Текст книги "Домашние задания"

Автор книги: Якоб Арджуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Европеец и любитель литературы – я считаю это комплиментом, дорогой мой. И если б ты знал, чего у Гете только не написано, то не стал бы карабкаться на столь высокого скакуна. Однако, как всегда… – Линде развел руками и примирительно поглядел на Пабло и Ингрид… – По-моему, это недостаточная причина, чтобы испортить наш прекрасный завтрак. В конце концов, мы ведь в целом одинаково оцениваем израильскую политику.

Казалось, Пабло не знал, что ответить отцу, в то время как Ингрид с блеском в глазах и странно довольным выражением лица продолжала разглядывать сына.

– Итак, мы по-прежнему хорошо относимся друг к другу? – спросил Линде.

– Я думаю, Пабло, несомненно, прав: о настоящей нужде ты просто понятия не имеешь.

– Прошу тебя, Ингрид! – Линде все еще улыбался, но уже немного устало. – Мы же говорим об Израиле.

– Не верь притворству отца. «Старый сытый любитель литературы» – это в самую точку. При том что больше всего ему хотелось бы вечно оставаться юным нахалом и любителем румбы…

Линде, стоя перед окном в сад и слегка покачиваясь в такт музыке, застыл на месте и обиженно помотал головой. Так ведь и с ума сойти недолго! Сидели мирно за завтраком, беседовали о событиях в мире – и чем это все кончилось? Сначала его оскорбил сын, затем жена, а потом именно ему еще и пришлось гасить перепалку.

– Хорошо, если я кажусь вам таким – мне очень жаль. Жаль меня самого, но в особенности вас, ведь в конце концов… – он перешел на слегка ироничный тон, – мы живем вместе, и вам придется хотя бы еще какое-то время потерпеть старого любителя румбы.

– Ах, Йоахим, – вздохнул Пабло (в семье Линде родители рано отучили детей называть их мамой и папой – почему, никто не помнил, но в их кругу в то время так было принято), – только, пожалуйста, не обижайся опять.

«Опять», «как всегда», «каждый раз» – это явно влияние Ингрид. Если б у Пабло еще не произошла ломка голоса, подумал Линде, то, закрыв глаза, я бы не понял, кто со мной говорит.

Но он вновь подавил в себе желание выложить Пабло все, что наболело, и вместо этого примирительно сказал:

– Я вовсе не обиделся, тем более – «опять». Если вы оба оставите свою привычку всякий упрек или, если угодно, всякую обоснованную критику, – Линде поднял руки, как бы прося дать закончить, – сопровождать формулировкой, которая означает, что все, что я, возможно, делаю неправильно, на самом деле – просто очередная глава из перечня моих постоянных неправильных поступков, то я был бы вам бесконечно благодарен. Мне думается, это поможет нам всем общаться более конструктивно. В том числе и в первую очередь при наших ошибках. А у кого их нет? Кстати, танцевать румбу и любить Гете, как мне все-таки кажется, – вполне простительно. А что касается политических дискуссий, дорогой Пабло, то я желаю тебе быть разумнее и терпимее. И если твоя мать высказывает другое мнение, а отец пытается посредничать между вами, то тебе не нужно возмущенно вспыхивать, а следовало бы лучше продумывать свои аргументы и обосновывать свою позицию. Возможно, тебе удастся убедить мать, а возможно, и нет. Люди, к счастью, все разные, и в конечном счете важно лишь, чтобы то, что мы говорим, было сказано честно и искренне.

Давая им некоторое время подумать и молча разглядывая свои сложенные на столешнице руки, он поднял глаза, дружески улыбнулся и заключил:

– И давайте поставим точку на этом.

Тем самым спор был окончен. За исключением язвительного «аминь» со стороны Ингрид, но к этому Линде уже привык. И когда Пабло ушел на какое-то собрание, а Ингрид опять легла в постель, он даже взялся помыть посуду.

Линде кивнул своему отражению в оконном стекле: «Пускай они упрекают меня в чем хотят, и все же на ком, в конце концов, держится наш семейный быт?»

Еще несколько минут он наслаждался ощущением довольства самим собой, потом взглянул на часы. Пора было ехать на вокзал. Когда он выключил плеер, кто-то постучал во входную дверь. Вероятно, это был почтальон.

– Иду! – крикнул он.

