Текст книги ""«Будь проклят Сталинград!» Вермахт в аду"

Автор книги: Вюстер Вигант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Во время перестрелки расчет не слышал противника, потому что сам изрядно шумел. Если вражеские минометы точно пристреливались, расчеты замечали это слишком поздно. Вообще, мы мало что могли сделать своими легкими гаубицами. При стрельбе по толстым кирпичным стенам даже наши снаряды с взрывателем замедленного действия их не пробивали.

.Универмаг (Univermag), в немецких сводках проходящий как «партийное здание», был местом, где 71-я дивизия объявила о победе: в полдень 26 сентября командир 191-го пехотного полка поднял над зданием германский флаг. В комплексе зданий находился Наркомторг СССР и Главунивермаг

.Универмаг вскоре после его взятия. Фотография сделана адъютантом подполковника фон Штрумфа во время инспекторской поездки командира полка в город. Тяжелые бои продолжались в нескольких кварталах восточнее

.Вюстер и его фотоаппарат тоже вернулись к деловому кварталу, на этот раз – на «Красную площадь», как она была известна немцам, но точное ее название – «площадь Павших борцов». На снимке – внутренний двор комплекса Универмаг. Справа в кадр не вошла рампа, ведущая в подвал универмага, – место исторической важности, где четыре месяца спустя сдастся Паулюс

.Похожие на кинжал остатки дома в северо-западном углу площади стали легко различимым ориентиром и стоят безмолвным свидетельством разрушительной силы, выпущенной на свободу Люфтваффе во время ужаса 23 августа 1942 г.

.Адъютант фон Штрумпфа сфотографировал те же развалины с другой стороны площади Павших героев

.И снова площадь Павших героев глазами Вюстера. На заднем плане между двумя большими зданиями виден театр. Отметьте, что дорожки очищены от обломков

.Театр с более близкого расстояния. Здание перешло в немецкие руки только после того, как солдаты 171-го разведбатальона перебили красноармейцев, стреляющих с галерей, и выкурили защитников подвала, устроив на подвальной лестнице костер из сброшенных вниз театральных кресел

.Глядя вдоль по «театерштрассе» (Ломоносовская улица) в сторону видной вдали площади Павших героев

Снаряды с взрывателем, поставленным на удар, только сбивали со стен штукатурку. (По концепции артиллерийского вооружения вермахта, для выполнения боевых задач пехоте нужны не пушки с высокой пробивной способностью – что было едва ли не самым важным критерием для артиллерии советской, – а гаубицы и пушки с ослабленной баллистикой – чтобы снаряд, летящий по довольно крутой дуге, мог сверху поражать любую ямку, где залегла пехота. А по танкам стреляли пушки ПТО, которые служили только для борьбы с танками. Здесь автор описывает тот редкий случай, когда гаубицы немецкой пехоте помочь не могли – чтобы пробить стену, нужно что-то более противотанковое. – Примеч. пер .) Мы стреляли половина на половину – снарядами мгновенного подрыва и с задержкой. Когда нам везло, мы поражали амбразуру или через дыру в стене слали снаряд внутрь дома. Мы не рассчитывали серьезно повредить здания. Противнику приходилось укрыться от обстрела, так что с последним снарядом, пока защитники не вернулись на свои позиции, наша пехота могла войти в здание. Как бы то ни было, по этой теории мы и действовали. В реальности из этих дорогостоящих действий мало что выходило. И мы так и сделали.

