Текст книги "Обреченный странник"

Автор книги: Вячеслав Софронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Не велит им к нам подходить. Нельзя теперь, раб стал.

– Понятно, – вздохнул Зубарев, не понимая, зачем был так называемый суд, если Янгельды и так заранее знал, чем кончится дело. Но изменить что–либо Иван был не в силах, а потому предпочел до поры до времени не вмешиваться, пока не переговорит с таинственным Чагыром. И в этот момент кто–то тронул его за плечо, и, повернувшись, он увидел мужественное лицо все того же сумрачного башкирца, который на ломанном русском языке заявил ему, указывая неразлучной нагайкой в сторону отдаленной юрты:

– Иди… Чагыр ждет тебя.

– Спасибо за приглашение, – слегка кивнул он башкирцу и направился к юрте, сопровождаемый настороженными взглядами сидящих у костра мужчин.

Внутри юрты, куда он вошел, свет давали несколько масляных бронзовых светильников с длинными ручками в виде голов драконов. На небольшом возвышении в дальнем углу сидел седобородый старец в тюбетейке на голове и черном стеганом халате, подпоясанном цветастым кушаком, возле него стояли две пиалы с напитком белого цвета.

– Садись, Иван, – пригласил жестом старик, указывая на место перед собой.

Ивана удивило, что тот знает его имя, но он догадался, что Янгельды мог сообщить ему об этом. Он сел, неловко скрестив ноги, и внимательно посмотрел в лицо старика. Больше всего поразили его глаза, которые сосредоточенно смотрели куда–то в одну точку и, казалось, не видели его, Ивана, хотя он и сидел напротив. Лицо у старика, широкоскулое, как и у большинства башкир, все было испещрено многочисленными морщинами и оспинками от перенесенной когда–то болезни. Из ушей и из носа выбивались длинные седые волоски, под стать столь же белой бороде, острым клином лежащей на впалой груди. Лишь когда старческая рука опустилась вниз и осторожно стала нащупывать пиалу, чуть подрагивая при этом, Иван догадался: перед ним находился совершенно слепой человек, – но это не мешало оставаться ему старейшиной и самым почитаемым среди соплеменников. Старик какое–то время молчал, отхлебнув несколько раз свой напиток из пиалы, молчал и Зубарев, не решаясь первым начать разговор. Наконец, старик поставил пиалу на место и негромко спросил:

– Чего, Иван, не пьешь? Пей кумыс, – и опять замолчал. Иван поднял пиалу, попробовал кислый на вкус кумыс, сделал несколько небольших глотков, и у него тут же защипало язык, запершило в носу, и он громко, протяжно чихнул, расплескав напиток на колени.

– Э–э–э… совсем не умеешь кумыс пить, – хихикнул старик, – значит, русский. Возьми подушку, а то устанешь сидеть, – и безошибочно указал рукой на кожаную подушку, лежащую возле Ивана. Тот подтянул подушку, подсунул ее под себя и, обретя чуть больше уверенности, сделал из пиалы несколько глотков и лишь после этого отважился заговорить первым:

– Мне сказали, будто бы вы знаете кого–то из моих родственников. Это так?

– Кто сказал, наверное, не врал. Чагыр долго жил на свете, много видел, много знает, – он довольно неплохо изъяснялся по–русски, хотя делал при том неправильные ударения, переставлял местами слова. Иван подумал, что он, наверное, не один год жил рядом с русскими, где и научился языку. – Был у меня гостем много, много лет назад русский мужик. Угрюмом звали…

– Дмитрий Павлович?! – чуть не подпрыгнул на подушке Иван. – Значит, он мне про вас рассказывал…

– Точно не скажу, но, может, и так его звали. Для нас всех он Угрюм был, и все. Он тогда еще сказывал, будто человека вслед за собой отправит. Долго ждал… Ой, как долго. Дети мои стариками стали, внуки уже жениться хотят, а никто не едет. Угрюм говорил, что к самому царю вместе со мной поедет и все там расскажет… – старик неожиданно замолчал и долго сидел так, думая о чем–то своем, а его тонкие пальцы теребили край халата.

– Дмитрий Павлович меня и послал, – не вытерпел Иван.

– Знаю, Иван. Много люди ходили здесь, искали золото. Ты тоже за золотом пришел? – уставился он на Зубарева невидящими глазами.

– Нет, – покачал головой Иван, – я серебряные рудники ищу.

– У нас всего много: серебро есть, золото есть, железо есть. Чего захочешь, то и найдешь. Камни разные есть… – он опять надолго замолчал, и по прерывистому дыханию Иван понял: Чагыру трудно говорить.

