Текст книги "Горят как розы былые раны"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Когда бы вы переживали о правах людей в этом городе так, как убиваюсь по своим погибшим краскам я, уверенность повела бы меня к вам с заявлением.

Деланье отвернулся и пошел прочь. Улица Бу-Д’Арль поддерживала его дружным весельем. А Винсент брел и изо всех сил старался не расплескать из наполненных до краев глаз слезы.

Неподалеку от кафе его окликнула мадам Жину.

– Что с вами случилось, Винсент? – приглушенно спросила она и поправила блузу на груди. Удивленные и встревоженные глаза ее смотрели на голову Ван Гога.

– Можно было бы считать это неудачным падением. Если бы ящик я носил на груди, а не на плече. Вы хотели поговорить только об этом, мадам Жину?

Спохватившись, она схватила Винсента за руку и повела в кафе. Там, вручив чистое полотенце и мыло, указала на дверь, ведущую к кухне. Через четверть часа почти чистый Ван Гог появился и стал объяснять, что ему теперь ни за что не отстирать полотенце. Мадам Жину кивала и смотрела на заляпанную красками повязку на левом ухе, с которой Винсент вернулся из больницы.

– Оставьте ваши глупости, Винсент, – устало попросила она, отбирая у него похожую на расцветший фейерверк тряпку. – Что вы предпочитаете – говяжий гуляш или свиные отбивные? К мясу я подам, разумеется, молодое вино.

Винсент открыл рот и тут же услышал резкое и неожиданное замечание:

– Я не хочу ничего слышать о вашей сытости. Гуляш или отбивная?

Винсент сглотнул слюну. Последний раз мясо он ел четыре дня назад, в больнице. Несколько кусочков плохо приготовленной говядины переваривались в нем весь следующий день. Похоже, корова была лишена жизни за пять минут до наступления естественной смерти.

– Если получение платы за обед через две недели не испортит вашего доброго ко мне отношения, то хотел бы я, наверное, получить отбивную.

Всплеснув руками, мадам Жину сдернула с носа очки и рассмеялась. Этот смех разительно отличался от того, что Винсент уже слышал сегодня.

– Винсент! – сказала она. – Вы украсили наше кафе своими картинами совершенно бесплатно, отчего же я не могу уже в десятый, наверное, раз сообщить вам о том, что вы можете приходить к нам обедать, не вынимая кошелька!

– У меня нет кошелька, – выдавил Винсент сквозь вспыхнувшую в нем волну признательности. – И никогда не было. Вот в чем дело…

Мадам Жину оборвала свой смех. Снова взяв художника за руку, как ребенка, она отвела его к столику в углу.

– Сейчас вам подадут вашу отбивную.

Винсент уже приканчивал вино, как вдруг в кафе вошли несколько человек. Он знал их всех по именам. Вот, с черной как смоль бородкой, Жак Риньон. Местный сапожник. Вот Шарль Полин, почтовый служащий. Он работает вместе с Руленом. И, наконец, лейтенант, командир роты зуавов, Мишель Габриньи. Последний явно не принадлежал к развеселой компании. Так уж случилось, что вошел он сразу за Полином. Словом, если кого Винсент и хотел бы увидеть сейчас, то не первых двух. Между тем все трое находились в превосходном расположении духа, и видно было, что обед они заменят абсентом. Так, собственно, и случилось. Выпив по стаканчику, они заказали еще, и Полин, давно обнаруживший присутствие в заведении Винсента, снова принялся за старое.

– Слышал я, мсье Ван Гог, – начал он, поглядывая на спутников и заводя себя, – что приключилось с вами сегодня несчастье. Вы разбили свой короб и смешали все краски?

Риньон улыбнулся, глядя на чистые стены заведения. Габриньи сделал вид, что не расслышал. Он держал в вытянутой руке стакан и любовался преломлением света в пронзенном лучом солнца абсенте.

Ничего не ответив, Винсент сделал еще один глоток. Молодое вино из красного винограда Арля было единственным, что пропитывало его благодатью без особого возбуждения.

– Ай-ай-ай, – примирившись с первым неудачным забросом, повторил попытку Полин, – это что же получается? Теперь мы не увидим ваших замечательных картин?