.Еще один снаряд отправляется в камору 150-мм пушки s.I.G.33 пехотного полка. Орудие стоит в здании на южной стороне Железнодорожной площади. Хотя это не одно из орудий Вюстера, снимок дает хорошее представление о тяжелых условиях работы артиллеристов в городе

Отстреляв последний снаряд, мы вытащили гаубицу из здания на другую безопасную позицию. Русские теперь знают, откуда мы стреляем, и завтра определенно уничтожат эту позицию. Мы наконец могли отдохнуть, глотнуть водки и покурить под защитой подвала. Я почти не курил, не получал от этого удовольствия, вдобавок курение не помогало отвлечься или расслабиться. В нем было больше социального, это было составной частью солдатской жизни. Для многих солдат сигарета до или после боя была важнее всего. Для них это было большим, чем просто привычка. Семьдесят первая пехотная дивизия готовилась к позиционной войне вдоль Волги и готовилась к надвигающейся зиме. Мы надеялись, что в наступающем году нас сменят свежие части. Было очевидно, что нашим малочисленным дивизиям требовалась передышка и переформирование. Все, кто еще был жив, были бодры и мечтали провести лето во Франции. Снова заработала система отпусков, приостановленная на время кампании.

Глава 4 Отпуск домой

В ближайшее же время должен был подойти мой отпуск, потому что позже, к Рождеству, отпуска давали отцам семейств. Меня это устраивало. Нельзя откладывать отпуск во время войны. Пользуйся возможностью, когда она есть, иначе можешь ее не дождаться.

Моя переписка с девушкой по имени Руфь развивалась в положительную сторону. Конечно, я хотел с ней увидеться еще раз. К несчастью, ее брат Манфред, молодой пехотный лейтенант, 4 сентября 1942 г. был убит подо Ржевом. Я думал о гибели моего командира орудия 4 сентября и о том, как мне в тот же день невообразимо повезло. Совпадение или судьба – кто знает?

Эта утрата, конечно, сильно сказалась на Руфи и ее семье. Письма от нее стали короткими и сдержанными. Но все равно я начал серьезнее относиться к своим отношениям с Руфью. Переписка с другими девушками, которая велась «на всякий случай», постепенно сошла на нет. Я не хотел никого обижать.

Шестнадцатого ноября я проехался на полевой кухне на позиции, где стояли передки, к западу от города. Она удобно расположилась в узком овраге. Землянки и конюшни были врезаны в его крутые стены. Только войдя в овраг, можно было увидеть саму «деревню Передок». Я редко сюда попадал. Место командира батареи было на командном пункте, откуда можно было за считаные минуты дойти до орудийных позиций в Сталинграде. А визит на эту позицию стоил бы мне целого дня.

Абсолютным патриархом в мире передков и лошадей был шпис, вместе с фуражиром, который был столь же самостоятелен в делах своего лошадиного семейства. Когда приходилось подписывать сводки численности или другие бумаги, на КП приходил рехнунгсфюрер (казначей), он же передавал мои распоряжения. Лишь изредка шпис приходил на передовую. Рехнунгсфюрером сейчас был штабс-ефрейтор Эйкман, после гибели его предшественника, которого я знал. Эйкман был наводчиком, но теперь получил квалификацию клерка. Он хорошо делал свое дело и был крепким и сильным парнем, приятным и надежным.

Почему он не выслужился до бо́льших чинов? Было в этом что-то неправильное. В отношении шписа я не был так уверен. Он был профессиональным солдатом, который знает, как иметь дело с вышестоящим начальством любого ранга. Он точно знал, как себя вести с молодым обер-лейтенантом вроде меня. Единственной его проблемой было то, что я видел его насквозь. Лейтенантом я кое-чему научился, пока служил под командованием Кульмана, чей хитрый шпис пытался обвести меня вокруг пальца, а Кульман ему не препятствовал. Я быстро узнал, что в защите своих интересов можно полагаться только на себя. Это непросто, когда тебе 19–20 лет. Шпис на 2-й батарее явно разочаровался во мне с первой встречи. Я не выказал никакой благодарности за лишнее вино и сигары на обеденном столе. Напротив, я отклонил все предложенные добавки. Я жил на стандартном пайке обычного солдата на батарее. То же относилось к бакалейным товарам. Солдаты у передков имели возможность дополнить свой рацион – личный или групповой, – когда бы им ни хотелось. И это при том, что в степи вокруг Сталинграда ничего нельзя было найти, кроме пары дынь, да и то не в это время года.

