Текст книги "Особо опасная статья"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ты мент, что ли, – звучало из комнаты, как у испорченного винилового диска, – я не понял?

Директор устало растер лицо, размазывая уже подгустевшую кровь, и затряс головой. Но следователь молчал, и это означало, что он ждет более четкого ответа.

– Это Феликс, – пробормотал Арманов. – Крыша моя. Вы разве не знаете, что охранные предприятия «крышуют» менты? Чтобы не было проблем с властями. И бандиты. Чтобы не пропадало имущество с охраняемых объектов… Он месяц назад подвизался, заставил выплатить «отступные» бывшей «крыше» и сесть под него.

– А какие у него особые отношения с Ремизовым были?

– Вот об этом я понятия не имею! – Из его мутных глаз струилась такая откровенная правда, что не поверить ему было невозможно.

– Вам не зря набили рожу, Арманов, – согласился с событиями Кряжин. – Художник, говоришь?

Директор совсем расстроился. Спиртное взяло его сразу, но облегчения не принесло. Скорее, только усугубило напряжение. Пока не приехала «Газель» дежурной службы, он сидел, тяжело дышал, даже не думая стирать с лица льющийся рекой пот, и эти розовые струи растекались по всему его телу. Феликс дважды приглашал его к Литературному музею, рассказывал директор. Это не в счет тех встреч, которые случались в офисе Арманова. А так – непременно у Литературного музея.

– Контора у него там, что ли? – неизвестно кого спрашивал Арманов, глядя на дно пустой бутылки.

Из людей Феликса он видел лишь двоих. Позавчера днем. Одного в совершенно идиотской рубашке с пальмами (цвета зарева над Манежем) и второго, чуть покрупнее, в спортивном костюме, с челкой типа «полубокс».

«Оба на том свете», – с горечью подумал Кряжин. И тут же подумалось – а не специально ли Арманова такие воспоминания посещают? Мол, рассказал все, что мог. Честно, с надеждой, так сказать, на взаимопонимание. А про то, что те двое уже давно преставились, – «извините, не в курсе».

Группа увезла Арманова и покусанного хулигана в отдел, а Кряжин спустился к «Волге».

– Нельзя так с директорами охранных предприятий, Иван Дмитриевич, – с укоризной заметил Дмитрич, еще ни разу не присутствовавший на допросах с участием Кряжина.

– Это его клиент, – пояснил следователь, усаживаясь на сиденье. – Платить не хотел.

Коля Кайнаков находился в руках неизвестных уже пятнадцать часов.

Глава седьмая

Кайнакова от дела Кряжин «устранил» сознательно. Неуравновешенный человек, склонный пить тогда, когда нужно думать, уже давно привыкший, что за него занимаются конкретным делом другие. Следующей по его плану должна была оказаться Ангелина Викторовна. Ее должна была «сбить» машина, или Кайнакова решила бы «покончить с собой». Неплохая получалась картинка для похитителей: отец похищенного ребенка в реанимации, а мать выносят ногами вперед в черном полиэтиленовом мешке коронеров. Но в последний момент Кряжин передумал. Это не могло продолжаться вечно. Преступники могли запросто спятить от перенапряжения и убить мальчишку. И тогда все осталось бы, как придумал Кряжин: отец в реанимации, только на этот раз руки иглами ему прокололи бы в обязательном порядке, а мать вообще не нужно было бы вынимать из мешка.

Требовалось динамичное противостояние, в ходе которого похитители обязательно должны были проколоться и оставить след. Сейчас же неизвестно ни о личностях преступников, ни о месте, где содержится ребенок. Еще Кряжина мучила мысль о том, как поведет себя Трошников, прибыв в Генеральную прокуратуру. Лично знаком с ним следователь не был, но, по мнению тех, кто с ним сталкивался, и с кем позже сталкивался Кряжин, Ян Михайлович был человеком честным, хотя и расчетливым. Иначе быть не могло, потому что представителем России в Европейском суде не мог быть чиновник исключительно честный или только расчетливый.

