Текст книги "Жил отважный генерал"

Автор книги: Вячеслав Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Чёрные люди

Мисюрь опёрся о косяк входной двери горячим потным лбом, перевёл дух, перекрестился. Ну вот он и дома.

– Слава богу, – прошептал спёкшимися губами. – Самое страшное позади.

Мисюрь оглядел тяжёлым взглядом коридор подвала, где ютилось в однокомнатной дворницкой всё его семейство; метла вразномасть в углу, вёдра, лопаты на месте; сейчас отдохнёт на лежаке, вздремнёт с часок до полного рассвета, а там и за уборку улиц примется, как раз пора настанет, считай, ночь всю на ногах отмотал…

«Намучился, – пронеслось в гудящей голове. – Сколько месяцев уже не ползал так под землёй! Последний раз с Марией привелось, когда горе-то приключилось… Донат интересуется – убил кто? Не убили, сынок, мать твою грешную. Слава богу! Сама себя сгубила любимая жинка. С ним, с подземным червём, связалась… Это её и сгубило… А как сказать?…»

С усилием разжал не слушающиеся от усталости губы.

– Прости, Господи, меня, грешного.

Тяжки были его минувшие ночные бдения: ночь под землёй в духоте, вонь от коптящих факелов до сих пор ест нутро; хорошо, Игнашка подоспел с фонариками, а не принеси он их, совсем задохнулись бы они с Донатом в тайных подземных лабиринтах. И убиенный поплыл, запах тяжёлый пошёл от тела монаха, едва успел Мисюрь его землице придать. Оставил бы на день-два, пропал бы совсем, не подступись тогда к трупу в жаре и духоте такой, в темноте да под землёй. А там вода рядом!..

Мисюрь чуял, как сдал; рад бы был шаг ступить, идти дальше отдыхать в дом родной, только сил нет. Никак не отдышится, дрожат ноги ватные, не держат его тело.

Не тот уже Мисюрь, стар совсем, а всё, бывало, хорохорился перед Марией. А её не стало, раскис. Не заметил, как ослаб. Себя не узнаёт. А ведь в памяти ещё, как с Игнатием Стеллецким ни одну ночь кротами в подземельях проводили, и ничего! Наверх выбирались, воздуха свежего глотнуть и опять под землю. Да что там со Стеллецким! С Марией они здесь уже, в кремле, давали жару! От Троицкого собора, считай, все ходы зараз проходили и дела успевали сделать: тайники, схроны, какие попадались, проверяли, в «каменные мешки»[4]4
  Камера в рост человека в каменной стене подземелья, наглухо заложенная кирпичной кладкой, имевшая отверстие только для подачи пищи жертве, узнику или затворнику, самостоятельно принявшему решение о таком наказании за грехи.


[Закрыть] заглядывали при случае… Сколько их пришлось раскопать!.. Страху-то натерпелись, пока до заветных мест добрались!.. Марии удача улыбалась…

Мисюрь горько вздохнул, закрыл глаза, жена, словно живая, предстала перед ним. Красивая, манит зелёными лукавыми глазками, посмеивается…

– Миська, мой любимый, – слышит он её нежный голосок, колокольчиками тот голосок перезванивает в его мозгу, дрожь по всему телу от знакомого щебетания, тянется он весь к ней, поймать хочет в объятия.

– Мисюрик, цветочек мой… – не умолкает в мозгу.

– А! Чтоб тебя! – дёрнулся Мисюрь к жене, ударился лбом о косяк, очнулся, пропало виденье.

«Что это со мной? – испугался весь, мышью в голове забегали ужасы. – Задохлось совсем сердце без кислорода под землёй! Всё! Конец пришёл! Хана! Лёгкие не те!»

Сколько он под землёй пробыл? Часов восемь-десять? Не держат ноги. И сердце совсем сдало! Тень от прежнего Мисюря осталась. Бывало, быка матёрого рогами наземь гнул, а теперь сам едва стою! Душу из телес выбивает дыханье-то! И куда? Ей теперь спешить только наверх! На небеса. Да пустит ли Господь? Грехов на тебе, окстись! Не счесть! Не примет Господь. Не берёт он таких к себе. Червём в земле ползал, в земле гнить придётся. Смердеть!

Мисюрь несколько раз неистово перекрестился тяжёлой рукой.

– Прости, Господи! Прости раба своего!

Что это с ним? Полчаса у косяка валандается, как бесноватый! Аж сердце из груди выскакивает! Не иначе приступ? Никак в себя не придёт! И ноги трясутся? Что это? Уж не конец ли?!

