Текст книги "Доверие"
Автор книги: Вячеслав Рыбаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Какие же га… гады все-таки! – возмутился Гжесь, хватая воздух широко разинутым ртом. – Сколько уже вре… мени прошло, а все не… можем окончательно избавиться от их последствий! Яды, бомбы… Ух, гады! Я бы… если б кого-то из них встретил… просто при… придушил бы своими руками бы! Ненавижу! Вот… Антарктида теперь, океан…
– А вы драться будете еще? – спросила Галка.
Парни вдруг обнаружили, что когда-то уже перестали фехтовать и стоят просто так.
– Да ну ее… – невнятно сказал Гжесь. Он дышал всем телом.
– Так я никому и не понадобилась, – вздохнула Галка. – А я уж корпии целый воз надергала…
Гжесь растерянно обернулся к ней.
– Умри же!! – ни с того ни с сего закричал Дикки донельзя злодейским голосом. От этого крика, всколыхнувшего какую-то пичугу из листьев пальмы и унесшего ее прочь вместе с ее перепуганным писком, волосы встали дыбом. Дикки метнулся к Гжесю и несильно ткнул ему шпагой меж лопаток.
– Ты чего… – Гжесь повернулся, понял, покраснел и рухнул на песок, успев простонать:
– Подлая измена!
Затем он сделал несколько судорог и замер, распластавшись на прохладной, мягкой поверхности, уткнувшись в нее щекой.
Галка поспешно встала и бросилась к лежащему, приказывая кому-то:
– Воды и корпии! Скорее, он истекает кровью!
– Ему не помогут ваши доморощенные средства, кудесница! – демонически возгласил Дикки. – Моя рука тверда… дух черен, крепок яд! Ваш рыцарь пал навеки, оставляю его умирать у вас на руках, миледи!
– Мой рыцарь!.. – с болью, чуточку завывая, воззвала Галка, рушась на колени возле распростертого тела. Дикки замогильно захохотал, красиво отшвырнул шпагу к стене и бодро взбежал по лестнице, влетел в коттедж, затворив за собой дверь. Пробрался меж танцующих, галдящих друзей к столу, зачерпнул ложку салата, отправил в рот. Я обязательно полечу, думал он, энергично жуя. Сердце его пело, кровь жарко билась в жилах. Обязательно. Среди ста тысяч затеряться одному – плевое дело, пролезу завтра зайцем, мне ли их сторожевую электронику не обмануть, на стартовом поле этом… Плевать я хотел на все. На все, что здесь. Он дожевал, проглотил и, не садясь к столу, зачерпнул еще раз. Вот мама только… На миг он перестал жевать. Ну, ладно. Об этом не будем. Когда там самые трудности пройдут и станет вроде как здесь, я вернусь. Писать ей буду почаще… А, все обойдется, все будет прекрасно, только бы пробраться на корабль! Такое дело делается – не может быть, чтобы без меня его начали! Здесь все пустяки, финтифлюшки, а там – второе Солнце становится человеческим, и я проложу к этому свою руку!.. Скорее бы рассвет. Хотелось немедленно бросить свою монету, орел или решка, пан или пропал, жить или прозябать. Тоже мне, выдумали не пропустить меня из-за каких-то там паршивых кровяных каких-то телец. Ха-ха, только и могу сказать вам в ответ. Гжесь – мальчишка, пусть милуется со своей голенастой, раз делать больше ничего неохота, пусть хвастается, что он-де на два года меня старше, и все время влюбленный, пусть, коли ему хвастаться приятно – все финтифлюшки, только ЭТО – да. Мы станем галактической расой, целую планету сделаем второй Землей бог весть в каких глубинах Галактики – эх ты, Гжесь… Хотя Галка, по правде сказать, девчонка блеск, чего она в него влюбилась? Влюбилась бы в меня. Полечу, полечу… Я вам еще преподнесу сюрприз на корабле, любезные мои ангелочки…
– …Я уже истек кровью. – серьезно сказал Гжесь. когда Галка осторожно перевернула его на спину. В его глазах опять отражались звезды. – Слишком поздно. Галка сердито сморщилась, подумала и сказала:
– Дурацкое дело не хитрое…
Гжесь, яростно вздрогнув, как от пощечины, попытался сесть, но она с неожиданной силой удержала его и вдруг положила его голову к себе на колени. Он замер, перестав даже дышать, впившись затылком в гладкую прохладу ее кожи, в томительно атласное беспамятство.