Риньон фыркнул, и абсент выплеснулся из стакана. Давясь беззвучным смехом, он выдернул из оловянного кольца-зажима салфетку и принялся промокать свои брюки.

– Надеюсь, вы намерены что-то предпринять, мсье Ван Гог? – спросил Полин. – Мы взываем к вашей нравственности! Ждать новых ваших полотен бесконечно долго мы не можем! Посмотрите в окно – десятки, сотни людей жаждут вашего ответа! Народ толпится, пытаясь выяснить, когда вы намерены подарить городу новый шедевр!

Не в силах больше сдерживать свой смех, Риньон залаял голосом страдающей туберкулезом овчарки. Призывая присоединиться к всеобщему веселью армию, он показывал Габриньи на Ван Гога и щелкал пальцами. Но тот продолжал заниматься оптическими исследованиями и, как всякий ученый, был невозмутимо внимателен к главному. И абсолютно равнодушен к окружающим его частностям.

Винсент побледнел так, что некоторое время казался прозрачным. Кровь отхлынула от его лица и переполнила сердце. Застучав в усиленном ритме, оно погнало стремительную волну. Винсент вспыхнул.

– Как же вы теперь без красок, мэтр? – подгоняемый абсентом, продолжал неутомимый Полин. – Вот беда…

– В чем же беда? – осипшим голосом поинтересовался Винсент и нехотя допил вино.

– Как же вы выкрутитесь из этого положения? – поддержал приятеля Риньон. – Без денег братца вам с печалью не совладать! С утра до вечера вы рисуете, но я теряюсь в догадках, как вы сможете теперь делать это без ваших волшебных красок!

И разновысокий хохот двоих приятелей потряс кафе.

– Кстати, – добавил Полин, – мой тесть, тот, что держит свинарник, приглашает вас, мсье Ван Гог, на ужин! Будут восхитительные отруби, свежие помои и почти съедобный хлеб!

Шарль Полин, тот самый почтальон, сын которого вчерашним днем посчитал нужным плюнуть в найденные Винсентом на помойке томаты, не сомневался – Риньон его поймет. Наверное, та история была хорошим дополнением к ужину в семье Полинов, после чего перекочевала в дом сапожника.

Габриньи отвел взгляд от стакана и посмотрел на руку Винсента. Сжимающая стекло кисть художника побелела от напряжения. Габриньи готов был поставить месячное жалованье, что этот странный, нелепо сложенный рыжий психопат сдерживается из последних сил. Но именно такой реакции, кажется, и добивались двое сидевших за соседним столиком.

Между тем Винсент оставил в покое стакан, откинулся на спинку стула и посмотрел на носки своих ботинок. Подошвы отслоились. Пора им давать ремонт, подумал он. Первый же дождь объяснит ему это более убедительно.

– Тесть ваш славный человек, господин Полин, – сказал он, набивая трубку табаком. – Вероятно, пользуется он в Арле славой гостеприимного хозяина. И остается только догадываться, что ест он сам на ужин, если, соблюдая закон кормить гостей лучшим из того, что есть в доме, он предлагает им помои.

Габриньи под потрескивающую тишину в кафе с удовольствием глотнул из стакана.

– Что же касается моих красок, господа, то они в полном порядке, – продолжил Винсент. – Я не понимаю, о чем вы говорите.

Риньон встал и заглянул в открытый ящик, стоявший рядом со столиком Ван Гога.

– Вы издеваетесь над нами? – пробормотал он и жестом позвал Полина. – Тот ли это порядок, о котором он говорит так убедительно?

Почтальон рывком поднял свое грузное тело, толкнув тем самым в сторону лейтенанта стойкий запах прелого тела. И тоже посмотрел в ящик. Ничего там не изменилось с той минуты, как Винсент поднял его с мостовой Бу-Д’Арль. Перемешанная добрыми детскими руками густая масса масляных красок была старательно размазана по внутренности ящика.

– Ваши краски мертвы, мсье Ван Гог! – вскричал Полин.

– Вы ошибаетесь, милейший, – с улыбкой ответил Винсент. – Мои краски не могут умереть, пока они со мной.

