Текст книги "Неугасимый свет"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ЗОЛОТОЙ ГРОШИК

Наконец-то Янкеле исполнилось шесть лет! В этот день бабушка поцеловала его крепче, чем всегда, и подарила ему маленькую блестящую денежку – грошик. Янкеле спросил:

– Он золотой, да?

Бабушка была глуховата. Она кивнула головой:

– Да, котик, да!

Янкеле обрадовался. Он любовался денежкой, дышал на неё и всё думал, как бы получше её истратить.

А что, если отдать её извозчику Геноху! Тогда можно будет долго кататься на его огромном фаэтоне – спереди, на мягком сиденье, как настоящий пассажир с варшавского поезда.

Нет, жалко отдавать грошик Геноху. Прокатиться можно и так, сзади, там, где болтается ведро и мелькают страшные, облепленные грязью спицы. Пускай Генох кричит: «Шейгец, слезай!» – пускай хлопает кнутом – всё равно ему Янкеле сверху не достать!

А что, если отдать грошик Монику Мошковскому! За это, пожалуй, можно попросить его новые башмаки с резинками. Вчера он вышел во двор в этих башмаках и, поминутно нагибаясь, обтирал их рукавом.

– А я сегодня именинник, – сказал он. – А мне мама рубль дала!.. Приходите, ребята, у нас будет бал, вот!

Янкеле никогда ещё не бывал на балах и даже не знает, что это такое – бал. И хотя бабушка сказала ему: «Не ходи к ним, Янкеле!» – он всё-таки пошёл, потому что ему очень хотелось увидеть бал.

Моник, нарядный, приглаженный, встретил его у дверей:

– Ты?.. Подожди, я сейчас!

Янкеле долго сидел на кухне, где мыли посуду, где стучали ножи и вилки, а над плитой то и дело взлетал тёплый, вкусный пар. Потом кухарка сказала:

– Наш Монечка пошутил, а ты ждёшь! Иди, дурачок, а то мне смешно делается.

Янкеле побрёл домой. Бабушка спросила:

– Как тебе понравился бал?

Янкеле сказал только:

– Бал… бал… Вот!

Потом заплакал и сразу лёг спать, потому что бабушка ему не раз говорила: «Когда спишь, ничего не чувствуешь».

Нет, Монику нельзя отдавать денежку. Кому ж всё-таки? Вдруг он услышал знакомое:

– Свежи-и… пирожны-ы!..

Это пирожница Хана. Вот кому он завидует! Ей хорошо, ей уже лет двенадцать, а не просто шесть. И у неё большая корзина с пирожными, и она может их есть, когда захочет.

И Янкеле решил: он отдаст Хане золотой грошик, накупит пирожных и даже бабушку угостит.

Зажав монетку в кулак, он выбежал за ворота.

Хана медленно шла серединой улицы. Она вся изогнулась, потому что на плече у неё стояла большая корзина. Издали казалось, будто корзина сама передвигается на худых, босых ногах, будто корзина сама кричит тонким голосом:

– Свежи-и… пирожны-ы!..

Янкеле побежал за Ханой:

– Пирожны-ы… Стой!

Корзина повернулась, опустилась, и Янкеле увидел покрытое пылью и потом лицо Ханы. Но он смотрел не на Хану, он смотрел в корзину. Ой, сколько ж там пирожных! И длинные, и круглые, и изогнутые, и в бумажках, и без бумажек…

Хана спросила: – Тебе какое?

Янкеле не знал, какое выбрать. Он молча разглядывал чудесное богатство Ханы-пирожницы.

Хана сказала:

– Замечательный товар! Свеженьки… сахарны…

Янкеле очнулся. Он стал показывать пальцем:

– Это и то… Нет, то… Нет, вон то… Много…

И он протянул Хане-пирожнице золотой грошик. Монетка весело заблестела на её ладони, на которой красными пятнами отпечаталась ручка корзины.

Вдруг Хана крикнула:

– Что ты мне голову морочишь!

Она взмахнула рукой, и грошик, сверкнув, упал в канаву.

Янкеле растерялся:

– Он же не такой, Хана, он же золотой!

– Такой золотой, как ты!