– Лежите, рыцарь мой, вы еще очень слабы, – сказала Галка чуть напряженным голосом, держа его за плечи. Он медленно поднял руки и накрыл ее ладони своими.
Стало тихо. Дремотно шумел океан.
– Как здорово, что мы вместе летим, – прошептал Гжесь потом и чуть подвигал головой, гладя судорожно стиснутые Галкины ноги.
– Неудобно? – вскинулась Галка, но он сказал с пронзительной, уже болезненной для ее сердца теплотой:
– Да что ты, господи…
Она помолчала, пытаясь выровнять дыхание. Жаркая, туманящая сознание истома поднималась от сладкой тяжести на коленях.
– Удивительно, что нам так повезло… Завтра летим. Было бы ужасно, если бы кого-то не пропустили или распределили на разные рейсы, ведь правда? – произнесла она чуть дрожащим голосом, и это было признанием.
– Я бы один не полетел.
Она улыбнулась и вдруг спросила:
– Ты правда собирался купаться? А он мгновенно ответил:
– Идем вместе.
И она тут же согласилась:
– Идем.
Он не пошевелился.
– Вот я только полежу еще, наберусь сил после такой потери крови… Она беззвучно шевельнула губами, а потом повторила едва слышно:
– Лежи.
Мерцающие глыбы волн сонно, медленно накатывались на плоский берег.
– Говорят, там жилья не будет хватать первое время… Если мне не достанется, приютишь? Хоть на… – у него перехватило горло, – хоть на несколько дней?
Она резко выдернула свои ладони из-под его, и он тут же испуганно вскочил.
– Дурак, – пробормотала она. – Пень бесчувственный… Если уж я впущу, так потом не выпущу, так и заруби на своем римском носу!
И маленькая Земля, ошалев от счастья и восторга, летела сквозь пустоту пустот, крутясь волчком на одной ножке своей оси. И когда первые лучи пурпурного солнца, торжественно всплывшего над светозарным, радостно распахнутым океаном, выхлестнули из-за горизонта, ударили в берег, и деревья швырнули свои длинные тени на прохладный ковер песка, двум детям казалось, что это Их Солнце, Солнце Их Дня, взошедшее лишь с тем, чтобы дать им видеть друг друга, любоваться друг другом, и это теперь надолго, навсегда…
Глава вторая
Замечу в скобках, что цифры эти я беру совершенно произвольно, во-первых, потому, что я не знаю точных цифр, а во-вторых, потому что, если б я их знал, я бы их сейчас не опубликовал.
В. И. Ленин. ПСС, т. 44, стр. 227.
Здесь было ватно тихо, среди тяжелых портьер, ковров, мягких кресел, освещенных холодным деловым светом. В кабинет не доносилось ни звука, хотя за стеной была Площадь, где, сдавленный со всех сторон плотными лучами прожекторов, Чанаргван договаривал свою победную речь.
Ринальдо Казуаз тяжело опустился в кресло у старомодного письменного стола. Придвинул к себе диктотайп, но только пожевал сухими губами, и отодвинул вновь. Секунду смотрел на свою маленькую ладошку, исхлестанную синими вздутиями вен. Как некстати, в который раз подумал он. И так уже времени в обрез… Вот он кончит свою речь, и что дальше? Что предпримет наш адмирал?
Медленно растворилась одна из дверей.
– Можно? – спросил осторожный молодой голос. Ринальдо обернулся, но так неловко, что где-то под ложечкой зацепилось нечто, и резкая боль скрючила тело, заставила принять прежнее положение, натужно выпрямиться в кресле, а затем развернуться вместе с ним.
