Текст книги "Ужас и счастье прикосновения"

Автор книги: Вячеслав Морочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Морочко Вячеслав
Ужас и счастье прикосновения

Вячеслав Морочко

УЖАС И СЧАСТЬЕ ПРИКОСНОВЕНИЯ

Светлой памяти Льва Филипповича Королева посвящается.

1.

Еще вчера Маше казалось, она будет счастлива, когда эта проклятая диссертация, наконец, ляжет на стол редактору. Защита прошла блестяще. Но радости не было. Вечная история: готовясь к испытанию, Маша включалась в изматывающую гонку, не умея соразмерять силы, предчувствуя, что одолеет барьер с запасом, но измочаленная уже не сможет радоваться победе. Сегодня все поздравляли ее с успехом. А ей хотелось остаться одной, расслабиться, всплакнуть от тоскливой боли в груди. Почти не помнила, как очутилась у Городского Лифта. Дрожащими пальцами давила наборные клавиши. Казалось, если сейчас ошибется, набрать адрес заново просто не хватит духу. Закончив набор, прикоснулась к клавише "Пуск". Почти в то же мгновение стены раздвинулись. Нет, она не ошиблась, вышла там, где хотела – у кромки прибоя. Крики чаек царапали воздух. Птицы то ли звали друг друга, то ли кричали в азарте охоты, то ли просто смеялись, наслаждаясь свободой. Волны, набегая на гальку, заставляли повизгивать гладкие камушки. Сняв босоножки по зеленым от водорослей теплым и скользким, как будто намыленным, плитам Маша спустилась к причальным мосткам и залюбовалась медузами. Они стояли в воде, как жирные капли в тарелке с супом, не претендуя даже на тень. – Что, если вырастить медузу величиной с кита – вдруг подумала Маша, влезть внутрь и взглянуть оттуда на мир? Перед глазами возникла спина. У края плиты на корточках сидел человек в белой, похожей на парус рубахе и в шортах. На необъятной его голове торчал бесформенный камелек. Спина и затылок тоже были невероятных размеров. Сначала, по видимому, и его занимали медузы. Затем он поднялся, прошлепал босыми ногами к навесу с инвентарем, немного сутулясь, вернулся с веслами и сложил их в ближайшую лодку возле мостков, не ловко перелез через борт и долго устраивался на сидении. Одно весло никак не вставлялось в уключину. Но человек не сердился, а продолжал с таким видом вставлять, точно это было его любимейшим вжизни занятием. – Эй! Вы сломаете мне уключину! – крикнул издалека лодочник. – Вы взяли не то весло!. Сидите. Я принесу другое! Мужчины обменялись веслами. Пока человек в лодке возился с уключиной, лодочник – смуглый Аполлон в красных трусах – стоял, подбоченясь одною рукой, а другой – опершись на весло. – Орел! – подмигнула сама себе Маша, придя к заключению, что скульптурные позы – изюминка этой редкой профессии. Вставив весла, человек ясными глазами ребенка взглянул на лодочника, как бы спрашивая: А теперь – все правильно? – Сейчас он отчалит! – испугалась Маша, подалась вперед и детским голоском попросила: "Дяденька, возьмите меня с собой!". Человек протянул ей мощную руку. "Я сама", сказала она, прошмыгнув на корму. – Только далеко не плывите. Скоро стемнеет, – предупредил "Аполлон". Отвязывая цепочку, Маша слышала, как над ее головой, издавая писк, перекатывались бугры мышц ожившего изваяния с веслом. – Это невыносимо! – вздохнула она. – Как много развелось красивых мужчин! Придя в движение, весла осыпали лодку осколками разбитого вдребезги "аквариума для медуз". Человек греб неловко. Но весла в его ручищах казались перышками. Он весело поглядывал на Машу, на удалявшийся берег, точно удивляясь, что можно перемещаться в пространстве столь нехитрыми способами. Уключины повизгивали. На дне лодки плескалась вода. В поднятой веслами водяной пыли рождалась радуга. Ветер сорвал с головы шапчонку и она исчезла во вспененном море. Одежда гребца прилипла к телу. Волосы торчали рыжими клочьями. Человек фыркал, сдувая соленые капли и был похож на мальчишку, вдруг вырвавшегося на свободу. – Куда мы плывем? – Маша старалась перекричать шум весел. – Махнем на тот берег! – смеялся рыжий, щурясь от солнца и брызг. Навались! – и так "навалился", что Маше сделалось жутко. Она видела, эта работа не только не утомляла гребца, а, напротив, возбуждала желание грести и грести еще. Прыгая по волнам, лодка уходила в море. На дне ее уже было много воды. Маша хотела взять уплывающий деревянный черпак... но не успела. Раздался треск, похожий на выстрел. Белой щепой мелькнул обломок весла. Гребец, потеряв равновесие, повалился на борт. Воздух, пронизанный брызгами ухнул. Волна влепила пощечину, понесла, обняла и сразу же виновато и кротко зажурчала в ушах. Где-то над головой темнел силуэт перевернутой лодки. Маша вынырнула чуть в стороне и увидела рыжую голову, которая, кончив отфыркиваться, почему-то спросила: "У вас все в порядке?" – как будто они здесь с полудня плескались в свое удовольствие. Но ответить она не успела. – Я сейчас. – сказал рыжий и, окружив себя брызгами, шумно и неумело поплыл. Она оглянулась и поняла, что своими силами до берега им не добраться. От вышки лодочной станции их отделял длинный мыс, и вода здесь была прехолодная. – Возможны судорог, – подумала она спокойно, как врач, словно о ком-то другом, и легла на спину. Плыть к перевернутой лодке не было смысла: перспектива судорожного цепляния за скользкое днище не привлекала. Маша умела держаться на волнах. Она лежала, слегка шевеля ногами, стараясь не думать о том, что течение уносит их в море. Неожиданно ей показалось, что она здесь совсем одна. Стало жутко. Маша рванулась и невольно глотнула воды. Откашлявшись, она убрала с лица мокрые волосы и тогда увидела рыжего. Плывя за кормой, он, будто играя, раскачивал перевернутое суденышко. – Большой ребенок, – подумала Маша... и в испуге шарахнулась: длинное красное тело выпрыгнуло из воды и плюхнулось с шумом обратно. Мелькнула ужасная мысль: "Акула!" Но женщина засмеялась, когда поняла, что случилось. Над водою виднелась кромка бортов. Маша с удивлением наблюдала за рыжим: ему таки удалось перевернуть лодку днищем вниз, и теперь он яростно взмахивал над головой черпаком, которым она так и не успела воспользоваться. Похоже было, что человек пытается вычерпать воду. Но стоило черпаку погрузиться, как погружалась и лодка. Рыжий остановился, должно быть, сообразив, что моря ему все равно не вычерпать. – Попробуйте еще раз, – предложила Маша. Вцепившись в корму и усиленно работая ногами, она какое-то время удерживала посудину от крена. Черпак мелькал над водой, и лодка стала заметно всплывать. Видя, что дело движется, рыжий работал все энергичнее и не остановился, пока не задел весло. Зачерпнув бортом, шлюпка осела. Маша удивилась себе, что даже не испытывает досады на этого неловкого человека. Она предложила поменяться ролями. Так быстро вычерпывать воду, как он, она не могла. Зато рыжий надежнее удерживал лодку. Работа шла медленно. – Нам еще повезло, – сказал он, отфыркиваясь за кормой. – Сегодня море спокойнее. Вчера бы этот номер у нас не прошел. – А вы уверены, что сегодня пройдет? – Работая черпаком, Маша быстро согрелась, но почувствовала, что больше не может не только вычерпывать воду, но просто держать себя на поверхности.

