно построены и оказались под прицельным огнем французской артиллерии.

Одетый в вышитый золотом генеральский мундир, при всех орденах и звездах, Барклай проявил большое мужество и искусство в управлении войсками. Он очень вовремя вывел из-под удара столь любимый им лейб-гвардии Егерский полк, отчаянно оборонявший Бородино от превосходящих сил врага и уже очень сильно потрепанный.

В критический момент сражения Барклай-де-Толли собрал для защиты Курганной высоты элиту своих войск: Преображенский, Семеновский, Конногвардейский и Кавалергардский полки. Лично водя в атаку кавалерийские корпуса, Барклай появлялся в самых опасных местах в центре русской позиции. Казалось, он искал смерти. Под ним было убито пять лошадей. Семь из восьми сопровождавших его адъютантов были убиты или серьезно ранены. Сам Барклай дважды едва не был захвачен в плен польскими уланами. Ценой своей жизни его спасали молодые свитские офицеры. К концу того ужасного дня его почерневший от пороховой гари парадный мундир был забрызган кровью с головы до ног. Барклай писал императору: «26 августа не сбылось мое пламенное желание: Провидение пощадило жизнь, которая меня тяготит».

…

Между прочим , ряд историков считают, что при почти полной инертности Кутузова и после смертельного ранения Багратиона именно Барклай с его природным хладнокровием оказался той светлой головой, что руководила непосредственно на поле боя и не дала Бонапарту окончательно опрокинуть левый фланг русской армии и прорвать центр.

До Бородина войска отказывались приветствовать Барклая, считая его главным виновником отступления, равносильного для них поражению. Теперь, видя его спокойствие, энергию и бесстрашие, они восторженно приветствовали его, как бы инстинктивно поняв свою прежнюю неправоту. Барклай стал настоящим героем генерального сражения, он единственный среди генералов получил от императора орден Св. Георгия 2-й степени.

После Бородина Барклай продолжал упрямо отстаивать необходимость стратегического отступления. Именно ему Кутузов приказал оценить все плюсы и минусы выбранной Беннигсеном позиции на берегу Москвы-реки между Филями и Воробьевыми горами для последнего, решающего сражения под стенами старой столицы. Методичный Михаил Богданович сделал подробный анализ, показал главнокомандующему рисунок позиции, который произвел на «старую лисицу севера» сильное впечатление. «Он ужаснулся, выслушав меня», – писал позднее Барклай. Все штабные офицеры, с которыми консультировался Кутузов, были того же мнения. На военном совете в Филях Барклай высказался категорично и по делу. Он раскритиковал выбранную Беннигсеном позицию: уж очень она походила на позицию под Фридландом. Он подал голос за оставление Первопрестольной в целях спасения армии и предложил отступить на Владимирскую дорогу, чтобы сохранить сообщение с Петербургом.

Неизвестный художник. Бородинское сражение. Первая четверть XIX в.

Именно ему Кутузов поручил руководить прохождением русских войск через Москву и выводом их к селу Тарутино. Миссия в глазах обывателя не престижная и весьма двусмысленная. Жители едва не растерзали Барклая на улице, и только умелые действия его адъютанта А. А. Закревского, вовремя обнажившего шпагу, отпугнули толпу.

В личном письме жене Барклай писал: «Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. …Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита – это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни».

В том же письме Барклай признался в тяжелой моральной обстановке вокруг себя. После назначения Кутузова на пост главнокомандующего Александр I подписал еще один указ – об увольнении Барклая с должности военного министра. Поэтому Кутузов мог свободно игнорировать советы предшественника. Разногласия случались и в ходе Бородинского сражения, и после него, достигнув апогея во время отступления из Москвы. 1-я и 2-я армии оказались слиты в одну, и генерал Барклай попал в двусмысленное положение. Формально сохраняя пост, он был фактически отстранен от управления войсками. После того как Барклай узнал, что Кутузов в своем письме Александру I обвинил его в сдаче Смоленска и плачевном состоянии войск, хладнокровие наконец изменило ему. В конце сентября он написал прошение об отставке, сославшись на нездоровье: «Я твердо решился лучше впасть в бедность, от которой я не избавился во время моей службы, нежели продолжать службу… Я надеюсь, однако, что беспристрастное потомство произнесет суд с большей справедливостью». Михаил Богданович отправился в Калугу, затем через Петербург поздней осенью прибыл в свою деревню в Лифляндии. Там он составил «Записку», отправленную императору, в которой еще раз доказывал правоту своих действий.Любопытно, но весь путь отступления Барклая от Вильно до Тарутина занял ровно 100 дней, так что и у Михаила Богдановича, как и у его главного врага, были свои «Сто дней»! Они не стали дорогой побед, а превратились для него в Голгофу, без которой не было бы победы России над Бонапартом. Прощаясь с адъютантом В. И. Левенштерном, Барклай сказал: «Великое дело сделано. Теперь остается только пожать жатву. Я передаю фельдмаршалу сохраненную, хорошо одетую, вооруженную и не деморализованную армию… Фельдмаршал ни с кем не хочет разделить славы изгнания неприятеля из империи»….