– А может мне показать кто, где ране серебро добывали?

– Много где брали, – поднял руку старик, – там брали, в другом месте брали. Да все его никто не сможет выбрать, потому что наши духи охраняют, стерегут. И тебе, Иван, серебро не дастся без нашего человека.

– Это мы еще поглядим, – неосторожно произнес он и тут же пожалел о сказанном.

– У молодого глаза есть – хорошо, у старого человека голова есть. Глаза нужны, когда мало чего на свете видел, а старику зачем они? Старый человек и без глаз все видит, все знает, – тяжело вздохнул Чагыр, и Иван обрадовался, что тот не обиделся на него.

– А может кто из ваших сказать, есть ли серебро в руде, которую я нашел? Я с собой захватил несколько камней, здесь они у меня в сумке, пояснил он.

– Где брал руду, – то ли спросил, то ли утвердительно произнес Чагыр, возле горы с двумя головами, да? Чуть есть там серебро, но только мало. Совсем мало. В другом месте искать надо. Возле Трех Братьев.

– Каких трех братьев? – не понял Иван.

– Три горы стоят рядышком, мы их Тремя Братьями зовем. Там серебро должно быть.

– Спасибо вам, – Иван прикинул, что, если Янгельды согласится показать ему этих самых Трех Братьев, то, можно сказать, дело сделано. – Можно, я свою руду покажу кому из ваших людей? – спросил он все же Чагыра.

– Мне неси, – как–то обиженно вздохнул старик.

Зубарев опромью выскочил из кибитки, кинулся к своему мешку, куда на всякий случай положил несколько образцов найденной им породы, и чуть не бегом поспешил обратно в юрту, положил перед стариком свои находки.

– Зачем зря спрашиваешь, когда я сказал тебе, где серебро искать надо, – все таким же обиженным голосом проговорил Чагыр, взял один из камней в руки, ощупал и зачем–то поднес ко рту, лизнул в одном, потом в другом месте, провел языком по губам и, чуть подумав, сказал:

– Нет серебра, – взял другой и проделал с ним то же самое, – немного есть, – и так со всеми принесенными ему образцами, а под конец небрежно отодвинул их от себя и махнул слабой старческой рукой, – худо, Иван, шибко худо. Жив ли еще Угрюм? – и, услышав утвердительный ответ, сказал:

– Вот и я пока жив, да скоро уходить пора уже, хватит. – И вдруг совсем другим, окрепшим и твердым голосом, добавил:

– Кланяйся Угрюму, если живым застанешь. Прощай, Иван. Завтра тебя обратно увезут. Теперь уходи, устал я…

Иван вышел из юрты и только тут вспомнил, что не спросил насчет пленного казака, может, Чагыр согласился бы отпустить его. Но было уже поздно, в юрту зашла та самая женщина, а к нему подошел недружелюбный башкир, и указал рукой, чтоб он шел к костру.

Ночью, когда он спал, услышал, как кто–то трясет его за плечо и что–то шепчет. Он проснулся, сел и услышал голос пленного казака:

– Братушка, помоги мне, выкупи…

– Не могу, – шепотом ответил ему Иван, – денег на тебя моих не хватит.

– Эх, ты, – горестно ответил тот и больно ударил его кулаком в грудь, а еще русский, – послышался тихий шорох, и все стихло. Иван понял, что тот уполз в темноту.

Утром Янгельды сообщил ему, что Чагыр приказал проводить его обратно в лагерь.

– А про Трех Братьев он ничего не говорил? – с надеждой спросил Иван.

– Однако, ничего не сказал, – опустил тот глаза в землю.

– Ой, врешь, однако, – передразнил его Иван, – да ладно, сам найду.

Когда они прибыли к лагерю, то Иван не нашел ни солдат, ни припасов, которые у них оставались еще на несколько дней. Не было и солдатских коней. Лишь три мешка с породой лежали нетронутые неподалеку от костровища.

– Вот черти! – выругался Зубарев. – Кинули меня! Погодите, запоете еще…

– Зря того мужика мне не продал, – зацокал языком Янгельды, – хорошую цену за него давал. А теперь кто тебе пять красных лисиц даст?

– Ты хоть помолчи, – отмахнулся Зубарев от него, – поможешь до тракта добраться, мешки мои подвезти?

– Как платить станешь, – широко улыбнулся Янгельды, спрыгивая с коня.

Они быстро сговорились о цене и прикрепили мешки к конским седлам, поехали по направлению к тракту, проходившему верстах в тридцати севернее.

Уже по дороге Иван вдруг вспомнил о монахе, что в Абалаке сообщил ему о своем брате, занимающемся рудознатством.