– Кажется я готова, – отплевываясь, простонала она. Руки ее онемели. Движения стали судорожными. – Что значит "готова"? – вдруг рассердился рыжий. Его почти сросшиеся на переносице брови напоминали бурые водоросли. – Залезайте с кормы и ложитесь! – скомандовал он. – Не залезть мне, – виновато призналась Маша, чувствуя, что вот-вот сведет ноги. – Как это "не залезть"?! – крикнул он у самого ее уха. – А ну, живо! А то рассержусь! – Это было непостижимо: не слова и даже не интонация голоса, а коснувшиеся ее руки вдруг вернули ей силы, и Маша ухватилась за борт. – Не подтянуться мне... – стонала она, отворачиваясь от бьющей в лицо волны. – Дайте ногу. Не выпускайте кормы! Подтягивайтесь! Вот так. Ну что, легче? Маша легла грудью и, тяжело вползая, уже там, в шлюпке, погружалась в воду. – А теперь вычерпывайте! – приказал рыжий. – Вычерпывайте! Я не машина держать! Она хватилась, что черпак – за бортом. Попробовала дотянуться, но испугалась, что лодка опять зачерпнет, сжалась в комок, затем, потянувшись, достала таки деревянную ложку, когда волна подтолкнула ее ближе к борту, и принялась вычерпывать, опираясь рукой и ногами о дно. Потом, поднялась, догадавшись, что можно сидеть. Работала исступленно, чувствуя что человек за бортом держится из последних сил. Это подтверждалось его молчанием. – Дайте руку! – крикнула она. – Ступайте вперед! Вперед, я сказал! – крикнул рыжий, откашливаясь. Он медленно вползал на корму. Отдыхал, снова полз. Потом замер без сил. Широкое лицо его то багровело, то становилось синим. – Я помогу вам, – сказала Маша, перелезая к нему. – Не шевелитесь! – прорычал он, хватая ртом воздух. Из груди вырывался хрип. Наконец, подтянув ноги, он сел. Какое-то время сидел без движения, потом неожиданно заговорил: "Вот это встреча! Всю жизнь мечтал побывать на море! Только вчера прилетел. Я раньше еще не видел сразу столько воды!" – Неужели отец не возил вас на пляж?! – удивилась Маша. – Отца мы почти не видели. Бывало появиться, крепко прижмет, ощупает, что-нибудь спросит, убедится что у нас все на месте – ноги, руки и прочее, как у людей, и снова исчезнет... Ладно... – прервал он воспоминания, взглянем, что мы имеем. – Весло – доложила Маша, – и черпачок. – Черпак это вещь, – сказал рыжий, вынимая единственное весло из уключины. – Что бы мы делали без черпака? – Он устроился на корме и стал потихоньку грести то слева, то справа. – До лодочной станции засветло не добраться, – подумал он вслух. – Успеть бы – до берега. – Не успеем: – сказала Маша, – здесь короткие сумерки. Она сидела, скрестив на коленях руки. Море совсем успокоилось. Багровое око солнца почти касалось воды. На горизонте вспыхнул маяк. – Все-таки я везучая, – думала она. – Это чудо, что мне посчастливилось встретить его в человеческом муравейнике, где имя, адрес, профессия – все спрессовано в индексе – наборе цифр, без которого не отыщешь теперь даже близкого человека. Она заметила, вдруг, что рыжий разглядывает ее руки. Но не спрятала их, а улыбнулась – "пусть смотрит".