17 ноября меня подвезли на телеге в Гумрак, где забирали почту. Ноги в кожаных сапогах замерзли. Земля почти промерзла, и ночью падал первый снег.

Там, у станции, в сентябре я и увидел, как зенитка ведет поединок с танками Т-34. В тот день у меня перед глазами взорвался передок. Я бы давно забыл о контуженной тогда руке, если бы не чувствительная липома, развившаяся в месте удара. На этот раз я ехал в Гумрак в счастливом расположении духа. Я ехал домой и, конечно, надеялся увидеть Руфь.

Поезд из двух пассажирских вагонов и нескольких товарных, запряженных в грузовик, уже стоял на погрузке. Вместо резиновых покрышек грузовик был обут в вагонные колеса. Таким образом, его можно было использовать как локомотив. Поезд отъехал со станции не сразу, было чертовски холодно. В купе не было отопления. Наконец, мы поехали черепашьим шагом, часто делая остановки, в Калач-на-Дону. Там нас переписали, выдали дорожные пайки и в ночь на 19 ноября отправили автобусом на станцию Чир. Автобус ехал по дороге вдоль западного берега Дона, где атаковал IV батальон. Больше всего пострадала 11-я батарея, и в высоких потерях был виноват Бальтазар.

Глядя в темноту, я не видел, где мы едем, но в мыслях был уже дома.

По контрасту с Калачом на станции Чир царил хаос. Никто ничего не знал. «Все поезда идут на запад. Найдите себе место сами!»

На рельсах стояло несколько поездов с крытыми товарными вагонами и несколькими пассажирскими, спереди у каждого был паровоз. Ни один машинист не знал, в каком порядке они отправятся. Пассажирские вагоны были переполнены солдатами, и места в них не было. Другие солдаты стояли в промерзших товарных вагонах. Я наконец смог найти стоячее место в первом отходящем поезде.

Поезд медленно отошел от станции. День клонился к полудню. Острый ледяной ветер заставлял нас топать ногами и махать руками, чтобы согреться. В такой холод нельзя было заснуть, многие ругались. Что оставалось делать? Поезд часто вставал безо всякой причины. На одной из первых остановок я поговорил с несколькими офицерами и смог найти себе место в пассажирском вагоне. Там смогли потесниться и пригласить нескольких человек внутрь. От тепла тел в купе было теплее. «Лучше вонь, чем холод» всегда было девизом немецкого солдата.

Все более сильный холодный ветер, свистевший в каждой щели, заставил слишком длинный поезд остановиться из-за заносов. Попытки пробиться рывками взад и вперед были тщетны. Паровозу просто не хватало сил. Прошли часы, пока не прибыл более мощный паровоз.

Поезда, идущие следом, не могли обогнать нас на одноколейном пути. Когда мы наконец доехали до огромной станции в Ясиноватой, я смертельно устал, промерз до костей и был в скверном расположении духа. Оттуда поезда шли по стандартной германской колее. Ясиноватая была пересадочным узлом в широкой сети русских одноколейных железных дорог. При обшарпанной станции, оставшейся с царских времен, не было никакого жилья, но подавали горячую и холодную еду, и можно было немного обогреться. Каждый стал рыскать по окрестностям в поисках чего-нибудь, что можно взять домой. Можно было переночевать в одном из деревянных зданий неподалеку. Я решил так и сделать в компании с несколькими незнакомыми офицерами. Я испытывал непреодолимое желание спать, а следующий поезд должен был отойти не раньше полудня на следующий день.

В деревянном доме жила большая семья русских. Они потеснились и предложили нам постели. Они, кажется, были готовы к приему «гостей» и нашли нам чистое постельное белье. Нам показалось, что риск подхватить клопов и вшей слишком велик. Мы устроились на полу перед печкой. Один из нас заснул даже на столе. «Управляющие отелем» счастливо согласились с нашим выбором.

Во многих русских домах в центре стояла большая кирпичная печь, проходящая через несколько этажей, обогревающая прилегающие комнаты и используемая для готовки пищи.