Мисюрь утёр горячий пот со лба, с лица, открыл глаза, огляделся. Тяжко дался ему этот треклятый визит под землю. Не ходок он туда более. Не ходок. Не вылезет как-нибудь однажды на белый свет.

– Донат! Игнашка! – толкнул он дверь, но та не поддалась. Заперлись изнутри ребятишки-то. Ну и правильно сделали, как он наказывал. Не дай бог, завалится кто ночью!

– Игнашка! – застучал Мисюрь металлическим кольцом, вделанным им самим когда-то в дверь для удобства. – Открывайте, детки!

За дверью ни движения, ни звука.

– Спят, поросята, – остывал он, приходя в себя. Что это его встревожило-то? Что особенного случилось? Ну, спят пацаны. А как иначе? Рассвет вон только-только зачинается. Ночь ещё не сбежала со двора. Петухам бы петь, да не деревня!

Мисюрь нашарил ключ в кармане, с третьего раза вставил его подрагивающими пальцами в замок, повернул два раза и шагнул за порог. Сквозь три зарешечённых оконца падал свет внутрь комнаты от единственного во дворе фонаря. В полумраке он нашарил на стене выключатель, щёлкнул торопливо, загорелась ослепившая его лампочка. Что-то в комнате заставило его насторожиться, что-то озадачило, он сразу и не понял. Стол, чистый посредине, обычно весь заставлен посудой, в книжках мальчишкиных, в разной ерунде. И ни одного стула, ни табуретки. Чем они здесь занимались без него? И кот не бросился в ноги, как обычно; тут же вспомнил он – и Жулька во дворе не лаяла, не мельтешила. Вымерло всё, не иначе.

– Да где вы все? Прятаться задумали? – Он шагнул в детский угол комнаты, где обычно спала на одной кровати ребятня, ухватился за край полотняной шторки на верёвочке, рывком отдёрнул её в сторону и замер.

Перед ним сидели на стульях два незнакомца. Один, безобразно толстый и лысый, щурился от света, постукивая кастетом в ладошку. Второй, болезненно худой и белый, поигрывал ножичком перед самым его носом. За их спинами, привязанный каким-то шмотьём к кровати, дёргался Игнашка с заткнутым полотенцем ртом.

Мисюрь отпрянул назад, круто развернулся, но получил страшный удар в лицо и без чувств свалился с ног.

– Заждались тебя, папашка, – сплюнул на него худой, поднялся со стула, перешагнул через лежащего Мунехина и затворил за ним дверь. – Ты побережней с ним, Ядца. Ум вышибешь.

Толстяк хмыкнул, спрятал кастет в карман необъятного светлого парусинового пиджака.

– А чего он скачет, как козёл?

– Папашка нам ещё понадобится. А бегать он больше не станет. Не будешь, правильно я говорю? – нагнулся над Мунехиным худой.

– Он теперь долго думать будет, – сплюнул и Ядца на лежащего. – Ты бы его водичкой, Хрящ? Освежи.

– Это можно. – Хрящ повернулся к кровати, перерезал путы мальчишке, вытащил полотенце у него изо рта. – Ну-ка, малец, полей на отца вон из того чайничка. Да не шалить, а то я ему горлышко-то подрежу.

Хрящ защёлкал ножичком перед лицом приходящего в чувство Мисюря, лезвие засверкало, запрыгало туда-сюда у глаз Мунехина.

Парнишка в одних трусах, согнувшись от страха, с заплаканным лицом поднёс чайник.

– Лей, не жалей! – заржал Хрящ оглушительно. – Спасай отца, малец. И нюни утри.

Мунехину вода не понадобилась, он уже во все глаза смотрел на незваных ночных гостей, пытался встать, но не удавалось, а подавать руки ему никто явно не намеревался.

– Лежи пока, – пихнул его без особой злобы, больше для острастки Хрящ. – Команду дам, встанешь.

– Кто вы? – разжал губы Мисюрь. – Чего вам надо от нас?

– Правильно начинаешь, голубчик, – подал тонкий дребезжащий голос толстяк. – Познакомиться нам не помешает. Давай поведай-ка о себе.

– Что ж о себе? Мы люди простые, – озираясь, Мисюрь искал глазами второго сына: Доната определённо в комнате не было.

– Болтай, болтай. Чего замолчал? – щёлкнул опять у него перед лицом ножичком Хрящ. – Мне твоя биография интересна.