Кряжин не спал всю ночь. Звонил Кайнаковой по купленному для нее телефону, справлялся о положении дел и всякий раз убеждался в том, что ситуация зависла в положении ожидания. Все ждут, когда на посадочную полосу Шереметьево опустится самолет с одним из самых главных юристов страны.

Позвонил Саланцев и сообщил, что о Феликсе слышали все, но никто его в последнее время не видел. В УБОПе дали толковую информацию – фото с «послужным списком» этого человека, и теперь, по крайней мере, есть надежда на то, что его опознают Вишон и Дюбуи. И охранник у входа на школьную лестницу.

– Кстати, – заметил Саланцев, – о мадемуазель. Я совершенно случайно проезжал мимо квартиры, что ей снял Гоффе. Свет там не горит.

– Она в кино.

– А переводит ей Жорж, – с сомнением продолжил предположение следователя опер.

– Ладно, – согласился Кряжин. – Они с Дюбуи в ресторане.

– Не переедят? Свет не горит уже часов восемь! И до сих пор в окнах темно.

Иван Дмитриевич крутанул шеей. Неприятность…

– Оставь Феликса, пусть им займутся твои люди. Срочно разыщи мне эту Вишон и привези в прокуратуру. С утра я буду там.

Коля Кайнаков находился в руках чужих ему людей уже двадцать часов.

Кряжин перевернулся на спину и посмотрел на очерченный светом лампы потолок собственной спальни. Прошел день. Чем он остался в памяти следователя?

Двое неизвестных проникают в специализированную школу и похищают сына известного всей стране человека. Вместо предполагаемой крупной суммы денег они запрашивают у родителей связь с представителем России в Европейском суде по правам человека, являющимся родственником семье похищенного мальчика.

Похитители требуют от родителей гарантий уговорить представителя проявить активное участие в склонении состава суда к решению изменить меру пресечения другому известному олигарху, находящему в «Лефортово» и ожидающему суда в России. Гарантией же активности в этом Кайнаковых должен стать девятилетний, рыжий, как огонь, Коля.

Нет сомнений в том, что сразу по освобождении Устимцев скроется. Чересчур велика обвинительная база. Она отягощена еще и тем, что Устимцев посягнул на святое – на экономическую независимость России. Так, во всяком случае, наверняка значится в обвинительном заключении Сергея Антоновича Любомирова, расследовавшего это дело. Такие заключения Кряжин читал не раз. И не раз составлял сам.

Одновременно с этими событиями неизвестные зачем-то убивают охранника частного охранного предприятия «Сатурн», и после того, как с ними бесчеловечно и безапелляционно разобрался Саланцев, один из них называет имя «Феликс».

Это же имя после некоторых событий, ускоряющих процесс соображения, упоминает и сам директор – Арманов. И сознается, что именно Феликс являлся и является его криминальной «крышей». И на директора, не беря в расчет, что в его квартире окажется следователь Генеральной прокуратуры, организовывается покушение. Он тоже не нужен Феликсу.

Месяц назад, то есть за тот же период времени, за какой Феликс успел стать «крышей» Арманова, на работу в школу устраивается Сандрин Вишон, а Ремизова по его же просьбе Арманов переводит в жилой комплекс «Алые паруса», где проживает семья Кайнаковых.

Исчез телохранитель, любивший Колю, как своего ребенка. Неприятно для следствия тянет с возвращением в снимаемую квартиру Вишон.

Завтра…

… Кряжин посмотрел на часы…

…Четыре двадцать две! Уже сегодня из Страсбурга прилетает Трошников!

Регулятор напряжения ситуации вывернут до упора на максимум.

Коля в неизвестном месте в руках неизвестных, и Кряжин, даже предположительно, не догадывается, где это место.

Он бросил блокнот рядом с собой на кровать и дотянулся до выключателя бра.

