Текст книги "Жестокий наезд"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

На этот раз мой друг юности дышит вполне ровно. Я извиняюсь еще раз и справляюсь, идем ли мы завтра играть в футбол. Докладываю, что здоровье шатается, требуется хорошая физическая встряска, жена мною уже не интересуется, а Лукин вновь плетет паутину.

Выговорившись, кладу трубку и отваливаюсь на стуле.

– Разве я давала повод думать о том, что больше тобой не интересуюсь?

Иногда я забываю о том, что Сашу можно обидеть даже в шутку. Странно, она никогда не обидится на подлый поступок постороннего человека, но обидится всегда, когда я позволю пошутить подобным образом.

Заслужить прощение можно только одним способом. Для чего, собственно, эта шутка и была предназначена...

Вера без дел мертва.

Я не устаю повторять это всякий раз, когда на душе сумрак. Когда приходится принимать важное для себя решение, а уверенности в том, что поступаешь правильно, нет. Нельзя быть уверенным в том, что не ошибешься, поскольку не ошибался раньше. Осторожно, чтобы не разбудить, я целую в лоб спящую Сашу и выбираюсь из-под одеяла.

Ярко-зеленые цифры на электронных часах на тумбочке показывают время моего обычного подъема. Семь утра. Но нынче я встаю в необычном режиме. Сегодня суббота, а это означает, что валяться под одеялом, наслаждаясь бездельем, можно до десяти. До того момента, когда в горизонтальном положении начинаешь себя чувствовать хуже, нежели в вертикальном.

Меня не обязывает к сегодняшним утренним делам ни долг судьи, ни желание его нарушать. То, что я собираюсь делать, не идет вразрез с моей присягой. Там написано, что я клянусь быть справедливым. Так велят мне мой долг и моя совесть. Мой долг спит, у него сегодня выходной. А вот совесть мучает меня с вечера прошлого дня. По крайней мере я должен знать, за что я буду приговаривать человека по статье, санкции которой распространяются до десяти лет лишения свободы. Вот этого мне никто и никогда запретить не сможет.

Душ принимать я не стану. Волосы высохнуть не успеют, а выходить с мокрой головой на улицу, где безумствует ледяной ветер, я не намерен. Поэтому, наскоро сполоснув лицо и старательно вычистив зубы (запах изо рта не переносят даже дворники), я быстро одеваюсь в спортивный костюм и куртку, сую в карман непочатую пачку «Кэмел» – со стола, маленькую упаковку йогурта – из холодильника, и ужом выскальзываю за дверь. Пока спускаюсь по лестнице до выхода на улицу, коробочка йогурта пустеет.

Двадцать минут восьмого. Через десять минут из ЖЭУ, вооружившись орудиями труда, выйдут дворники и расползутся по территории. Меня не интересуют все ЖЭУ со всем штатом градоуборщиков. Лишь та их незначительная часть, что орудует своими скребками и метлами на проспекте Ломоносова. Проспект долог, однако и я не погулять вышел. Не люблю откладывать на потом важные дела, и уж коль скоро решил поправлять здоровье, буду делать это незамедлительно.

Первые сто метров бега дались без особого труда. Потом становилось все тяжелее и тяжелее. Во-первых, если ты куришь, то сколько бы ты ни играл по выходным в футбол, дыхание у тебя лучше и чище не станет. За два дня движений на свежем воздухе невозможно уничтожить следы окуривания легких за пять дней. При этом я ловлю себя на мысли, что, выходя заниматься спортом, я сунул в карман сигареты.

За спиной всего километр дистанции, а я уже взмок и дышу, как трактор в разгар страды. Последний поворот, тот самый, с улицы Серафимовича, и я на проспекте Ломоносова. Вот теперь можно постепенно углубляться внутрь района, высматривая в темноте спины дворников, обтянутые простроченным ватином, и вслушиваясь в скрежет их скребков среди шума ветра...

Первый «санитар города» повстречался на моем пути на удалении около пятисот метров от отремонтированного «под ключ» салона модной одежды для молодоженов. Симпатичная тридцатилетняя женщина ловко бросала лопатой снег и что-то напевала. Прямо какой-то образчик прошлой жизни. Счастливая женщина, с головой в труде и песне.

– Бог в помощь! – приветствовал я ее.

– А ты не бог случайно? – улыбнулась она.

Сроду не видел таких счастливых людей!

– Смотря в чем, – уклонился я от прямого ответа. – Скажите, вы здесь давно работаете?