– Чего же сказать? Дворник я. Какой от меня интерес?

– Дворник?

– Улицы мету.

– Улицы, говоришь?

– Ну да. Чего ж ещё, если дворник?

– А смотри-ка сюда! – Хрящ зверем схватил мальчишку, так и стоявшего возле отца с чайником в руках, прижал к себе.

Чайник грохнулся на пол, вода залила Мунехина, но он закричал не от этого, а от страха, когда увидел, как Хрящ ткнул ножом в глаз Игнашке. Тот чудом успел увернуться, нож полоснул по щеке подростка, оставляя яркий кровавый след.

– Не трожь дитя! – рванулся было Мисюрь к бандиту, но не успел приподняться, как снова распластался на полу от жёсткого удара кастетом.

Толстяк Ядца опять потёр, погладил сверкающий кастет ладошкой, участливо покачал головой.

– Так и не доживёт до утра наш собеседник.

– Уж больно нервный.

– Горяч.

– И неразговорчивый.

– А ты с ним по-другому.

– Это как?

– Пощекочи пацана. Папашка скорее заговорит.

Хрящ, не отпуская насмерть перепуганного мальчишку, приставил ему нож к уху:

– Проси отца, чтоб дуру не гнал.

Игнашка заскулил, засучил ногами в руках бандита.

– Оставь ребёнка, сволочь, – очнулся Мунехин. – Что он тебе?

– А ты не дёргайся. И рассказывай шустрей. Некогда мне твои сказки слушать.

– Что вам надо?

– Сам знаешь. Не догадался, кто с тобой беседует?

– Вижу, что бандиты.

– Не хами.

– Берите всё, что есть. Что спрашиваете?

– Что же у тебя есть? – Ядца не без труда поднялся на ноги, обошёл комнату кругом, заглянул под кровать для вида. – Нищий ты. Бессребреник.

– А что вы хотели? Метлой немного наметёшь.

– И в церкви поёшь? – Ядца хитро скосил глаза.

– Пел, когда просили. А с вами Бога, видать, нет?

– Ну, хватит! О Боге заговорил. – Ядца подошёл к книжной полке на стене у стола. – Глянь, Хрящ, певчий-то у нас ещё и книжки читает.

– Учёный попчик.

– Грамотный. – Ядца поводил носом по корешкам книжек, полюбопытствовал, взял одну в руки, повертел. – Да тут не псалмы, не библии, Хрящ.

– Чего же там?

– Серьёзная литература. Глянь! – Ядца швырнул книжку из рук на пол, взял вторую, прочитал нараспев: – Словарь фор… ти… фи… ка… ци… онный. О! Еле выговорил. И вот ещё. Путеводитель по Москве. Слышал? По самой Москве-столице.

– Оттуда наш рассказчик? А говорит, дворник церковный.

– Погоди, погоди. Вот ещё книженция. Нет. Журнал древний. Бог ты мой! Труды имперского Московского археологического общества!..

– Оказывается, археолог ты у нас? – Хрящ, не оставляя подростка, ткнул ножом в плечо лежащего Мунехина. – А чего скрывал? Скромный? Молчун?

– Что вам надо от меня? – зажал рану Мунехин, закусив губу.

– Недогадливый? Или ещё? – Хрящ полоснул ножом по другой щеке мальчишки, оставляя новый кровавый след, тот ягнёнком забился в его руках, завизжал.

Мунехин только дёрнулся на полу, ударился головой об пол.

– Не стучи башкой-то. Пожалей.

– Суки! Звери вы!

– Полайся, полайся! Ещё? – Нож Хряща сверкал у глаза Игнашки.

– Хватит! Всё скажу.

– Вот так-то лучше. – Хрящ не отводил руку с ножом. – Но запомни. Будешь врать, пацана твоего искалечу.

– Отпусти его!

– Хорошенький-то мальчишка. – Хрящ, любуясь, отстранил от себя голову подростка. – Смотри на папашку, голубок. Пожалел тебя папашка. Глазки у тебя добрые, в слёзках. А папашка мне соврёт – и не будет глазок. Сначала этого, а потом другого.

– Отпусти!

– А как же ты без глазок-то? – не унимался бандит, которому, видно, доставляло удовольствие издеваться над Мунехиным. – Тебе расти да расти. В школе учиться. А ты без глазок никуда. Плохо без глазок, а?