Из-за мыса выскочил глиссер. Он летел, едва касаясь воды. – Наверное за нами, – предположила Маша. Описав дугу, глиссер заходил со стороны солнца. Человек на корме перестал грести, положил весло. В вечернем свете его рыжие волосы казались еще рыжее. Глиссер несся беззвучно. За штурвалом во весь рост стоял богатырь в красных трусах. На фоне солнца его фигура казалась вылитой из бронзы. – Артист! – засмеялась Маша. – Есть вещи забавнее, – сказал рыжий. – Еще вчера мне бы и в голову не пришло, что я продержусь на воде хотя бы минуту.

* * *

После душа она задержалась в салоне-гардеробе лодочной станции. Обычно Маша надевала первое, что предлагал модельер-автомат. Но сегодня выбор вечернего платья стал вдруг проблемой: ей не хотелось "выглядеть пресно". Она потратила на туалет уйму времени и осталась собой недовольна. Рыжего Маша увидела в холле. В одежде он показался ей старше. Впрочем, после всеобщей ретемперации, о возрасте стало трудно судить. Молодость продолжалась теперь до восьмидесяти, но то, что начиналось за ней, отнюдь еще не было старостью, – а долгой прекрасной порою зрелости. – Сейчас он другой, – отметила Маша. – Пожалуй, он даже красив... Да что я?! Он просто чудо!

Подкравшись на цыпочках, Маша легонько притронулась к бритой щеке и отдернула руку. Рыжий вскочил, покраснел, почему-то стал извиняться: "Простите. Кажется, я задремал... Всю ночь слонялся по берегу: Не мог спать." – И вы извините, – призналась она. – Ужасно хочется есть! Предлагаю поужинать в старой харчевне "У поющих фонтанов". Минут через пять они уже выходили на площадь, которая примыкала к большой магистрали, Приморскому парку, аллее фонтанов и Городу Древних Башен. Под ногами лежала экзотика: разноцветная плитка, брусчатка, асфальт. Над головами торчали архитектурные памятники второго тысячелетия. Их стены хранили гулкое эхо. Внизу они были одеты хрупким стеклом. В древности люди приобретали здесь нужные вещи. Теперь витрины были превращены в многоцветные витражи, придававшие улицам романтический вид. Здесь высились громадные здания из стекла и бетона – символы той эпохи, когда человек делал первые шаги в небо. Большинство этих монстров давно пришло в ветхость. В них не было даже крыс и мышей. Кое-где взамен старых, снесенных, построили совсем новенькие бутафорские небоскребы с несчетным количеством окон. Мегаполис гордился своим архитектурным заповедником, превращенным в место пешеходных прогулок. За границею площади, за светящимся обрамлением магистрали непрерывным потоком с легким шелестом проносились едва различимые транспортеры. Мимо сказочных нагромождений магистраль уходила туда, где в тиши садов раскинулся почти необъятный сегодняшний город.