– Конечно, малыш, – произнес Ринальдо, переведя дух. – Я тебя жду. Вошедший юноша удивительно был похож на молодого Чанаргвана – такой же смуглый, жгучий, широкоплечий, с ослепительным взглядом и колючим прицелом горбатого носа. Сын. Сын Чанаргвана и Айрис.
– Здравствуй, – сказал сын.
– Добрый вечер, – ответил Ринальдо. – Ты ужинал?
– Да, спасибо, я перекусил с ребятами. Отец знает?
– Разумеется.
– И все-таки говорит?
– И все-таки говорит. Садись, зачем ты так стоишь… Дахр послушно сел.
– Тебе опять нездоровится? – обеспокоенно спросил он.
– Перестань говорить глупости.
– И… что теперь?
Ринальдо вздохнул и медленно, с усилием поднялся. Дахр сделал движение помочь, но Ринальдо только пренебрежительно шевельнул ладошкой и улыбнулся углом губ. Подошел к двери, приоткрыл, потом закрыл опять, вернулся к столу, потом к стене, нажал кнопки шифра и, подождав секунду, вынул из бара две чашки с соком, прозрачно-желтоватым, кислым и бодрым даже на вид.
– Последние дни мучает жажда, – признался Ринальдо и опять улыбнулся. Ему будто что-то мешало улыбаться, какой-то невидимый шрам или ожог, или странный паралич – улыбалась половина рта, а половина не двигалась, стиснутая неведомыми тисками. Это производило жуткое и жалкое впечатление.
– Сколько там было? Двести?
– Двести семь человек, сто тридцать пять мужчин и семьдесят две женщины. Дахр медленно сглотнул. Ринальдо принес чашки – осторожно, очень боясь расплескать, закусив губу от напряжения. Руки его крупно дрожали, и несколько капель все же пролилось. Одну чашку Ринальдо подал Дахру – тот поспешно принял ее, – а другую, вцепившись в нее обеими руками, поднес ко рту. Слышно было, как он гулко, булькающе пьет, его щеки чуть вздувались, а морщинистое горло проседало при каждом глотке.
– Это произошло быстро, – произнес он потом, отстранив чашку. – Пей. Совсем мгновенно.
– Не хочу, – ответил Дахр, глядя в пол.
– Тебе не холодно здесь? – заботливо спросил Ринальдо, ставя чашку на стол. Чашка резко стукнула. – Ты ведь совсем тропический, даже рубашку не надел…
– Что вы теперь будете делать? – спросил Дахр. Он так и сидел с чашкой в руке.
– Твой отец решит, – отрубил Ринальдо. – Если ты не станешь пить, дай тогда мне, хорошо?
Дахр протянул ему чашку и спросил с усилием:
– Причины неизвестны? Ринальдо выпил.
– Пожалуйста, сделай мне еще, – попросил он. Дахр поспешно вскочил, бросился к бару.
– Чашки три сразу. Причины… Взрыв нейтринных запалов при переходе в надпространство. Отчего – один бог знает.
– Сколько всего рейсов совершили надпространственные корабли?
– Шестьсот восемьдесят два – за все семь лет, что мы знаем надпространство.
– И именно сегодня – такое…
– Да. это впервые… И главное – головной корабль. Начальный запас техники – весь ушел…
– И двести семь человек. Ринальдо помолчал.
– И двести семь человек, – согласился он.
Дахр принес чашки, и Ринальдо немедленно прильнул к одной из них. Дахр продолжал стоять.
– Что мы теперь будем делать? – опять спросил он. Ринальдо, не переставая пить, пожал узкими плечами.
– Сколько стоит день?
– Сто тысяч человек для первой фазы, – ответил Ринальдо, отставляя пустую чашку. – Затем в эн раз больше, в зависимости оттого, сколько кораблей мы станем отправлять в сутки.
– Как не повезло…
– Что говорить.