Он резко оборвал свои поучения, оттолкнул от себя парнишку на пол, тот мигом прижался к отцу, дрожа всем телом. Мисюрь обнял сына, отёр кровь с его лица, заглянул в глаза, поцеловал.

– Гляди, Ядца! – ткнул в их сторону ножом Хрящ. – Ничего не напоминает тебе эта картинка?

– Отстань, – отмахнулся тот, листая журнал, вытащенный из вороха с книжной полки. – Я тут наткнулся на подземные раскопки. Статейка-то как раз к месту!

– Во! С этого и начнём. – Хрящ повеселел. – Только ты что за книжки-то взялся? У нас вот живой гость из подземелья! Только что оттуда! Он нам всё вживую расскажет.

Мисюрь молчал, поглаживая сына, осторожно озираясь на прикрытую дверь из комнаты, путь к ней был пока свободен.

– Расскажешь ведь?

Мисюрь кивнул.

– Ты монаха сховал?

Мисюрь вздрогнул, как от удара, поднял глаза на бандита.

– Значит, это вы его?

– Вопросы я здесь задаю.

– Значит, вы… А я его землице предал. Как Господом нашим завещано.

– И где ж ты его закопал?

– Долго идти…

– Опять?

– Чего «опять»? Действительно, долго. Но если желаете, доведу до могилки.

– Обшарил его?

– Чего?

– Что на мёртвом нашёл?

– Что я, мародёр, что ли? По мёртвому шарить человеку…

– Значится, не было при нём ничего?

– А мне откель знать?

– Не было… А может, врёшь? – Хрящ дёрнулся с ножичком к Игнашке, тот сильнее прижался к отцу.

– Крест нательный был. Так я его при покойнике и оставил.

– А нож?

– Нож я раньше из спины его вытащил. Когда тащили мы его с Донатом. Где Донат-то?

– Вот укажешь, где нож, тогда Доната своего получишь.

– Что с ним?

– С ним? А что с ним будет? Скучает твой старшенький. Где он, дорогой мой дружок? – повернулся Хрящ к Ядце. – Куда мы его поместили-то, драчливого?

– Куда надо, – буркнул Ядца, он, казалось, не слушал допроса, уселся уже с толстенным журналом к столу и внимательно листал его, изучая, рядом бугрилась внушительная кучка журналов с книжной полки. – Глянь сюда, Хрящ, здесь у нашего археолога все книжки про подземные раскопки. Интересы имеешь к ним?

Толстяк вперился в Мунехина. Тот опустил голову.

– Имеешь. А может, и про Стеллецкого что вспомнишь? Игнатия Яковлевича?

Мунехин только зыркнул злыми глазами.

– Вспомнил покойника. Ну и хорошо. – Ядца даже успокоился, умиротворённо кивнул своему приятелю. – У меня потом вопросы будут. Я пока полистаю тут журнальчики. Может, ещё что найду интересного.

– Ну, археолог? – Хрящ заёрзал на стуле. – Продолжим?

– Позволь мальцу лицо смыть. – Мунехин подтолкнул Игнашку к двери. – Вишь, в крови весь. Задел ты ему что-то. Не останавливается кровь-то.

– Обойдётся.

– Позволь. Ребёнок же. Чего ему в крови?

– Отстань.

– А истечёт? Позволь! Ребёнок же?

– Во пристал! Ядца, как?

– Да пусть его, – отмахнулся Ядца, не отрываясь от журналов.

– Иди, пацан, только смотри у меня! Вон ведро у стены.

Мальчуган встал на нетвёрдые ноги, поднял чайник с пола, двинулся в угол комнаты к ведру. И тут случилось неожиданное. Мунехин бросился на Хряща, схватив его руку с ножом, свалил вместе со стулом на пол и дико закричал сыну:

– Беги, Игнашка! Беги, сынок! Зови милицию! Спасайся!

Секунду-две подросток соображал, что ему надо делать; поняв, дёрнулся к двери, распахнул, вываливаясь в коридор, но уткнулся в ноги застывшего в проходе человека. Для того тоже, по всей видимости, это было полной неожиданностью. Он аккуратно и цепко схватил беглеца за шиворот, поднял вверх для всеобщего обозрения и, оглядев со всех сторон, втащил обратно в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

– Что за дела? – только и спросил он.

Хрящ и Ядца уже мутузили ногами скрючившегося в три погибели обречённого Мунехина.

– А ну-ка, стоп! – поднял руку пришедший. – Что за мордобой? Брэк!

Из-за его спины выглядывала настороженная физиономия Пашки Дубка.

