Текст книги "Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)"

Автор книги: Вячеслав Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Вячеслав Бондаренко
Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р20-003-0082

© Вячеслав Бондаренко, 2020

© Издательский дом «Познание»

(АНО «Центр – Познание»), 2020

* * *

Был человек, посланный от Бога;

имя ему Иоанн.

Он пришел для свидетельства,

чтобы свидетельствовать о Свете,

дабы все уверовали чрез него.

Евангелие от Иоанна, I: 6–7

Посвящаю памяти моей двоюродной прабабушки Евгении Михайловны Михайловой (1887 —?), организовавшей 24 марта 1922 года общий сход верующих Новгорода в знак протеста против изъятия «церковных ценностей» и приговоренной за это к расстрелу, замененному ссылкой в Сибирь.

«Жизнь исповедника и подвижника»

Вспоминаю свое первое посещение Псково-Печерского монастыря. Было мне тогда лет тринадцать, и на зимние каникулы я приехал в Печоры.

Каждое утро, около шести часов, растворялись монастырские ворота, и я оказывался в каком-то волшебном царстве, отделенном от внешнего мира высокими и глухими каменными стенами. В этом царстве, наполненном неземной тишиной, все было необычно, возвышенно, чудесно. Даже воздух казался иным. Долгие монастырские службы, монашеское пение, колокольный звон, иноки в рясах и черных клобуках, бесшумно передвигавшиеся по зимнему снегу: все это производило неотразимое впечатление.

В один из сумрачных и морозных дней той далекой зимы я увидел на дворе Псково-Печерского монастыря толпу людей, преимущественно женщин, одетых в теплые пальто и шерстяные платки. Выражение их лиц, сумрачное и озабоченное, вполне соответствовало погоде. Вдруг я заметил, как из дверей братского корпуса вышел пожилой монах невысокого роста, в черной рясе и скуфье, с распущенными серебряными волосами. Как только он появился, толпа ринулась к нему навстречу: люди бежали, обгоняя друг друга, спеша получить его благословение. Лицо старца сияло, подобно весеннему солнцу, и на лицах людей засветилась радость.

Это и был отец Иоанн (Крестьянкин), имя которого уже тогда было окружено всероссийским почитанием. Ради того, чтобы увидеть его, чтобы получить его благословение или совет, тысячи людей со всей России стекались в Псково-Печерский монастырь – один из тех немногих духовных центров, которые остались не закрытыми и не разрушенными в советские годы. Отец Иоанн прожил в этом монастыре несколько десятилетий. Перед дверью его кельи всегда сидели посетители, а когда он шел в храм на богослужение, паломники окружали его плотным кольцом.

Для каждого отец Иоанн находил доброе слово, каждого умел обласкать, утешить, духовно укрепить. Помню беседы с батюшкой в его келье. У него была характерная манера сажать собеседника рядом с собой и во время разговора класть руку на его плечо, а иногда даже упираться лбом в лоб собеседника. От отца Иоанна всегда исходила необыкновенная теплота и энергия. По окончании беседы отец Иоанн помазывал посетителя освященным маслом, давал с собой иконки, антидор, снабжал духовной литературой, которой тогда так не хватало.

Советы отца Иоанна были простыми и здравыми. Не помню случая, чтобы он навязывал какое-либо решение. Он всегда подчеркивал, что каждому человеку Богом дарована свобода, и никакой духовник, никакой старец не может ее нарушить. Все ответственные решения человек должен принимать сам, и за благословением приходить тогда, когда решение внутри уже созрело, когда нет колебаний, сомнений. В своих письмах отец Иоанн говорит: «Никто за нас не может решать наших жизненно важных вопросов, и даже в прежние времена старцы не командовали наследием Божиим. Обдумывать, на что брать благословение, должен сам человек… Приказов в духовной жизни быть не может».