Между прочим , А. С. Пушкин внес свою лепту в увековечение заслуг Барклая, посвятив ему в 1836 г. стихотворение «Полководец». В «Объяснении» к этим стихам поэт писал: «Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком? И мог ли Барклай-де-Толли совершить им начатое поприще? Мог ли он остановиться и предложить сражение у курганов Бородина? Мог ли он после ужасной битвы, где равен был неравный спор, отдать Москву Наполеону и стать в бездействии на равнинах Тарутинских? Нет! (Не говорю уже о превосходстве военного гения.) Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром, деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал! Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли, потому что Кутузов велик?»

Еще до смерти Кутузова Александр I вернул Барклая на театр военных действий, поручив ему в 1813 г. командование 3-й армией. После Лютценского сражения она присоединилась к главной. Для Барклая-де-Толли Заграничный поход 1813—1814 гг. стал вершиной военной биографии и лебединой песней. В сражении под Бауденом 8—9 мая 1813 г. Барклай умело руководил правым флангом русско-прусской армии, успешно противостоял атакам самого Наполеона. Однако это не изменило исхода битвы в целом в пользу

Бонапарта, гений которого после «спячки» в России снова вспыхнул. 17 мая Барклай сменил П. X. Витгенштейна на посту главнокомандующего объединенными русско-прусскими войсками, как раз накануне временного – летом 1813 г. – перемирия с Наполеоном. Примечательно, что Витгенштейн сам рекомендовал Барклая на свое место и писал, что «почтет за удовольствие быть под его начальством». После окончания перемирия эта армия вошла в состав Богемской (или Главной) армии союзников под командованием недавнего союзника Наполеона австрийского фельдмаршала князя Шварценберга. У Барклая был следующий по старшинству пост в Богемской армии – командующий русско-прусским резервом (78 тыс. русских и 49 тыс. пруссаков).

После неудачного сражения 14—15 августа под Дрезденом, где действиями объединенной русско-прусско-австрийской армии руководил Шварценберг, Барклай-де-Толли с главными силами армии отступил к деревне Кульм и 17—18 августа разгромил наседавший на него 37-тысячный корпус Вандама. Умело руководил Барклай войсками союзников и в Битве народов под Лейпцигом. За заслуги в той кампании его возвели в графское достоинство и наградили орденом Св. Георгия 1 степени.

В походе 1814 г. он сражался при Бриенне, Ла-Ротьере, Арси-Сюр-Об, Фер-Шампенуазе и Париже. Под Бриенном русские так наседали на французов, что Бонапарту пришлось вспомнить молодость и со шпагой в руках отбиваться от казаков под тем самым вековым дубом, под которым почти 35 лет назад он взахлеб зачитывался трудами по военной истории Рима. Под селом Ла-Ротьер Барклаю выпала честь нанести решающий удар, понудивший французов к отступлению. Именно за эту победу император наградил его золотой шпагой с алмазами. Когда в 1814 г. Михаил Богданович въезжал в Париж рядом с Александром I, тот взял его за руку и поздравил со званием генерал-фельдмаршала.

…

Между прочим, Барклай долго добивался нижних офицерских чинов, но всего за семь лет проделал стремительный путь из генерал-майоров в фельдмаршалы. Михаил Богданович стал 41-м фельдмаршалом в истории русской армии. Кроме него в ходе той войны подобного звания удостоился только Кутузов. Примечательно, что шесть последующих фельдмаршалов, вплоть до М. С. Воронцова, получившего это звание в 1856 г., все были участниками войн с Наполеоном.