Она вздохнула, подняла корзину и пошла:

– Свежи-и… пирожны-ы!..

Янкеле долго барахтался в канаве, среди мусора и соломы. Но вот грошик нашёлся. Янкеле повеселел, стал его вытирать, и монетка опять засияла.

«Ну ладно, – подумал Янкеле, – пускай считается не золотой, всё равно я куплю, хоть не целое, хоть кусочек».

И он снова побежал за Ханой:

– Дай… кусочек…

Хана, не оборачиваясь, ответила:

– Что я, резать буду? Что это тебе, колбаса?

Но Янкеле не отставал. Ничего, он будет за ней ходить, ходить, ходить, и, когда она устанет, и сядет, и начнёт есть пирожное, тогда он купит у неё на грош.

Он всё шагал за Ханой. Она переходила на ту сторону улицы, и он переходил на ту сторону улицы. Она постояла у аптеки, и он постоял у аптеки.

Она кричала:

– Свеженьки… сдобненьки!.. И ему хотелось кричать: «Свеженьки… сдобненьки!..»

Она его не видела. А он всё время видел её выцветшее синее платье, изогнутую спину и тёмные пятки – то одну, то другую, то одну, то другую… Солнце печёт. Янкеле выскочил без шапки, он устал, но он всё шагает за вкусной корзиной, точно привязанный, по Виленской улице…

Но вот улица кончилась. И там, на пустыре, возле речки, Хана остановилась, опустила корзину, зачерпнула воды, умылась и села в тень.

Янкеле, сжимая грошик, притаился в кустах.

Хана откинула марлю, которой были покрыты пирожные, порылась в них, достала одно и стала его есть, запивая водой.

Янкеле шевельнулся: пора, а то она всё съест, и опять ему ничего не достанется.

Он вышел из-за кустов. Хана испугалась и перестала жевать.

– Кто это?

– Это я, – сказал Янкеле, протягивая монетку, – ну всё равно, пусть не золотой, дай маленький…

– Что, я тебе резать буду? – повторила Хана.

– А ты от своего…

И вдруг он увидел, что в руках у неё вовсе не пирожное, а кусок чёрного хлеба – горбушка. Он замолчал и уставился на горбушку, будто никогда не видал. Хана сказала:

– Иди, иди, покупатель!

Янкеле поплёлся по дороге. Его обогнал фаэтон Геноха. Спереди, на мягком сиденье, развалился Моник, и Янкеле не стал прицепляться.

Он пришёл домой и лёг, потому что, когда спишь, ничего не чувствуешь. Во сне кулак его разжался. С лёгким стуком упал и покатился куда-то золотой грошик.

В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ

Сначала забрали в солдаты дядю Герцке. Потом хотели забрать и дядю Рувима. Но Рувим уехал в Америку, и дома остались только мама, бабушка и Янкеле.

Бабушка часто вздыхала, жаловалась:

– Что это за дом без мужчины? Разве это дом?

Янкеле обижался:

– А я, бабушка?

– Ну, ты! Тебе ведь ещё не тринадцать лет! Янкеле с огорчением загибал пальцы: девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Долго ещё ему не быть мужчиной в доме!

А всё-таки он много помогал бабушке по хозяйству, особенно в пятницу. Потом они ждали первой звезды. Если звезда, значит, уже суббота, ничего делать нельзя.

Бабушка только что вымыла пол и зажигала свечи. Янкеле посыпал сырые половицы опилками. Вдруг раздался сильный стук в дверь. Бабушка открыла, уронила спички и схватилась за косяки. В дверях стоял пристав.

– Здесь проживает мещанин Гутман Рувим… – Он заглянул в бумагу и с трудом выговорил: – Рувим-Пин-хус Нах-манович?

Пламя на свечах подскочило. Янкеле забился в угол между комодом и печкой. Бабушка нагнулась за спичками. Она никак не могла их нащупать.

– Здесь.

– Ага!

Загремели шпоры. Пристав вошёл в комнату. Сел, сбросил снег с бороды и поставил шашку между колен. Громадные следы остались на полу, среди опилок.

– А где он сам пропадает… Ру-вим-Пин-хус Нахмано-вич?