Окна, на зиму оборудованные дополнительным стеклом, не открывались. Между слоями стекла для теплоизоляции были насыпаны опилки. В комнаты доходил лишь слабый дневной свет. Были проблемы и с гигиеной. В сильные холода воды было мало. Стирка и личная гигиена сокращались до минимума. Тем не менее обитатели дома показались нам чистыми. Они делали для нас все что могли и были дружелюбны.

Они сделали вкусную еду из наших припасов, так что хватило и им самим. В основном их интересовал наш «коммисброт» и консервы. Мы завоевали доверие русских детей шоколадом и конфетами. Когда мы проснулись на следующее утро, солнце уже светило и ярко блестел снег, отражая свет в нашу комнату через небольшое окно. Только одного из нас кусали клопы – того, кто спал на столе. Мы решили, что это справедливо – он и так занял лучшее место.

После легкого завтрака мы вернулись на станцию. Там уже стояло несколько отпускных поездов, которые шли и на север, и на юг. Дорога на запад, через Киев и Ковель, вела нас в Германию. Наш поезд был оборудован деревянными сиденьями, и с каждого конца вагона было по печке, так что внутри было замечательно тепло. Еще перед отправлением поздним утром поезд был полон. Стояло 20 ноября 1942 г. Русские еще 19-го начали крупное наступление на окружение Сталинграда, о чем я узнал позже.

Еще в нашем вагоне ехало несколько железнодорожных служащих в темно-синей форме с белыми нарукавными повязками с надписью «Германский вермахт». Эти повязки должны были подтверждать их статус комбатантов в случае захвата в плен, согласно требованиям международных конвенций. В противном случае с ними обошлись бы как с наемниками, имей они оружие в руках или нет.

В Ясиноватой все железнодорожные перевозки осуществлялись железной дорогой рейха, в то время как ближе к фронту это делали саперы-железнодорожники. Путешествие по заснеженной местности было скучным. Слева и справа были видны кусты, посаженные, чтобы у дороги не скапливался снег. Он, однако, загораживал весь обзор справа и слева. Иногда мы проезжали мимо плохо различимых деревень. Поезд часто вставал на обгонном пути, чтобы пропустить встречные. На каждой железнодорожной станции мы видели собранный военный металлолом, в основном танки, идущие на переплавку на немецких заводах. Большую часть времени мы проводили за разговорами.

Железнодорожники много где бывали и много болтали. Они явно гордились тем, что знают о русском контрнаступлении, направленном на румынский и итальянский секторы фронта. Как союзники они должны были обезопасить тыл сталинградского фронта.

Повод для беспокойства был. Почему бы русским не использовать свое знание зимней войны и не атаковать нас в слабых местах, что они сделали прошлой зимой? «Кабинетная стратегия» железнодорожников, которые ничего не знали наверняка, нас не интересовала. Мы не видели под Сталинградом непосредственной опасности. Мы лишь жалели, что русских не выгнали с западного берега Волги.

Железнодорожники были настроены скептически. Везде всего не хватало, а войну нельзя выиграть одними импровизациями. Не хватало паровозов, а также угля для них. Еще хуже был недостаток подвижного состава. Отчаянно не хватало эксплуатационных и ремонтных мощностей, а нужные запчасти редко оказывались там, где они были нужны. Нужно было прокладывать дополнительные пути.

Британо-американские воздушные налеты были ощутимым ударом, больше, чем это официально признавалось. Без новых поставок запас уловок и хитростей скоро кончится. Без новых ресурсов даже самые смелые не смогут ничего сделать…

Дальше они и вовсе впали в брюзжание и пораженческие разговоры. Нас не трогало их штатское нытье. Пусть радуются, что не на фронте, где все гораздо хуже. С другой стороны, мы спрашивали себя, куда делись боеприпасы и почему мы все еще торчим в Сталинграде, вместо того чтобы послать пару свежих дивизий и выбить наконец русских из промышленных комплексов как пробку из бутылки. Работа уже почти сделана.