Маша уже держала рыжего под руку. Она шла и думала: "Наверно и сто и четыреста лет назад вокруг фонарей вот так же вились тучи бабочек, а между шпилями кралась луна. Сколько людей тут прошло! Но может быть мир дожидался только его одного, а сама я со своими капризами и диссертациями жила тут с единственной целью чтобы сегодня пройти рядом с ним." Маша замедлила шаг, испугавшись, что с ней ему скучно. Он вдруг ответил на беззвучный вопрос: "Вы славная, с вами приятно молчать." Не разжимая губы, она пыталась изобразить шутовскую гримаску, но не выдержала, – вспыхнула, засветилась радостью. Возле пальмы на краю площади в ноги им бросился темный живой комочек. Маша нагнулась. Перед ней на теплом асфальте гарцевал уличный кун – веселый беспризорный щенок на тонких козлиных ножках. – Какой милый! – залюбовалась Маша. Кун стрелял черными глазками и вертелся, вертелся, не мог ни секунды прожить без движения. Короткая бурая шерстка искрилась в лучах фонарей. Это был очень юный представитель вида, пришедшего в свое время на смену славного племени собак. Куны оказались сильнее, понятливее и жили значительно дольше. Когда-то, подобно дельфинам, их чуть было, не причислили к лику разумных. И хотя этого не случилось, люди и куны остались друзьями. Чувствуя, что на него обращают внимание, зверек вертел хвостиком. – Ах ты плутишка! – сказал человек, опустившись на корточки. – Где твоя мама? Прислушиваясь, кун шевелил ушками, видимо, что-то соображая. – Обождите здесь, – попросила Маша. – Я мигом. Только сообщу домой, чтобы не волновались.

На углу площади светился "аквариум" переговорного зала. Маша спешила. Едва заняв место у пульта с экраном, вдавила первую клавишу индекса матери. Нажимая следующую – подумала: "Сейчас мать увидит лицо своей дочери... Интересно, заметит, что со мной происходит?" Маша взглянула на площадь. Там возле пальмы стоял человек. – Да разве он человек? – улыбнулась она. – Это чудо! А мама, конечно, скажет: "Голубка моя, ты опять за свое! Когда ты отучишься преувеличивать?"