Не помню случая, чтобы я когда-либо приехал к старцу для решения тех или иных «жизненно важных вопросов» или «проблем»: как правило, я приезжал за духовным советом или просто для беседы. Когда по окончании службы в армии я решил принять приглашение архиепископа Виленского и Литовского Викторина приехать в Литву, чтобы поступить в Свято-Духовский монастырь, я попросил на это благословение у отца Иоанна. У меня не было сомнений в правильности избранного пути, и я не спрашивал отца Иоанна, например, жениться мне или принимать монашество, служить в Церкви или оставаться в миру. В то же время, я испытывал трепет перед высотой священнического служения и потому нуждался в духовном укреплении, в молитве и благословении старца. Он дал это благословение без колебаний, сказав: «Ты нужен Церкви». И в последующие годы я постоянно чувствовал его молитвенную поддержку и помощь.

Отец Иоанн был пламенным молитвенником и ревностным совершителем богослужений. Его служение было вдохновенным, молитва проходила через него, заполняя все его существо, глаза его были устремлены к небу, ничто земное его не отвлекало. Возгласы он произносил громко и внятно. Иногда он даже как будто приподнимался на цыпочки, словно готовый воспарить в небеса. За богослужениями, совершаемыми отцом Иоанном, невольно вспоминался другой всероссийский светильник – святой праведный Иоанн Кронштадтский, которого отец Иоанн глубоко почитал.

Моя последняя встреча со старцем произошла за несколько месяцев до его кончины. Открыла дверь его многолетняя верная помощница Татьяна. Старец сидел в белом подряснике, с белыми распущенными волосами. Во всем его облике было что-то неземное, ангельское, чувствовалось, что его душа уже пребывает на небесах, и лишь тело временно задержалось на земле. В то же время он сохранял ясность мысли и какую-то детскую веселость, которая от него передавалась всем, кто с ним встречался. Не было ничего трагического в облике этого почти столетнего старца: наоборот, его благообразный лик излучал тишину, свет и покой. На прощание батюшка попросил у меня благословения и даже громко пропел «Ис полла эти дэспота». Я, в свою очередь, попросил благословения у старца, и он осенил меня широким крестом.

«Христианство – это подвиг жизни, это крестоношение, это труд», – пишет отец Иоанн. Его собственная жизнь была подтверждением этих слов. Он был рукоположен в священный сан в год окончания Великой отечественной войны, но уже спустя пять лет оказался в заключении. После семи лет лагерей и ссылок отец Иоанн двенадцать лет служил на приходах, и за эти годы его шесть раз перемещали с прихода на приход. В 1966 году он принял постриг от одного из абхазских пустынников и в 1967 году поступил в Псково-Печерский монастырь. После этого – почти сорок лет подвижнического труда по духовному окормлению сотен и тысяч православных верующих.

Духовная свобода, по словам отца Иоанна, «покупается дорогой ценой страданий». Эту цену заплатили многие тысячи Новомучеников и Исповедников Российских, отдавших жизнь за веру и Церковь в лютую годину гонений. Цену страданий заплатил и сам отец Иоанн. Ему суждено было пройти через тяжелые испытания, но Господь сохранил его жизнь – сохранил для всех нас, чтобы мы «порадовались при свете его» (Ин. 5: 35). Он прожил жизнь исповедника и подвижника, и не случайно, что именно в день памяти новомучеников и исповедников Российских Гос подь призвал к Себе Своего верного служителя.

Митрополит Иларион (Алфеев)

От автора

Уважаемый читатель!

Работа над этой повестью стала логичным продолжением работы над биографической книгой «Отец Иоанн (Крестьянкин): И путь, и истина, и жизнь», которая вышла в 2018–19 годах. двумя изданиями в серии ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия». В ходе сбора материалов для биографии мной было обнаружено множество данных, которые в силу ограниченности объема книги и специфичности ее жанра в нее не вошли. Кроме того, я просто не мог расстаться с моим героем – без преувеличения, одним из ярчайших деятелей Русской Православной Церкви за всю ее историю. Хотелось снова и снова открывать для себя его «путь и истину и жизнь», находить новые подробности, прикасаться к судьбам людей, оказавших на отца Иоанна решающее влияние. Какие-то моменты его жизни хотелось рассказать читателю более подробно, «лирично», нежели в биографии, поделиться находками, сделанными уже после публикации ЖЗЛ… Результатом этого желания в итоге и стала данная книга.