– Да уж четвертый год! – засмеялась она и махнула лопатой. Я не пойму, чему можно радоваться в половине восьмого утра, в субботу, с лопатой в руке?

Я напряг ее память, отмотав от кинопленки жизни три месяца. Она слышала и о происшествии на автобусной остановке, и о смерти двоих молодых людей, но ничего нового рассказать не могла.

– А вы следите за чистотой улицы со стороны проспекта Ломоносова?

– На протяжении двух кварталов, – ответила она. – Тяжело, конечно, но кому теперь легко?

Я согласился. И побежал дальше.

– Припомните, пожалуйста, люди, проживающие на вашей территории, ничего вам не рассказывали об аварии, которая случилась на проспекте Ломоносова? Вы ведь наверняка с жителями каждый день общаетесь?

– А что они рассказывали? То же, что в газетах писали да по телевизору показывали!

Понятно. Я прощаюсь и бегу дальше. За полчаса кросса я разговорил еще двоих тружеников метлы и лома, однако мои попытки установить хоть какую-то истину по делу снова не возымели успеха. Я уже собирался поворачивать назад, как вдруг заметил в крайнем подъезде одного из домов приоткрытую металлическую дверь. Дверь рядом с подъездом. Лестницы за такими дверями обычно ведут не наверх, а вниз, в подвал. Сменив галс, я затрусил к подъезду.

Все правильно. Только это не подвал с кабинками граждан, в которых они держат совершенно не нужный скарб, а вполне обжитое помещение. Глядя на мою заиндевевшую фигуру, ввалившуюся в натопленную кондейку, трое мужиков в телогрейках оторвались от домино.

Очень приятно полной грудью вдохнуть папиросный дурман после свежего, еще не загаженного выхлопными газами воздуха города. Задаю те же самые вопросы. Мужики разочарованы. Я похож не на обывателя, которому нужно сменить кран, и не фраер, которому можно втюхать китайский «гусак»-смеситель как испанский. Похоже, я мент. Их взгляды напоминают мне о том, что я занимаюсь не совсем своим делом.

Последний раз втянув в себя запах сгоревшего табака фабрики имени Урицкого, я уже почти развернулся, как вдруг мое внимание привлек предмет, совершенно не вписывающийся в интерьер помещения. Пара аритмичных ударов сердца подсказала, что где-то внутри меня сработал контакт зажигания. В конце концов, Саша давно просила, чтобы я вызвал слесаря для смены кухонной раковины.

– Мужики, а кто из вас спец в установке раковин? – Я прошел в глубь комнаты и стал разглядывать свою щетину в черное автомобильное зеркало. Зеркало от черной иномарки, треснутое поперек.

Моя последняя фраза привела всех в восторг. Специалистами оказались все трое, но уже определился тот, который и выполнит мою просьбу. Сначала они удивились, что мужик в здравом уме и при трезвой памяти обращается не по месту жительства, а за тридевять земель от него, но, поскольку речь шла о «калыме», а не об услугах ЖЭУ, больших разногласий и споров мое странное поведение не вызвало. Плати деньги, и мы тебе хоть в соседней деревне раковину заменим.

– Мужики, разве можно держать дома или на работе разбитое зеркало? – журю я их. – Это к несчастью, блин...

– А-а-а... – машет рукой тот, что постарше. – Как нам еще можно жисть испоганить?! Уже все сделано.

– Откуда зеркало-то автомобильное? – Я, наверное, надоедливо выгляжу, но что делать. – Может, за этой дверью «мерс» стоит?

– Какое там... – Снова этот отрешенный взмах рукой. – У нас в подвале бомж живет. Гнать его жалко, тем более он порядок там наводит. Вот перед самым Новым годом он нам это зеркало и подогнал. Ему на что-то не хватало...

– На книгу, наверное, – предполагаю я. – А в каком он подъезде?

– Я не понял, ты – мусор или тебе раковину нужно сменить?

– Я не мусор, но если покажешь мне того бомжа... – Расстегнув карман куртки, я вынул портмоне, а из него – пятьдесят рублей.

– Пошли.

Нищий, каких теперь немало, оказался смышленым мужичком в состоянии дичайшего абстинентного синдрома. Когда он разглядывал принесенное мною зеркало, я боялся, что он сейчас раскрошит в руках пластиковую форму или порежется о стекло. Первые пять минут он совершенно не понимал, кто он и зачем. Потом долго рассматривал меня и слесаря Толяна. Затем снова вернул взгляд на зеркало, после чего опять посмотрел на нас.