Бабушка засуетилась:

– Теперешние дети, господин пристав! Разве они что-нибудь скажут! Вы знаете, где они? Так и я знаю! Они же не слушаются, господин пристав!

– Мадам Гутман! – закричал пристав. – Вы плохая мать! Таких матерей сажать надо!

Он схватил с комода субботний подсвечник и поставил ближе к себе на стол. Янкеле замер.

А пристав достал папиросы «Фру-фру», пригнулся к свечке и закурил. Как будто это обыкновенная спичка!

Янкеле ужаснулся. В пятницу вечером человек дотронулся до подсвечника! Прикурил от субботней свечи! Янкеле затаил дыхание. А что, если сейчас грянет гром, блеснёт молния и вопьётся приставу в грудь – туда, где болтается шнур и свисток.

Янкеле съёжился. Пристав стукнул шашкой:

– Один сын у вас политический преступник, другой уклонился от явки в воинское присутствие!

– Теперешние дети… – начала бабушка. Но пристав перебил её:

– Что вы мне толкуете: «Дети, дети»! Тут разговор короткий: или он в двадцать четыре часа явится к воинскому начальнику, или… – он затянулся и выдул дым прямо бабушке в лицо, – вы за него заплатите штраф в размере… – он ещё раз затянулся, – трёхсот рублей!

– Трёхсот рублей? – шёпотом повторила бабушка и опустилась на сундук. – Трёхсот рублей?! – Она тихонько засмеялась. – Спросите раньше, я когда-нибудь глазами видела трёхсот рублей? Я только издали слыхала, что на свете бывает трёхсот рублей, четырёхсот рублей…

Пристав схватил с подоконника чернильницу Янкеле, снял фуражку, бросил на пол окурок и стал писать.

– Что касается описи имущества…

– Какая у нас имущества? – Бабушка махнула рукой. – Вы же сами видите, господин пристав!

Пристав почесал вставочкой нос, оглядывая комнату.

– Ну, стол… подсвечники, комод… – Вдруг он заметил большие блестящие глаза Янкеле. – А там кто прячется?

– Внучек, – сказала бабушка.

– Внучек?.. Видите, у вас не так уж мало имущества! – Пристав перечитал бумагу. – А теперь, мадам Гутман, распишитесь.

Бабушка не шелохнулась:

– В субботу мы не пишем, господин пристав. Потом я же по-русски неграмотная, господин пристав! А кресты я не буду!

Пристав повернулся к печке и поманил пальцем:

– Поди сюда, дезертир!

Янкеле несмело подошёл к столу.

– Писать умеешь?

Янкеле молча мотнул головой.

– Подпишись!

«Подпишись»? Янкеле не верил своему счастью. Его просят расписаться, как большого! Он ещё никогда по-настоящему не расписывался.

Вдруг он вспомнил: ведь сейчас уже суббота, писать нельзя. Он растерянно оглянулся на бабушку. «Ничего, котик, не бойся!»

Пристав показал толстым пальцем:

– Здесь!

Янкеле осторожно взял перо, наполнился гордостью и медленно вывел большими буквами: «ГУТМАНЪ». И от твёрдого знака такой хвостик пустил, как полагается на подписи. Получилось хорошо, даже сам пристав похвалил:

– Молодец!

Он забрал свои бумаги, шашку, фуражку и ушёл. Только следы свои оставил на полу…

Янкеле стал укладываться. Бабушка молча сидела у стола. Янкеле босиком, в одной рубашке подошёл к ней:

– Бабушка, ты не скучай, я знаю!

– Что ты знаешь, Янкеле?

– Я знаю… – Он обнял её. – Мы не дадим ему эти триста рублей, и нас посадят в тюрьму, и мы тогда будем вместе с папой!

Бабушка улыбнулась. Янкеле прижался к ней;

– А это ничего, что я в субботу подписался?

– Ничего, – ответила бабушка, – тебе ведь ещё не тринадцать лет!

Янкеле успокоился и лёг. Оказывается, иногда даже лучше, когда тебе нет ещё тринадцати лет!