Ее действие ограничено 1910–1967 годами – с момента рождения Вани Крестьянкина до ухода иеромонаха Иоанна в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Это – время становления будущего великого старца, его взросления, духовного роста, выпавших на его долю духовных и телесных испытаний. Насколько мне удалось раскрыть подвиг его исповедничества – судить читателю. Суть этого подвига выражена в названии книги – «Свидетель о Свете». Как и Иоанн Предтеча, отец Иоанн поистине был послан нашей стране, «дабы все уверовали чрез него», чтобы самой сутью своей праведной жизни раскрыть тысячам, миллионам людей радостный и спасительный свет православной веры. Таким свидетелем он остается и сейчас…

Безусловно, художественное произведение о реально существовавшем историческом лице всегда базируется на документах. При написании повести был использован обширный корпус литературы по истории Русской Православной Церкви ХХ века, архивные материалы и пресса 1920–60-х годов, проведено множество встреч и бесед с людьми, лично знавшими отца Иоанна (Крестьянкина) в 1960–2000-х годах, совершены поездки на связанные с его именем места и приходы – в Орле, Москве, Пскове, Рязанской епархии. В повести действует множество выведенных под своими реальными именами исторических персонажей: родные и близкие отца Иоанна, Патриархи Московские и всея Руси Тихон, Сергий и Алексий, митрополит Николай (Ярушевич), епископы Николай (Никольский), Иоанн (Разумов), Николай (Чуфаровский), Борис (Скворцов), священники Александр Воскресенский, Николай Голубцов, Василий Серебренников, Виктор Шиповальников, Анатолий Правдолюбов, Иоанн Смирнов, Сергий Орлов, Всеволод (Баталин), Дорофей (Смирнов), Порфирий (Бараев) и другие. Некоторые из них, как архиепископ Серафим (Остроумов), отец Георгий Коссов, отец Симеон (Желнин), отец Серафим (Романцов), ныне прославлены в лике святых. Единственное исключение – автор не счел возможным вывести под настоящим именем священнослужителя, сыгравшего роковую роль при аресте отца Иоанна в 1950 году. Некоторые персонажи книги здравствуют и поныне – это отец Владимир и Сергий Правдолюбовы, Алексей Борисович и Марина Викторовна Ветвицкие.

Несмотря на строго документальную основу сюжетно-фактической канвы, жанр повести позволяет ряд событий трактовать так, как того требует логика повествования. Это отнюдь не значит, что на страницах книги читатель встретится с вымыслом. Но ряд сцен написан мной по принципу: «Так, как это могло бы быть в реальности – хотя как было на самом деле, мы, к сожалению, не знаем и не узнаем никогда». По возможности в ткань повествования, конечно, были введены подлинные слова отца Иоанна и других исторических лиц, произнесенные в тех или иных ситуациях, но ряд диалогов является плодом авторского воображения. Без подобного рода допусков, основанных на документальной базе, художественная историческая литература попросту невозможна.

В ходе работы над повестью были обнаружены материалы, которые вводятся в научный оборот впервые. Так, в Орле нашлись фотографии отца Николая Азбукина, который венчал родителей отца Иоанна, крестил его самого и был его первым духовным наставником, а в Кировске Мурманской области была обнаружена автобиография отца Дорофея (Смирнова), позволившая придать его облику несколько выразительных штрихов.

Единственная цель этой книги – поделиться с читателем любовью к личности отца Иоанна (Крестьянкина) и его наследию. И если у того, кто прочтет эту книгу, возникнет желание самому прикоснуться к колоссальной фигуре «свидетеля о Свете» ХХ столетия, посетить связанные с ним места или лишний раз перечесть его письма и проповеди – я буду считать свою скромную задачу выполненной.

Сердечно благодарю за помощь в создании книги отца Сергия Правдолюбова, отца Кирилла (Воробья), Алексея Борисовича и Марину Викторовну Ветвицких (Москва), Ольгу Борисовну Сокурову, Глафиру Павловну Коновалову (Санкт-Петербург), отца Олега Анохина (Орёл), отца Владимира Правдолюбова (Касимов), Ольгу Сергеевну Бирулю-Тиханкину (село Троица).