Дверь с махом распахнулась, вздулись и заколыхались портьеры, в кабинет на миг ворвался рев аплодисментов, и, несомый ими, словно парусный корабль свежим фордевиндом, влетел огромный, радостный Чанаргван. Дахр повернулся к нему. Чанаргван автоматически сказал, повелительно взмахнув рукой:
– Сиди, сиди…
Он сбросил свою роскошную куртку прямо на кресло, смотав ее в какой-то невообразимый комок, а сам шумно бухнулся на нее. Уставился на Ринальдо круглыми глазами; улыбка висела, как приклеенная, на его сочных коричневых губах.
– Ну, что там? Я так и не понял.
– Понял, – ответил Ринальдо.
– Какого дьявола, – буркнул Чанаргван. Взял чашку с соком, поднес к лицу, брезгливо понюхал. – Что за мерзость… Шкет, сделай мне покрепче…
Дахр нехотя двинулся к бару.
– Ну, скоренько, скоренько, – отрывисто бросил Чанаргван. – Естественно, никто не уцелел.
– Естественно, – медленно повторил Ринальдо.
– Так… – Чанаргван поскреб обеими руками у себя в затылке. – Хорошо хоть, что головной, а вот если бы рванул пассажирский, сразу сто тысяч народу к праотцам… Прах их побери, нашли время взрываться! Что делать-то, старик?
Дахр принес бокал с густой, опалово поблескивающей жидкостью. Чанаргван перехватил бокал у него из рук и, далеко запрокинув голову, одним махом выплеснул жидкость в свой бескрайний разинутый рот. Передернулся, поставил бокал и с полминуты сидел молча, неподвижно, с полуприкрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям у себя внутри.
– Ринальдо, черт, – сказал он потом, широко распахивая глаза. – Ты ведь уже придумал, что надо. Ну?
– Вывод очевиден, – ответил Ринальдо.
Дахр стоял за спиной отца, медленно поводя головой то на макушку сидящего Чанаргвана, то на лицо Ринальдо.
Ринальдо встряхнул лысеющей головой, щеки его, обвисшие и мягкие, дрябло заколебались, разевая и вновь захлопывая морщины.
– Четыре на сто тысяч – четыреста тысяч человек не сделают погоды. Прекратим старты на эти четыре дня под благовидным предлогом. За это время постараемся вновь успеть сконцентрировать первоначальный запас техники, и вновь пошлем транспорт с нею и минимумом обслуживающего персонала. Начнем все сначала. За это время – попробуем сообразить, почему произошла катастрофа. Мобилизуем всех пространственников – кто у нас? Массачусетский филиал, Новосибирский филиал, Лунный филиал. Ганимедский филиал…
– Так, – сказал Чанаргван. – все прекрасно. Абсолютная чушь.
– Ты так считаешь? – спокойно спросил Ринальдо. Он знал, что Чан будет возражать. И он хотел, чтобы Чан уговорил его отказаться от этого плана. Он не верил в свой план. Он не верил, что удастся выяснить причину. И он хотел избавиться от необходимости сообщать о катастрофе – потому что это сразу собьет даже тот небольшой энтузиазм, который удалось создать вокруг идеи переселения.
– Конечно! Прежде всего… Откуда это в тебе? Ты что, не понимаешь, что этим решением мы убьем четыреста тысяч народу?
– Мы считаем не на тысячи, Чан.
– Но разве ты не чувствуешь себя убийцей, старик? А?! Я чувствую. И я не хочу! Ринальдо допил остатки сока.
– Что ты предлагаешь?
– Ничего не менять! Старт завтра, в полном обьеме! – затрубил Чанаргван. – Набьем корабль до хруста. В конце концов, что ты знаешь о грузоподьемности этих калош? Я ходил на них сто раз, а ты… ты же, кажется, вообще не покидал Земли? – подкусил он Ринальдо.
– Да, – спокойно ответил Ринальдо, – мне же запретили.
– Великие небеса, – мечтательно сказал Чанаргван, – какая была картина! Пламя било метров на пятнадцать… Как они сразу не сообразили, что ты и пульт – две вещи несовместные… Даже пульт тренажера.