Он долго ворочался на своём сундуке, потом повернулся лицом к бабушке:

– Вот ты всё жалуешься, что нет мужчины в доме. А кто бы тогда подписался, если бы не я?

Он скоро заснул. Бабушка долго прислушивалась к его дыханию. Он спал крепко и даже всхрапывал, как настоящий взрослый мужчина после длинного трудового дня.

„ЗЕМНОЙ РАЙ"

Янкеле много рисовал. Сапожник Коткес попросил его:

– Янкель, нарисуй мне сапог, а я его в окне вывешу. А тебе за это набойки поставлю, губернаторские!

Янкеле нарисовал чернилами сапог, провёл по голенищу черту мелом, что означало блеск, и подписал, как просил Коткес, по-русски:

ПОЧИНЯЮ

МУЖЕСКИЙ И ЖЕНСКИЙ ОБУФЬ

Потом явилась галантерейщица Хана. Она заказала плакат: пудовая гиря висит на нитке, а нитка не рвётся. И подпись:

ДЕШЕВШЕ НЕТ И НЕ ИЩИТЕ!

На этом заказе Янкеле заработал семь копеек. Слава его росла. Во дворе заговорили:

– Вы видели, какой он сделал Коткесу сапог? У простой табачницы, у Двойры, такой способный мальчик, такой талант!

Слух о Янкеле дошёл до оптовой бакалейщицы мадам Мошковской.

В субботу она велела прислуге Юзефе привести Янкеле.

Янкеле пошёл с Юзефой. Вот он осторожно ступает по скользкому полу. Какой он чистый, этот пол! Янкеле никогда не думал, что полы, по которым целый день ходят ногами, могут так блестеть! А вот там какие-то деревья в бочках, прямо в комнате. А на стене висят тарелки!

– Юзефа, зачем тарелки на стене, точно карточки? А что там за шуба на полу?

– Это не шуба, – засмеялась Юзефа, – это белый медведь!

– Разве бывают белые? – удивился Янкеле.

– Тише, Янек, обожди здесь, я пойду скажу.

Янкеле остался один. Было тихо. Где-то важно тикали часы. Медвежья голова скалила пасть и сверкала стеклянным глазом. Янкеле стало не по себе: «Непонятный там медведь – белый!»

Вдруг скрипнула дверь, и показался Моник, младший сын Мошковской. На нём был синий матросский костюм с белым воротничком.

Моник долго смотрел чёрными неподвижными глазами на Янкеле, потом засунул палец в рот и сказал:

– А ты не знаешь, зачем я пришёл?

– Нет, – признался Янкеле.

– Меня мама прислала смотреть, чтобы ты ничего не стащил.

Янкеле покраснел и тихо сказал:

– Я лучше уйду. Где тут уходят?

Он повернулся к двери. Но мадам Мошковская уже двигалась ему навстречу. Шелестело тёмное шёлковое платье. Седые волосы просвечивали сквозь чёрные кружева платка. Она со вздохом опустилась на стул:

– Монечка, иди к себе! – и стала в упор разглядывать Янкеле, как и Моник, не мигая. – Так это ты и есть знаменитый Янкеле Сарры-Двойры, табачницы? Ты на самом деле замечательно рисуешь?

– Не знаю, – ответил Янкеле. И ему захотелось домой, к бабушке.

– У меня для тебя большой заказ, – сказала Мошковская. – Вот! – Она взяла со стола книжку и стала перелистывать её короткими пальцами. – Посмотри на эту картинку. Нравится?

Янкеле посмотрел: нарисован волк, и овечка, и лев, и другие звери, и девочка – и все они идут рядышком. И подписано: «Земной рай».

– По-моему, – тихо сказал Янкеле, – так не бывает, чтобы вместе волк и овечка…

– Но так будет! – подхватила мадам Мошковская, поднимая глаза к потолку. – «Волк будет жить вместе с агнцем, и леопард будет лежать вместе с козлёнком», так сказал пророк Исайя. Это будет, когда все люди станут праведниками. Понятно тебе?

Янкеле хотел спросить, что такое «агнцем», но не решился и ответил:

– Понятно.