– Уж не ждете ли вы от меня объяснений по этому поводу?

Я не выдержал и рассмеялся. Толян вспыхнул:

– Очнись, к тебе мент пришел!!

– Я уже сдал документы для получения паспорта. А если вы по причине моего скандала в соседнем подъезде, так это не я окно выбил. Это Кот.

– Ты стекло в подъезде выбил?! – заорал Толян. – Я предупреждал тебя, чтобы не было никаких эксцессов?! Вышибу из подвала!!

– Ну что теперь, опять на пятнадцать суток?! – взвизгнул пришедший в себя бомж.

– Можно я скажу? – Я, как в школе, поднял руку. – Я не мент. Жора, где и когда ты нашел это зеркало?

– А я помню? – возмутился бомж, совершенно не удивляясь тому, что я называю его по имени.

– Придется вспомнить. Ты меня не узнаешь?

Жора около минуты лупил на меня свои бесцветные глаза, потом отшатнулся, как от змеи.

– Мама миа... Антон Павлович... Вы теперь по «мелким» процессам сами выезжаете?

Узнал. Жору я сужу за мелкое хулиганство со стабильностью гинеколога, осматривающего молодую маму перед родами. Раз в месяц. Меня же Жора в синих одеждах, с логотипом «Nike», видит впервые.

Вскоре устанавливается маршрут, который совершило зеркало перед тем, как попасть в слесарное помещение Толяна.

– Только я его с «мерса» не снимал, Антон Павлович, – клятвенно заверяет Жора. – Говорю со всею ответственностью. Я его нашел.

– Я верю. Где?

До указанного места – метров триста. Район помойки, на пересечении Ломоносова и Чаплыгина. Спрашиваю, почему Жора решил, что зеркало с «Мерседеса». Жора отвечает, что пытался продать его на авторынке, там и сказали.

– Я не понял, раковину-то нужно устанавливать?

Я совсем позабыл про Толяна... Называю адрес нашей с Сашей квартиры. Когда он уходит, я поднимаю Жору с лежака и волоку на улицу. Через десять минут мы прибываем к помойке.

– Вон там и нашел. – Бомж показывает рукой на сугроб около проезжей части. – Ровно за три дня до праздника, то бишь... двадцать девятого декабря! Да. Я за бутылкой полез, а нашел зеркало. Антон Павлович, тогда перед самым Новым годом грейдера дороги чистили. Вот его и сгребли с дороги. Вместе со снегом. За бутылкой полез, потому как на поллитру чуток не хватало...

Видя мои раздумья, он добавляет:

– Я говорю – на поллитру чуток не хватало, вот и полез за бутылкой.

Вынимаю две десятки и отдаю Жоре.

– Если скажешь кому, что с судьей разговаривал, я... больше общаться с тобой не буду.

– Я могила, Антон Павлович. Мо-ги-ла.

Да, похож. В этом сомнений нет. Ловлю себя на том, что закуриваю сигарету. Черт!.. Отдаю ее бомжу и выхожу на дорогу. Через двадцать минут я буду дома.

Жора стоит и смотрит мне вслед, сгорая от нетерпения рассказать всем о том, как сам Струге прикурил ему сигарету и дал денег на похмелку. О нашей беседе он разнесет по всей округе, я знаю. Только кто ему поверит? Вот поэтому я и спокоен.

От салона модной одежды для молодоженов до того места, где бомж Жора нашел зеркало от «Мерседеса», более двух километров. Именно здесь «Мерседес» Серикова ударился о борт «Тойоты» Малыгина-младшего. Первый ли это удар был или последний? Ответа на этот вопрос сейчас нет.

Глава 7

– Ты где был? – улыбаясь, спрашивает Саша, засыпая в кофеварку кофе. Ей смешно смотреть на меня, покрытого с ног до головы инеем.

– Пытаюсь вернуть себе ту форму, которую имел в день нашего знакомства. Помнишь остановку и троих мальчиков, которые решили тебя обидеть? Тогда я был хорош... – Углубляясь в тему, я сам себе испортил настроение. Тогда я был действительно хорош. Тем обиднее понимать, что за эти годы успел появиться животик и набрались лишние полтора десятка килограммов.

– Ты выглядишь лучше, чем в те годы. – Жена подошла и помогла стянуть с головы спортивный свитер. – А тогда я подумала, что они сначала тебя искалечат, а потом – меня. Как-то не представлялся мне в качестве защитника худоватый парниша среднего роста.