Когда Кряжина в половине восьмого утра разбудит будильник, он будет лежать в пиджаке на том же диване со шнуром выключателя бра в ладони. Он спал три часа и восемь минут.

А в прокуратуре, куда он прибудет выбритый, в свежей сорочке и новом костюме, случится еще одна неприятность. Егор Викторович Смагин с сегодняшнего числа значился в ежегодном отпуске, о чем он три последних дня предупреждал всех. За суетой следователь об этом забыл и с затаенной тревогой встретил сообщение о том, что полтора месяца, до середины октября, обязанности начальника следственного Управления будет исполнять Елец. Старший советник юстиции Владимир Олегович Елец, первый заместитель Генерального прокурора, человек, преданный своему делу и руководству.

Это была самая настоящая неприятность.

Кряжин зашел в кабинет Ельца в тот момент, когда там уже находился представитель России в Европейском суде по правам человека.

Ян Михайлович был человеком лет пятидесяти, с лицом мудрого человека, понимающего, где заканчиваются права человека и где начинаются его обязанности. В Страсбурге он был известен как человек принципиальный, умеющий изложить на заседании суть дела со всех позиций. Что, однако, не мешало ему с той же мудростью и спокойствием объяснить, какая позиция имеет право на жизнь, а какая не может быть принята к рассмотрению a priori.[19]19
  Из известных фактов делать вывод о том, что из них необходимо последуют другие известные факты (лат.).


[Закрыть]

Такие люди государству, точнее, ее руководителям, в международном суде (а особенно по правам человека) нужны. Посылать в Страсбург человека, напичканного одними лишь статьями законов и умением правильно оценивать поступки людей, было бы весьма неумно. К этому необходимо добавить еще одно качество, без которого немыслимо признание российского права за пределами страны.

Послушание и понимание внутренней политики руководства страны. Вот то самое сочетание качеств, которое дает возможность при наличии образованности и культуры оказаться в Европейском суде.

А потому, когда в эту инстанцию обратились несколько судей одного из субъектов Российской Федерации с просьбой рассмотреть их иски к руководителю суда по причине увольнения в период беременности и нежеланию защищать их права российским правосудием, им было отказано не только по существу жалобы, но и в принятии иска. И дела судей за несколько недель до их родоразрешения были возвращены в тот областной суд, в адрес руководителя которого и были направлены иски.

Но тот же Европейский суд принял к рассмотрению дело старушки из Петербурга, которая жаловалась на то, что городские власти не разрешают ей вывешивать белье на чердаке дома, в котором она проживает.

Человечность! Вот что должно отличать представителя России в Европейском суде по правам человека. Человечность и гуманизм. Любовь к людям.

И Ян Михайлович больше всего любил стариков и детей. Как и положено юристу, неравнодушному к нарушению человеческих прав. Скоты, ей-богу, – не позволять белье сушить…

На нем был костюм цвета белой ночи, белая сорочка и невероятной голубизны галстук. Ян Михайлович был великолепен. И отсутствие малейшей складки на одежде наталкивало Кряжина на мысль о том, что переодевался Ян Михайлович после выхода из самолета, в VIP-комнате для зарубежных гостей.

Тревожный блеск в глазах не мог стереть с лица представителя то спокойствие, что было свойственно лучшему юристу страны. Ему ведь нельзя выглядеть растерянным или чересчур взволнованным. За такие эмоции недолго распрощаться с работой.

– Познакомьтесь, Ян Михайлович, – сказал медовым голосом Елец, – это Иван Дмитриевич, расследующий это дело. Человек порядочный. И следователь опытный.

– Я еще не был у Альберта, – произнес Трошников. – Вы можете толком объяснить, что происходит?

– Ну, не буду вам мешать, – встал, извиняясь, Елец. – У Генерального намечается совещание, и мне необходимо собрать коллег.

«Естественно, – пронеслось в голове Кряжина, – быть свидетелем разговора, который неизвестно какой трагедией может закончиться, Владимиру Олеговичу не с руки. Потом можно будет показывать на Кряжина пальцем и говорить о его основополагающей роли в провале операции».