Перед тем, как нажать последнюю клавишу, она снова взглянула на улицу и застыла в недоумении: на краю площади, у магистрали, показалась процессия, напоминавшая театральное шествие. – А вот и "солист", – подумала Маша, увидев скромно одетого человека среднего роста. В нем все было скромным и средним. Ординарность, доведенная до предела, бросалась в глаза резче всякой экстравагантности и была призвана оттенять "знак ответственности", сияющий у него на груди. Этот символ когда-то вручали, как поощрение за успехи на административном поприще. Традиция украшать себя всевозможными знаками почему-то особо живучей была в управленческой сфере. На лице значкиста сияла самая доброжелательная из улыбок, какую себе можно представить. Случайные прохожие, оттесненные на другую сторону площади, вытягивали шеи: не каждый же день удается видеть фигуру облеченную высочайшей ответственностью. Процессия уже запрудила площадь. Лица участвующих выражали деловитость, исполнительность и оптимизм. Процессия уже обтекала пальму, когда Маша потеряла рыжего из вида. Однако вокруг "солиста" пространство оставалось свободным, и она продолжала видеть щенка. Зверек облизывал лапки похожим на фиолетовую ленточку языком. При этом он так изгибался, что был похож на известный скульптурный шедевр: "Туалет маленького куна". "Солист", вытянув губы, присел на корточки. Закончив туалет, щенок стрельнул глазками вверх. Его завораживал сверкающий "жук". Кун встал на задние лапки и, забавно сложив на груди передние, потянулся мордочкой к "знаку ответственности". "Солист", смеясь, раскачивался из стороны в сторону, и кун раскачивался вместе с ним, поворачивая нос за блестящим предметом. Все смеялись. В том числе те, кто даже не мог видеть куна. "Солист" отодвинулся, и любопытный щенок на задних лапках потопал за ним. Смех набирал силу. "Солисту" неудобно было смеяться сидя на корточках. Он встал. А кун разочарованно опустился на передние лапки и сделал изящный прыжок. Тогда человек нагнулся и поманил его пальцем. Кун приблизился, весело семеня ножками, задрав хвостик, лизнул палец и вопросительно посмотрел на "солиста". А тот поманил опять. – Изволь, – наверно подумал щенок и, приблизив рыльце, опять собирался лизнуть, когда палец свернулся крючком, а потом, распрямившись, хлестнул его по носу. От неожиданности зверек проглотил визг. Он сел и зажмурился, прикрыв лапками голову. Смех толпы перешел в рев. "Солист" вытирал слезы, а указательный палец правой руки еще изгибался возле мордочки куна... И вдруг лицо человека перекосилось – толпа онемела, как по команде. "Солист", будто знамя, поднял над собой окровавленный палец. Зверек прижался к асфальту: он и сам-то не ждал от себя, что решится вдруг тяпнуть этот коварный отросток. Только теперь Маша заметила рыжего. Расталкивая "танцоров", он пробирался к дрожащему куну. "Солист" поднес палец к глазам, вынул платочек и со скорбным видом смотрел, как на белой материи проступало пятно. Вид крови будил в нем какие-то мрачные чувства. Наконец, он взмахнул тряпицей, повернулся на каблуках и, захватив щенка боком ступни, точно мячик швырнул его за обрамление магистрали, где с шелестом разрывали воздух невидимые транспортеры, затем, насупившись и заложив руки за спину, решительно двинулся прочь, уводя процессию. Маше вскрикнула, глядя, как рыжий метнулся за обрамление. Невидимая сила выбросила живого щенка обратно на площадь. Взвыла сирена. Маша хотела вскочить. Но ноги не слушались. Она рухнула в кресло, будто провалилась в яму. Когда, наконец, придя в себя, она выбралась из "аквариума", быстролет скорой помощи уже скрылся за Городом Башен. Рыжего на площади не было. До такой степени "не было", точно Маша с начала и до конца его сама выдумала. Она не знала о нем ничего: ни имени, ни рода занятий, а главное – индекса. Процессия уже покидала площадь. Не сознавая зачем, Маша бросилась догонять и скоро врезалась в строй "танцоров". Ее колотила дрожь. Она стонала, отчаянно пробираясь вперед. Сначала ее пропускали. Но с каждым шагом двигаться становилось труднее. Она не шла уже, а едва протискивалась. И, наконец, очутилась перед стеной, которую пробить не смогла. – Куда вы, девушка? – спросил симпатичный мужчина. – Пустите! – крикнула Маша. – Туда нельзя! С ней были весьма обходительны. Это она наскакивала на симпатичных парней, толкала, дергала их за одежды, кричала, молила: "Пустите!". И вдруг узрела "солиста". Его отделяли от Маши спины парней, идущих сомкнутым рядом. Ей показалось, что кроме "знака ответственности" имел он еще одно украшение... на лице. Не знак, но что-то подобное знаку. Ей стало жутко. – Убийца! – крикнула Маша, пытаясь прорваться. – Тише. Зачем же кричать? – шептали красавцы. Разве не видите, кто перед вами? "Солист" в это время ей улыбался, кивал и светился отеческой милостью. Она подумала вдруг: "Что со мной?! Я как-будто ослепла! Ведь это не люди – только похожие на людей больные машины!" Процессия уходила, а Маша повернула назад. – Боже мой! – стонала она. – Когда это кончится? Когда, наконец, автоматы уже отболеют нашими хворями? Приблизившись к пальме, она обхватила ладонями ее теплый ствол и только теперь, опустив глаза, увидела, что к ногам ее жмется дрожащий от пережитого ужаса нежный комочек.

2.