– Перестань! – крикнул Дахр.
– Нет, отчего же, малыш, – проговорил Ринальдо, – твой отец в общем-то прав…
– Можно подумать, он твой сын, а не мой, так ты с ним говоришь. Ты перестань-ка так говорить с моим сыном! Своего роди, с ним и говори… Да! Так вот, поживут недельку-другую под открытым небом, на пайке из того, что сумеют добыть из местных ресурсов. – не беда. Челночным образом перебросим технику за месяц-полтора. Не терять ни дня! Вот это настоящее решение!
– А ты уверен, что этот корабль не взорвется? – спросил Ринальдо.
– Ринальдо, черт! – замахал руками Чанаргван. – Разве можно об этом вслух?! Плюнь через плечо, сволочь…
– Можно, – шепотом сказал Дахр.
– Тебя не спрашивают, кумир молодежи… И не стой у меня за спиной, не терплю! Сядь вон там!
– Я сяду не там, – ответил Дахр с твердостью, выглядевшей как вызов. – Я сяду лучше здесь.
Чанаргван презрительно скривился:
– Возьми старый лайнер, из уже ходивших в пробеги, а не новый, со стапелей, как этот… Да чего ему рваться! Один раз бывает, но вероятность повторного…
– О вероятности мы ничего не знаем.
– Четыреста тысяч! Где твоя совесть, старая ты развалина! Четыреста тысяч живых людей – все для того, чтобы другие сразу получили дома и роскошную еду!
– Ну, не роскошную…
– Демагогия… Ты просто трусишь, тебе не хочется взять на себя ответственность, тебе надо обязательно перевалить ее на пространственников… Как ты думаешь, эти люди… что они выбрали бы, если бы мы их спросили? Месяц, от силы два, поголодать и похолодать, или остаться тут, когда все полетит к чертям?
Наступила тишина.
– Они не поймут твоей спешки, и будут правы, – сказал потом Ринальдо. – Они спросят: куда вы гоните нас, зачем нам голодать и холодать месяц, если через четыре дня можно полететь в человеческие условия. Они ведь не знают, что день стоит сто тысяч. И им нельзя этого обьяснить.
– Вот смотри, Дахр. сколько глупостей разом наговорил твой обожаемый опекун.
– Да кто им скажет, что им придется холодать? Они узнают об этом лишь на Терре. Ну? Соглашайся!
Вновь стало тихо. Ринальдо оглядел чашки, но все они были пусты. Тогда он положил голову лбом на руки и долго так сидел.
– Я понял, – сказал он наконец, – но мне это не нравится.
– Ты согласен? – крикнул Чанаргван, тряхнув пустым бокалом, зажатым в волосатом кулаке.
Ринальдо поднял голову от сцепленных ладошек. На лбу его долго таяло белое пятно.
– Нет, – спокойно сказал он. – Что дальше?
– Ты сволочь! – яростно крикнул Чанаргван и хряснул бокалом об пол. Бокал звонко отскочил и запрыгал, словно мячик, Чанаргван поддал его ногой, и тот, голубой призрачной молнией пронзив неподвижный темный воздух кабинета, мелькнул к стене, опять зазвенел долгим улетающим звоном, словно пуля, рикошетированная от камня в небо, и очутился на полу. Подкатился к окну, затянутому тяжелой, обвисшей портьерой. Замер. Чанаргван тяжело, неистово дышал, руки его были слегка расставлены, точно он приготовился драться.
– Успокойся, дружище, – попросил Ринальдо.
– Что мне, спорить сейчас с тобой? – заорал Чанаргван. Ринальдо улыбнулся половиной рта.
– Удостой.
– Иди ты к… – Чанаргван сжал губы и забегал от стены к стене. Дахр, ужавшись в угол, испуганно смотрел, как его отец – в развевающихся свободных брюках и затянутой застежками рубахе, громадный, похожий на льва, оттопырив брезгливую адмиральскую челюсть, мечется по кабинету, взбивая воздух позади себя. Повеяло легким ветерком, портьеры едва заметно, массивно заколебались.