«Земной рай» ему понравился. Тогда, значит, собаки не будут кусаться, как сейчас Володькин Пират. И мальчишки не будут швыряться камнями…

– Так вот, – продолжала мадам Мошковская, откинувшись на спинку стула, – сможешь ты срисовать «Земной рай» на большой лист?

– Попробую, – неуверенно ответил Янкеле.

Он прибежал домой взволнованный:

– Бабушка, Мошковщиха заказала мне «Земной рай»! Никто не будет кусаться, даже собаки, понимаешь?.. А на стене у неё тарелки, будто карточки!

Он разбил картинку на маленькие клетки, а бумагу – на большие и с жаром взялся за работу. Ведь если получится хорошо, мадам Мошковская повесит «Земной рай» на стенку, и все будут спрашивать:

«Кто вам нарисовал такую замечательную картину?»

А мадам Мошковская будет отвечать:

«Разве вы не знаете? Это же Янкеле Сарры-Двойры, табачницы, тот самый, который сделал Коткесу сапог с блеском!»

Он работал всё воскресенье и весь понедельник. Он плохо ел, плохо спал и всё спрашивал у бабушки, хорошо ли.

– Очень хорошо! – отвечала бабушка. – Даже лучше, чем в книжке!

Во вторник утром он уже дорисовывал последнюю клетку.

С бьющимся сердцем он постучался в обтянутую кожей дверь Мошковских.

– Кто там?

– Это я, Юзефа. Я принёс «Земной рай».

– Барыни нет, она в магазине.

Что ж, это недалеко – на углу Завальной. Янкеле пошёл в магазин. Там было полутемно, вкусно пахло непонятными вещами, вдоль прилавков тянулись мешки с сахаром, с крупой, на полках желтели ящики.

Покупателей было много. Около больших весов стояли крестьяне в лаптях, Мендель, старший сын Мошковской, и сама мадам Мошковская. Она тыкала коротким пальцем в мешок, стоявший на весах, и говорила:

– Дай мне бог здоровья, что за чудная крупчатка!.. – И вдруг, обернувшись, скороговоркой сказала по-еврейски. – Мендель, подмешай ему из того мешка, где кукурузная… – И продолжала по-русски: – Дай мне бог каждую пятницу иметь халу из такой крупчатки!..

Янкеле выступил вперёд и перебил её:

– Вот… я принёс… «Земной рай».

Мадам Мошковская оглянулась, красная, вспотевшая, и, увидев Янкеле, ещё больше покраснела:

– Ты зачем пришёл? Мне сейчас некогда!

– Вы же сами… в субботу… просили.

– Так ты и пришёл бы в субботу. А то, здравствуйте, в базарный день, во вторник, когда самая торговля, он пришёл со своим раем!.. Мендель, дай ему орешков, пусть идёт.

И Мендель выставил Янкеле за дверь.

КАЗАКИ

Все зарабатывают на кусок хлеба. Бабушка разносит молоко; мама работает на табачной фабрике Финкелынтейна; Юзефа – нянька у Мошковских. Только папа не зарабатывает – он же сидит! А Янкеле стал почтальоном. Это Юзефа дала ему письмо и сказала:

– Яненко, ты уже научился по-русски?

– Немножко, – ответил Янкеле.

– Будь ласков, отнесёшь это письмо по адресу: Первая казачья сотня, нижнему чину Емельяну Чернохлибу. Будешь моим почтальоном!

– Казаки? – перепугался Янкеле.

– Глупенький! – уговаривала Юзефа. – Они ж добрые. Ну, будь ласков! Вот тебе на конку, мой почтальон.

«Почтальон» спрятал пятак, натянул до ушей шапку с «почтой» и вышел на улицу, где конка. Скучное солнце висело над Вильной. Пара тощих лошадей медленно тянула конку. Мальчишки, прячась от кондуктора, прыгали на подножку. Янкеле это понравилось – он тоже повис. Ехать далеко – до Погулянки. Янкеле там был один раз, ещё когда папа не сидел.

– Паршивец, ты сегодня спрыгнешь или нет? – Кондуктор сорвал шапку с Янкеле.

Письмо упало на булыжник. Янкеле подобрал шапку, почту и прицепился к следующей конке. Так и доехал.

