Текст книги "Антон и антоновка"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

КОНОПЛЮШКИ

Я сидел на скале, у самой воды, и рисовал море. Оно было светло-зелёное, и я писал его зелёными красками.

Потом оно стало синеть – я давай прибавлять синьки.

Потом оно покрылось лиловыми тенями – я стал подмешивать к синему красное.

Потом надвинулась туча, море стало серое, будто чугунное, – я приналёг на сажу.

Потом туча ушла, ударило солнце; море обрадовалось и снова, как нарочно, стало светло-зелёное.

Я погрозил ему кулаком:

– Эй ты, море-океан, будешь дразниться?

А оно вдруг как плеснёт «девятым валом» и слизнуло всё моё хозяйство: альбом, краски, кисти…

А сзади раздалось:

– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!

Смешливое эхо подхватило: «Ха-хи-хи!»

Это пионеры из соседнего лагеря. Они окружили меня:

– Мы притаились, чтобы вам не мешать, а вы морю – кулаком! Тут уж мы не выдержали.

– Вам смешки, – сказал я, – а у меня сейчас всё в Турцию уплывёт!

– Ничего, солнышко высушит!

Они живо всё выудили, разложили на камешке:

– Не надо море – лучше нас рисуйте!

Я испугался:

– Многовато вас. Одного кого-нибудь – ну, кто чем-нибудь знаменит.

– Вовсе не много, – ответил вожатый, высокий парень с военной сумкой через голое плечо. – Одно звено: двенадцать человек – семь мальчиков, пять девочек, и все знаменитые. Пожалуйста: один был партизаном, другой вырастил табун жеребят, третий сделал рекордную авиамодель, четвёртый здорово играет на скрипке, пятый…

Я разглядывал ребячьи лица, покрытые густым крымским загаром. «Двенадцать негритят…» – вспомнил я забавную песенку. Под панамками светились весёлые – карие, голубые, серые, зелёные – глаза. У одной девочки всё лицо было покрыто замечательными озорными веснушками. Они удивительно шли к её синим глазам!

– Вот я кого буду рисовать! Чем она знаменита?

– Поездом! Она поезд спасла!

«Негритята» стали подталкивать девочку с веснушками:

– Шурка, иди! Тебя срисуют, в Москву пошлют! Иди!

Но Шурка заупрямилась: – Не хочу! Пустите!

Она вырвалась и убежала. А за ней и подруги убежали.

– Они пошли на девчатский пляж, – сказал самый маленький пионер, скрипач.

Мы тоже пошли на пляж, напевая:

 
Двенадцать негритят купались в синем море…
 

На пляже желтели под навесом коротенькие ребячьи лежаки. Мы долго барахтались в прохладной воде, потом растянулись на лежаках. За стеной, на «девчатском» пляже, шумела Шурка с подругами. Вожатый лежал около меня, и я спросил:

– Как же она поезд спасла, такая маленькая?

– Очень просто, – ответил вожатый. – Дело было в деревне, зимой. Она пошла в школу по шпалам, школа у них в другом селе. Вдруг видит – лопнувший рельс. Она бросила на рельс варежку, чтоб отметка была, и побежала назад. Стала ждать поезда. Галстук сняла, приготовила. А мороз жгучий, она вся застыла, рука закоченела. С полчаса простояла. Показался поезд, товарный. Шурка бежит к поезду, поезд бежит к Шурке. Она бежит, машет галстуком и всё кричит и кричит. Голосок у неё, сами слышите, звонкий. Ну, спасла, – остановили… Да! Машинист ещё ей справку дал для школы, чтобы причина была, почему опоздала. Вот она у меня хранится.

Он достал из сумки бумажку. Я прочитал: «Дана Шуре Беловой, что она действительно сигналила галстуком поезду номер 313-бис, чем предупредила аварию, по каковой причине вышла из графика и идёт в школу с опозданием, каковую считать уважительной. Машинист Петровский».

Я отдал вожатому бумажку, поднялся и постучал в стенку:

– Шура, иди, я тебя рисовать буду!