4

Линде повесил рюкзак на плечо, взял куртку и, полагая, что принесли заказное письмо или посылку, направился по узкой прихожей к входной двери. Скорее всего, опять одна из покупок Ингрид, сделанных по Интернету. Только за последний месяц прибыли две дюжины индийских подсвечников ручной работы, неглазурованный чайный сервиз для раскрашивания вместе с красками, кисточками и брошюрой с рисунками, пять наволочек для диванных подушек из грубой ирландской овечьей шерсти и один четырехкилограммовый пакет сушеных фруктов из Баварии. Правда, Ингрид теперь не любила выходить из дома, однако от женского гена, заставляющего делать покупки, не так-то легко избавиться, и Линде проклинал тот день, когда Пабло посвятил свою мать в мир компьютера и Интернета.

Однако, когда он распахнул дверь, за ней оказался молодой человек в костюмных брюках и футболке. Солнечные очки с зеркальными стеклами, на предплечье – татуированная роза, точно не почтальон.

– Здравствуйте, меня зовут Мориц.

– Здравствуй, – откликнулся Линде.

Молодой человек молча разглядывал его. Линде растерянно торчал в проеме двери. Новый ученик? Продавец газетных абонементов? Кто-то из «Эмнисти»?

– Э-э-э, мне очень жаль, но я должен ехать на вокзал. Тебе наверняка нужен Пабло, но он сейчас на демонстрации в Мангейме. Позвони ему после семи.

Линде уже хотел было закрыть дверь у себя за спиной, когда у него вдруг мелькнула мысль, что вид у этого молодого человека почти такой же небрежный и немного нахальный, какой ему хотелось бы видеть у друзей Пабло. Парни, которые обеими ногами стоят на земле, иногда устраивают дебош, но достаточно умны, чтобы не попадаться, и идут своим путем. Вероятно, Пабло просто медленно становился взрослым. Ему бы хоть ненадолго подходящую компанию, и, глядишь, уже через год он с грохотом носился бы по городу на мотоцикле, а сзади сидела бы девушка с кроваво-красными ногтями, и оба они направлялись бы на вечеринку с актерами.

– Или у вас была договоренность о встрече? Если хочешь, можешь подождать Пабло в садике за домом.

А может, в комнате Пабло? Но ведь он совсем не знает этого молодого человека.

– Вы Йоахим Линде?

– Да, очень рад…

Линде протянул парню руку, но тот вроде как ее не заметил.

– Я друг Мартины и приехал забрать ее вещи.

Линде взглянул на часы. Через пять минут его поезд с забронированным местом в вагоне первого класса отправится в Берлин. Линде заранее договорился с Брунсом, что его путешествие по Бранденбургу назовут подготовкой к курсу по Фонтане для абитуриентов и стоимость билета оплатит школа. Через десять минут он заказал бы себе бокал шампанского, положил ноги повыше и целых три дня был бы свободным человеком. Просто хочется рвать и метать!

Линде стоял рядом со своим рюкзаком в гостиной, куртка все еще висела у него на руке, глядел на дверь ванной и вспоминал их разговор во дворе.

– Это все неудобно, – сказал он. – Мне пора на вокзал, мой поезд отходит через четверть часа.

– Сдается мне, что это в любое время было бы неудобно. Поедете на другом поезде.

– Молодой человек, вы, надеюсь, не собираетесь за меня решать, когда я сяду на свой поезд? Что, если бы вы зашли сюда еще раз в понедельник?

– Мне очень жаль, но в понедельник я уже должен быть в Милане. Но если вам необходимо уехать сейчас, то я подожду Пабло.

– Об этом не может быть и речи!

При мысли, что этот наглый парень, похожий на уголовника, будет разговаривать с Пабло о Мартине и уговорит того стать таким же бродягой, Линде охватила паника. Известное дело: этот непонятно откуда взявшийся тип в татуировках и солнечных очках расскажет о ночной жизни в Милане, о прогремевшей художественной выставке в Париже и потрясающих наркотиках в Нью-Йорке, и нет больше выпускника рейхенхаймской гимназии, и нет больше ответственного сотрудника пешеходной зоны в «Эмнисти интернешнл»: теперь ему потребуются новые шмотки и кокаин, а школа хоть провались. Может, еще и перекинется на сторону своей истеричной сестрицы. Начнет вдруг выдумывать какие-то детские обиды и сваливать всю вину за свою не всегда счастливую жизнь на родителей. Нет, он не допустит встречи этого типа со своим сыном! Хватит и того, что Мартина подпала под такое влияние.