– Тогда, быть может, вы возьметесь доказать это? – улыбнулся Риньон. И Полин, поняв, о чем речь, успокоился, лицо его снова обрело живой оттенок.

– Ставлю пять франков на то, что месивом этим нельзя нарисовать и куска дерьма!

– Я бы поставил и свои пять, – вмешался Риньон, – но что-то подсказывает мне, что у мсье Ван Гога нет десяти франков, чтобы нам ответить.

– Они есть у меня.

Винсент посмотрел на Габриньи последним из присутствующих. Лейтенант, не сводя с него глаз, сунул руку в карман армейских брюк и вынул кошелек. Показав всем единственную находящуюся в нем купюру, он положил ее на стол.

– Господин Ван Гог, эти десять франков – последнее, что у меня есть. А я намеревался сегодня вечером посетить салон на улице Риколетт. Поэтому если вы не намерены продемонстрировать этим господам превосходство своей руки над их мозгом, откажитесь от спора. Но если вы его поддержите и я лишусь денег, крошка Мими убедится, что офицеры французской армии иногда не держат данного слова. А мне бы очень не хотелось укреплять ее в ее подозрениях.

– Что вы хотите увидеть на картине? – не отрывая глаз от ботинок, спросил Винсент.

– Господа? – провозгласил Габриньи.

– Черт, – заволновался Полин, – это безумие! Как можно из этой жижи выжать нужный цвет? Она выглядит, как вылитое в лужу масло!

– Тогда вам и волноваться нечего, – заключил Габриньи. – Итак, господа, я ставлю свои десять франков против ваших, что мсье Ван Гог напишет… – он посмотрел по сторонам и, найдя нужный объект, пожал плечами, – вот эти ирисы в вазе.

– И чтобы они были похожи на ирисы, а не на кипарисы! – капризно потребовал Полин.

– Сколько времени вам нужно, чтобы написать? – поинтересовался лейтенант, вынимая из кармана часы и отщелкивая крышку.

– Час.

– Час! – саркастически вскричал Полин. Габриньи при этом с сомнением посмотрел на Винсента. – Вы слышали это? Час!.. Пожалуй, я поставлю еще пять франков, – лицо его зарделось от предвкушения маленькой победы.

– Боюсь, мне нечем ответить, – возразил Габриньи, – но если вы примете в учет эти часы…

– Лейтенант…

– За десять франков, – успокоил почтальона Габриньи.

И золотой брегет лег на стол рядом с франками.

Со скрипом подтянув к себе ящик, Винсент вынул кисти, шпатель и попросил мадам Жину послать мальчика к нему на квартиру за отрезом холста.

– Он на кровати, белый, как саван, загрунтованный, – хрипло пробормотал Винсент, пытаясь приспособить вместо сломанного мольберта стул. – Уже на подрамнике… Вас не затруднит поставить эту вазу с цветами на стол передо мной, мадам? Я сяду спиной в угол, чтобы мне никто не мешал…

На исходе часа Габриньи, устав играть с Полином и Риньоном в покер на спички, посмотрел в сторону Винсента. Глаза Ван Гога горели, он что-то бормотал себе под нос, и рыжая щетина на его лице светилась золотом в пробивающих стекло лучах солнца. В кафе заходили посетители, покупали выпивку и закуску, уходили, приходили другие…

Опуская руку в ящик, Винсент брал кистью из разноцветной лужи масла нужный цвет. Не вынимая руки, тут же смешивал его с другим, растирал о стенку ящика, немыслимой траекторией выхватывал из сплетения цветов третий и, не задерживаясь, переносил полученный коктейль на холст…

Глава V

В половине двенадцатого мысли Голландца были прерваны раскатистым звуком гонга. Кто-то хотел войти в его квартиру, используя правовой способ. Соня зашевелилась в постели, сонно пробормотала что-то и перевернулась на другой бок. Пока Голландец накидывал халат и искал ногой тапочки, гонг прозвучал еще дважды.

– Какого черта? – не отойдя еще ото сна, пробормотал он, понимая, кто находится за дверью. – Что нужно?

– Милиция, – донеслось до него, и он потряс головой. Голландец ждал появления кого-то из стражей порядка.