– Не хочу!

– Почему «не хочу»?

– Не буду!

– «Не хочу», «не буду»! – передразнил вожатый. – Ну её! Лучше вон скрипача нашего нарисуйте.

Но мне хотелось Шурку рисовать.

На обратном пути я снова стал её уговаривать.

Она наконец призналась:

– Видишь – коноплюшхи?

– Что?

– Ну, веснушки, по-нашему – коноплюшки. – Чудная ты, Шурка! Ведь они тебе к лицу!

Она молчала.

– Ну ладно, без них сделаю, – сказал я.

Она обрадовалась:

– Нешто можно?

– Конечно. Ведь я не фотография.

Она согласилась, и я стал её рисовать. Всё звено полукругом выстроилось за моей спиной. Потом «негритята» ушли в лагерь. Я остался один.

Я долго разглядывал Шуркин портрет. Не та Шурка! Нет, не та! Я оглянулся на море:

– Эй ты, зелёно-серое, всякое, не скажешь Шурке?

И, тоненько очинив карандаш, стал покрывать Шуркино лицо маленькими весёлыми коноплюшками…

АНЯ И АЛЬДОНА

ПУТЁВКА

Аня никогда не видела моря. Она все свои семь лет прожила в Москве. Вдруг пришёл папа и сказал:

– Вот путёвка. Поедешь с мамой к Балтийскому морю, в Дом отдыха матери и ребёнка.

– Ой, папа, – обрадовалась Аня, – поедем с нами!

– Нет-нет, – засмеялся папа, – я ведь не мать и не ребёнок. Так что вы уж без меня… Только привезите что-нибудь на память.

– Ладно.

И вот мать и ребёнок, то есть мама и Аня, сели на поезд и поехали. В вагоне Аня всё время сидела у окна и, чуть где-нибудь вдали блеснёт вода, спрашивала:

– Мама, мама, это не Балтийское море?

Наконец поезд остановился на маленькой литовской станции. Там уже ждал большой синий автобус с полосатыми занавесками. Он повёз Аню с мамой к Дому отдыха матери и ребёнка. Аня опять сидела у окна и высматривала: не покажется ли Балтийское море? Но море не показывалось. За окном были видны только дачи, санатории, дома отдыха…

– Мама, смотри, вот пионерский лагерь! – кричала Аня. – Видишь флаг на мачте – такой же всё равно самый, как у нас! Мама, а это уже, наверно, море? Нет, это просто поле…

Скоро автобус подкатил к Дому отдыха. Нянечки в белых халатах встречали гостей.

– А где же матери и ребёнки? – спрашивала Аня.

– Они на пляже, – отвечали нянечки и повели Аню с мамой в белую комнату.

Аня сразу же стала просить:

– Мама, пойдём скорей тоже на пляж!

– Погоди, Анюта, успеется.

– Нет, не успеется! Пойдём.

Мама взяла особое, пахучее морское мыло и мохнатое полотенце, и они с Аней пошли на пляж. По дороге Аня спрашивала у прохожих:

– Скажите, пожалуйста, как нам поближе пройти к Балтийскому морю?

И прохожие вежливо отвечали:

– Прямо и направо, девочка, за дюнами…

ВОТ ОНО!

Мама с Аней пошли прямо, потом направо и вышли к дюнам. Это такие песчаные холмы. Вдруг Аня услышала какой-то странный шум, точно кто-то поблизости стирал и всё время выливал воду.

– Мама, кто это там стирает?

Мама прислушалась:

– Постой! Да это же, наверно, море.

– Не может быть! – вскрикнула Аня.

Она стремглав кинулась к дюне и стала подниматься по песчаному склону. Вот она поднялась на гребень, выпрямилась и вдруг не своим голосом закричала:

– Мама, вот оно! Скорей!

Перед нею открылся огромный простор. Сразу стало так далеко видно, что Ане показалось, будто глаза у неё расширились. Она видела бесконечную серо-зелёную гладь, большую, как небо, только небо наверху, а это внизу. Она бросилась с дюны к этому лежащему на земле небу, крича на бегу:

– Мо-оре!.. Мо-о-оречко-о!..