Разговаривая с пилотом транспортника, только что доставившим Конина, Строгов хмуро поглядывал на нового координатора. Когда Конин пробовал вступить в разговор, начальник галактической станции отворачивался, и кожа на его голом черепе багровела, так что скоро Иван догадался, что с ним просто здесь не хотят разговаривать. Потом он плелся за Строговым пустынными коридорами, а рядом, будто на цыпочках, кралось эхо шагов. – Вам сюда, – вяло пригласил Сергей Анатольевич толкнул дверь... и удалился. – Будем устраиваться, – сказал себе Конин. Явно необжитая каюта, состояла из двух отсеков – рабочего и жилого. Задача координатора – поиск точек соприкосновения разных исследовательских направлений. Всю информацию он получает в готовом виде через станционный коллектор, установленный прямо в его кабинете. Конин разглядывал мебель, касался ладонью зеркальной поверхности информатора, чувствуя, что с каждой минутой труднее становится ждать. Чтобы успокоиться он приблизился к иллюминатору, заложил руки за спину и попробовал представить себе эту станцию, похожую со стороны на сверкающую елочную игрушку в безветренную ночь. Небо рассечено пополам. В одной половине – звездная россыпь Галактики, в другой – черная бездна, разбавленная еле заметными проблесками невероятно далеких туманностей. Неприязнь начальника станции нельзя было объяснить только тем, что Конин назначен вместо исчезнувшего координатора. Но Ивана тревожило и волновало другое. И чтобы как-нибудь успокоиться, он над собою посмеивался: "Ну что ты трясешься? Погляди на себя. Ты так огромен, что даже руку тебе подают с опаской, точно кладут под пресс. Ты кажешься людям здоровяком. Но это обман. Ты болен настолько серьезно, что ни один эскулап тебе уже не поможет! То, что в последнее время происходило с Иваном, действительно напоминало недуг. После несчастного случая на магистрали, точнее с момента, когда он вступил на путь возвращения к жизни, странная хворь все чаще напоминала ему о себе. "Болезнь прикосновения", как он называл ее про себя, не столько мучила, сколько пугала. Когда предстояло рукопожатие ему становилось не по себе. Чужая ладонь обжигала на расстоянии. Он напрягался, жмурился, предощущая боль. При первом, самом легком, прикосновении Ивану казалось, что кровь закипает в сосудах, и он обретает способность просачиваться внутрь партнера по рукопожатию. Прошитый мощным зарядом, он судорожно сжимался и каменел. Это длилось мгновение... И вот уже все позади: и боль, и ее ожидание. Приступ кончился. Ивану – уже хорошо. И партнеру – хорошо вместе с ним. Он спокоен, хотя чувствует, что подспудно еще продолжается скрытый процесс. Та давняя прогулка на шлюпке казалась невероятной, как сон. Он ведь и плавать тогда не умел. Но сознание, что по вине его может кто-то погибнуть, сделало чудо и спасло их обоих. Как страшно закончилась эта прогулка! Он помнил, лица – сонмище одинаковых лиц. Помнил, как сердце похолодело от жалости к куну... звенящее полотно магистрали... А дальше провал и туман забытья вперемежку с ураганами боли. О незнакомке, с которой так странно расстался, он вспомнил только полгода спустя, когда память восстановилась. Он чувствовал, что до этого просто не жил: та встреча ему предначертана. Это было еще одним чудом. Он стремился скорее встать на ноги, чтобы начать ее поиски. Он не знал, как жить дальше, если ее не найдет. По сути, надежда вернула Конина к жизни. Позже, чтобы расстаться с надеждой, понадобилось все его мужество. За последние триста лет человек стал как будто счастливее. После ретемперации продолжительность жизни утроилась. Но это не избавляло от утрат и разочарований. Выйдя из клиники, Конин не раз возвращался в город у моря. Бродил по солнечной гальке на берегу, по старому центру, искал ее, хотя понимал, что искать человека, не зная индекса, – просто безумие.