– Ну, ты же понимаешь, старик, ты же… Я не могу без тебя решать такое!
– Понимаю, – кивнул Ринальдо, продолжая улыбаться.
– Ты… Ты просто издеваешься надо мной! Ты уже решился!
– Это ты уже решился, – ответил Ринальдо. – Не надо кричать. Не надо делать вид, будто мое мнение чего-то для тебя стоит.
– Да ни черта оно не стоит!! – взорвался Чанаргван окончательно. – Просто… – он остановился перед Ринальдо. Голова сидящего Ринальдо была ему где-то на уровне пояса. – Просто я не могу один!! Черт тебя побери!
– Не смей так ругаться! – с привизгом крикнул Дахр. Никто не обратил на него внимания.
– Отдай приказ, – сказал Ринальдо. – В конце концов, я только твой заместитель.
– Знаем мы таких заместителей, – прохрипел Чанаргван. – Это издевательство – посадить меня от пульта к этим вашим… дыроколам…
– Так хотел Совет, – будто извиняясь, сказал Ринальдо.
– Знаю…
– Будь моя воля…
– Знаю.
– Я бы на парсек не подпускал тебя к серьезным делам. Мне тебя просто жалко. Человек не на своем месте – трагедия.
– Да знаю я! Не об этом речь!
– Не об этом, – согласился Ринальдо, склонив голову набок. – Зачем ты тянешь из меня жилы?
– Ты согласен?
– С чем?
– Да с планом моим, черт же тебя… – он осекся, увидев, что Ринальдо улыбается. – Ты сволочь! – заорал Чанаргван. срывая голос, замахал огромными руками и вылетел из кабинета, шарахнув дверью. Дахр медленно вышел из угла.
– Еще попить? – спросил он нерешительно.
– Да, малыш, пожалуй…
Удивительно одинокими и немощными были их голоса по сравнению с тем ревом, который только что тряс эти стены и колыхал портьеры.
Малыш носил чашки в несколько рейсов, всего числом девять, а потом сел у стола прямо на пол и, как воин в пустыне, припал к одной из них. Кадык его, острый и раздвоенный, запрыгал вверх-вниз, готовясь, казалось, пропороть смуглую тонкую кожу.
– Это очень неприятно, но не мы это начали, – произнес Ринальдо со вздохом. – Беда в том, что это уже стало традицией, а традиция – вещь крайне неотменяемая. В спокойные периоды их менять незачем, а в критические – опасно… Не до того. Вот и получается…
Опять они долго молчали. Потом Дахр встал и зачем-то надел куртку отца, затянулся на все ее многочисленные застежки и сразу стал похож на какого-то межзвездного корсара.
– Хорошо, – одобрительно сказал Ринальдо.
– Я полечу с ним, – сказал Дахр, вытянувшись во фрунт перед Ринальдо. – Где помещаются сто тысяч, там поместится еще один. Меня уважают. Я сам обьясню им на Терре, я умею, ты знаешь.
Ринальдо знал.
– Ты сошел с ума, – сказал он. – Ты…
– Я полечу именно сейчас, – настойчиво сказал Дахр, чуть набычась, будто собираясь бодаться с сидевшим перед ним стариком, и сразу стал похож на отца. – Именно завтра. Именно этим рейсом, потому что иначе мне нельзя.
– Дурачок! – крикнул Ринальдо, старчески надрывая свои немощный голос. – Неужели ты думаешь, что кроме тебя никто не сумеет… именно вот ты… кто мне сейчас так нужен…
Дахр секунду стоял, вытягиваясь пружиной, и вдруг с каким-то восточным всхлипом пал на колени, сложив руки перед грудью, словно молясь, и тут же вскочил вновь. Казалось, это была мгновенная галлюцинация: что-то скользнуло вниз, потом вверх, и все.
– Дурачок… – медленно прошептал Ринальдо.