По возвращении в Россию Барклай был назначен главнокомандующим 1-й армией, расквартированной в Польше. Весной 1815 г. Наполеон триумфально вернулся к власти. Барклай снова повел армию в Западную Европу, вступив в июне 1815 г. в пределы Франции, но не успел принять участия в больших сражениях из-за катастрофы Наполеона под Ватерлоо еще до прибытия русских войск. Продолжив поход, в июне вторично вошел в Париж. 30 августа 1815 г. Михаил Богданович блестяще провел трехдневный смотр-парад для союзников под Вертю, где русские войска (150 тыс. человек при 540 орудиях) поразили всех своей выправкой и слаженностью действий. Ермолов восхищенно констатировал: «Состояние наших войск удивительное. Здесь войска всей Европы, и нет подобного Российскому солдату».

А победитель Бонапарта при Ватерлоо герцог А. Веллингтон заявил, что не способен представить, как можно «довести армию до столь высокого совершенства». Очень довольный произведенным впечатлением, Александр I в последний день парада и в день своих именин – 30 августа 1815 г. – возвел фельдмаршала Барклая в княжеское достоинство. Тогда и от союзников на новоиспеченного князя пролился дождь из наград и орденов.

Последние годы жизни Барклай-де-Толли занимался боевой подготовкой вверенных ему армейских подразделений, которые составляли большую часть полевых соединений России. Выступал против создания Аракчеевым военных поселений. Предлагал отслуживших срок солдат наделять землей и зачислять в вольные хлебопашцы.

В начале 1818 г. уже давно больной Барклай испросил позволения отправиться в Германию для лечения на минеральных водах, но, не доехав до места, скончался 14 мая в возрасте 57 лет на мызе Штилитцен (ныне поселок Нагорное Калининградской области) в шести верстах от города Инстербурга (ныне Черняховск).

30 мая его тело было доставлено в Ригу, где состоялась торжественная траурная церемония. Во дворе кирхи Св. Якоба произошло отпевание и отдание воинских почестей – в присутствии священнослужителей всех конфессий и гражданской администрации города, а также военного гарнизона под командованием генерала И. Ф. Паскевича.

Прусский король Фридрих Вильгельм III выслал в Штилитцен почетный караул, который сопровождал траурный кортеж до самой русской границы. Сердце Барклая-де-Толли было похоронено на небольшом возвышении в 300 метрах от мызы Штилитцен, а набальзамированный прах доставлен в фамильное имение Бекгоф в Лифляндии и захоронен в семейной усыпальнице рядом с прахом ранее умершего сына. Его имя получил 4-й гренадерский Несвижский полк.

P. S. В историю военного искусства Барклай-де-Толли вошел как создатель тактики «выжженной земли» – отрезания основных войск противника от тыла, лишения их снабжения и организации в их тылу партизанской войны. В военной литературе закрепилось определение барклаевской манеры войны – «война завлекательная». Современники и потомки долго продолжали спор о деятельности Барклая в качестве командующего. А. С. Пушкин в четверостишии из 10-й главы «Евгения Онегина» снова вспоминал Барклая:

Гроза двенадцатого года

Настала – кто тут нам помог?

Остервенение народа,

Барклай, зима иль русский Бог?

В боевой обстановке Барклая-де-Толли отличало необычное хладнокровие, которое даже вошло в солдатскую поговорку: «Погляди на Барклая, и страх не берет». О невозмутимом спокойствии Барклая один из современников писал так: «Если бы вся вселенная сокрушилась и грозила подавить его своим падением, то он взирал бы без всякого содрогания на сокрушение мира».

Интересную характеристику командующего оставил Ермолов: «Барклая-де-Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие… Неловкий у двора, не расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении не снискал приязни равных, ни приверженности подчиненных… Свободное время он употребил на полезные занятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех отношениях, по состоянию неприхотлив, по привычке без ропота сносит недостатки. Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых, не чуждый снисходительности… Боязлив пред государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милости его, недавно пользуясь ими… Словом, Барклай-де-Толли имеет недостатки, с большею частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов».

Тяжелые моральные испытания выпали на долю Барклая-де-Толли в Отечественной войне 1812 года, когда его имя сделалось символом отступления русской армии. С необыкновенным достоинством перенес он эти испытания и в памяти потомков остался полководцем, честно исполнившим свой долг. Став князем, он получил девиз «Верность и Терпение», в котором лаконично отразилась вся его суть как человека и гражданина. Главной заслугой Барклая стало недюжинное гражданское мужество – он умел идти против течения и до последнего стоял на своем! «Его характер останется вечно достоин удивления и поклонения», – заметил Пушкин.