– Я спросил, что нужно.

– Откройте дверь.

– Зачем?

– Ну, хотите, мы ее выломаем?

– Ломайте.

– Послушайте, – раздался раздраженный и торопливый голос с той стороны, – в вашем доме произошло убийство. Вы не хотите открывать, потому что связаны с этим?

Голландец клацнул замками и распахнул дверь.

– Как вы задолбали, честное слово… – и он, цепляя ногой тапочку, направился на кухню, приглашая таким образом посетителя внутрь квартиры.

Гостем оказался щупловатый капитан с седыми волосами под ободом фуражки. В одной руке он держал папку, другой прикрыл дверь. В зубах у капитана торчала авторучка.

– Кто это – мы? – уточнил он, войдя на кухню и кладя папку на стол. – И почему задолбали?

Голландец растер ладонями лицо, как это делают только что проснувшиеся люди, обиженные, что их разбудили раньше срока.

– То переписчики, то кабельное, то милиция… Что там у вас случилось?

Капитан присел и снял фуражку.

– Под вашими окнами лежит труп.

– Под моими окнами ничего лежать не может, я живу на восьмом этаже.

– Хорошо, под окнами первого этажа на крыше машины лежит труп мужчины. Он явно был сброшен вниз.

– Почему не выпал из окна?

– Потому что у него нож в сердце, – объяснил капитан. – Соседи ваши уверяют, что раньше этого мужчину никогда не видели в доме.

«Если разбудить Соню, она покажет, что в момент падения тела мы были дома».

– Я слышал какой-то шум на улице, но не придал этому значения. Мы с подругой пришли от ее матери, и я порядком устал.

– А что за шум?

– Да я и шума, признаться, не слышал. У меня машина раньше у подъезда стояла, потом я ее на парковке стал оставлять. Но привычка каждый раз выглядывать в окно сохранилась. Ну, вы понимаете?..

Капитан потрогал подбородок.

«Не верит. Не потому не верит, что я сейчас лгу. Он вообще никогда никому не верит. Особенно жильцам подъезда, из окон которого выпадают мужчины с ножом в груди».

– Выглянул, смотрю – толпа. Подумал, что неугомонная инициативная группа снова собралась территорию кроить. И потерял к картине интерес.

– А труп на крыше «Пежо» вы не заметили, да?

– Посмотрите в окно.

Капитан вместо этого посмотрел на Голландца.

– Посмотрите, посмотрите.

Капитан поднялся и выглянул.

– Хотите сказать, что из окна видна только дорога у дома?

– А вы не хотите это подтвердить?

– Понятно…

– У вас все? – поинтересовался Голландец.

Капитан поднялся, но фуражку и папку брать со стола не торопился.

– Вы позволите осмотреть квартиру?

«Да, разумеется. Но только не нишу».

– Осмотреть – это что? – зайти в комнаты и ознакомиться с интерьером?

– Именно так, – удивился догадливости жильца капитан и сморщил нос на своем узком, как крысиная мордочка, лице.

– В спальню не пущу. Там спит женщина.

– Вам придется ее разбудить.

– Нет, мы по-другому сделаем. Дайте мне свой домашний телефон.

– Зачем? – еще больше удивился капитан.

– Вы разбудите мою женщину, а я разбужу вашу.

– Я могу вас и не спрашивать, – посуровел гость.

– Я вас тоже могу не спрашивать. Выставлю сейчас за порог и фуражку вслед кину. – Решительному голосу Голландца можно было доверять. – Стоит оказать любезность и запустить милиционера внутрь, как ваш брат тут же начинает терять нюх. Где написано, что на вашей территории после убийства вы имеете право будить всех подряд?

– Вы не понимаете. Совершено убийство, – капитан и сам уже понял, что с этим гражданином не нужно усердствовать.

– Да мне наплевать на ваше убийство. Хотите квартиру осмотреть – пойдем. В спальню, я сказал, не пущу.

– Почему у вас пластырь на лбу? – спросил капитан, закончив осмотр, на результаты которого и не рассчитывал.

– Производственная травма.

– Что это значит?

– Это значит, что я уронил на себя вот этот мольберт.

Капитан отступил на шаг назад и спросил:

– Можно посмотреть?