Свежий ветер дул ей навстречу. Ситцевый халатик распахнулся и развевался, точно крылья, и Ане казалось, будто она летит – столько кругом было света, воздуха, простора…

Вот она добежала до самой воды. Серо-зелёная вода подкралась к Ане и длинным мокрым языком лизнула её в тапочку. Аня отдёрнула ногу. Тут подбежала мама:

– Ну, что стала, дочка? Пошли!

Они скинули тапочки и начали осторожно входить в воду. Аня, держась за маму, кричала;

– Ой, щекотно! Ой, холодно! Ой, боюсь!..

Она всё ждала: когда же станет глубоко? Но глубоко не становилось. Сколько ни шли, всё было Ане по пояс. Она обрадовалась и запрыгала:

– Мама, почему сделали такое мелкое море?

Мама ничего не ответила и стала намыливать Аню морским мылом.

АЛЬДОНА

Балтийское море Ане понравилось. Она каждый день прибегала на пляж. Там было много литовских ребят. Одного звали Пятрас, другого – Антанас, третьего – Владас… Но Аня больше всего подружилась с Альдоной.

Это была высокая девочка с длинными проворными руками и ногами. На груди у неё блестела огромная жёлтая брошка.

Они с Аней часами лежали рядышком на пляже, и Альдона просила:

– А теперь – про метро.

И Аня рассказывала:

– Метро очень красивое. Я каталась на лестнице-чудеснице. Она сама едет то вверх, то вниз… Там очень красивые залы…

Альдона слушала и говорила:

– А теперь – про Кремль.

Аня рассказывала:

– А Кремль – это такие башни… И стены… А над башнями – красные звёзды…

– А теперь – про Красную площадь.

Аня рассказывала и про Красную площадь, и про Мавзолей, и про всё.

А волны то и дело одна за другой подбегали к ним и подслушивали, подслушивали…

ГИНТАРАС

Но волны не всегда были такими тихими, Однажды они разыгрались не на шутку. Оно с яростью кидались на берег, добирались до самых дюн, с шипеньем откатывались, и опять набегали, и опять откатывались…

Весь день и всю ночь они бушевали, а к утру стало тихо. Аня побежала на пляж. Море лежало такое спокойное, будто накануне ничего не было. А волны еле-еле плескались, точно им было стыдно за вчерашнее.

Вдруг Аня увидела Альдону. Альдона шла по пляжу вдоль воды и что-то искала.

– Альдона, что ты потеряла?

– Ничего.

– Как же так: не потеряла, а ищешь?

– А я ищу этот… ну, как его… ну, гинтарас…

– Какой «гинтарас»? – удивилась Аня.

– Ну, это такая бывшая смола.

– Смола? Зачем тебе смола? – удивилась Аня.

Альдона засмеялась:

– Это раньше была смола, сто тысяч лет назад, а сейчас это как будто камень… Вот, – Альдона отколола свою брошку и показала Ане, – видишь? Только это очень редкая, старинная.

– Это я знаю, – сказала Аня, – это янтарь.

– Ага. А по-литовски «гинтарас». Вот, посмотри на свет.

Аня поднесла брошку к глазам. Жёлтый камешек был похож на прозрачную толстенькую лепёшку, наполненную золотистым мёдом. А в меду как будто плавали рядышком две песчинки – одна побольше, другая поменьше.

– Его только у нас можно найти, в нашем море! – с гордостью сказала Альдона.

– Как? Прямо в море? – удивилась Аня.

– Ну да, в воде или в водорослях. После шторма бывает.

Аня обрадовалась. Вот она что папе привезёт! Найдёт большую янтарину и увезёт в Москву.

– А можно, я тоже буду искать?

– Конечно!

И вот обе девочки – маленькая Аня и большая Альдона – принялись искать гинтарас.