Молитвами отца Иоанна,

Господи, спаси и помилуй нас.

Аминь.

Часть первая
1910–1933 годы

Орёл, март 1910 года

В дверь дома стучали. Деликатно, чуть слышно: тук-тук, тук-тук. Можно было даже спутать с капелью, которая припустила несколько дней назад, – весь снег перед крыльцом дома Крестьянкиных уже просел от веселой весенней воды, стал вязким и ноздреватым, а на Воскресенской улице так и вовсе мало что от него оставалось – только серая каша, разъезженная колесами телег и пролеток.

– Саша, открой, это или тетя Паша, или папа, – выглянув из второй комнаты, попросила Елизавета Иларионовна старшего сына, возившегося с гребешком перед украшавшим горницу небольшим зеркалом. Но 12-летний Саша скорчил жалобную физиономию:

– Мам, пусть Костька откроет!.. Мне ж крестным быть, а не ему. А у меня вон вихор на макушке торчит, никакого сладу с ним нету. И так гребешком его, и этак…

– Ну вот, опять Костька, – недовольно пробубнил от стола 10-летний Костя, дохлебывая постный суп. – Чуть что, сразу же Костька… А я чего, мне нетяжело. Только в следующий раз тоже тебе чего-нибудь придумаю.

Саша, продолжая сосредоточенно возиться с непослушным вихром, на ходу отвесил направившемуся к дверям Косте легкий подзатыльник, тот в долгу не остался. Делалось это без малейшей злобы: все в семье Крестьянкиных любили своих ближних, как самих себя. И родители своих детей, и дети – родителей и друг друга. У Михаила Дмитриевича и Елизаветы Иларионовны было уже шестеро наследников: кроме Саши и Кости, семилетняя Танечка, трехлетний Паша, Серёжа, которому было чуть больше года, и родившийся два дня назад Ванечка. Малыши тоже толклись сейчас у обеденного стола – горбатенькая Таня на правах старшей обороняла Серёжу от попыток Паши подергать его за волосики. Впрочем, делал он это тоже любя.

В прихожей Костя загремел засовом. В настоянную печную теплоту дома хлынул свежий весенний воздух.

– Здравствуйте, тетя Паша!..

– Здравствуй, Костенька. Дверь закрывай сразу, чтоб тепло не выпускать. – Прасковья Иларионовна Овчинникова поцеловала племянника в щеку.

– Папа в храме еще? – с усилием прикрывая тяжелую деревянную дверь, спросил Костя.

– В храме, с отцом Николаем говорит. А где ж сестра-то?.. Лиза, ты где?..

– Здесь я…

Из соседней комнаты показалась 34-летняя Елизавета Иларионовна Крестьянкина, младшая сестра Прасковьи. Тоненькая, еще бледная после недавних родов, она бережно прижимала к груди новорожденного. Малыши тут же подскочили к ней, начали заглядывать в лицо младенцу.

– Мама, он на ангела похож, – с восторгом сообщила Танечка.

– У ангелов крылья, – солидно заметил Костя, вновь усаживаясь за стол и беря в руки ложку, – и если б ты ангела увидела, то ослепла бы от сияния.

Прасковья бережно приняла у сестры сладко посапывающего малыша. С затаенной болью взглянула на Лизу. Да, шестерых детей она растит, а родила ведь восьмерых, двух сначала схоронили: четырнадцать лет назад четырехмесячную дочку Серафиму, а меньше чем через год – вторую, месячную Машу… И теперь этот вот мальчик – и рождался-то с трудом, и слабенький очень. Такой слабенький, что боялись даже – и дня не проживет. Как-то сложится его судьба?.. Вот и крестить решили поскорее, на третий день.

– Ну что, Ванечка, – ласково произнесла Прасковья, дуя младенцу на лобик, – пойдем в храм Божий креститься? Мамочке-то еще больше месяца в храм нельзя ходить, а мы с тобой сходим… Вот только папу возьмем с собой, да и сходим, правда?..