– Группа неустановленных пока лиц, имя одного из которых я, как мне кажется, уже знаю, похитили сына известного в России бизнесмена с последующим выдвижением весьма неожиданных не только для меня, но и для всех требований. Свободу Николаю Кайнакову они меняют на положительное разрешение обращения в Европейский суд другого известного российского бизнесмена Устимцева. Его жалоба на нарушение его человеческих прав находится в Страсбурге в стадии рассмотрения, и от того, в чью пользу она будет разрешена, зависит жизнь ребенка. Таково положение вещей.

Трошников потемнел лицом, доказывая для Кряжина истинность мнения о том, что железных людей не бывает.

– Вы в курсе положения Устимцева? – спросил он, снимая с переносицы очки.

– Я в курсе положения подсудимого Устимцева, – подтвердил следователь. – Он обвиняется Генеральной прокуратурой Российской Федерации в мошенничестве в особо крупных размерах и еще по целому ряду преступлений, организация и участие в которых полностью доказаны. Но мне неизвестна суть жалобы Устимцева в Европейский суд.

Ян Михайлович положил очки на стол Ельца, по-простецки поставил локти на колени и растер лицо. Наверное, он стягивал маску юридического хладнокровия. Или, наоборот, то, что могло эту маску испортить. Но как бы то ни было, когда следователь снова увидел лицо представителя, оно осталось прежним. Лишь добавилось красного и – чуть-чуть – белого на тех участках, что не были заняты красным.

– Устимцев перечисляет в жалобе на незаконные действия российских властей факты следующего содержания. При допросах к нему применялись меры угрожающего характера, направленные, впрочем, не на него самого, а в сторону его семьи, если тот не будет склонен к сотрудничеству с прокуратурой.

– Поэтому его семья и оказалась в Англии?

– Не мне о том судить, – возразил по привычке Трошников. – Далее Устимцев уверяет суд в том, что он был на неделю водворен в «Лефортово» в камеру с содержащимися там туберкулезными больными. И прилагает справки, подтверждающие наличие у него палочки Коха.

– Насколько мне известно, господин Устимцев десять лет назад отбывал наказание под Красноярском, и именно в бараке для больных туберкулезом, – заметил Кряжин.

– Эти выводы делать суду, – снова отрезал Трошников. – Устимцев прилагает документы, подтверждающие нарушения в отношении него Генеральной прокуратурой страны законодательства России. И документы, которые, по его мнению, подтверждают политическую подоплеку расследования его дела.

– Что вы можете сказать о перспективах рассмотрения Европейским судом этой жалобы?

Трошников закинул ногу на ногу и в третий раз заявил о том, что он лишь докладчик по делу, но решение по сути будет выносить коллегия Европейского суда. Кряжин дослушал, встал и забрал со стола папку.

– Я вас понял. Поскольку дальнейшее продолжение разговора по существу интересующих меня вопросов я вижу бесперспективным, сообщаю вам, что Кайнаков Альберт Артурович в данный момент находится в городской клинической больнице, где вы его и можете навестить. Ваша сестра у себя дома. Племянник в руках похитителей, поэтому его увидеть вы вряд ли сможете. Честь имею.

На этот раз на лице представителя для белого не осталось места.

– Что это значит – «честь имею»?

– Это значит – всего хорошего.

Через час после того, как Кряжин связался с четой Кайнаковых и Саланцевым, выслушал от первых сообщение о том, что связи с похитителями не было, а от второго – что Сандрин Вишон со своим телохранителем не появляется ни в школе, ни дома, ни в посольстве, в его кабинет вошел Елец.

– Вы что себе позволяете, Иван Дмитриевич?

– Вы о чем? – равнодушно поинтересовался следователь.

– Я о вашем поведении. Вы с кем сейчас разговаривали?

– С МУРом.