Миновало три года. Пройдя, наконец, медкомиссии, придирчивые к человеку, которого, можно сказать, соскребли с полотна магистрали, Иван получил назначение на должность координатора галактической станции и был вызван на процедуру заочного представления будущих коллег. Кроме Конина в темном зале был инспектор по кадрам. Первым на экране появился начальник Галактической станции Строгов – высокий, худой, совершенно лысый. Разговаривая, он страдальчески морщился, как человек, убежденный, что все на свете идет не так, как хотелось бы. "Сергей Анатольевич – филолог, – сообщил инспектор. – Работает над проблемами взаимопонимания внутри разноязычного коллектива". На экране показалась очень полная женщина. – Нора Винерт, – инспектор только назвал ее имя. Этого было достаточно: Конин не ожидал, что в такой глуши работает автор "Классической теории ритмов". В последние годы шумную славу, особенно среди молодых фантазеров, снискала лихая гипотеза Винерт о пресловутом "Вариаторе событий". Математик Леопольд Курумба и астрофизик Эдуард Жемайтис произвели на Ивана приятное впечатление, хотя заочное знакомство могло дать лишь приблизительное представление о человеке. Зато огромный детина, появившийся на экране следом за ними, смутил и встревожил Конина. Было похоже, что этого человека он много раз видел, но не мог вспомнить где. Только голос парня был не знаком. – Его уже нет, – объяснил инспектор. – Вы назначены на его место. Конин хотел было что-то спросить, но, увидев еще одного сотрудника, забыл обо всем. Перехватило дыхание. – Мария Николаевна Ветрова, – представил инспектор. – Врач-реаниматор, биолог. Работает по программе Винерт. Конин стонал, узнавая чудесные руки, покрытые сетью мельчайших прожилок, мытые, тертые до молодой кожицы, казалось, они умирали от вечной усталости. Какое-то напряжение не давало покоя этим рукам, сжимало их в кулачки, изматывало, требуя вечной готовности к действию. – Вам плохо? – почувствовав что-то, спросил инспектор, включая свет. – Вы представить себе не можете, – отозвался Иван, – как мне хорошо! – Почему же теперь, – спрашивал себя Конин, стоя у иллюминатора, – когда Маша так близко, мне – действительно плохо? Разумеется и меня тут заочно представили... Она не могла не узнать. Почему же не встретила? А почему должна была встретить? Кто ты такой для нее? Вы были знакомы не более часа. С тех пор пролетело три года. Пожалуйста, можешь связаться по внутренней связи, спросить, как живется, напомнить ей о себе. Чего же ты трусишь? Неизвестность пугает? Но в ней ведь – и утешение и надежда... Иван нажал клавишу. Подумал: "она уже слышит мой вызов, подходит..." Кровь застучала в висках. Раздался щелчок. – Пожалуйста, слушаю вас, – произнес мужской голос. – Здравствуйте. Я ваш новый координатор. Хотелось связаться с Ветровой, да, видно, ошибся. – Вы, не ошиблись, – ответил голос. – Разве вам не сказали, Мария сейчас в лазарете? Она нездорова. – Что с ней? – Я же сказал вам: "Она нездорова!" – в голосе слышалось раздражение. – Я не врач. Обращайтесь к фрау Винерт! Связь прервали. Конин уже догадался, с кем он сейчас говорил.

В день отлета на астровокзале к нему подошел незнакомец. – Простите, я краем уха услышал, к-куда вы держите путь. Далече же вас з-забросили! – человек говорил очень быстро, чуть-чуть заикаясь, словно избавлялся от боли. – Я эту станцию з-знаю. У меня там п-приятель – Эдик Жемайтис. Ну, не то что б п-приятель... Вместе кончали. Эдик немножечко не от мира сего. Вечно грыз ногти. Помешан на астрофизике. З-звездное облако – не ч-человек. Год назад угодил в катастрофу – ч-чудом был оживлен... И новое ч-чудо: Эдик влюбился! В к-кого бы вы думали? В с-собственного реаниматора! П-представляете, вбил себе в голову, что выжил только благодаря ей. Называет ее: "М-моя спасительница". А она смеется: "Т-ты думаешь, я вытащила тебя с того света за ушки?" К-кстати, ушки у него в самом деле п-приличные. М-Мария Николаевна – вы ее скоро увидите очаровательная женщина. Она старше его и, мне к-кажется, только жалеет Эдика. П-по-матерински. – Зачем вы все это рассказываете? – спросил Конин. – Вам разве не интересно? Конин так посмотрел, что незнакомец, выкатив очи, быстренько ретировался, заметив: "Еще одним н-ненормальным будет т-там больше".