– Не скажешь ли мне, где деревенька Кедровка находится? – спросил он Янгельды, особо не надеясь на положительный ответ. – Там еще мужик живет, Максимом звать… Мне бы его найти…

– Кедровка, говоришь? Знаю, однако. Не шибко далеко, но в стороне все одно будет.

– А Максима там не знаешь? По прозванию Слопцов.

– Нет, не знаю, – не задумываясь, ответил тот. – Что, заезжать будем?

– Да надо бы… – нерешительно подтвердил Зубарев. Деревня Кедровка стояла по низу большой пологой горы, и от нее, как пояснили Ивану, до самого тракта было рукой подать. Значит, Янгельды хитрил, набивая цену, чтоб побольше взять за перевозку мешков. Без особого труда нашли и дом Слопцовых, вся деревня насчитывала чуть больше десятка домов, но сам Максим оказался на рыбалке, пришлось ждать. Пожилая женщина, почти старуха, предложила Ивану зайти в избу, но он отказался и расположился на бревнах, сложенных у ограды. Дни стояли просто чудесные, а, проведя две недели в лесу, в поле, он настолько привык к походной жизни, что под крышу идти не хотелось. Тогда хозяйка, чуть побыв в избе, сама вышла к нему, неся в руке деревянную кружку с квасом. Башкирцы повели коней поить к реке, и Иван был один, не хотелось ни говорить, ни двигаться, а так сидеть и сидеть под теплыми солнечными лучиками, смотреть на огромную, поросшую вековым лесом гору и ни о чем не думать.

– Рудознатцы, поди, али старатели? – спросила женщина, протягивая ему кружку. Ей, наоборот, хотелось с кем–то поговорить, поделиться, потому, наверное, и вышла к Ивану.

– Благодарствую, – ответил он, принимая кружку, – из Тобольска сам буду, а тут по указанию губернатора нашего…

– Из Тобольска? Из самого Тобольска?! – даже не дала ему договорить женщина, всплеснув руками. – У меня ж там сынок, Алешенька, в монастыре уже пятый годок. Не знаете, случаем?

– Он меня к вам и направил: с Максимом перетолковать.

– Да чего же ты, мил человек, молчишь столь времени? Почему не сказал сразу? Ох, дела какие деются на свете–то, – запричитала она, и глаза ее быстро увлажнились, и она утерла их концами платка, точь–в–точь как это делала мать Ивана. – Как же там Алешенька хоть живет наш? Каждый годок собираюсь к нему, собираюсь, да дела не пущают. Максимка–то все невесту себе найти не может, а где ее найдешь тут, коль на десять мужиков одна девка приходится, старатели все больше живут у нас, бессемейные, а я по дому и хлопочу за хозяйку, – быстро–быстро обсказывала она Ивану о своих делах. Ой, – спохватилась, наконец, – заговорила тебя, мил человек, совсем. Скажи мне, Христа ради, про Алешеньку. Здоров ли он?

– Не жаловался, – пожал плечами Иван. – В монастыре живет, при митрополите…

– При самом митрополите?! – вновь перебила она его, не давая договорить, и привычно всплеснула руками. – Кем он ему будет хоть, митрополиту?

– Того, мать, не знаю, не спрашивал, – Иван неловко чувствовал себя перед женщиной и начал уже жалеть, что сообщил ей о знакомстве с монахом.

– Меланьей меня зовут, – схватила она его за руку и потащила за собой, – айда, айда в избу, неча тут сиднем сидеть.

– Мне башкир дождаться надо, а то подумают, что сбежал от них, попытался отговориться он. Но слабая отговорка не помогла, и Меланья уговорила его все же зайти в избу, начала хлопотать возле огромной русской печи и все говорила, говорила, спрашивала об Алеше, рассказывала про старшего, Максима, и вскоре Иван знал обо всех бедах и невзгодах, постигших семью Слопцовых за последние годы, про всех родственников и соседей. Он начал искать было предлог, как бы ему выбраться обратно на улицу, но тут открылась дверь, и в избу вошел невысокого роста парень, по годам ровесник Ивана, пожалуй, даже чуть моложе, и с ходу, не поздоровавшись, спросил:

– Кого там башкиры поджидают? – стрельнул глазами в сторону Зубарева. Тебя, что ли?

– Максимка, то человек от Алешеньки нашего, – пояснила мать.

– И башкиры тожесь от него будут? – настырно продолжал тот.

– Со мной они, – сказал Иван, вставая с лавки, – руду взялись до большака подвезти.

– А-а, старатель, значит, – равнодушно протянул Максим, опускаясь бесцеремонно на место Ивана. – Много ль намыл?