– Запросто.

Сняв простыню, Голландец швырнул ее на диван.

– Ирисы? – уже другим голосом произнес милиционер.

– Они.

– Красиво. Как у Ван Гога.

– Я художник. Иногда делаю копии под заказ, – стараясь подыграть миролюбивому тону капитана, сообщил Голландец.

– И сколько такая стоит?

– Какая?

– Ну, вот эта, предположим?

– Ну, миллионов сто долларов.

Оба рассмеялись.

В прихожей они стали почти друзьями.

– У меня друг был, рисовал потрясающе, – говорил капитан. – Две картины мне подарил, потом сгорел на пожаре вместе со своими художествами. Да, дела. – Перехватив поудобнее папку, он добавил: – А я, знаете, картины люблю. Когда есть свободное время, тащу жену в галерею. Но она ничего не понимает… А я могу часами сидеть в кресле дома и смотреть. Странный случай для мента, правда?

– Хотите, подарю?

– Что? – капитан похлопал ресницами.

– Ирисы.

– В смысле, как – подарю?..

– Пойдемте, – и Голландец, взяв капитана за локоть, снова повел его в мастерскую.

Там он закрепил кнопками холст на подрамнике и, прикинув, какая из рам на стене подойдет по размеру, вынул из нее натюрморт. Закрепил «Ирисы» в раме клинышками и снова установил на мольберт.

– Ваша.

Произнеся: «Вот это подарок», – капитан осторожно взялся за раму и вытянул руки перед собой.

– Не знаю, как и благодарить…

– Подругу разбудить?

– Не надо.

– Подождите! – Голландец усмехнулся. – Вы что, сейчас ее забрать решили?

– Конечно!

– Но у вас же работа?

– Не беспокойтесь, я прямо сейчас отнесу картину домой. Такие подарки не часто случаются.

– А труп как же?

– А что труп? Он теперь никуда не уйдет.

«Конечно. Это я понимаю».

– Учтите, капитан. Если вы ее повредите, считайте, что рану нанесли мне.

Гость горячо заверил, что этого не случится. Выпроводив его за порог, Голландец бросился в мастерскую и стал метаться по комнате в поисках вещей. Натянул джинсы, вдел руки в рукава майки, вынул из халата бумажник убитого, сунул в карман и с ключами в зубах вышел на площадку.

«Подъезд кишит сыщиками. Если остановят, попрошу позвать капитана. Скажу, что картина мне дорога и что решил лично довезти до дома».

Но его не остановили. Спустившись на лифте на подземную парковку, он открыл дверь своего «Фокуса» и вывел машину на улицу. Стоять рядом с «Газелью» следственного комитета и милицейским «Мерседесом» было невозможно. Весь двор был заставлен машинами, как квартира алкоголика бутылками. Он проехал под шлагбаумом и остановился на дороге. Служебный транспорт с гербами Москвы с этого места был виден как на ладони. И вдруг «Мерседес» тронулся с места.

«Неужели он не сел в машину?»

Но когда седан проезжал мимо, Голландец успел разглядеть внутри крысиный профиль. Капитан уезжал с места преступления, и не было сомнений, что картина при нем.

Держась чуть поодаль, но не настолько, чтобы потерять машину из виду, Голландец вслед за «Мерседесом» доехал до улицы Костикова. Милицейская машина остановилась, остановился и «Форд». Капитан вышел из машины без картины. Но ему ее тут же подали из салона. Держа ее, как солдат ребенка, – неумело-осторожно, капитан без фуражки добрался до второго подъезда дома и открыл замок двери магнитным ключом.

Голландец вскочил на крыльцо и придержал ее за мгновение до щелчка.

Торопиться не нужно. Пусть он поднимется на лифте. Некоторое время капитан стоял на площадке первого этажа, покашливая и переступая с ноги на ногу, выдавая свое возбуждение и удовольствие.

«Ну, поехали?»

Лифт дернул тросы и стал подниматься.

Голландец, чьи легкие от рождения не знали табака, перепрыгивал через несколько ступеней и всякий раз останавливался, когда кабина приближалась к этажу. Не хватало ему встретиться с капитаном в подъезде его дома.