Алексей Петрович Ермолов. Артиллерист от Бога

Пред ним, за ним нет пышных титл,

Не громок он средь гордой знати,

Но за него усердный глас молитв

Непобедимой русской рати.

В. А. Жуковский. К портрету Ермолова

В час дня весь горизонт напротив левого фланга русских войск почернел и зашевелился. Это на поле боя окончательно развернулся «десятый легион» Наполеона – мощный III корпус маршала Лаву. Пользуясь своим численным превосходством, а также поддержкой пехоты Сент-Илера и двух драгунских дивизий из корпуса Ожеро, он начал обходить левое крыло армии Беннигсена. Ввод в бой резервных частей и неустрашимость русских генералов Багговута и Остермана-Толстого не спасли положения. Левый фланг русских отошел назад и составил почти прямой угол с линией центра и правого фланга армии. Назревала катастрофа.

И в этот ответственный момент сражения при Прейсиш-Эйлау – в 15.30 дня – главнокомандующий русской армией Беннигсен покинул войска и отправился поторопить своего союзника прусского генерала Лестока, чей корпус двигался к месту сражения. Несмотря на отсутствие полководца, русские не дрогнули и продолжали сражаться… Остановил наступление французов и спас армию бомбардировкой напрямую из орудий своей конно-артиллерийской роты один из героев трагического Аустерлицкого сражения подполковник артиллерии Ермолов, безусловно, культовая фигура в истории русской армии первой четверти XIX в.

Выдающийся русский военачальник и государственный деятель, участник почти всех крупных войн, которые Российская империя вела с 1790-х по 1820-е гг., герой Отечественной войны 1812 года, герой Кавказской войны 1817—1864 гг., генерал от инфантерии (1818 г.), генерал от артиллерии (1837 г.) Алексей Петрович Ермолов был родом из старинной, но небогатой дворянской семьи, жившей в Орловской губернии.

…

Между прочим , если верить преданию, родовые корни этой семьи шли от приехавшего в 1506 г. из Золотой Орды в Москву татарина мурзы Арслана-Ермолы, получившего при крещении имя Иван. Его правнук Трофим Иванович Ермолов через сто лет удостоился чести быть занесенным в книгу московских бояр. И с той поры Ермоловы успешно служили русским царям как стольниками, так и «в иных чинах», «прирастая» землями и крепостными.

Дед Алексея Петровича, Алексей Леонтьевич, начал военным, дослужился до коменданта Киева и Чернигова, закончив «государеву службу» председателем палаты уголовного суда в Новгородском наместничестве. Отец нашего героя, Петр Алексеевич Ермолов, был уездным предводителем дворянства и владельцем небольшого имения из 150 душ под Мценском. Но дети его родились в Москве, «где-то между Арбатом и Пречистенкой». Помимо сына Алексея у него была еще младшая дочь Анна. В царствование Екатерины II Петр Алексеевич занимал должность правителя канцелярии генерал-прокурора графа А. Н. Самойлова, а с вступлением на престол Павла I вышел в отставку и поселился в своей деревне Лукьянчиково. Он прожил очень долгую жизнь, до самой кончины сохранив живость ума и бодрость характера. Отец и сын просто обожали друг друга и до последних дней состояли в активной переписке. Мать – Мария Денисовна Давыдова, тоже происходившая из старинного рода с татарскими корнями, вышла за отца Ермолова уже вторым браком. Через нее Алексей находился в родстве со знаменитыми фамилиями российского дворянства – Потемкиными, Орловыми, Раевскими и Давыдовыми, в частности, его современник и «брат по оружию» легендарный партизан и поэт Денис Давыдов доводился ему двоюродным братом. Именно от матери Алексей Петрович унаследовал остроумие и язвительность, принесшие ему немало проблем и порой даже тормозившие его карьеру.

А. П. Ермолов. Литография. 1854 г.

Алексей сначала воспитывался дома, а затем – в Благородном пансионе при Московском университете, куда принимались мальчики 9—14 лет дворянского происхождения. Ему преподавал известнейший профессор Иван Андреевич Гейм. Пансион готовил к военной, статской, придворной и дипломатической службе. Полученное семилетнее образование Ермолов дополнил систематическим чтением, особенно любя древнеримских авторов и часто ассоциируя себя с героями древности.