– Ну что ж, – сказал молодой человек, – так или иначе, но вам придется пожертвовать мне один или два часа вашего времени. Больше это вряд ли займет. Мартина описала мне в общих чертах, что ей здесь принадлежит. Вещи из ее комнаты – если таковая еще существует – и несколько картонных коробок в подвале. Чтобы побыстрее покончить с этим, мне бы хотелось поставить мою машину во двор.

Он кивнул на старенький грузовичок «рено», стоявший на другой стороне улицы. Точно такой же, какие Линде и Ингрид частенько встречали во время своих поездок по Франции. Тогда они мечтали сами когда-нибудь с ветерком прокатиться по просторам Южной Франции с матрацем в багажнике под небом, напоенным ароматом сыров, вина и звуками скрипок.

Однако когда они спустя несколько лет в самом деле отправились в такое путешествие вместе с детьми – правда уже в «фольксвагене», с палатками для кемпингов и точно рассчитанным маршрутом, – то эта поездка закончилась катастрофой. Линде и теперь не до конца понимал, почему именно во Франции все вдруг полетело к черту. Но с тех пор семья развалилась, Ингрид все глубже погружалась в депрессию, в семейной атмосфере царили ложь и недоверие.

– Господин Линде?

Линде перевел взгляд с грузовичка на зеркальные стекла очков молодого человека, и его охватила волна бессильной злости.

– Вы всегда обращаетесь с людьми как генерал какой-нибудь хунты?

– Не понял?

– Или у вас в Милане так принято?

– Извините, но я просто в толк не возьму, о чем вы говорите.

– Вон оно что! – Линде порадовался этой, пусть даже маленькой, победе. – Тогда подумайте как следует.

Линде знал, что все это – обычная игра учителя в кошки-мышки, но сейчас ему любые средства годились.

– Послушайте, господин Линде, не создавайте новых неудобств там, где их и без того хватает. Я хочу только забрать вещи Мартины. А кроме того, мне срочно нужно в туалет.

На это Линде не нашел что возразить. Стоит ли отказывать приятелю его дочери в просьбе воспользоваться туалетом? Это показалось ему глупым. С другой стороны, если уж этот парень все равно окажется в доме…

– А слово «срочно» я употребил в прямом смысле. И если вы не хотите, чтобы я на ваш забор… – Молодой человек начал расстегивать брюки.

– Вы в своем уме? – Линде машинально оглянулся на соседские дома и подумал: «Я сейчас набью ему морду!», – отвернулся и рывком распахнул дверь. – Ну так идите же!

Линде услышал шум спускаемой воды в унитазе, потом воды в раковине. Чистюля, значит! До унитаза помыл руки. А теперь – еще раз. Уж не удрала ли его дочь из дому с гомосексуалистом? Линде стиснул зубы и тяжело вздохнул. Его маленькая Тиночка! Тинуля, Тити, Татюля! Что же должно было случиться, чтобы этот хулиган мог так важничать от имени его дочери?! Недоросль-террорист – вот кто он! «Если вы не хотите, чтобы я на ваш забор…» – это о многом говорит! Нынче хамит, а завтра подкладывает бомбу или что другое вытворяет, если дела идут не так, как хочется господину из Милана! Ублюдок! Прикасаться к его дочери! Устраивать с ней всякие свинства! Его зарезать мало! Проломить ему череп! Растоптать!

– Большое спасибо… – Мартинин друг закрыл за собой дверь ванной, взглянул на Линде и испуганно замер. – Что с вами?

Линде медленно закрыл рот, опустил кулаки и сделал глубокий вдох. Глаза его смотрели в пол.

«Спокойно, главное спокойно».

Молодой человек сделал шаг вперед, но, видимо, тут же передумал, шагнул назад, сунул руки в карманы и остановился, выжидая. Линде не тронулся с места, только его живот с трудом поднимался и опускался.

Подождав с минуту, молодой человек сказал:

– Мне ничего от вас не надо. Я хочу только забрать Мартинины вещи, и чем быстрее это произойдет, тем будет лучше для всех нас.