Лазарет начинался с просторного холла для посетителей. Тут стояла кушетка с облегающей спинкой. Компанию ей составляли несколько кресел и столиков. На кушетке Конин увидел фигуру донкихотовской худобы и длины. Не успел разглядеть сидевшего, как дверь, вудущая в лазарет, отворилась и в холл вошла женщина, похожая на черное облако, заряженное молниями. Нора Винерт стояла, уперев руки в боки, так ей, видимо, легче было поддерживать торс, и хмуро разглядывала нежданного гостя. Конин почти физически ощущал ее неприязнь. – Простите. Я ваш новый координатор, – сказал Иван и... пожалел о сказанном. – Вы слышали? Этот человек заранее просит прощения! – женщина обращалась к тому, кто сидел на кушетке. Ее низкий голос заполнил пространство холла. Непостижимо! Кому на Земле могло прийти в голову подослать к нам этого соглядатая?! – она говорила по-немецки и Конин не мог представить себе Винерт, говорящей на ином языке. – Нора, ты снова преувеличиваешь, – подал голос сидевший. – Нисколько! Ты посмотри на него, Леопольд! С ума сойти! О чем они на Земле думают? – Вам нездоровится? – теперь она обращалась к Ивану. Он отрицательно покачал головой. – Тогда здесь вам нечего делать! – Извините. Я бы хотел увидеться с Ветровой. – Только этого нам не хватало! – Мы были когда-то знакомы... – попробовал он объяснить, но услышал: "Выкиньте это из головы!" – В чем дело? Что происходит? – Я вижу, вам страшно! – невысокая плотная, Винерт стояла к нему в пол-оборота. Лицо казалось надменным. – Разве вас не тревожит судьба человека, на место которого вы сюда прибыли? О, вы бы многое дали, чтобы узнать, как все было! – Действительно – согласился Иван, – здесь много неясного, и я как-нибудь этим займусь. – Ну, вот что – она посмотрела ему в глаза, – хватит поясничать! Вы успокоитесь, если признаюсь, что это я заманила координатора в блок расщепления? Все! И больше у вас не должно быть вопросов! Что вы стоите? Идите и сообщайте, куда считаете нужным! Только оставьте нас тут в покое! – Винерт стояла величественная, уничтожающе грозная. – Мой вам совет Возвращайтесь на Землю! Чем скорее, тем лучше. Иван отступил: нельзя идти напролом, тем более, если не видишь – куда. Спустя три минуты, услышав сзади шаги, оглянулся: его догонял Леопольд Курумба – высокий темнокожий старик, которого он только что видел в холле. Лицо освещали добрые глаза. Толстые губы-подушечки улыбались. – Постойте. Куда вы несетесь? – задыхаясь, причитал он. – Что за бес в вас сидит? Откуда вы взялись? Конин остановился. – Не обижайтесь на Нору. Она хотя и ворчунья, но, человек справедливый. Господи, я ни разу не видал ее в таком гневе. Чем вы ее достали? – А разве вас я еще не "достал"? – Меня нет. – Значит вы исключение. – Нет, в самом деле, вы не должны обижаться! – энергично жестикулируя, говорил математик. Торчавшие из белого свитера подвижные руки, напоминали известный шедевр: "Уголь на снегу". Речь его то сотрясала воздух напряженными звуками, то переходила в шелестящее бормотание. В коридоре галактической станции звучала поэзия заклинаний. Иван узнал суахили древний язык "черного континента". – Вы не должны обижаться, – настаивал математик. – Они все еще в шоке после исчезновения координатора. Я могу их понять, хотя видел этого человека всего только раз, да и то мельком, за день до того, как это случилось. – А все-таки, что же случилось? – Спросите что-нибудь легче, – Курумба развел руками. – Человека хватились после того, как он не ответил на вызов. Стали искать. Прибывшие на станцию эксперты нашли следы его рук на люке, ведущем в камеру расщепителя. Но после люка в приемном бункере никаких следов не было, и нет никаких доказательств, что координатор покинул станцию. Экспертам пришлось ограничиться заключением, что никто из сотрудников к исчезновению координатора не причастен. Конин не останавливал математика, хотя результаты обследования знал еще на Земле. Он не рассчитывал узнать что-то новое, а ждал терпеливо, когда уместно будет спросить о том, что сейчас его больше всего волновало. – Пожалуй, я сам здесь случайно, – объяснялся Курумба. – По недомыслию взвалил на себя непосильную ношу. Знаете, есть такие проблемы, за которые сразу не знаешь как взяться – мечешься, ищешь спокойного места, где бы бедному теоретику всласть поработать. С Норой мы знакомы давно. Это она меня убедила, что лучшей "пещеры", чем эта станция не найти. Но рассчитывая обрести здесь благословенную тишь, я оказался в водовороте скандала... Не успели нас оставить в покое визитеры и эксперты – заболела Мария Николаевна... – Что с ней? – невольно вырвалось у Ивана. Но Курумба вдруг замолчал. Конин услышал шорох и оглянулся. Опустив руки по швам за спиной стоял начальник галактической станции. – Прекратите ваши допросы! – сквозь зубы сказал Строгов. -Возвращайтесь в каюту! Немедленно!