…

Кстати, в юности Ермолов обучился переплетному делу, полагая, что после прихода в Россию якобинцев придется зарабатывать на хлеб ремеслом.

Как тогда было принято, Ермолова еще в детстве, в 1778 г., записали на военную службу: каптенармусом лейб-гвардии Преображенского полка. «Служба» шла сама по себе, а чины «росли» сами по себе.

В 1791 г. в чине поручика гвардии 14-летний Алексей поступил на действительную службу, переехал в Петербург. Поскольку пребывание в гвардии требовало немалых средств, то нашему юнцу пришлось перевестись в действующую армию. Более того, он захотел принять участие в шедшей тогда Второй Русско-турецкой войне и в том же году был переведен в 44-й Нижегородский драгунский полк, который дислоцировался в Молдавии. Из гвардии в армию переводились «следующим чином», в связи с чем Ермолов с января 1792 г. стал капитаном и старшим адъютантом при генерал-поручике графе А. Н. Самойлове. Однако к его приезду в полк, которым, кстати, командовал будущий герой войн с Наполеоном 20-летний полковник Николай Николаевич Раевский, война уже закончилась. Именно там 15-летний Ермолов очень плотно познакомился с артиллерией, что определило его дальнейшую судьбу. Большая часть жизни нашего героя будет связана именно с этим грозным оружием. С марта следующего года он – квартирмейстер 2-го бомбардирского батальона и всецело поглощен самообразованием: погружается в изучение математики.

Вскоре Алексея по его просьбе зачислили курсантом в Артиллерийский и инженерный кадетский шляхетский корпус. Здесь он вникает в тонкости фортификации и артиллерии. Именно там Алексей впервые столкнулся со своим будущим «благодетелем» начальником гатчинской артиллерии капитаном Алексеем Андреевичем Аракчеевым. Уже тогда колкий на язык Ермолов не в меру подтрунивал над Аракчеевым – большим поклонником всего прусского, в том числе короля-полководца Фридриха II Великого. До поры до времени это сходило ему с рук.

В 1794 г. началась служба молодого артиллерийского офицера под началом «русского Марса» Александра Васильевича Суворова – познавание суровой «науки побеждать». Тогда же Ермолов получил свое боевое крещение – в ходе Польской кампании, т. е. во время подавления Польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко.

В последней четверти XIX в. некогда могущественная и обширная Речь Посполитая, включавшая огромные территории, населенные православными украинцами и немцами-лютеранами, трижды подвергалась разделу. Сильные соседи – Россия, Австрия и Пруссия – отняли у нее практически все непольские земли. Сначала Восточную Белоруссию, часть Литвы и Латвии, Галицию и Померанию у Балтийского моря. Затем Данциг, Познань, Торн и Центральную Белоруссию с Минском, а также Правобережную Украину. Национальные чувства поляков были оскорблены, шляхта бурлила, короля обвиняли в измене, в стране свободно действовали агенты соседних держав, перекупавшие голоса на сеймиках и мешавшие введению новых законов, в частности отмене liberum veto, согласно которому и один шляхетский голос, поданный против, мог воспрепятствовать принятию конституции. Весной 1794 г. началось восстание, которое возглавил сын небогатого помещика Костюшко. Вопреки распространенному мнению он никогда не обещал отмены крепостного права, поскольку подобные предложения оттолкнули бы от него шляхту и польских офицеров.

…

Между прочим , Тадеуш Анджей Бонавентура Костюшко (1746—1817) – единственный по-настоящему талантливый польский генерал тех лет, в 1765—1769 гг. он учился в Рыцарской школе в Варшаве, созданной королем Станиславом Понятовским. Он рано потерял отца – помещика-изувера, убитого православными украинскими крестьянами. Уже в юности Костюшко поклялся сделать все, чтобы Польша стала республикой. Как лучший ученик, Тадеуш продолжил образование в Германии, Италии и Франции, где увлекся просветительскими идеалами Вольтера и Руссо (свобода слова, равноправие, демократическое устройство государства и т. п.). Вернувшись на родину, молодой человек влюбился в юную Людовику, дочь богатого и могущественного пана Сосновского.