ПОИСКИ

Весь день они бродили по пляжу и осматривали водоросли, которые тёмными, мокрыми прядями лежали у самой воды. У Ани скоро заболела спина. Всё-таки она без конца нагибалась, перебирала водоросли и то и дело спрашивала:

– Альдона, нашла?

– Нет. А ты?

– Я тоже нет.

– Ничего, завтра найдём! – утешала Альдона.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни даже через две недели они подходящего янтаря не нашли.

Все ребята – и Владас, и Пятрас, и Антанас – помогали ей, но скупое Балтийское море, видно, не хотело им сделать маленького подарка.

Альдона предлагала Ане свою брошку на память, но Аня упрямо отказывалась:

– Нет, она старинная, редкая. И потом, я хочу сама найти, в море… А так неинтересно.

У ЗЕЛЁНОЙ СВАИ

И вот наступил день отъезда. Аня вышла прощаться с ребятами. Альдона отвела её в сторонку:

– Аня, я знаю одно янтарное место… У зелёной сваи.

Ну!.. – махнула Аня рукой. – Я там искала двадцать раз. Нет там ничего.

– А ты ещё поищи. Надо всегда искать!

Аня побежала к зелёной свае, села на корточки и стала рыться в водорослях. Волны рядом плескались, будто приговаривали: «Не ищи, не ищи – не найдёшь». Но Аня упрямо перебирала мокрые стебли. Вдруг мелькнуло что-то жёлтенькое, что-то как будто золотое… Ага, янтарь! Самый настоящий! И большой. Даже, пожалуй, побольше, чем у Альдоны.

Аня побежала к Альдоне.

– Вот, нашла, нашла! – кричала она.

Но разглядывать находку некогда было: надо было спешить в Дом отдыха. Там Аню уже искала мама:

– Где ты пропадала? Садись скорей!

Аня села в машину. Автобус тронулся. Ребята побежали за ним.

– До свиданья, Пятрас, до свиданья, Альдона, до свиданья, все! – кричала Аня и махала зажатым в кулаке янтарём.

И только когда сели в поезд и немного успокоились, Аня разжала вспотевший кулак и показала маме находку.

– Вот! – гордо сказала она. – Папе!

– Ого, какой большой! Где нашла?

– В море.

– В море? – удивилась мама. – А почему он такой гладенький?

– Это его море так отгладило.

– А почему здесь дырочки?

– Какие дырочки?

Аня схватила янтарь, поднесла к глазам и увидела три маленькие дырочки от трёх малюсеньких гвоздиков:

– Постой!

Она посмотрела на свет. Так и есть! В прозрачном янтарном меду как будто плавали две песчинки: одна побольше, другая поменьше.

Что было делать? Не останавливать же поезд!

Так Аня и увезла в Москву янтарную лепёшечку на память о девочке Альдоне и мелком – Ане по пояс – Балтийском море.

ЛОШАДКА
Рассказ художника

Весной я поехал в деревню рисовать, по-нашему – на этюды.

И вот после ночи в поезде я очутился на маленькой станции. За спиной у меня висели рюкзак и ящик для красок, по-нашему – этюдник.

Сонный сторож лениво шаркал метлой. Пусто: ни лошадей, ни машин.

– Все в поле, на посевной, – объяснил он.

– А далеко ли до Лепешихи?

– Близко, километров двадцать… Пойдёшь всё прямо. Сначала будет Шепелиха, а за ней – Лепешиха.

Я зашагал по дороге. Шумели берёзы, пахло черёмухой, травами, землёй… Солнце поднималось. Стало жарко. Мне захотелось пить. Где взять воды?

Всё так же тянулось бесконечное поле, всё так же шелестели берёзы, всё так же дорога шла то вверх, то вниз, то вверх, то вниз.

«Бочку выпил бы!» – мечтал я. Рюкзак и этюдник тяжелели с каждым шагом.

Наконец, поднявшись на холм, я увидел деревню. Я прибавил шагу, вошёл в крайнюю избу, нащупал в тёмных сенях дверь и приоткрыл её.

Мальчишка лет пяти стоял за дверью. Он выкатился на меня. Я подхватил его. Он стал вырываться.