Здесь хорошо! Налево тихая Вилия, вдали лес, а направо зелёное поле. А там, неподалёку, казармы. По полю скакали казаки. Который из них Чернохлиб? Ведь они все одинаковые! На всех широкие синие штаны с красными полосами, сабли, пики, толстые канчики[7]7
  Канчик – плётка, нагайка.


[Закрыть] и светлые чуприны[8]8
  Чуприна – чуб, клок волос.


[Закрыть] под фуражками. Одни, блестя саблями, на полном скаку рубили расставленные по полю гибкие палки. Другие длинными пиками кололи чучела, похожие на толстых торговок с Рыбного базара. Даже страшно становилось, когда пика влезала в соломенный живот! А лошади легко-легко касались копытами земли. Сразу видно – настоящие казацкие лошади, не то что коночные клячи.

Заиграла труба. Казаки соскочили с сёдел и повалились на траву покурить. Янкеле робко стоял на краю поля. Они могут ещё стегнуть канчиком. Письмо шуршало под шапкой. Он хотел подойти поближе и не мог – боялся! Но вот один казак мотнул чуприной:

– Тебе чего, хлопец?

Янкеле побледнел:

– Господин казак, чи вы не знаете, кто есть нижний чин… Господин Черно… Чернохлиб?

– Эвон сидит, сало жрёт, другим не даёт! Иди к нему, не бойся.

Чернохлиб обернулся.

Он был красивый: румяные щёки, тонкие брови, усы двумя золотыми колечками. Недаром он понравился Юзефе. Янкеле отдал ему «почту». Чернохлиб вытер губы и долго, по складам, читал письмо. Янкеле и то лучше читает. Потом он сунул письмо в сапог, покрутил ус и улыбнулся. Глаза у него были синенькие.

– Добре, хлопчик! – Он достал пятачок. – Держи!

Другой казак спросил:

– Як тебе зовут?.. Янкель? Сидай с нами, Янкель!

Третий казак хлопнул Янкеле по плечу: – Янкель, пойдёшь к нам в казаки?

Янкеле перестал бояться. Казаки ему понравились. Он отвечал на все вопросы, а потом даже сам спросил:

– Дяденьки, а зачем вам эти канчики?

Казаки засмеялись:

– То не канчик, а добрая казацкая нагайка. Пощупай!

Янкеле пощупал:

– Чтобы лошадок погонять?

– «Лошадок»! – усмехнулись казаки. – Конь и так пойдёт – он повода слушается…

Тут снова заиграла труба. Казацкий офицер закричал:

– По ко-о-ням! Чернохлиб сел на коня:

– Янкель, приходи завтречка, я ответ отпишу!

И понёсся к остальным казакам.

Так Янкель подружился с казаками. Он сделал себе саблю и казацкую нагайку. Если есть доска и верёвка, это совсем нетрудно. И с азартом мчался на лихом «скакуне» по двору. И с грохотом рубал бабушкины бидоны доброй «казацкой саблей».

– Бабушка, я не буду почтальоном, я буду казаком! – И бах по бидону, бах…

А по ночам, пугая маму, бормотал: «Чернохлиб… По ко-о-ням…»

С заработанными пятаками Янкеле пошёл в магазин. Маленькая продавщица уговаривала покупателей. Янкеле показал ей пятаки и выбрал тетрадь для рисования. Замечательная тетрадь, из толстой бумаги; на синей обложке красивыми буквами напечатано: «Тетрадь для рисования, учени – точки, точки – класса». Потом он увидел пистолет. Хороший черный пистолет, с коробочкой красных пистонов в придачу.

– Дайте тетрадь и пистолет.

– Денег не хватит, мальчик.

– Сколько денег не хватит? – Янкеле задумался. – Ну, дайте тетрадь! – Он пошёл к кассе и вернулся. – Нет, пистолет. – А через минуту опять прибежал. – Нет, тетрадь, тетрадь!

Сам над собой засмеялся и пошёл платить – и ещё осталось на красно-синий карандаш.