– Перед этим! – сжал губы первый заместитель.

– С Кайнаковыми.

– В моем кабинете вы с кем разговаривали? – угрожающим шепотом проговорил Елец.

– Я вам кое-что объясню. – Кряжин встал и воткнул окурок в пепельницу. Та жалобно скрипнула по полировке и отъехала в сторону. – Если Трошников прибыл в Россию для того, чтобы расспросить меня о ходе и результатах моего расследования, то он может снова забирать свой чемодан из кожи кенгуру и сваливать в Нормандию. Может написать на меня жалобу Генеральному прокурору. Или в Администрацию Президента России. Мне на это наплевать слюной. И мне наплевать обильной слюной на то, чем он зарабатывает на жизнь. Если кто-то полагает, что Кряжина можно расколоть одним предъявлением удостоверения представителя Европейского суда, то мне на это наплевать слюной пенной.

– Вы не понимаете, Кряжин, серьезности вашего поведения, – взгляд Ельца был сух, точно так же, как и губы. Слюны во рту первого заместителя не было.

Из кармана следователя вдруг стала вырываться телефонная трубка.

– Извините, – сказал Кряжин, вынул телефон, приложил к уху и повернулся спиной к побагровевшему Ельцу. Психологическая сфера первого заместителя Генерального прокурора была прозондирована Кряжиным задолго до того, как начальник следственного Управления Елец стал тем, чье кресло занимает сейчас. Позволить Владимиру Олеговичу из чувства такта придавить себя подушечкой указательного пальца неминуемо означало то, что в кратчайшие сроки тот придавит бесхребетного следователя всей ладонью, а потом еще водрузит на голову и ногу.

Уверенных в себе людей Елец избегал, строчил на них рапорта на имя Генерального и всеми силами пытался столкнуть сотрудников на почве межличностных отношений. Зная подноготную многих нелицеприятных слухов о себе, Кряжин при разговоре с Ельцом резал этот разговор, как праздничный пирог, на части, не давая Владимиру Олеговичу связать темы воедино для установления впоследствии причинно-следственной связи между совершенно не связанными друг с другом явлениями.

Между тем Саланцев сообщал следователю, что он нашел телохранителя сына Кайнаковых. Кряжин сказал, что едет, и захлопнул крышку телефона.

– Вернитесь в мой кабинет, – приказал Елец. – Вас ожидает для разговора представитель России в Европейском суде.

– Обнаружен труп охранника, сопровождающего Николая Кайнакова в школу, – спокойно ответил Кряжин. – Дайте мне письменное распоряжение идти на разговор с Трошниковым вместо того, чтобы выезжать на место происшествия, и я вернусь.

Елец скорее молча вышел бы из кабинета, чем дал такое распоряжение. А потому случилось именно так, как и предполагалось: он молча вышел из кабинета.

Старик, вышедший на прогулку с беспородной восьмилетней сучкой по кличке Тяпа, брел за собакой вдоль забора до тех пор, пока тот не кончился. Тяпа свернула за угол и натянула бельевую веревку.

Озадаченный таким несвойственным Тяпе поведением, старик завернул вслед за ней и оцепенел. Под бетонными плитами, очерчивающими стройку, заваленный кусками рубероида, лежал огромный человек в черном костюме. Лицо его под коротко стриженными волосами было покрыто ссадинами, белоснежная рубашка, белизна которой угадывалась лишь в серых от пыли манжетах, на груди была насквозь пропитана кровью.

Старик оглянулся. Шесть утра, суббота. Место, на котором он стоит, не просматривается ни из одного окна расположенных рядом домов. Народ, утомившийся за неделю трудовых подвигов, отдыхает. И лишь он один, с Тяпой, каждое утро, независимо от праздников и выходных, выходит на улицу, чтобы собрать поднакопившуюся под заборами и мусорными баками стеклотару.