Расстроившись еще сильнее, я ушел в ванную. Выходит, тогда я был сомнителен для нее, а сейчас не убедителен для себя.

Слесарь не заставил себя долго ждать. Я не успел в очередной, двадцатый раз за последнюю неделю сесть за дело Малыгина, как он явился с одним из уже знакомых мне «подельников».

Чем чаще и внимательней я читаю дело, тем больше вопросов у меня возникает. Вчера их было около десятка, а сейчас набирается уже около двух. Что мог делать на остановке общественного транспорта сын владельца всего игорного бизнеса Тернова? Он собирался с молодой ехать домой на троллейбусе? А где его «Кадиллак», «Линкольн» или что там еще? Ну, понятно, они приезжали в салон одежды, где невеста заказала платье с жемчугом, – это в деле есть. Но на остановке-то они что делали?

В протоколе допроса Артема Малыгина говорится, как он, выпив около восьмисот граммов водки, поехал домой. По дороге вышел из машины, купил бутылку пива и последовал дальше. Если в протоколе следователь пишет: «Я с другом выпил две бутылки водки, после чего почувствовал себя слабым и решил поехать домой...», то почему он не выясняет, кто тот друг, где проживает и что он поясняет по этому поводу. И как по дороге домой Малыгин-младший, проживающий на другом конце города, мог оказаться на проспекте Ломоносова? Точнее, в противоположном дому районе? Пьяный был?

Мы часто виним преступников, когда они, совершив тяжкие преступления, оправдываются тем, что были пьяны и потому ничего не помнят. Но почему эти же следователи легко соглашаются с этим постулатом, не пытаясь выяснить истину по делу? Раньше я такой материал мог легко выпнуть на дополнительное расследование, написав на этого следователя Мокрушина представление. Чтобы неповадно было. Сейчас я могу либо осудить, либо оправдать. Другого мне не дано. Реформы нашего законодательства на месте не стоят. Они имеют всех и вся на своем пути.

Совершенно очевидно, что Малыгин, находясь в невменяемом состоянии, причинил смерть двум людям. Но что привело его к этому? И на каком расстоянии от салона одежды находится тот друг, с которым они распивали водку? Ведь это две основополагающие вещи, которые могут оказаться для самого Малыгина роковыми! Почему Малыгин, отправляясь в свой дом, оказался на противоположном от него конце города?

Я осознаю, что задаю себе эти вопросы уже в десятый раз. И в десятый раз, просматривая каждую строчку пухлого уголовного дела, не нахожу на них ответа.

Артема Малыгина «гнали». И начали это делать задолго до того момента, как он врезался в толпу на остановке. Слушая, как Саша, под контролем бдительного Рольфа, расплачивается с сантехниками за работу, я листаю дело до той страницы, где есть фотографии «Мерседеса» и «Лексуса». Там же я видел справки и заключения из мастерских, в которых Сериков чинил свой «мерс». Это нужно потом, когда будет рассматриваться его гражданский иск для возмещения материального ущерба после ДТП.

Красивый бланк, отпечатанный на компьютере, угловой штамп, печати и подписи. А что между всеми этими «визитными карточками» фирмы-оценщицы? А там – анализ повреждений, стоимость ремонта и стоимость запасных частей, которые необходимы для восстановления покалеченной иномарки. Читаю: «Крыло правое переднее, дверь правая передняя, капот, правое наружное зеркало заднего вида...» После столкновения иномарка гражданина Серикова лишилась, кроме всего прочего, зеркала. Это непорядок. Представляю, сколько оно стоит. Нужно срочно послать к Серикову Жору. Хозяин будет рад видеть родную вещь в руках бомжа. Возможно, даст ему на бутылку. Только мне думается, Сериков скорее прибьет Жору на месте, нежели отблагодарит!

Жора! Вот один из главных свидетелей по делу о причинении смерти двоим людям! Не зеваки на остановке, показаний которых в деле предостаточно, а Жора! Маленький, тщедушный бродяга-алкоголик, который, может, и не слышал о трагедии, случившейся на проспекте Ломоносова! Жора, который даже не знает о том, что весь прогрессивный мир ополчился против международного терроризма! Он считает, что весь мир ополчился против него! Но я ни при каких обстоятельствах не смогу использовать его показания на процессах. Я не имею права даже намекать на него. Я могу действовать только в рамках имеющихся материалов уголовного дела...

Я перевернул последнюю страницу.

– Черт!.. – Из меня вырвался дикий смешок.