– Правда, – отозвался от двери улыбающийся отец, 47-летний Михаил Дмитриевич. – Я как раз из храма, отец Николай ждет, все готово. Ну что, идем, крестные?

– Я готов, – отозвался от зеркала празднично одетый Саша, в последний раз ожесточенно плюя на ладонь и приглаживая вихор.

– Возвращайтесь поскорее, – по-детски, почти жалобно попросила Елизавета Иларионовна. – Ох, как с вами-то хочется, Господи!.. И – нельзя… Может, все же сходить, хоть бы в притворе постоять?..

– А мы недолго, – ласково пробасил Михаил Дмитриевич, целуя жену в лоб. – А ты вон лучше за Серёжкой следи-то, а то Паша опять к волосьям его руки тянет…

И точно, сидевший на полу Серёжа уже кривил лицо, готовясь зареветь, а Паша явно примерялся к его кудрям. Мать всплеснула руками и бросилась к сыновьям…

…Идти в храм было всего-ничего – шагов тридцать. Крестьянкины жили по соседству с церковью святого Илии Пророка, их дом стоял чуть правее храма.

Длинная Воскресенская улица стремилась с южной окраины Орла к центру. По ней день и ночь, в будни и праздники почти непрерывным потоком текли груженные разными товарами телеги, направлявшиеся к главному рынку города. Пешеходов тоже хватало. В основном – простой народ, населявший южный край города. Мещане, небогатое купечество, осевшие в Орле крестьяне из близлежащих деревень, старообрядцы в ярких нарядных одеждах. Офицерский мундир или дворянское платье тут встретишь редко – им на Воскресенской делать нечего, такие господа гуляют по центральной улице, Болховской. И домики на Воскресенской скромные – не каменные трех– или даже четырехэтажные громадины, как в центре, а одноэтажные или в лучшем случае двухэтажные, где деревянный верх стоит на каменном основании. Каждый домик украшен затейливой резьбой, отличающейся от других. Что ставни, что наличники, что ворота – стой да любуйся, настолько красиво сделано! Дом Крестьянкиных – одноэтажный, в два окна на фасаде (остальные окна выходят на двор). Массивные ворота, как у всех, постоянно заперты и открываются, если приезжает кто-то по делу – например, водовоз. Дети играют тут же, во дворе, под присмотром.

Крестьянкины жили тут, на южной орловской окраине, с незапамятных времен. Михаил Дмитриевич гордился тем, что его предки – коренные орловцы уже Бог весть в каком поколении. Отец его Дмитрий Фёдорович и мать Анна Петровна, оба к тому времени уже покойные, дед Фёдор Васильевич и бабка Евдокия Ивановна (их он не застал, но знал по рассказам), прадед Василий Иванович и прапрадед Иван Семёнович – все они рождались, жили и умирали здесь, в Орле, городе, который они любили больше всего на свете. Да и как не полюбить этот чудесный, ни на что не похожий город, в котором нет такого места, откуда не был бы виден золотой крест над куполом?..

Когда-то Иван Грозный основал Орёл как пограничную крепость, прикрывавшую южные рубежи России. Но со временем город стал не только военной, но и духовной столицей южной Руси. Сорок орловских храмов возносили своими колоколами хвалу Господу. Для старших поколений Крестьянкиных «родной» была церковь Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» – там венчались родители Михаила Дмитриевича, там год спустя крестили и его самого. А потом в жизнь семьи вошел храм святого Илии Пророка на Воскресенской – или, как звали его в народе, Никола на Песках (первый его придел был освящен в честь святителя Николая Чудотворца, оттуда и повелось). Был он построен при Екатерине Великой. Здесь 18 сентября 1895 года Михаил Дмитриевич венчался с Елизаветой Иларионовной.

Был это для Михаила Крестьянкина уже второй брак. Первая его жена, восемнадцатилетняя Евдокия Васильевна, не перенесла тяжелых родов и умерла, через полгода умер и маленький сын Саша… До сих пор Михаил Дмитриевич, вспоминая об этом, крестился, произносил про себя, а то и вслух: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих Евдокии и Александра». Только вера и помогла тогда выстоять – сначала после смерти жены, а затем и сына… Вера и вскоре возникшая в его жизни тоненькая, хрупкая девушка, ставшая ему второй женой – Лиза Кошеверова, тоже из старинного орловского рода.