– Так было всегда, Ринальдо. Ты помнишь…
– Да… к сожалению – всегда, – Ринальдо встал на слабых, сведенных судорогой горя ногах. – Ты не понимаешь… всегда… Наверно, будет тоже всегда… Проклятый мир, если в нем так всегда!
Всегда.
– Коммунисты – вперед, – просто сказал Дахр. – Молодежь мне верит. Я не могу…
– А Ирма? Дахр обмяк.
– Прилетит потом… Когда подойдет очередь…
– А если не успеет?
– Я твой сын, – сказал Дахр, и опять распрямился, словно часовой у московского Мавзолея. – Сколько пар мы раздираем… Я не хочу быть исключением.
– У тебя вредная привычка говорить красивые слова даже в кулуарных беседах, малыш, – сказал Ринальдо. Его голос дрожал. – Это всё не совсем так. Ты – сын Чанаргвана и моей жены…
– Я – человек человечества, – ответил Дахр. – Им там будет очень трудно. Я полечу. Ты согласен?
– Нет. – ответил Ринальдо, как и четверть часа назад. – Что дальше?
Поле космодрома до самого горизонта было загромождено тушами катеров. Играла какая-то ненавязчивая героическая музыка, реяли флаги.
Ринальдо с последнего этажа здания капитаната смотрел на чуть дрожащую кашу голов, медленно ползущую к катерам и всасывающуюся в раздвинутые люки – нескончаемую, шумную… Впрочем, о шуме он мог лишь догадываться – в диспетчерской было тихо. Ринальдо стоял у стеклянной стены и все надеялся разглядеть там, в двухстах метрах внизу, в толпе, чужого сына, но это было невозможно. И когда первые катера беззвучно и легко поплыли к синеве, к розовым перистым облакам, а поток людей стал наконец редеть, Ринальдо вдруг понял, что плачет. Последний близкий человек покидал его, покидал планету – несчастную, исстрадавшуюся планету, которой снова фатально не везло… Ринальдо оставался совершенно один. Он отвернулся от космодрома и стал смотреть на противоположную стену: на лес, великолепный и земной, в котором так, наверно, хорошо бродить одному, или с сыном… или с женой и сыном… Когда я в последний раз бродил по лесу? – подумал Ринальдо и попытался вспомнить, но выходило так давно, что он опять повернулся к космодрому. Катера, словно воздушные шары, продолжали быстро всплывать, Ринальдо уставился на один и провожал его взглядом, пока тот не пропал из виду. Тогда он отошел к столу, сел и стал просто ждать.
– …Мой отец улетел вчера, – оживленно говорила Галка, оглядываясь по сторонам. – Мы прилетим, а он уже меня ждет, представляешь, думает, я одна! Мы подойдем, и я скажу: это мой муж…
Гжесь вымученно улыбнулся. Ему было ни до чего после прощания с родителями. Галка оторвалась от созерцания салона и коридоров лайнера и взглянула на него.
– Ой, прости, – упавшим голосом прошептала она, мгновенно сникнув.
– Ничего, ничего, я слушаю… – Рука Гжеся, окутывавшая ее ладонь, была сейчас мягкой и безвольной, будто мертвой. Галка провела большим пальцем по тыльной стороне его ладони, и он ответил тем же, – но автоматически, дрябло, не жарко. Галка тихонечко вздохнула.
Они вошли в ее каюту, Гжесь поставил в углу небольшой Галкин саквояж и замер в нерешительности, продолжая рассеянно держать ее руку в своей. Галка молчала.
– Ты… – сказал Гжесь. Она сразу напряглась, но больше он ничего не успел сказать.
– Внимание, внимание! – раздалось с потолка. – Просьба ко всем пассажирам приготовиться к переходу в надпространство. В центральных салонах ваших секторов найдите нейтрализационную камеру, совпадающую по номеру с вашим жетоном, и будьте готовы занять положение. Переход будет осуществляться ровно в 19.00 по бортовому времени. Уважаемые пассажиры! Экипаж настоятельно просит вас вовремя и правильно занять положение в камерах. При возникновении каких-либо вопросов просим обращаться в диспетчерские секторов.