Следователь Мокрушин сшил дело белыми нитками! Господи, он что, даже этих приколов не знает?! Ни один уважающий себя следователь не возьмется сшивать материалы дела белыми нитками. Может, мне знак подает?..

Но для меня все ясно и без этих шифров. Важнейшего свидетеля по делу я нашел за двадцать пять минут утреннего кросса. Мокрушину на это не хватило трех месяцев. А я уверен в том, что если бы этот майоришка-гаишник хоть раз оторвал свою задницу от стула, то, помимо Жоры-бродяги, нашел бы еще нескольких лиц, показания которых впоследствии сыграли бы на процессе ключевую роль!

Однако не нужно сетовать на безвольность и непрофессионализм милиции. Это я так, внешне бушую. А внутренне мне совершенно ясно, что данное дело, прежде чем попасть ко мне на стол, обрабатывалось не одним консультантом. И Мокрушин здесь нужен лишь для того, чтобы ставить свою подпись на документах.

Не успели мы с Сашей как следует нагуляться по городу, как приблизился час обеда у Пащенко. Интересно, что он там приготовил? Особых разносолов он, конечно, сделать не мог. Что взять с холостяка? Однако красная икра у него не переводилась. У него живет в Находке тетя, которая считает своей обязанностью ежемесячно слать транспортному прокурору икру. У меня такой тети нет, однако я не очень сокрушаюсь по этому поводу. Если бы мне каждый месяц из Приморья слали красную икру, я бы расстраивался оттого, что не могу послать туда электричество.

– Саша, почему люди иногда молчат, вместо того чтобы доказать свою невиновность?

– Не знаю... Наверное, оттого, что боятся навредить близкому. Или забиты судьбой.

Это женская логика. Теплая и доверчивая. В каждом слове звучит вера в справедливость.

– Или для того, чтобы избежать более сурового наказания за более серьезные проступки, да?

Это моя логика. Жестокая и жалящая. Не оставляющая ни малейшего шанса на обман.

Столько раз зарекался говорить с ней на подобные темы... Зачем ей все это нужно? Не зная подробностей того, чем я занимаюсь, она не станет любить меня меньше. И всякий раз меня пробивает, как неисправную проводку. Когда я жил один, я очень много молчал. Я носил в себе все тайны людских судеб, будучи уверенным в том, что так они лучше сохранятся. Но от этого молчания и груза чужих секретов можно сойти с ума.

Поэтому иногда и спрашиваю ее, стараясь помимо жесткой, выработанной годами логики найти проблеме еще одно объяснение.

Иду и не перестаю думать о деле. Звонки и встречи, случившиеся на этой неделе, – цветочки. Самый шухер начнется после первого заседания. Задам пяток вопросов одному участнику, пяток – другому... И адвокаты, как это обычно бывает, впадут в панику. После процесса очухаются и лихорадочно начнут искать ответы на вопросы и разрабатывать доктрину поведения. Ждать хорошего от Струге тем, у кого рыло в пуху, не приходится.

Уже не в силах не просто есть, а смотреть на икру, я отвалился на стуле. Александра отправилась рассматривать книги Пащенко, предоставив нас самим себе.

– Миша Сбруев нашел Малетина. Точнее, не его самого, а его данные.

– Ну? – лениво буркнул я, понимая, что это совершенно ненужная для меня информация.

– Товарищ Малыгин Семен Матвеевич строит в городе микрорайоны. Его сын, ныне – загипсованный подсудимый, занимает пост финансового директора. И у них есть свой юротдел.

Я сидел, как самка осетра, готовая к нересту. От переедания и гудения в ногах у меня слипались глаза. Пащенко же нес какую-то колыбельную ересь и, судя по всему, желал меня увидеть заснувшим прямо за столом.

– Но в юротделе моему следователю пояснили, что в конце ноября прошлого года Артем Семенович Малыгин пригласил из какой-то юридической конторы незнакомца. Если бы он не платил ему зарплату, в три раза превышающую ставку юристов папиной фирмы, то, возможно, последние и не были бы столь откровенны. Жаба жадности давила их, как пресс, когда им в бухгалтерии рассказывали, сколько новый юрист получает под роспись денег.

– Вадим, я сейчас усну. Ты к чему мне все это рассказываешь?

– Ты уснешь не от моих разговоров, а от усталости, – сверкнув на меня недобрым взглядом, заметил прокурор. – Ты сегодня целый день шарахался по городу. И поделом.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– Мой друг, мы вчера договорились идти на футбол. Но ты не пришел. А выглядишь так, словно отбегал не два тайма, а четыре. До такого состояния в субботу мужика может довести только жена, которая таскала его по магазинам весь день.