Вскоре лифт громыхнул и замер.

Голландец, успевший добежать до пятого этажа, быстро соскользнул вниз, к мусоропроводу.

Капитан возился с ключами у квартиры, которую хорошо было видно из-за шахты.

«Пятьдесят девятая».

Это все, что ему было нужно. Когда закрылась дверь, Голландец спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. «Мерседес» стоял на прежнем месте, у входа, заехав правыми колесами на тротуар, чтобы не мешать движению. Осталось дождаться возвращения капитана, чтобы убедиться, что картины с ним нет.

Через пять минут тот вышел на улицу.

Голландец вывернул руль, развернул «Форд» и поехал к дому.

По дороге распахнул бумажник, заглянуть в который дома не имел возможности. Водительские права дали ему о владельце ту необходимую информацию, которая и была нужна. Фамилия, имя, отчество. Для сотрудника Комитета это не просто данные. Это исчерпывающая информация. Оставалось дождаться утра. Он мог бы заскочить в Комитет и сейчас, но ему не хотелось демонстрировать своим появлением, что в эту ночь он не спал. В эту ночь он, заспанный, впускал в дом милицию. В доме случилась какая-то полная ерунда. Кто-то вставил нож в грудь мужику и выбросил из окна. В этой стране стало страшно жить.

Еще в портмоне он обнаружил долларов сто мелкими купюрами и тысяч десять-двенадцать рублей. Несколько дисконтных карт. Деньги Голландец бросил в бардачок. А то странно выглядел бы бумажник с деньгами на газоне улицы Костикова. Без денег – ничего необычного. А с деньгами – очень странно.

В окно полетела и салфетка, которой он был вытерт.

Уже почти рядом с домом Голландец заметил в зеркале белую машину, которая мигала синими маячками без сирены и двигалась, нарушая правила движения. Когда она проезжала мимо, Голландец узнал и «Мерседес», и крысиный профиль между двух стекол задних дверей. Судя по направлению, машина двигалась туда, откуда уехала, – к дому Голландца.

Он въехал в тоннель подземной парковки чуть быстрее обычного.

Лифт довез Голландца до восьмого этажа и распахнул двери. Разговор слышался где-то далеко, этажами пятью выше.

Он открыл дверь, скинул джинсы, майку и накинул халат. Бросил взгляд на нишу и уже почти добрался до спальной, как его остановил гонг.

– Кто?

– Милиция.

Этот голос он слышал впервые. Дверной глазок до неузнаваемости деформировал лица стоящих на площадке людей. Фуражки на их вытянутых в сторону квартиры головах казались казачьими седлами. Голландец открыл дверь.

– Вы живете в этой квартире? – спросил один из легатов управления внутренних дел.

– Нет. Я в ней втыкаю в сердца людей ножи, а потом выбрасываю трупы в окна. На машины синего цвета. А потом сижу у дверей и прислушиваюсь. Если обнаружу что-нибудь, тут же звоню в милицию.

– Пошли, – и один ткнул в бок другого, призывая подняться дальше по лестнице.

Лифт открылся. Из него вышел капитан и еще двое.

– Я эту квартиру уже опросил, – поспешно сообщил коллегам любитель живописи и незаметно подмигнул Голландцу.

Тот сонным жестом ответил тем же и закрыл дверь.

«Странно, – пронеслось в голове капитана, – час назад он был без носков».

И тут же забыл об этом.

– Не к чертовой матери, а дверь откройте! – посоветовал он через дверь этажом выше. – А то я протокол сейчас составлю, и вы будете дышать свежим воздухом с метлами в руках!

Ему открыли.

В мастерской, распахнув нишу и сжав пальцами подбородок, Голландец около минуты смотрел в лицо трупа. Не то чтобы ему приятно было это делать, просто он имел ясное представление о том, как при такой погоде на улице будет пахнуть в квартире уже завтра.

«Куда ж тебя девать, приятель?» – с этой мыслью он долго ходил по мастерской босиком, чтобы не тревожить Соню.

Так ноги довели его до кухни. Из шкафа он вынул стакан, наполнил до середины водой. «Что, вот так подойти, разбудить и сказать: дорогая, выпей снотворного?»