Corporis faces[5]5
  Чувственные влечения, плотские страсти (лат.).


[Закрыть]

– Так ты говоришь, архиерей лишь меня хочет видеть? – Как был, в том же рыбацком обличье, Игорушкин только что выслушал доклад посыльного из штаба областной милиции.

– Так точно, товарищ прокурор! – отрубил старший лейтенант.

– А ваш генерал его не устраивает?

– Не могу знать, товарищ прокурор!

– А сам что же?

– Не понял, товарищ прокурор?

– Сам, Максинов, не может решить его вопросы?

– Не могу знать, товарищ прокурор.

– Ну, заладил… – Игорушкин поморщился, скосил глаза на Кравцова. – Что же случилось? Толком можешь объяснить?

– Генерал приказал сообщить: происшествие серьёзное.

– Сам-то владеешь ситуацией?

– Труп обнаружен. Близ церкви.

– И только? Велики дела, – хмыкнул Игорушкин. – Если по каждому умершему сам архиерей прокурора области требовать станет!..

– Труп церковнослужителя, товарищ прокурор.

– Вот как! С этого бы и начинал. – Игорушкин глянул на Тешиева. – Вот незадача!

– А может, мне съездить, Николай Петрович? – Заместитель без слов понимал шефа.

Покидать Кравцова даже на несколько часов? Да ещё после такой рыбалки! Да ещё когда тот приехал погостить в кои-то лета? И надо же такому приключиться! На какую-то недельку вырвался прокурор республики к ним с удочкой отвести душу, и на тебе!

– Нельзя, Николай. – Игорушкин опять покосился на Кравцова, но тот не вступал в рассуждения, отмалчивался.

– А чего? Съезжу. Встречусь. Выслушаю претензии, просьбы, если имеются. Что серьёзное – подыму Колосухина, прокурора-криминалиста…

– Оперативная группа на месте, – опередил офицер милиции. – Со вчерашнего вечера.

– Как?

– Вчера первый выезд был. Там с трупом недоразумения.

– Кто в составе?

– Начальник следственного отдела КГБ майор Серков.

– А им зачем?

– Не могу знать.

– Кто же гэбэшников послал? Что им там делать? Труп же? – Игорушкин нахмурился на посыльного, будто тот принимал решение. – Может, с сердцем что-то? Народ-то в церквях пожилой.

Милиционер сосредоточенно помалкивал.

– Не иначе сам Марасёв скомандовал, – посерьёзнел и Тешиев. – Тут, по всему, и без Боронина не обошлось.

– Ты думаешь? – засомневался Игорушкин. – Леонид Александрович-то при чём? Не пойму я тебя.

– Точно. Закрутилась цепочка. – Тешиев оживился, задвигался, забегал вокруг вросшего сапогами в землю старшего лейтенанта. – Глава церкви с жалобой в облисполком, там Торину доложили, Марк Андреевич без Боронина шагу не сделает, тот – начальника КГБ поднял, как обычно, а Марасёв, известное дело, – своих, чтобы всё лучше знать. Ну а нашим, – сам Бог велел.

– Кто из наших? – Игорушкин поднял глаза на посыльного.

Милиционер задумался, соображая.

– Кого из прокурорских Колосухин снарядил в оперативную группу на выезд? – повторил понятливее Тешиев.

– Выезжали замначальника следственного отдела Ковшов и криминалист Шаламов, – выпалил тот.

– Результат? – вперился в посыльного Игорушкин.

– Мне известно, что из-за позднего часа и отсутствия должного освещения осмотр места происшествия был перенесен. Сегодня должны продолжить.

– Говорил я тебе, Николай, телефон надо было сюда протянуть. – Игорушкин с тоской обернулся на домик, где, сгрудившись вокруг уставленного яствами стола, готовилась к весёлой трапезе их компания.

Майя нетерпеливо помахивала отцу рукой, Мария, заждавшись, разливала душистый чай по чашкам, прокурор района Волобаев суетился подле, помогая с пёстрыми блюдцами, Михал Палыч, размахивая руками, досказывал всем легенды о сазанах, добытых им с Кравцовым под столетней корягой, одна Анна Константиновна поймала взгляд мужа и замерла, почуяв недоброе.

– С телефоном бы сейчас не мучились, – закончил фразу Игорушкин. – А что теперь? Полная неизвестность.