Оп-па... За гулянием с Сашей и посещениями парфюмерных отделов я совсем забыл о футболе! А все это злосчастное дело! Я думаю о нем, забывая обо всем.

– Так я продолжаю! Измученный Сбруев выяснил фигуранта, скрывавшегося под маской сопровождаюшего.

– И кто скрывался? – Теперь у меня от бестолкового разговора начала болеть голова.

– Юрист.

Все, заболела конкретно.

– Тот самый, что был принят в юротдел Малыгиным-младшим. Вот он и вез реальные сапоги и фуфайку в реальную прибалтийскую столицу. Не понимаешь? – Видя мою рассеянность, Пащенко стал разгибать пальцы. – На СТО, когда под «КамАЗ» лепили поддон, был замечен Сериков и Бася. А сопровождал груз некто Малетин, который до недавнего времени трудился в штате Артема Семеновича Малыгина. Ты напряги свой бубун, твоя-моя Честь! Что ты на стол смотришь, как пелядь на червя?!

Я уже давно все понял. Вместе с приходом этого понимания ушла сытая лень и головная боль. Я уже все понял, а Пащенко, со свойственным ему азартом, продолжал держать передо мной ладонь с оттопыренными пальцами.

– Басков – раз! Сериков – два! Малыгин – три!! Ты какое дело сейчас рассматриваешь, судья?!

Пора идти домой. После разговора с Пащенко хотелось окунуться в горячую ванну, зажать ноздри пальцами и опуститься на дно. Тепло, спокойно, лишь легкий пассат тревожит верхушки кокосовых пальм. Встать на доску, заорать на весь пляж: «Алоха, Гавайи!!» – и взлететь на гребень волны...

Кто такой Малетин? А кто его знает? Мужик молодой какой-то. Сейчас Сбруев, не понимающий, зачем это нужно, но ведомый гневными приказами руководства, пытается установить местонахождение человека, «засветившегося» в качестве сопровождающего груз на таможенном посту.

Впрочем, какое до этого дело мне? Те же фигуранты, что и в моем деле? Ну и что? У бандитов жизнь такая. Простите, Алексей Петрович Смышляев, что я так о вашем племяннике...

Образно говоря, сейчас я нахожусь в состоянии заготовки, которую прессовщица держит в руках под тяжелым прессом. Механизм, взведенный в состояние боевого спуска, дымится и гудит от напряжения. Одно нажатие ногой кнопки, и на меня обрушится миллиард тонн веса. Одни, с любопытством разглядывая этот процесс со стороны, мечтают, чтобы меня убило в одно мгновение. Другие, наоборот, хотят увидеть Струге в новой его форме. В той самой, программу которой заложила прессовщица. Одно ее желание – и я стану круглым. Если дурное настроение – квадратным. Мечтательное – овальным. Все зависит от побуждений мастера, который шептал над программой формы.

Я же в тот момент, когда молот падает, стараюсь напрячь все свои силы и превратиться в алмаз, который сделает в прессе огромную правильной формы выбоину. Именно сегодня, когда состоится первое заседание по делу Малыгина, я чувствую это напряжение. Все замерли, как брокеры на бирже. Едва стрелка пересечет отметку с цифрой «двенадцать», все замечутся, как чайки, заорут, стараясь подешевле купить и подороже продать, принося своей стороне максимальную выгоду. После первого же процесса я окажусь в центре событий, превращусь в куклу, которую будут толкать плечами, делать подсечки и другие пакости, направленные на то, чтобы сбить судью с ног. Давление начнется со всех сторон и одновременно.

Я не боюсь, потому что испытывал это не раз и не два. В деле четыре очень мощных стороны, неравномерно разделенные обстоятельствами на две половины. И каждая из них, распрямляясь как пружина, будет использовать всю свою силу и силу, помогающую, но не участвующую в процессе. Уже через час после окончания первого дня заседания я пойму, кто в чьей команде играет и каковы шансы на успех у каждого. Мир сильных города сего развалится, как арбуз, на две половины. И каждая из половин будет демонстрировать мне свою большую привлекательность, нежели рядом лежащая. Но я-то знаю, что это – две половины одного и того же арбуза.

А потому и начну судить по совести и справедливости, без жалости и гнева, беспристрастно, подчиняясь только правосудию, как велят мне долг и моя совесть...

ВСТАТЬ, СУД ИДЕТ.