Он выплеснул из стакана воду, включил чайник. Служивые не уберутся из дома до утра. Иди-ка опроси жильцов пятисот квартир. Мало того, что изначально ощущаешь себя кретином, звоня в дверь и спрашивая выуженного из третьего сна человека: «Вы ничего сейчас не слышали?» – так ведь каждый норовит послать туда, куда идти служивым, может, и не хочется. Это раньше при слове «милиция» все безропотно распахивали двери и голышом вставали по стойке «смирно». А сегодня могут фуражку на пороге снять, плюнуть в нее и снова на голову надеть. А опрашивать между тем надо. Всех из пятисот.

Чайник щелкнул и перестал кипятиться.

Бросив в две чашки по пакетику кенийского чая, в один из них Голландец опустил три крошечные таблетки. Залил кипятком. В спальной потряс Соню за плечо и тут же успокоил поцелуем.

– Сумасшедшая ночь.

– Что? Что такое? – Сев в постели, Соня зевнула и загладила назад волосы. Даже в кромешной мгле, зевая, в ночной рубашке, женщина не на часы смотрит, а волосы поправляет.

– Милиция весь дом на уши подняла. – Сообразив, что этого недостаточно для желания выпить чаю, он добавил: – Около нашего подъезда какого-то военкома убили.

Новость из сорок первого года заставила Соню побледнеть так, что это стало заметно даже в полусумраке.

– Военкома?..

– Да не волнуйся. Что с Игорьком сделается? Он у нас непотопляемый. Я уже узнал, это кто-то другой.

– Господи, какой ужас… И что? К нам-то почему приходили?

– Они ко всем приходят. Правда, чего-то по второму кругу уже пошли.

Расчет оказался верен. Сон с Сони сдуло, как пыльцу с цветка.

– Я теперь не усну. А завтра на работу к восьми!

– Зря я тебя разбудил.

– Нет, ты смешной такой, Голландец. Еще бы ты меня не разбудил.

– Чаю хочешь?

– Только не чаю. Я хочу еще немного поспать.

«Ты уснешь, как младенец».

– Сока дай, Голландец. Ну, – она потянулась к нему и прижалась губами, теплыми, мягкими, нежными, к его уху, – виноградного… Только чтобы не холодный…

На кухне он вынул из холодильника бутылку виноградного, налил в стакан и поставил в микроволновку. Выплеснул чай в раковину вместе с пакетиком. Быстро отключил печь. Сок получился чуть теплее комнатной температуры. Он размял пальцами три таблетки и ссыпал их в стакан, как соль в суп. Размешал сок, размешал чай.

– А как его убили?

– Ножом, говорят. Да забудь. Пей и забудь. Спи.

Соня так и сделала.

* * *

Кто прислал убийц? Вопрос этот стучал в его голове начиная с того момента, когда он захлопнул окно за улетающим вниз первым. То, что появление киллеров в его квартире связано с «Ирисами», Голландец не сомневался. Весь вечер и всю ночь он внимательно «просматривал» хронику последних месяцев своей жизни и не мог найти в ней ни одного кадра, когда бы он кому-то очень сильно насолил и оставил след. Но где-то в какой-то момент он все-таки его оставил. Рядом с микроавтобусом и внутри его он был в перчатках. Перемотанную тканевой изолентой трубу он выбросил в мусорный бак в Царицыне. Значит, Лебедев?

Но зачем Лебедеву убивать Голландца, если за несколько часов до этого он подрядил его на поиск «Ирисов»? Или все-таки у Евгения Борисовича изначально была информация, что картина у Голландца, а приглашение к сотрудничеству – лишь способ убедиться в этом?

Но тогда, если бы у Лебедева была уверенность в причастности к краже нелегального специалиста по розыску, Голландцу не позволили бы выйти из дома Лебедева! Цена картины не позволила бы. Ему бы уже давно развязывали язык.

«Бы, бы, бы… А где истина?»

Ее не было.

Гонг.

Голландец бросил быстрый взгляд в прихожую. Самое забавное, что не открыть теперь нельзя. Два раза открыл, а на третий никто к двери не подходит. Ушли с подругой в гости в пятом часу утра?