Потом мы сменили тему на более приятную – Франция. Да и железнодорожникам хотелось бы туда попасть. Там хорошо. Другие служебные обязанности, развлечения и маленькие магазинчики на каждом шагу.

Ездить через Югославию не нравилось никому. Там все время что-то происходило. Наемники и так называемые бандиты устраивали засады и подрывали мосты и туннели. Макаронникам нельзя было доверять по-настоящему. Иногда они даже крутили какие-то дела с балканцами. Только хорваты были достаточно тверды, чтобы сохранять порядок и пресекать любое сопротивление.

.Солдаты, направляющиеся домой с фронта («фронтурлаубер») получают «фюрергешенк» (подарок от фюрера) – пакет с продуктами, которые дома стали редкостью, такими как кофе, сахар, сухофрукты, а также с другими вещами для личного пользования

Немцы редко использовали слово «партизан». Мы чувствовали, что это возвышающий эвфемизм, придуманный Советами для оправдания своей жестокой войны банд, противоречащей международным законам и чаще всего бьющей по мирному населению. Мы на юге редко имели дело с партизанами. Но в центральном секторе они были крупной проблемой. Последние дни отпуска, к сожалению, пролетели очень быстро, но это были лучшие дни моей жизни. Может быть, на будущий год мы поженимся. Многие молодые офицеры-фронтовики женились рано и оставляли молодых вдов, с детьми или без. На станции я поцеловал Руфь на прощание, и она исчезла… на годы. На долгое, долгое время все, что мне оставалось, – это воспоминания о ней.

Глава 5 Возвращение в «котел»

На следующий день я пустился в обратный путь на фронт, выбрав дорогу через Ганновер. В Ганновере я смог переночевать у бабушки и дедушки. За ночь несколько раз объявляли воздушную тревогу, но этого было недостаточно, чтобы заставить меня выбраться из теплой постели. Без остановки грохотали зенитки. На Ганновер британские самолеты налетали часто, много домов было разрушено, много людей погибло, особенно в промышленных районах. А позже начался настоящий воздушный террор. Бабушка была очень встревожена.

Дедушка был в больнице с анемией, – возможно от плохого питания. Он был крупным мужчиной с округлой фигурой, привыкшим много есть. В городах это было уже невозможно. Он был счастлив увидеть меня и ждал возможности познакомиться с Руфью.

Эта встреча была, пожалуй, последней. Больше я дедушку не видел. Он снова поднялся на ноги, но умер летом 43-го, когда меня объявили пропавшим в Сталинграде без вести и дома все были уверены, что я погиб. Дедушка был бы рад увидеть меня во главе семьи.

В поезде до Берлина я сидел напротив моложавого оберст-лейтенанта из генерального штаба. Услышав о том, что я собираюсь вернуться в Сталинград, он сказал: «Вы не вернетесь оттуда целым. Сталинград окружен, и там нехорошо».

Это была первая достоверная информация. Пресса и радио в изобилии кормили нас чушью. Сплошные подвиги, совершенные несмотря ни на что.

– Знаете что? Лучше идите в свою запасную часть и доложитесь там. Так приказано сделать всем, чьи части теперь заперты в Сталинграде.

Я ответил:

– Как я могу это сделать, если у меня из документов только отпускное свидетельство? Появись я там, меня тут же обвинят в пренебрежении долгом. Я лучше положусь на бумаги, и посмотрим, куда они меня заведут. Может быть, к тому времени откроется дорога на Сталинград.

– Боюсь, что нет, – сказал офицер. – Вам нет смысла двигаться дальше. Вы можете сказать, что я разрешил вам остаться.

Он уже начал набрасывать на какой-то бумажке строчку за строчкой, но остановился, когда я ясно объяснил, что хочу вернуться на свою батарею. После этого мы успели поговорить на разные темы, и снова и снова генштабовский офицер озвучивал свой скепсис относительно шансов Германии выиграть войну. «Будьте здоровы и – удачи, она вам понадобится» – с этими словами он сошел в Берлине.