Жили небогато. Крестьянкины никогда не могли похвастаться большими капиталами, хоть и не бедовали откровенно. Употребляли такое слово – «достаточно». Их уделом было прасольство – торговля скотом. Прасол приезжал в село, покупал у крестьян коров или овец, откармливал их на арендованных пастбищах, потом перегонял их в город, забивал и продавал на мясной ярмарке. Выгодно получалось со всех сторон: крестьянину – деньги на руки и возможность не ехать самому в город (накладно, да и невозможно бывает от хозяйства оторваться); покупателю – свежее мясо; ну а прасолу – барыш от сделки. Одновременно занимались и шибайными делами – продажей кож, шерсти, овчин.

Прасольство – занятие лихое, интересное, требующее не только купеческой сметки, но и выносливости, удальства, физической крепости. То отбивайся от стаи волков, преследующих гурт, то примечай разбойников, которые норовят отбить скот и отобрать деньги. Застанет в степи проливной ливень – ночуй на голой земле, под тулупом, деваться некуда. А если нежданная хворь нападет на гурт, прощайся и со скотом, и с выручкой. Бывало так, что на протяжении сорока верст дорога была завалена тушами павших от ящура животных.

Но есть в прасольстве, конечно, и свое очарование, не сравнимое ни с чем. Сутки в седле, посреди бескрайних степей. Ночевки у костра, под небом, усыпанным мириадами звезд. А рассветы!.. Небо у тебя на глазах становится из черного фиолетовым, затем мутно-чернильным, на востоке начинает алеть тоненькая полоска зари. И тут все спящее стадо разом издает глубокий, протяжный вздох – знак близкого пробуждения… Все это невозможно прочесть в книжках, это поймешь, только будучи прасолом. Поймешь и полюбишь свою страну, ее природу, живность, небо, звезды – всем сердцем. Недаром с прасольства начинал один из величайших русских народных поэтов – Алексей Кольцов.

Михаил Дмитриевич застал уже последние годы орловского прасольства. Заниматься скототорговлей становилось все менее выгодно: земли распахивались под хлеб, выкупались под прокладывание железнодорожных линий, и не только в Орловской губернии, но и в Малороссии, куда традиционно ездили за товаром орловские прасолы; все меньше денег можно было выручить за операции с куплей-продажей скота. А уж когда началась семья, пошли дети, и вовсе стало не до длительных разъездов по селам. Крестьянкин переключился тогда на службу в мясной лавке своего родного дяди, брата матери – Дмитрия Петровича Немытова. Немытовы тоже были прасолами, но куда более успешными, нежели Крестьянкины – разбогатели еще в начале прошлого века, да так, что поставили в Орле собственные салотопельный, мыловаренный и свечной заводы, пенькотрепальную фабрику, не раз избирались в городской магистрат и управу. Впрочем, то, что Крестьянкины породнились с этой богатейшей семьей, никак на их собственном состоянии не сказалось.

Так и жили – трудно и весело, буднично и празднично. И, конечно, православная вера в семье была чем-то само собой разумеющимся. Вся ее жизнь, весь ее круговорот, от начала – рождения – до конца – успения и начала жизни вечной – был связан с храмом. Да и как иначе, если Ильинский храм стоял по соседству с домом Крестьянкиных?.. А главной книгой в доме было зачитанное, старое Священное Писание. По нему дети учились складывать первые слова, по нему начинали понимать, как и зачем устроен этот мир.

…– Ну что, Ванечка, вот и пришли, – ласково проговорила Прасковья Иларионовна, обращаясь к младенцу, которого нес на руках отец. – Видишь, сам отец Николай нас встречает.

Малыш, словно почувствовав, что обращаются к нему, раскрыл глазки, непонимающе взглянул на весеннее небо, по которому неслись рваные облака, на сияющие золотые кресты над куполами храма.