Линде слышал лишь отдельные слова: «Мартина… Мартинины вещи… лучше для всех нас…» Да, вероятно, для всех нас будет лучше, если Мартина совсем уйдет из семьи. Что она им принесла в последние годы, кроме ссор? Конечно, ему трудно расстаться со своей любимой Татюлей, с другой стороны – разве они не расстались друг с другом уже давно? Сколько лет прошло с тех пор, как Мартина подарила ему на день рождения полосатые носки, а он изображал директора ее цирка? Какое счастливое было время! Но потом, после того, как они все вернулись из Франции, неделями ничего: ни тебе «доброе утро», ни «привет», даже не посмотрит в его сторону. И уже на второй вечер Ингрид настояла на отдельных спальнях. Ей нужно, мол, сперва получить полную ясность об одном происшествии! С тех пор он спал в своем кабинете на диване. А от Мартины, главной виновницы всего этого, ни слова. От него, естественно, тоже. Зачем же ему заговаривать о так называемом происшествии, которого на самом-то деле и не было? Разве это не истолковали бы тут же как признание своей вины? Один только Пабло все пытался бороться с этим ледяным молчанием: «Не может ли мне кто-нибудь объяснить, что произошло во время каникул?» Но женщины лишь отмахивались от него. Ингрид – со своей отсутствующей и в то же время неприятной миной, которая и по сей день у нее на лице, а Мартина – с горькой усмешкой и жестким ясным взглядом, который, казалось, говорил: «Я не с вами, я просто наблюдаю за вами, по мне – так хоть утопитесь вы все». И, обращаясь с братом, как с идиотом, но все-таки живым существом, вдруг заявляла: «Хотелось бы мне знать, сколько ты, ничтожество, получаешь за эти беспрерывные демонстрации?» Она смотрела на него с холодным интересом, как ученая дама рассматривает какую-нибудь падаль. Единственный человек в доме, перед которым она в редкие минуты сбрасывала панцирь, чтобы на него же яростно нападать, была ее мать. Как-то раз летом Линде через открытое окно услышал в саду несколько фраз, в другой раз крик нарушил его дневной сон.

– Да ведь ты – распоследнее лицо в этой истории! Все эти твои сраные депрессии и страхи! Сделай же что-нибудь! Брось его, прикончи его или себя саму! Не могу больше видеть твои идиотские страдания! Ты что думаешь – мне это помогает? Совсем наоборот! Это всего лишь жалость к себе! Твоя дерьмовая жизнь, дерьмовый брак, дерьмовые родители! И ты сама – плохая мать и не хочешь его бросить, пока мы не получим аттестат зрелости! Меня тошнит от всего этого!

В этот момент Линде, не зная, как правильно поступить: то ли выйти из кабинета, то ли продолжить слушать, нажал на кнопку радио – раздалась музыка. Он сказал себе, как педагог: «Это нормальные разборки между матерью и дочерью, какие случаются и в самых благополучных семьях, и для развития здоровой детской психики время от времени они просто должны происходить». В конце концов, он тоже переживал нечто подобное с Пабло, когда тот возмущался, например, увидев, что Линде купил спортивные туфли «Nike», хотя знал, что ходят слухи, будто эти спортивные туфли в Азии шьют дети, или почему у них в доме на крыше не установлена солнечная батарея.

Во всяком случае, Линде не хотел вмешиваться в перепалку между Ингрид и Мартиной, и ему казалось непорядочным подслушивать втихаря. Когда он позже вышел из кабинета, Мартина лежала на диване перед телевизором, а дверь в комнату Ингрид была заперта. Мартина вскинула на него глаза, отрицательно покачала головой и что-то пробурчала. Он расслышал лишь одно слово: «Радиослушатель». За много дней она впервые что-то сказала ему… Линде еще помнил, как он после этого с улыбкой направился в кухню, чтобы выпить чаю, и подумал: «Все образуется».

– Господин Линде!

Линде услышал, что к нему обращаются, надо как-то реагировать. Но он бы предпочел просто молча стоять, глядя перед собой, пока друг Мартины не исчезнет и все это безобразие не закончится. В конце концов он взял себя в руки, глянул в зеркальные стекла очков и тут же вновь уставился в окно.

Твердым голосом он спросил:

– Где Мартина?

– В Милане.