Первым делом он, конечно, стянул с трупа туфли. Лакированные, они стоили не менее четырехсот долларов. Когда старик увидел золотые часы, руки его затряслись, и он долго не мог расстегнуть замысловатую застежку браслета.

Снял галстук, который можно было реализовать рублей за сто, но, увидев на нем засохшую кровь, отбросил в сторону. Потом проверил карманы, и руки старика заходили ходуном. В кожаном портмоне, рядом с фотографией рыжего, как огонь, мальчика, старик нашел несколько тысячерублевых купюр и столько же стодолларовых. Перстень с пальца он снимать уже не стал – где-то неподалеку раздались шаркающие шаги. Так шагают по асфальту те, чья обувь превышает необходимый размер на три, а то и четыре размера.

Учуяв по этим звукам конкурента, старик бросил мертвую руку с перстнем на землю и посеменил, дергая за веревку, вдоль забора. В это утро он взял по максимуму.

Кряжин приехал на место обнаружения трупа через полчаса после звонка Саланцева. Еще до осмотра тела он на ходу спросил у встретившего его опера:

– Почему ты решил, что это тот самый телохранитель?

– Мы обнаружили рядом с трупом портмоне. В нем фотокарточка Коли Кайнакова. И выглядит тело так, как мне и описывали телохранителя его коллеги в квартире Кайнаковых: атлетически сложенный, двухметровый мужчина. Но самое главное – татуировка на груди: «маленький скорпион». Сомнений нет, это он.

– Сколько времени он мертв? – на этот раз Кряжин спрашивал уже судебного медика, шарящего по телу трупа руками в резиновых перчатках.

– Думаю, около суток, – подумав, ответил тот. – Лицо в ссадинах, руки разбиты в кровь, в теле четыре пули, три из них в состоянии причинить смерть.

– Этот парень просто так свою жизнь не отдал, – разглядывая рваную кожу на пальцах, вполголоса заметил следователь.

– Я скажу больше, – заметил медик. – Думаю, он сражался за нее очень долго.

И теперь телохранитель выпал из обоймы подозреваемых для Кряжина если не навсегда, то на тот отрезок времени, пока не будет доказано обратное. Еще час назад Кряжин предполагал, что этот мужчина участвовал в заговоре. Сейчас же был уверен в том, что телохранителя убили похитители, поскольку в противном случае операция по захвату ребенка была обречена на провал.

Но почему он здесь?

И Кряжин нашел для себя ясный ответ. Телохранителя убрали по пути, потому что иного способа забрать Колю было невозможно. Его заманили в место, удаленное от школы, и убили, развязав тем самым себе руки. Кто-то знал, что должен делать телохранитель каждое утро. И знал, какой найти предлог, чтобы вместо поездки в школу охранник выбрал поездку в другое место.

А Ремизова убили, потому что тот, находясь на первом этаже дома в «Алых парусах» (он никогда не поднимался к квартире) видел или знал нечто, связанное с преступлением.

И Кряжин сделал важнейший вывод в расследовании: в доме Кайнаковых есть человек, входящий в состав преступной группы, похитившей их сына.

– У меня такое странное впечатление, – буркнул Саланцев, не догадывающийся о мыслях следователя, – что этого охранника легче было убить, чем уговорить.

– Как ты сказал? – оторвался от размышлений Кряжин. – Почему странное?

– Одно дело, когда охранника убивают на клиенте, и совсем другое, когда его отзывают, чтобы убить. Значит, они знали, что парень действительно готов отдать за мальчишку жизнь. Вот это и странно. Я знаю много телохранителей. Среди них есть те, кто охраняет известных людей, однако… Однако они не самураи же! Иван Дмитриевич, не за идею же им умирать и не за родню…

– Вот именно, – пробормотал, втыкая палец в висок, следователь. – Не за родню. Тонко подмечено – не самураи…

Закончив с осмотром и допросами всех, кого счел нужным привести к следователю Саланцев, и признав в них свидетелей, которые по делу вряд ли могут являться таковыми, Кряжин уложил толстую папку под мышку и вышел из прокурорской «Газели». Такова следовательская жизнь. Даже если нет никого, кого можно допросить, нужно обязательно с кем-нибудь поговорить. Это как работа дворника, который утром обязательно примется мести тротуар, даже если он чист. И опять же – Его Величество Случай. Среди двух десятков собеседников всегда найдется тот, который вдруг вспомнит, что вчера, около десяти часов утра…

Но на этот раз Господин Случай работал в другом административном округе столицы.