– Чего намыл? – не понял Иван.

– Золота, чего ж еще. Прикидываешься или в самом деле дурак? – дерзко скаля зубы, спросил Максим.

– Ладно, пойду я, – Иван понял: разговора не получится, – и счел за лучшее уйти, не дожидаясь осложнений.

– Куда же ты? – всплеснула руками Меланья. – Счас на стол накрывать стану, оставайся.

– Не горячись, паря, – зевнул широко Максим, – на меня внимания особо не обращай. Я злой седня, не поймал ничего на реке. Двух щук только.

– И то хорошо, – успокоила его мать, – а где они? Во дворе, что ль, оставил? Так мухи налетят, нашпокают мигом… – и она быстренько по–молодому, выскочила на улицу.

– Счас перекушу чего и отойду душой, а то с утра голодным ушел, вот и злой, как черт. Да ты садись, садись, звать–то как? – Иван назвался, и Максим продолжал объяснять, – жила золотая у нас прошлой осенью вся вышла, новую никто сыскать не может, Федька вон даже, дружок мой, пробовал шурф бить, а все впустую. Как тут злым не станешь? Спасибо, что заехал, неожиданно миролюбиво заговорил он, – Алешка там жив–здоров? И хорошо. В самом Тобольске живешь? Ни разу не был. Говорят, город большой, красивый… А у нас чего ищешь, коль золото не мыл?

– Серебро, – Иван решил, что скрывать ему нечего, а с таким человеком, как Максим, лучше говорить начистоту.

– Ишь ты! Серебро! То дело сурьезное, с налету не одолеть. Надобно шурфы бить, жилу опять же искать. Сам–то из каких будешь?

– Из купцов, – глядя прямо в глаза собеседнику, ответил Зубарев. – А что? Непохож?

– Кто тебя знает, может, и похож, а мобыть, и не очень. Ты мне вот чего скажи: мужиков на работу нанимать станешь? Бери меня старшим. Я их умею в хомуте держать, никто и не пикнет, капельки в рот не возьмут. А то ведь у нас народ, знаешь, какой: палец в рот не клади – руку по локоть отхватят, и, довольный своей шуткой, он громко захохотал.

– Нанимать, вроде, пока рано, ты бы мне лучше сказал, есть ли серебро в породе, что я везу. Можешь на глаз определить?

– Не станешь в найм брать, – разочарованно протянул Максим, – а я губища уже раскатал, думал, заработок привалил. Чего ты про породу спросил–то? Не–е–е, друг, тут тебе по серебру точно никто не скажет. Надо к Демидовым на завод везти, там у них мастера – так уж мастера. А мы кто? Старатели. Чего найдем, то и наше. Только к Демидовым я те ехать бы не советовал…

– Отчего так?

– Мигом у тебя выведают, где брал, и место то застолбят, а то еще хуже может выйти…

– Это как – хуже?

– Сам узнаешь, когда с ними встретишься. И позабудешь, как мать родную зовут. Мужики наши рассказывали, и батя мой покойный завещал: к Демидовым не суйся, а то и ног не унесешь.

– Чем они страшны так, Демидовы твои?

– Какие они "мои", дурень. Богатеи они, промышленники, а потому лучше к ним под руку не попадаться. У тебя разрешение на разработку серебра есть?

– Есть, – кивнул Иван, – из самого Сената.

– Тогда другое дело, может, и не тронут Демидовы. Страшны–то не сами господа, они на Урал к нам лишь по большим праздникам приезжают, а ихние приказчики, которые и заправляют всем. Нас, старателей, они не особо трогают, потому как все одно, что намоем, к ним и попадает за гроши, а вот тех людей, которые большое дело открыть хотят, живьем съедят и не поморщатся. Ехал бы ты, Иван, не знаю, как по батюшке, к себе в Тобольск да искал там кого из горных мастеров. Демидовы тебе правду не скажут.

– Были бы они у нас в Тобольске, мастера… – сокрушенно вздохнул Иван, – нет их, мастеров, одного нашел, и то заезжего.

– Ну, тогда не знаю, чем и помочь тебе, Ваня. Не обессудь, не подскажу.

Меланья, которая принесла с улицы рыбу, пойманную Максимом, давно уже накрыла на стол и ждала, когда они закончат разговаривать, не смея вмешиваться в мужской разговор, почитая старшего сына за хозяина.

– Все, что ль? Наговорились? – спросила, когда они ненадолго замолчали. – Айдате руки мыть да и за стол.

– Счас, – отмахнулся Максим, – пошли, гляну твою породу, авось, да скажу чего путное… – предложил он вдруг Ивану.