Дорога до Сталино прошла гладко. Там нас, отпускников, возвращающихся в Сталинград, на несколько дней собрали в казармах. Сталино – скучный серый город, но там были кино, музыка, фронтовые театры и вечера развлечений для солдат, пышащие натужной жизнерадостностью.

«Все кончится, все проходит, за каждым декабрем придет свой май», как пелось в популярной тогда песенке. Она была как никогда кстати. Сейчас стоял ужасный декабрь, и к маю – по крайней мере к лету 1943 года – я надеялся, что мою дивизию сменят на передовой другие части и дальше будет тихое и спокойное время в Западной Европе. Я думал о Руфи и нашей свадьбе.

Украинские актеры, которых я видел в Харькове в начале года, больше впечатляли импровизационным талантом. Здесь же чисто германская труппа производила слишком много шума, пытаясь развлечь. По Сталино бегало множество итальянцев. Во многих местах висели фотографии Муссолини и недоразвитого итальянского короля. Фотографий Гитлера я нигде не увидел.

Вскоре после Рождества меня перевели в Ростов, в центр распределения личного состава. В сутолоке входящих и выходящих людей я столкнулся там с ефрейтором Боде моей батареи, он тоже возвращался из отпуска. Мы решили держаться вместе.

В Ростове мы располагались в казармах офицерского резерва армейской группы «Сталинград – Дон». Место было сравнительно хорошим. Ростов был более крупным городом, довольно потрепанным, но не растерявшим всего очарования широких проспектов и фасадов XIX в.

Несмотря на неподходящее время года, русские усердно трудились, стирая след большевистской ненависти к религии с большой церкви в центре города. Меня это впечатлило. Несмотря на годы, прожитые под Лениным и Сталиным, религиозная вера русских оказалась глубже, чем ожидалось. Даже при том, что люди жили в очень смутные времена, они изо всех сил старались возобновить церковную службу. Почему влияние идеологий и тоталитарных режимов так легко сходит на нет? Будут ли однажды столь же легко стерты следы германских нацистов? Мы не считали Адольфа Гитлера преступником, потому что надеялись на сильную, единую Германию, свободную от идеологии, способную занять достойное место среди других народов.

Как и в Харькове, в Ростове тоже был театр, где пытались ставить оперы и оперетты. Мне нравилось бывать там. При том что я совершенно не понимал языка, это было лучше, чем немцы-конферансье, рассказывающие безвкусные бородатые анекдоты на развлекательных представлениях для немцев.

В уютном «зольдатенхайме» (буквально: «солдатский дом», место отдыха проезжающих солдат или солдат в увольнении; там было радио, книги, газеты и игры, персонал часто набирался из сотрудников Красного Креста) всем управляли сестры из Красного Креста. Они смогли устроить у себя мирную и безоблачную рождественскую атмосферу, чтобы помочь нам избавиться от тревог и тягостного долгого ожидания. Они мало что могли подарить нам, ведь всего не хватало.

Каждый день устраивалась поверка. Для начала на ней выбирали офицеров из пехотных, саперных и противотанковых частей и приказывали отбыть во вновь сформированные «аларменхайтен» («пожарные части»). Эти части формировались из выздоровевших и прибывших из отпуска. На фронте все было плохо. Русские пробивались к району Ростова. Румынские и итальянские части были разгромлены и бежали. Полевые дивизии люфтваффе показали себя не лучше. Это была одна из идей рейхсмаршала Геринга: из-за недостатка топлива и самолетов и общей ситуации на фронте молодой, годный к бою персонал люфтваффе, в основном наземные части, собирался и отправлялся на фронт. Однако Геринг с самого начала не собирался отдавать армии руководство этими частями. Его части отдавались в армейские части по кускам как пополнение. Он хотел иметь свои собственные дивизии, как Ваффен СС у Гиммлера, чтобы он мог показать армии, как надо воевать.