– В Милане, вот оно как. – Подбородок Линде чуть вздернулся. – И она разрешила вам отправиться в столь долгое путешествие одному? Что-то на нее не похоже.

– Оставьте эти ваши штучки, господин Линде. И если вы мне сейчас же не покажете, где лежат Мартинины вещи, я сам их найду.

Линде старался не глядеть на парня.

– Мартина один раз позвонила матери и сообщила, что живет вместе с неким фотографом. Это верно?

– Да, я фотограф.

– А что вы фотографируете?

– Еду.

– Еду?

– Ну, разные блюда, кушанья.

– Кушанья?.. – Линде презрительно взглянул в сторону гардин. – Вы хотите сказать, сосиски с картошкой? Или надо сказать: картофель фри с соусом – для рекламной вывески в кафе?

– Нет, для поваренных книг и журналов, и это называется «Кулинарная фотография».

– Ага, понял, «Кулинарная фотография»! И на это можно жить?

Молодой человек откликнулся не сразу, и Линде уже подумал было, что попал в больное место, когда тот ответил с легким недовольством:

– Очевидно, потому что иначе меня бы просто уже не было в живых.

Ну что это за ответ?

– Я не спрашивал, можете ли вы жить, – и так вижу. Но хватает ли этого, чтобы обеспечивать мою дочь? У нее не закончена гимназия, нет профессиональной подготовки, и, насколько я знаю, итальянским она тоже не владеет.

Линде ждал – поначалу с легкой улыбкой, потом все больше теряясь. Наконец он повернул голову и взглянул в зеркальные стекла:

– И что же?

– Ничего, господин Линде. Я жду, чтобы вы мне сказали, где Мартинины вещи.

Линде даже задрожал от возмущения. Какая несправедливость, какая неблагодарность! Кто в течение восемнадцати лет растил Мартину в любви, менял ей пеленки, укачивал ее, чтобы заснула, надрывался на работе, чтобы у девочки были игрушки и красивые платьица, чтобы она могла брать уроки танцев и игры на рояле, да и вообще: кто дал Мартине, так сказать, жизнь, кто ее породил, без кого ее вообще не было бы на свете? А потом приходит какой-то подонок в татуировках, знакомый с ней всего лишь пару месяцев, и обращается с ним, как с последним болваном!

– Думается, мне дозволено заботиться о моей дочери!

– Ох, господин Линде… – вздохнул молодой человек. – Да вы еще более отвратительны, чем Мартина вас описала.

Линде остолбенел. Ему никогда еще не приходило в голову, что Мартина может с кем-нибудь всерьез обсуждать его, тем более с неизвестным ему человеком. Удрать из дому, оставить узкие улочки маленького городка, какое-то время пожить вместе с неким парнем и делиться с ним обидами на родителей, на гимназию, на их провинциальный городок – это он еще мог понять. Когда ему было восемнадцать, его тоже мало что удерживало в Рейхенхайме, он и сам счел бы за лучшее удрать из дому, с первой попавшейся девицей махнуть в Италию и в глубине души наверняка предпочел бы такую жизнь судьбе исполнительного и порядочного трудяги в «Эмнисти»… Но говорить о нем и об их отношениях друг с другом там, в другой стране? Ему не приходило в голову, что Мартина с матерью как-то уж особенно обсуждают его. Во всяком случае, не слишком негативно. Так, нормально: «Йоахим тоже обычный обыватель» или же: «Из-за ваших супружеских проблем у вас уже вообще нет времени для нас», а то и (более жестоко, как он однажды невольно подслушал, но ведь явно не всерьез было сказано): «Прикончи его!» Что касается последних, сложных для Мартины трех лет, то Линде (а он рассуждал как педагог) всегда видел в них только одну, конечно, важную, но не катастрофическую причину ее совершенно обычной пубертатной вспыльчивости и отчаяния; все это было в одном ряду с неумением сохранить дружеские отношения, разочарованием в первой любви, непривлекательной матерью и осознанием того, что жизнь часто бывает сложной.

А теперь он должен один стоять у позорного столба? «Вы еще более отвратительны, чем Мартина вас описала».Линде не знал, что его больше ранило: слово «отвратительны» или ее предательство.