– Поставим, Николай Петрович, – оправдывался заместитель. – Мы же здесь нечастые гости. Раз выбрались. И то благодаря приезду Бориса Васильевича. Здесь и столбов-то нет! Как провод тянуть?

– А Волобаев тебе на что?

– Понял, Николай Петрович.

– Понял… Всё у нас задним числом.

– А давай-ка, Николай Петрович, вместе проведаем вашего владыку, – подал вдруг голос Кравцов, молча слушавший всё это время их разговор. – Тем более я, кажется, знаком с ним.

– Что вы говорите? – всплеснул руками Тешиев.

– Да-да. – Кравцов взял под руку смутившегося Игорушкина и повёл к домику. – Сам поражён совпадением. Но это так. Только сейчас вспомнил.

– Как же? Когда? – недоумевал тот.

– Переоденемся, позавтракаем, а в дороге я расскажу, – Кравцов улыбнулся прокурору области. – История поучительная и стоит того, чтобы знать. Владыка ваш – личность незаурядная.

– Послушайте… – Проводив начальство взглядом, Тешиев поманил к себе офицера.

– Старший лейтенант Свердлин, – представился тот, – Владимир Кузьмич.

– Послушайте, Владимир Кузьмич. – Тешиев доверительно коснулся кителя посыльного. – Что за суматоха там поднялась? Что за переполох? Столько начальства подняли? Что происходит?

– Обстоятельства устанавливаются, товарищ заместитель прокурора области, – щёлкнул каблуками тот.

– Ты бы попроще. Не знаешь меня?

– Ну как же, Николай Трофимович!

– Во… Так лучше… Убили священника?

– Труп пропал, Николай Трофимович.

– Смеёшься?

– Как можно! Церковнослужитель пропал. Есть подозрения, что его убили.

– И что там наши? Что Ковшов?

– Не владею информацией, Николай Трофимович. Всё держится в большом секрете. Оперативная группа с утра должна продолжить поиски.

– А архиерей, значит, жаловаться решил?

– Выходит, так.

– Где же он? У генерала сидит?

– Был на приёме у Максинова. А по дороге сюда я его к вам завёз, в облпрокуратуру. Сказал мне, там дожидаться будет Игорушкина.

– Долго же! Там у нас, кроме дежурного, никого…

– Максинов загодя за Колосухиным послал, вызвал того из дома.

– Значит, ты владыку с рук на руки Виктору Антоновичу передал?

– Так точно.

– Это хорошо. Это ты правильно сообразил.

– Генерал приказал, Николай Трофимович.

– Что? Генерал? Ну, конечно, генерал… Главное, пока Николай Петрович с Кравцовым приедут, Колосухин его заговорит.

– Грозный батюшка…

– Позавтракаешь с нами?

– Спасибо. Сыт.

– Пойдём, пойдём, служивый. – Тешиев потянул посыльного за собой к столу, где основная компания уже допивала чай; в парадном к ним присоединились и Кравцов с Игорушкиным, над которыми хлопотали Анна Константиновна и Маша.

– Майя, угощай гостя, – подвёл Тешиев офицера к зардевшейся девушке. – Владимир Кузьмич его звать. Прошу любить и жаловать.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – вспорхнула с чашками для подошедших девушка и потянулась к самовару. – Вам с молоком или сливками?

– Мне кофе, – поднял карие глаза офицер.

– Кофе никто не пьёт, кроме меня… А он кончился… – смутилась девушка, утонув в глазах офицера, и совсем запылала так, что Анна Константиновна, всё забыв, бросилась ей на помощь.

– Есть кофе, Маечка! Как же? – Анна Константиновна не узнавала свою дочь; куда девались её отчаянная независимость, дерзость, постоянное желание возражать; та совсем потерялась, словно малый ребёнок.

– Сейчас принесу! – Анна Константиновна поспешила в комнаты и скоро возвратилась с баночкой в руках. – Вот. Маша позаботилась. На здоровье, Владимир Кузьмич.

Офицер между тем не сводил с Майи глаз.

– Бывает всё ж на свете, – едва слышно, только для неё сказал он.

– Что вы?

– Бывает. А я не верил, – заглянул ей в глаза офицер.

– О чём вы? Простите. Вам кофе с сахаром? – Она подала ему чашку.

– Ах, обмануть меня нетрудно. – Он, будто случайно, задержал её пальцы в своих, принимая чашку. – Я сам обманываться рад…

– Сахар? Простите. – Она тихонько высвободила руку, стесняясь чужих глаз.

– Только горький, Маечка. Только горький…