Эти неопытные войска на фронте показали себя с худшей стороны. Их уровень потерь был кошмарен. Только зенитные расчеты были знакомы со своим оружием, потому что уже имели некоторый опыт в наземных боях и показали себя в борьбе с танками. Они были успешнее, но часто истекали кровью, прикрывая отход своих бесполезных дивизий.

Мне было легко догадаться, что как артиллерист я могу попасть в одну из этих наспех сформированных сбродных частей и быть посланным на самоубийственное задание. При этом, не имея ни одного шанса на успех, останется только проиграть. И потом, вполне возможно, придется отвечать за этот проигрыш.

Мне не хватало чувства уверенности в своих – в моей старой батарее. Возможность того, что оборона Сталинграда падет, никогда не приходила мне в голову. В Ростове ни один из молодых офицеров не мог себе представить исчезновения дивизий, окруженных в «котле». В Сталинграде и вокруг было слишком много закаленных в боях войск. Я думал, что летом я уже не буду на передовой, а, возможно, уже гауптманом женюсь на своей невесте. Но до того мне снова придется «насладиться» войной. Я думал о Бельгии и Франции и о лете в этих странах. Мои мысли крутились вокруг Руфи, которой почти каждый день я писал теплые письма – так часто, насколько хватало здравомыслия.

Теперь я понимал, что нужен в окружении и что на своей батарее я был единственным офицером. Наконец моим просьбам дали ход и выдали пакет курьерской почты для руководства армии в Гумраке.

Так что я получил билет на самолет и мог даже взять с собой Боде, который не хотел оставаться один. Любая разумная оценка ситуации в окружении привела бы к полному прекращению таких полетов, доставлявших в «котел» новые рты. Там уже было достаточно людей, которым приходилось терпеть недостаток еды и патронов.

У штабов высокого уровня не было картины происходящего и ясного представления о настоящем положении дел. Они издавали приказы, пожимали плечами, втыкали цветные булавки, отмечая постепенно ухудшающееся положение на фронте, и передвигали дивизии на бумаге: «сбор в районе XY… передвинуться на линию RQ… ликвидировать русский прорыв у R… оборонять железнодорожную насыпь у HC… ждать дальнейших указаний…» – все было на бумаге и ничего не стоило.

В то время я не знал, что группой армий, включая окруженную 6-ю армию Паулюса, командовал фельдмаршал фон Манштейн. После войны Манштейн в книге «Утерянные победы» изобразил себя великим военным вождем, которым, может быть, он и был, – но он едва упомянул Сталинград. Он старался во всем винить Паулюса, хотя сам он не дал никаких четких указаний, когда Паулюс его просил. Фон Манштейн «предложил», чтобы Паулюс пробивался наружу. Почему тогда он прямо этого не приказал? Гитлер был против прорыва. Он не хотел сдаваться, потому что уже «взял» город в сентябре и получил контроль над Волгой. Паулюс следовал за Гитлером. Он не был особенно смелым человеком. Манштейн, у которого было лучшее представление о ситуации, должен был вмешаться. Фельдмаршалу стоило бы проявить большее мужество, особенно когда речь идет о жизни и смерти его войск.

Жизнь солдат не была самой важной вещью для Гитлера, когда он думал о будущем. За катастрофу в Сталинграде во многом стоило винить Геринга. Он не мог выполнить свое обещание перебрасывать по воздуху столько припасов, сколько было нужно, – и он это знал еще до того, как обещал. Он деградировал, превратившись в напыщенного пустомелю, накачанного наркотиками.

Забираясь вместе с Боде в транспортный самолет Ю-52 на ростовском аэродроме, я был вынужден протиснуться мимо большого, надежно принайтованного ящика с бумажной наклейкой «Рождественские поздравления командиру крепости Сталинград генерал-оберсту Паулюсу». Я счел надпись безвкусной и неуместной. По мне, крепость – тщательно выстроенная оборонительная позиция с безопасными убежищами и подходящим оборонительным вооружением, а также с достаточным количеством припасов. В Сталинграде ничего этого не было! В целом, Сталинград был бардаком, который стоило как можно быстрее привести в порядок.