А 52-летний отец протоиерей Николай Азбукин уже выходил навстречу своим прихожанам. Саша Крестьянкин и Прасковья Иларионовна подошли под благословение.

– Ну что же, пойдемте, – с доброй улыбкой обратился батюшка к семейству и тоже посмотрел на младенца. – Ишь ты, какой серьезный, насупился весь!.. И правильно, с одной стороны – таинство ведь, не что-нибудь… А с другой – радоваться надо, отныне сам Господь Наш Иисус Христос будет с тобой. Вот ты у нас сейчас и улыбнешься… Пойдемте. – И, осенив себя крестным знамением, отец Николай вошел в храм.

Михаил Дмитриевич, Саша и Прасковья Иларионовна последовали за ним. «Ну вот, Ванечка, ты и впервые в храме», – с улыбкой подумал Михаил Дмитриевич, глядя на то, с каким сосредоточенным видом младенец разглядывает росписи на стенах и потолке…

…Таинство совершилось.

Прозвучали и положенные вопросы («Отрекаешься ли ты от сатаны, всех его дел и всех его ангелов, всего его служения и всей его гордыни?»), и «И дунь, и плюнь на него», и Символ веры, который Саша Крестьянкин прочел за младшего брата звонким от волнения, ломким голосом… И, конечно, слова, которые особо трогали Михаила Дмитриевича в чинопоследовании: когда священник помазывает крещаемого елеем. Когда помазываются перси – «во укрепление души и тела», уши – «во слышание веры», руки – «руце Твои сотвористе мя и создасте мя», ноги – «во еже ходити ему по стопам заповедей Твоих»… А еще тронуло и поразило то спокойствие, с которым принимал младенец происходящее. Обычно Крещение – это ведь и крик, и плач, и хлопоты восприемников, пытающихся угомонить крещаемого малыша. А Ваня, после того, как батюшка трижды окунул его в купель, оставался таким же спокойным, как прежде. Больше того, Михаилу Дмитриевичу даже показалось, что он улыбается – как и пообещал отец Николай на паперти…

И никто из торжественных, радостных людей, поздравлявших друг друга с рождением во Христе нового человека, не знал в этот последний мартовский день 1910 года о том, что младенец, которого отец Николай только что торжественно внес в алтарь и обошел с ним вокруг престола, станет в будущем одним из величайших подвижников православной веры.

Орёл, ноябрь 1916 года

…Когда именно вернется отец Николай – никто в храме сказать Елизавете Иларионовне не смог: на требах, мол. Она, конечно, посадила у окошка Танечку с тем, чтобы та по возможности высмотрела приближение батюшки, но что ты увидишь на по-ноябрьски темной, неосвещенной улице?.. И приходилось самой каждые полчаса одеваться и выбегать из дому, благо храм рядом – ну что, не пришел еще?.. Нет, не пришел.

Дома и без того было хлопотно: Паша и Серёжа лежали с тяжелой простудой, да и Танечка подкашливала; помогал старший, Саша, но у него сегодня как раз было важное объяснение с его барышней (чай, восемнадцать лет уже!), где-то в центре города, и он отсутствовал. Слава Богу, вернулся домой Костя – из театра, где он потихоньку осваивал мастерство гримера. И, сразу все поняв, сказал матери:

– Мама, ты иди в храм и не волнуйся ни о чем. А я посижу с ребятами. Чай с малиной они давно пили?

– С час назад. Ты только повнимательнее гляди, Костенька…

Константин ласково обнял мать, поцеловал в полуседой висок:

– Ну конечно, не беспокойся.

Белые пряди на висках совсем еще нестарой Елизаветы Иларионовны появились после смерти мужа. Михаил Дмитриевич сгорел от воспаления легких в июне 1912-го, не дожив и до пятидесяти. С тех пор любая хворь в доме Крестьянкиных воспринималась остро. Тогда ведь тоже все начиналось с простого кашля…

Поговорить с отцом Николаем Елизавета Иларионовна собиралась уже давно. А вот на сегодня даже договорилась. Но, видать, задерживается батюшка на требах. Ну и слава Богу, значит, так нужно. Не выходит так, как хотелось, – хороший повод подумать о смирении, произнести краткую молитву: «Господи, Тебе все ведомо, сотвори же со мной, как изволишь».