– Это все ваши выдумки. – Голос Линде дрожал. – Ваши фантазии. Да и кто вы такой вообще-то? Где доказательства, что вы близки с моей дочерью? Вероятно, вы с ней знакомы лишь шапочно, узнали от нее кое-что и теперь собираетесь ограбить мой дом. Вы настолько изоврались, что даже боитесь смотреть на меня без этих зеркальных очков, какие носят генералы какой-нибудь хунты!

– Ах, вот вы о чем, – сказал молодой человек и снял очки. – Иногда я просто о них забываю…

Линде, обескураженный такой быстрой потерей своего мнимого преимущества (ведь он полагал, что раз человек даже в доме не снимает солнечные очки, значит, наверняка не уверен в себе и что-то скрывает), не нашел ничего лучшего, как тут же прицепиться к другому подозрительному украшению:

– А ваша татуировка? Сколько раз вы уже сидели в тюрьме? Вам не удастся обвести меня вокруг пальца!

Молодой человек наморщил лоб, глянул мельком на розу у своего плеча, потом опять перевел взгляд на Линде:

– Но вы же это не всерьез сказали?

– Еще как всерьез! Так что лучше всего я сейчас же позвоню…

Линде не договорил. Почему, он и сам не знал, но что-то в этих угрожающих словах напугало его самого.

– Соседям или в полицию? – спросил парень. – Валяйте, звоните. Тогда мы обо всем и поговорим. Но если вы действительно сомневаетесь в том, что я – друг Мартины, спросите меня о чем-нибудь. О ее любимой музыке, о том, что стоит у нее в комнате, или, к примеру… – Молодой человек помолчал, посмотрел Линде в глаза, и взгляд у него был такой, что Линде уж предпочел бы солнечные очки. – К примеру, эти носки, что сейчас на вас. Это ведь те самые, которые Мартина подарила вам на день рождения? Насколько я знаю, вы надевали их всего два раза. В первый раз на день рождения Мартины, и второй…

– Когда я посетил семью одного проблемного ученика, чтобы сделать нашу встречу более непринужденной, – ответил Линде, сам удивившись, как быстро он поспешил дать объяснение.

– Тогда, значит, Мартина рассказала мне о третьем случае. В Южной Франции.

Ну это уж слишком!.. Линде просто не мог поверить. Почему этому парню пришло в голову коснуться такой сугубо личной истории? И с какой стати Мартина продолжает ее рассказывать всем подряд? Этот плод фантазии ее исковерканного и злобного подросткового характера? Разве она уже не натворила этим бед выше крыши?

Вдруг у Линде закружилась голова. Все это – чушь! Ну ладно, пусть этот парень и вправду друг Мартины. Но разве отец в этом виноват? В восемнадцать она должна сама отвечать за то, с кем губит свою жизнь. В принципе его это уже не касается. Он сделал все, что мог, теперь Мартина должна сама справляться с жизнью. Для него это кушанье съедено все, без остатка. Пусть этот нахал забирает ее вещи. И сам он наверняка не первый отец, которому пришлось смириться, что его дочь не соответствует тому, о чем он мечтал. Такова жизнь. Во всяком случае, он не будет больше спорить с пареньком-фотографом. Он покажет, где комната Мартины и где подвал, а потом пусть этот парень убирается восвояси. А он сделает то, что делал всегда, когда вокруг него бушевали волны, и что его так часто спасало. Он приготовит себе чашечку чая, пойдет в свою комнату, сядет за письменный стол и поработает. Ему нужно проверить целую пачку сочинений, а может, удастся заняться и «Письмом читателя». И если тот нахал не будет слишком долго копаться, то он еще успеет на последний поезд в Берлин. Придется, правда, самому заплатить за плацкарту. Но потом все будет почти как запланировано, а то, что жизнь нередко преподносит неприятные сюрпризы, так это, в конце концов, не новость. Вдруг Линде поднял голову, посмотрел молодому человеку в глаза и сказал почти весело:

– Ну ладно, господин кулинарный папарацци, я вам покажу подвал и комнату Мартины. Моя супруга устроила там себе гнездышко для рукоделия, однако такой шустрый юноша, как вы, сумеет разобраться что к чему.

Молодой человек явно растерялся – то ли от внезапно изменившегося тона Линде, то ли от его решения. Линде насмешливо улыбнулся:

– Да идемте же, я вас не разорву.

– Не понял?

– Ну, как волк разрывает на части дичь. Чтобы вы поняли, совсем по-простому: я вас не съем.