Думаю, в ящике была выпивка и закуска для больших чинов… по вполне понятной причине. Теперь, когда войска в окружении голодали, этот широкий жест был не к месту, был непозволителен и даже провоцировал на неповиновение.

Несколько часов прошли в ожидании, приправленным опасливым любопытством. «Юнкерс» летел над заснеженными полями, медленно набирая высоту, потом падал вниз как лифт, повторяя все это снова и снова. Не могу сказать, что моему желудку это нравилось. Я не привык летать самолетом. Слева я видел горящие сараи, дома и густой дым от горящих нефтяных баков. «Тацинская, – сказал летчик. – Аэродром, откуда снабжается Сталинград. Мы его называем Таци. Русские недавно раскатали нас своими проклятыми танками – весь аэродром и все, что вокруг. Но теперь мы его отбили».

Вскоре мы приземлились в Морозовской, на другом аэродроме снабжения. Русские и здесь были близко. Был слышен артиллерийский огонь и лай танковых пушек. На летном поле к бомбардировщикам и истребителям подвешивали бомбы. Я слышал, как кто-то сказал: «Они сейчас быстренько подпрыгнут и разгрузятся вон там, на Ивана». В отдалении были слышны разрывы. Все вокруг нервничали.

Первым делом мы хотели согреться, найти что-нибудь поесть, а потом узнать, как нам попасть в Сталинград. Поскольку наши собирались оставить аэродром в Морозовской, можно было брать сколько хочешь зимней одежды и еды. Мы с Боде обеспечили себя зимней формой, войлочными сапогами и ранцами, которые мы набили хлебом и консервами, в качестве маленького подарка ребятам с нашей батареи.

– Все, что мы привезем, приведет товарищей в восторг, – заметил Бодеме (У немецких солдат было два слова «товарищ». Члены нацистской партии обращались друг к другу «геноссе». Это слово было официальным. А слово «камрад» было солдатским обычаем еще с первой мировой. – Примеч. пер .) В окружении, кажется, был настоящий голод. Вокруг стояло несколько самолетов Хе-111, в которые грузили припасы для окруженных. Туда же полетели оба наших ранца. Боде нашел где присесть у носовой турели. Мне пришлось забираться в другой самолет и устраиваться между ящиков и мешков. Вскоре после взлета самолет резко накренился влево. «Неправильно размещен груз, надо все быстро исправить, иначе мы не полетим!» Мы быстро сели обратно в Морозовской. Пока мы ждали в столовой, попивая шнапс, я наконец согрелся. На летном поле кипела работа. Кроме двухмоторных бомбардировщиков и нескольких Ю-52 стояли многочисленные одномоторные самолеты – «штуки» и истребители. Они непрерывно взлетали и летели бомбить близко подошедшего противника. Наводящее на нехорошие мысли множество никуда не летящих транспортных самолетов, в основном поврежденных, размещалось вдоль края летного поля. Летчик сказал, что их 60, из них всего 7 могут летать.

Я слышал, как кто-то сказал:

– Так у них со снабжением ничего не получится. Мы не можем нормально прогреть двигатель и заставить его работать на таком холоде. Всегда что-то ломается. Тацинская по уши в дерьме, и скоро тут будут русские. А тогда все, «спокойной ночи, камрад».

Второй взлет тоже оказался неудачным. «Старая кляча наконец получила свое, чертов утиль». И я снова должен был ждать. Я пошел прогуляться и оглядеть деревушку. Здесь стояла колонна из 6-й танковой дивизии, недавно прибывшей из Франции. Я вернулся в мыслях к Харькову, где прошлой весной точно так же завидовали нам, разгружавшим материальную часть. «Они еле могут двинуться от своей силы, все с иголочки – танки, машины и солдаты. Все готово к зимней войне и выкрашено в белый цвет. Они производят превосходное впечатление», – подумал я.