На первой странице он нарисовал казака. Красно-синим карандашом хорошо их рисовать. Штаны – синим, перевернул карандаш – полосы на штанах красным. Верх фуражки – синим, опять перевернул, низ – красным. Саблю – синим, нагайку – красным, лицо – красным, глаза – синим…

Он долго рисовал. Стало темно; бабушка зажгла лампу. Пришла мама. От неё пахло табаком.

– Бабушка, – сказала мама, снимая платок, – кончено, мы бастуем! И кожевники тоже. Они мучатся не меньше нас!

– Вы хотите быть сильнее Николая Второго! – вздохнула бабушка.

– Бабушка, больше терпеть невозможно! Он себе наживается, а мы наживаем чахотку. Мы ж его спросили: «Финкельштейн, толстая собака, вы согласны на десять часов работы?.. Нет? Так мы бастуем!»

Янкель бросил карандаш и стал тереть глаза:

– Я тоже хочу бастовать!

Мама обняла его:

– Золотко, спать ложись! – и, отвернувшись от Янкеля, долго кашляла.

Утром пришла соседка, тоже табачница. Янкеле встрепенулся и схватил маму за платье:

– Куда ты идёшь?.. Я знаю, ты идёшь бастовать!

– Пусти, золотко, мы на базар!

Она вырвалась, захлопнула дверь и повесила с наружной стороны замок. Янкеле заревел и стал колотить ногами и «казацкой саблей» по двери. Потом он подтащил к окну табуретку, взобрался на подоконник, откинул крючок и толкнул раму. В комнату ворвались гнилые запахи двора, залетели большие зелёные мухи. Под окном была ржавая крыша сарайчика. Янкеле перебрался на сарайчик, спрыгнул на землю и побежал искать маму.

Он долго бегал по улицам. На Георгиевском проспекте он увидел чёрную толпу. Ну да, это табачники и табачницы собрались бастовать около богатого, со львами и балконами, дома Финкельштейна! Янкеле забрался в толпу и, расталкивая бесчисленные ноги, кричал:

– Мама! Мама!

Табачники говорили между собой:

– Депутаты уже давно у Финкельштейна!

– Интересно, что он теперь ответит, этот эксплуататор! Мальчик, чего ты здесь пихаешься?

– Мама! – ответил Янкеле, выбрался из толпы и увидел городовых. Они кричали:

– Разойдись!

Но толпа не расходилась. Наоборот, подошли ещё рабочие. От них пахло кожей – это были кожевники. Каменные львы с финкельштейновского дома оскалили пасти на толпу. Все ждали, что ответит Финкельштейн.

Янкеле хотел ещё раз крикнуть: «Мама!» – но тут со стороны Погулянки донёсся стук подков.

Раздались звуки трубы, и затем сразу Янкеле увидел лошадиные головы, блестящие казацкие сабли, синие с красным казацкие штаны.

Янкеле сначала испугался. Потом он обрадовался.

Сейчас он найдёт Чернохлиба, он ему всё расскажет про Финкельштейна. Пусть он задаст канчиком этой толстой собаке!

Янкеле оглянулся. Кожевники, табачники – все разбегались в разные стороны. А стук подков становился всё громче, уже видны были светлые чуприны казаков и острые лошадиные уши…

Вдруг Янкеле увидел маму. Платок она где-то потеряла, чёрные волосы растрепались и висели космами, глаза стали большими. Она подбежала к Янкеле, больно схватила за руку и потащила.

Янкеле вырывался:

– Мама, не бойся, не бойся же!..

Он услышал над собой сильное дыхание лошади.

Резкий удар обжёг голову Янкеле. Казацкая нагайка била по нём, по маме, по всем бегущим.

– Не надо!.. – кричал Янкеле. Они свернули в переулок…

Дома мама легла. Бабушка прикладывала ко лбу Янкеля мокрое полотенце. Прибежала Юзефа:

– Яненко, коханый, шо с тобой?

Янкеле вскочил, сбросил полотенце, кинулся к тетради, выдрал первый лист с красно-синим казаком и стал в ярости рвать его на кусочки и топтать ногами.

– Зачем я тогда купил эту тетрадь! – плакал он. – Лучше бы я тогда пистолет купил!

Бабушка качала головой:

– Вы хотите быть сильнее Николая Второго! Это же неслыханная вещь!