Девочка постарше кинулась к нему.

– Никого нету дома, – сказала она. – Васенька, не плачь!

– А я вовсе не плачу, – сказал Вася и смело уставился на меня голубыми глазами.

– Ребятки, мне никого не надо. Мне бы только напиться водички.

– А ты кто? – вдруг спросил Вася. – Пастух?

– Нет, не пастух.

Я снял с плеча этюдник и раскрыл его.

– Ой, какие! – обрадовался Вася. – Синенькие, красненькие, зелёненькие!.. Танькая Танька, сколько красков!

Таня подала мне воды. Я стал пить. Я выпил три кружки и ещё половинку.

– Пейте, – сказала Таня, – нам не жалко.

– Будет, спасибо.

Я кивнул на дверь. Она вся была покрыта меловыми линиями, человечками, домиками и загогулинами.

– А это кто рисовал?

Таня смутилась и схватила тряпку:

– Это мы с Васькой… Я мел из школы принесла… Это мы так.

А Вася стал совать мне в руки мелок:

– Дяденька, нарисуй нам чего-нибудь, ладно?

Я взял мелок:

– Что ж вам нарисовать?

– Лошадку, – не задумываясь, ответил Вася.

– Чтоб стояла или чтоб бежала?

Вася посоветовался с сестрой:

– Чтоб бежала.

Я стал рисовать. Я очень старался. Мне хотелось нарисовать так хорошо, как только умею. Таня с Васей сопели за моей спиной.

Я представил себе мчащегося галопом коня. Шея его вытянута. Хвост и грива развеваются по ветру. Острые копыта рассекают воздух.

Мелок скрипел и крошился. Я стирал неверные линии, поправлял, а когда закончил, почувствовал настоящую усталость и с жадностью допил кружку.

Лошадка получилась хорошо, мне самому понравилась. Ребята смотрели на меня точно на волшебника. Я стал собирать свои пожитки, но Вася обнял меня за ногу:

– Дяденька, ещё нарисуй, ещё!..

– Нет, друзья, надо идти. Всего хорошего!

И я снова зашагал по дороге.

К вечеру я добрался до Лепешихи и поселился в Лепешихинском бору, у старого лесника.

Старик очень любил своё дело. Целыми днями он всё бродил по лесу, а по вечерам уговаривал меня:

– Сынок, бросай своё художество, переходи на лесное ремесло. Я тебя обучу, будешь мне помощником. Гляди, у нас лес какой – красный, мачтовый, сосна к сосне!

Я отвечал, прислушиваясь к лесному шуму за окном:

– Надо подумать, Игнат Петрович… Не сразу, Игнат Петрович…

Старик не отступал:

– Вернёшься в Москву – подавай в Лесной институт. Дадут тебе звание, форму наденешь, дом поставишь себе…

Четыре месяца я прожил у него, и все четыре месяца он меня уговаривал. Мне не хотелось обижать старика, и я делал вид, будто на самом деле соглашаюсь идти в лесничие.

Когда я осенью собрался уезжать, он даже заложил свою двуколку:

– Так и быть, сынок, подвезу тебя до станции. Всё-таки будущий лесничий…

Я уложил сделанные за лето картинки, и мы покатили по знакомой дороге.

Берёзы теперь были разные: ярко-жёлтые, оранжевые, красные… Поле было убрано. В деревне шумела молотилка. Ветер донёс до нас обрывки соломы, кусочек песни:

 
Полюшко, поле,
Полюшко, широко поле…
 

Вдруг за нами погнался мальчишка. Сквозь пыль мелькали красная рубаха, взлохмаченная голова:

__ Дяденька-а!.. Погоди-ите!..

Игнат Петрович придержал коня. Мальчик подбежал, запыхавшись:

– Я тебя сразу узнал: и очки, и ящик, где краски… Иди к нам, нарисуй Чапаева на лошадке! А то я тогда позабыл…

Я поднялся на крылечко.

В избе было чисто, светло. Стены, окна, двери, потолок – всё было прибрано, побелено и покрашено. Вся семья сидела за столом.