Говорить мать хотела о младшем сыне, Ване. Вот уже несколько месяцев, как он прислуживал в Ильинском храме. И все это время Елизавета Иларионовна нарочно не подходила к отцу Николаю с вопросами, а сам он беседы о сыне с ней не заводил. Значит, присматривался, делал выводы. Но теперь-то уж время пришло. Сама-то о сыне мать выводы сделала, но было важно, что скажет умудренный опытом, уважаемый всем Орлом отец Николай Азбукин. Недаром он не только заведовал одноклассной церковно-приходской школой, которую закончил Ваня, но и Кирионовским домом призрения для больных священнослужителей, входил в совет епархиального женского училища, был законоучителем в 3-м приходском мужском училище…

Торопливо накинув душегрейку, Елизавета Иларионовна снова выметнулась на темную Воскресенскую, пробежала наизусть выученные сажени до соседнего храма. И – на сердце сразу потеплело – тут же приметила осанистую, плотную фигуру отца Николая с саквояжем в руке; он как раз подходил к храму с противоположной стороны, от Задней Песковской. Рядом с кадилом в руках семенил мальчик-пономарь – самый младший из Крестьянкиных, Ванечка.

К священнику, опираясь на трость, заковылял поджидавший его раненый офицер из лазарета – совсем молоденький прапорщик. Отец Николай благословил его, сказал что-то краткое, но такое, отчего офицер смущенно заулыбался и закивал. А отец протоиерей сразу направился к женщине, смиренно застывшей у церковной ограды.

– Елизавета Иларионовна, прошу простить, помню, что мы с вами договаривались о встрече… Да в двух домах трапеза затянулась, грех было хозяев обижать. Давайте пройдем да поговорим. – Отец Николай обернулся к маленькому пономарю. – А ты, Ванечка, ступай домой, все на сегодня уже.

В полутьме Елизавета Иларионовна успела заметить, что на лице младшего отразилось бесхитростное разочарование, но это выражение тут же исчезло. Ваня склонился под благословение и только после этого повернулся к матери:

– Мамочка, прости, что меня так долго не было. Но ты не волнуйся, я сейчас и с Пашей посижу, и с Серёжей…

– Не надо, с ними уже Костя. Иди отдыхай. Я тоже скоро приду. – Мать торопливо обняла сына и поцеловала его в теплый, несмотря на ледяной ноябрьский вечер, лобик.

В трапезной подали чай. После молитвы отец Николай утомленно присел на лавку, пристально взглянул на гостью спокойными добрыми глазами.

– Догадываюсь, о чем вы хотите со мной говорить… Наверняка о Ване?

– Да, отец Николай… – Елизавета Иларионовна перевела дыхание. – Я нарочно все это время к вам не подходила, не спрашивала. Чтобы вы присмотрелись, увидели, поняли… Ну а теперь уже чувствую – можно спросить. Ну как он… служит-то?

Отец Николай улыбнулся, неторопливо поправил наперсный крест.

– Знаете, скажу вам откровенно. Я многих ребят-пономарей на своем веку перевидал, в том числе и двух своих сыновей. И вот из них всех Ванечка – самый… не скажу лучший, скажу другое слово – удивительный. Ведь многие дети-то стихарь надевают зачем? Чтобы перед сверстниками пощеголять да о себе подумать получше, погордиться – дескать, я вот к святыне допущен, не то что вы… А он – нет. Для него служение – великое счастье, честь, радость, причем не земная радость, а небесная. Я ведь наблюдаю за ним внимательно. И вижу: как он сияет, когда приходит в храм, начинает убирать понемножку, свечи возжигает; как запивку готовит, как плат подает… И вот это сияние у него какое-то постоянное. У других – нет. Дети есть дети, они и пошуметь могут, и полениться, и забыть что-то. А он полностью сосредоточен на послушании. И что самое главное, со временем это не проходит. Ни через неделю, ни через месяц, ни через три… Как будто он в первый раз в храм вошел.