Осмотрев породу, он долго и сосредоточенно молчал, о чем–то думая. Потом спросил:

– У Двуглавой брал?

– Точно, – Иван даже рот открыл от удивления. – Как узнал? Видел нас там, что ли?

– Зачем, по породе и узнал. Мне окрест все места знакомы, на глаз могу определить, где чего взято. А у Трех Братьев не был?

– Во! – улыбнулся Иван. – Мне про них и старый Чагыр говорил, но не был там. Солдаты, что со мной губернатором направлены, сбежали. Вот башкиры и взялись помочь, – кивнул он в их сторону, мирно сидящих на бревнах, – до большака довести. А на поиски уже и времени нет.

– Чего же ты сразу мне про слепого Чагыра не сказал? Он хоть и слепой, а лучше нас всех места энти знает, нюх у него на руду и камни самоцветные необычайный. Только с каждым он говорить не станет, видать, понравился ты ему чем–то, коль до себя допустил. Там, возле Трех Братьев, много шахт древних попадается, старики сказывали, будто чудь, что здесь раньше жила, серебро из тех шахт добывала, а правда ли – нет ли, не скажу.

– Однако, ехать надо, бачка, – подал голос Янгельды. – Может, здесь оставаться будешь? Тогда деньги давай, а то нам шибко ехать надо.

– Во–во, – улыбнулся Максим, – вечно у них так, с утра до вечера: деньги давай, деньги давай. На грош сделают, а на рупь сдерут.

– Да, – вспомнил Иван, – они там конокрадов поймали. Один из них, из башкир, а второй–то наш, русский казак. Степкой Братухиным звать. Мне дальше подаваться надобно, а ты, может, поспособствуешь? Жалко мужика, русский все–таки…

– Тьфу, нашел за кого беспокоиться, – сплюнул на землю Максим, – за конокрада! Мы вот у башкир коней не крадем, и они нас не трогают. Живем мирно, всяко, конечно, бывает, и до драки дело доходит, из–за девок чаще всего. Девки у них молодые красивые, работящие, вот наши ребята и зарятся на них, но чтоб коней красть или другое чего – ни–ни. А за Степку не переживай, вывернется, не впервой ловят его, уходит, как вода сквозь пальцы, а то и свои, из казаков, выкупят.

– Ехать надо, – канючил монотонно Янгельды.

– Отпусти ты их, – предложил Максим, – а то и поговорить не дадут. Куда тебе спешить? – повернулся он к башкирам. – Кумыс пить? Али по бабе соскучился? Не убежит баба твоя, дождется.

– А на большак как выбираться стану? – спросил Иван.

– Отвезу тебя на своей подводе завтра утречком, сейчас–то поздненько уже, переночуешь у нас, – и Максим подхватил один из мешков с породой, понес на плечах в сени. Иван расплатился с башкирами, подхватил другой мешок и пошел вслед за Максимом, но остановился и поглядел, как бойко скачут по деревенской улочке башкирские невысокие кони, унося всадников обратно в степь, полную ярких благоухающих цветов и птичьего пения.

Максим, оказавшийся на деле радушным и гостеприимным парнем, проводил Зубарева на другой день до большака, ведущего на Пермь, остановил едущий в ту сторону обоз, договорился с возчиками, чтоб доставили Ивана до ближайшего города, а на прощание сунул ему увесистый кусок породы со словами:

– Давно храню вот эту руду, похоже, есть в ней то, чего ты ищешь. Коль будешь в Петербурге свою породу на пробу отдавать, заодно и мою находку опробуй.

– У Трех Братьев, что ли, нашел? – улыбнулся Иван, пряча кусок породы в один из своих мешков.

– Ты, как погляжу, парень не дурак, да и я не промах. До поры до времени ничего тебе не скажу. А как обратно вернешься, тогда мы с тобой посидим, покумекаем, как сообща рудник организовывать станем, – и крепко хлопнул Ивана по плечу, – ни руды тебе, ни породы, – крикнул вслед.

Иван ехал верхом рядом с обозом, вдыхая всей грудью насыщенный какими–то особыми, неуловимо волнующими запахами уральский воздух, и, незаметно для себя, улыбался. Он верил, что самое малое через год вернется в эти места, откроет здесь свои собственные прииски и станет хозяином, хозяином настоящего дела, и богатым, независимым человеком. А горы, высившиеся вокруг, напоминавшие своими очертаниями то спящего медведя, то лошадиную голову, а то остроконечный шлем древнего воина, таили в себе столько загадочного и притягательного, что жизнь казалась бесконечной и необычайно интересной, когда есть на что ее тратить и разменивать каждый новый день.

Конец третьей части