Вася весело закричал:

– Танька! Тятя! Это который лошадку…

– Милости просим, – сказал Васин отец и усмехнулся: – Задали ж вы мне работу! Стал я красить дверь – плач поднялся: «Тятя, не трожь лошадку, не трожь!» Пришлось схитрить.

Я оглянулся на дверь. Там, как и четыре месяца назад, мчалась нарисованная мелом лошадка. Вокруг неё был оставлен четырёхугольник, и получилось, точно картинка висит на двери.

Я подарил им небольшой этюд и вернулся к старику. Мы поехали.

– Игнат Петрович, – сказал я, – не взыщите, я решил всё-таки при своём деле остаться, при художестве!..

И рассказал ему про лошадку. Старик молчал, точно прислушивался к далёкому стуку молотилок и к затихающей песне:

 
Полюшко, широко поле…
 

ЛЕТОМ

Стоял невыносимо жаркий июльский день. В поисках тени я спустился в метро. Там было очень хорошо. Мраморный вестибюль был полон прохлады.

Я подошёл к кассе. Впереди меня брали билеты пионер и пионерка – оба светловолосые, загорелые, с короткими весёлыми носами. На ней было белое платье и тапочки на босу ногу, а на нём – ковбойка и трусы, а на ногах ничего, кроме загара и пыли.

Я зашагал за ними, думая: «Может, они будут говорить что-нибудь такое, что мне потом пригодится для детского рассказа». Но они ничего такого не говорили, а просто, взявшись за руки, весело болтали.

Вот они подошли к эскалатору, нараспев прочитали:

ВНИМАНИЕ! ДВИЖУЩАЯСЯ ЛЕСТНИЦА,—

и предъявили билетики.

Контролёрша надорвала было билетики, но вдруг спохватилась:

– Девочка, проходи. А ты, сынок, останься.

– Почему? – спросил мальчик.

– Как – почему? – ответила контролёрша. – Ты босой, а мы босых на эскалатор не пускаем.

– Но почему же? – удивился мальчик.

– Опять почему? Да потому, что ступишь босой пяткой, зацепишься ещё за что-нибудь, а мы потом отвечай!

– Тётенька, пустите его! – вступилась девочка. – Ведь это он просто закаляется.

– Ну и пускай закаляется, – ответила контролёрша, – только не на эскалаторе. Ребятки, отойдите в сторонку, не мешайте движению!

Ребята отошли в сторонку и стали советоваться, как быть. А я издали, из-за колонны, слежу за ними. Мне интересно: покинет ли пионерка своего товарища в трудную минуту или поплетется вместе с ним по раскалённой, знойной Москве?

И вот вижу: они поговорили, потом она махнула ему рукой и пошла к эскалатору, а он остался. Мне даже обидно стало. «Вот, – думаю, – все они, девчонки, таковы! Чуть какая трудность, они на попятную».

Я поехал за ней.

Внизу она подошла к соседнему эскалатору и – раз, раз! – быстро скинула обе тапочки и опустила их на нижнюю ступеньку. И сразу обе тапочки – и левая и правая – поехали вверх.

Они ехали очень важно, эти порядком стоптайные тапочки. Они занимали отдельную ступеньку. Пассажиры осторожно обходили их.

Вот обе тапочки подкатили к мальчику. Он их подхватил, стал напяливать на ноги…

– Смотри не разорви! —сказала контролёрша.

Но лестница уже понесла мальчика к подруге, которая ждала его внизу, пальцами маленьких ног трогая холодные глазированные плитки на полу.

Конечно, ничего в этом особенного нет, но мне просто понравилось, как тапочки сами ехали, точно бог весть какие важные персоны.

МОЙ ПЕРВЫЙ БУКЕТ

Я был в одной школе, читал пятым и шестым классам свои рассказы, и ребята преподнесли мне огромный букет. Может, и не огромный, но мне он показался очень большим. Ведь это был мой первый букет!