Телефон зазвонил, когда Кряжин вышел из «Газели».

– Иван Дмитриевич, – сдавливая накипевшую неприязнь, Елец старался быть предельно учтивым, – вас ожидает в моем кабинете Ян Михайлович Трошников.

– Он расположен к разговору?

На том конце связи послышалось какое-то движение, и следователь услышал другой голос. Без тени нервозности, совершенно ровный и абсолютно усталый.

– Иван Дмитриевич, я жду вас. Наверное, я был неправ и чересчур официозен. Вы правы. Вы не обязаны отчитываться в условиях отсутствия контакта.

– Я еду, – сказал Кряжин.

И через сорок минут был в кабинете Ельца.

Коля никогда не бывал ни в каких домах, кроме своего. Не знал, что дома похожи своими подъездами, лестницами и даже запахами, а потому в первое мгновение, когда его заводили в дом сутки назад, ему показалось, что его привезли домой.

Та же прохлада подъезда. Напоминающий домашний стремительный лифт. Знакомые лестницы.

Единственное, что было чужим, – запах внутри квартиры. Там пахло краской, деревом и еще чем-то, отчего в первые часы болела голова.

– Я хочу в туалет, – громко сказал он, несколько раз ударив по двери комнаты ногой.

Дверь распахнулась, на пороге появился Феликс.

– Ты уже три раза сегодня ходил.

– А ты сколько? – смело спросил Коля.

Феликс подумал, дотянулся рукой до какого-то предмета слева и забрал с него знакомую куртку с капюшоном.

– Она воняет, – буркнул Коля.

– Переморщишься, – не слушал мальчишку Феликс, натягивая на его голову капюшон.

Пообещав обязательно сказать папе, чтобы тот направил Диму свинтить этому наглецу голову, Коля уныло поплелся привычной дорогой…

– Я был неправ, – сказал представитель. – Задавайте вопросы. Буду рад, если смогу вам помочь. А после, если вы позволите, я поеду в больницу к родственнику и сестре.

– У меня только два вопроса, – признался Кряжин. – Каковы перспективы рассмотрения жалобы Устимцева в Европейском суде?

Трошников сжал веки и резко их расслабил.

– Никаких.

– Когда назначено рассмотрение жалобы?

– Сегодня суббота? – тихо уточнил, глянув на наручные часы, представитель. – В следующую пятницу.

– Спасибо, – следователь подхватил папку и встал со стула.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не в силах выполнить требования похитителей? – бросил ему в спину представитель. – Даже при том условии, что речь идет о спасении жизни ребенка! Что я не в силах сделать это даже при том условии, что речь идет о спасении жизни мальчика, которого я люблю, как сына, моего племянника?!!

– Надеюсь, вы понимаете, – Кряжин остановился и разглядел в глазах Трошникова ужас, – что для преступников это не играет никакой роли? Вы понимаете, что его убьют в любом случае?

– Боже мой… – совсем не по-судейски пробормотал Трошников и убрал от зажмуренных глаз очки.

– И просьба у меня к вам тоже только одна. Не говорите о том, что не в силах помочь, ни Альберту Артуровичу, ни своей сестре.

– Но, быть может, они не убьют Колю… Может быть, если они получат то, что им нужно…

Услышав это, Кряжин слегка покачал головой и вышел вон.

И для Ельца так и осталось непонятным, отчего Кряжин смолчал. Положительно, он – хам!

У него осталось шесть дней. А всего их было семь, если учесть день минувший.