Ребята проводили меня до угла, и вот я остался один со своим букетом. Я всё нюхал, всё разглядывал его. Там были анютины глазки, левкои, белые астры, гвоздика…

Я зашёл в телефонную будку, позвонил домой:

– Жена, беги скорей в Мосторг, купи большую цветочную вазу!

– Что?

– Вазу, говорю! Для букета.

– Какого пакета?

Я кричу в самую трубку:

– Для букета! Мне ребята в школе букет подарили.

– Букет? – Она обрадовалась. – Так бы и сказал. Бегу! Приходи скорей!

– Ладно.

Я положил трубку и гордо зашагал по широкой улице. Было солнце, синее небо, гудки торопливых машин, шум толпы… Прохожие деловито помахивали портфелями, сумками, корзинками. При виде моего букета все замедляли шаг любовались цветами и даже немножко мне улыбались. Одна женщина спросила:

– Где брали цветы? Другая тоже:

– Почём достали цветочки?

Гражданин в очках:

– Где покупали?

Я отвечал, счастливый:

– Нигде не покупал. Это мне преподнесли.

И от своего богатства подарил им по цветочку.

Они были очень рады и все говорили «спасибо», «спасибо». А я пошёл бульваром.

У подножия кремлёвской стены играли дети. Одна девочка подбежала:

– Ой, какие цветочки! Дяденька, дай понюхать только!

Со скамейки позвали:

– Анюта, ты куда?

– Раз ты Анюта, – сказал я, – так вот тебе анютины глазки.

Она засияла, побежала показывать маме:

– Мама, мама, вот мои глазки!

Мама смеялась, хвалила мой букет. Я выбрал самую красную гвоздику:

– Пожалуйста! У меня вот сколько!

Анютина мама застенчиво взяла цветок, приколола его к волосам и сразу стала красивее. Анюта запрыгала, кинулась целовать маму, а я зашагал по аллее.

Навстречу двигался отряд пионеров. Они пели:

 
Утро красит нежным светом…
 

Вес они посмотрели на букет. Потом один не выдержал:

– Эх, букетик! Мировой!

На радостях я дал ему астру. И сразу же десятки ребячьих рук протянулись ко мне. Что было делать? Через минуту отряд, размахивая астрами, дружно пел:

 
Страна моя, Москва моя…
 

А я подтягивал:

 
Ты самая люби —
ма —
я!
 

В конце бульвара сидел старик с газетой. Заметив цветы, он сложил газету, приподнялся:

– Разрешите понюхать… Гвоздика! Она напоминает мне молодость…

Серая борода его прикоснулась к цветам.

Я подарил ему две нежно-розовые гвоздики. Старик долго сидел на лавочке, задумчиво перебирал цветы… А я уж был на просторной площади. Румяный милиционер под многоглазым светофором поворачивался то направо, то налево, как игрушечный. Завидев меня, он поднял руку.

– Гражданин с цветами, проходите!

Я не утерпел и подарил ему левкой. Он сунул его в кобуру нагана, приложил белую руку к шлему и весело щёлкнул каблуками:

– Зелёный свет. Прошу!

Я свернул в переулок, где мой дом. Во дворе повстречались мне соседи, жильцы – всё люди хорошие, и пришлось каждому дать кому цветочек, кому два. Весёлый, прыгая через две ступеньки, я поднялся к себе.

Жена открыла дверь:

– Наконец-то! А я всё жду. Гляди, какая! Насилу дотащила.

Я обомлел. Она показала огромную, на добрую сотню цветов, вазу.

– Давай скорей букет!

– Букет? Сейчас… – Руки я держал за спиной.

– Давай же!

Я вздохнул и решительно протянул ей последнюю, невзрачную гвоздику. Жена взяла её двумя пальчиками, бросила в вазу и вдруг расхохоталась:

– Ой, не могу… Букет! Что ж ты меня обманул? Букет!

– А я тебя не обманул, – ответил я.

И всё ей рассказал. А она всё хохочет. И верно это было смешно – маленькая гвоздичка в огромной вазе!

Он и сейчас у меня хранится, засушенный в книге, мой первый букет…