– Идем? – спросил Гжесь. Она кивнула. Несмело поглядела ему в лицо.
– Когда закончится переход, нам недели три в гипере… Давай жить здесь, ведь поместимся? – Ее щеки, лоб, шея стали пунцовыми. – Я сегодня… на острове… струсила, но ведь это первый раз, и уж теперь…
И тогда рука его, большая, горячая и удивительно нежная вдруг ожила, и ради этого мига стоило жить и терпеть все, даже те минуты, часы и, быть может, даже дни, когда она становится почему-то чужой, и бессильной, и бескорыстной…
– …Ой, мама! – Гжесь остановился на полушаге, и Галка, вцепившаяся в его руку, чуть не упала. – Смотри!.. Это же Дикки!
Они встретились, как два вихря.
– Ты как здесь?! – кричал Гжесь, приплясывая вокруг друга.
– Дикки! – визжала Галка и чмокала его в обе щеки.
– Да тише же! – важно отвечал Дикки, не стараясь отбиться от девчонкиных поцелуев, что было в какой-то степени изменой принципам. Но в такой день можно было слегка поступиться принципами. – Я на нелегальном положении, – свистящим шепотом произнес он, и Гжесь с Галкой остолбенели.
– На чем? – Гжесь переспросил с ужасом и завистью, потому что такие слова он слышал доселе лишь в старом кино и в кино о старых временах, а вот так, чтобы можно было с полным правом применить к себе эти великолепные слова, пахнущие героизмом, гордостью, фашистским застенком и кровавой надписью на отсырелой цементной стене «Нас было четверо…» – такого ему не доводилось встречать. Ну дает этот Дикки!
– Да все в порядке, – поспешил успокоить их герой. – Пока вы миловались на бережку, я еще ночью подкопался под биоблокиратор и прошел под лучом, а потом мне зверски повезло: какая-то беременная тетка не смогла лететь, я ее приметил и выклянчил под шумок жетон…
– Ай да ты!
– Да уж, я такой, – самодовольно ответил Дикки. – Я бедовый!
– И как это я до сих пор в тебя не влюбилась?
– А вы все девчонки чувствуете, что я сам по себе. Вы ж влюбляетесь в тех, кто вам пальчиком пощелкает, а я не щелкаю, мне некогда, я дело лечу делать, а не про лирику разговаривать…
– У, Бармалей, какой!..
– Дикки, я тебя опять вызову!
– Ах. Гжесь, он ведь прав, и я его прощаю… Как же здорово всё устроилось!
– Вместе!
– Опять вместе, ребята! Меня, меня благодарите, руки мои лобызайте золотые…
– А чего, я готовая…
– Галка, не смей, возревную!
– Да тише же, тише, вон мужик какой-то приглядывается…
Мужик – осунувшийся, сгорбленный, иссиня-бледный, будто у него кто-то умер, – чуть улыбнулся.
– Простите, уважаемые спутники, – проговорил он, – я просто позволил себе слегка усомниться в вашей эрудиции относительно нейтрализационных камер. Вам приходилось уже пользоваться ими?
– Конечно! – с вызовом соврал Дикки. Гжесь и Галка притихли.
– Ну, прекрасно. Тогда вы не забудете, конечно, перед включением нейтроблоков нажать вот этот рычажок? Ничего особенного не случится и без него, разумеется, но он такой незаметный… Я подумал, что вам приятно было бы иметь возможность разговаривать друг с другом и в камерах. Вот здесь наберите номера камер друг друга…
– Где? Ага… Ну, ясное дело, мы бы не забыли, – сказал Дикки. – Но все равно вам спасибо.
– Не стоит, что вы. Простите, что помешал. Кстати, молодой человек, мы с вами соседи по каютам, так что, в случае чего, милости прошу.
– Уважаемые пассажиры! До перехода осталось десять минут. Просим вас занять места в нейтрализационных камерах.
– Спасибо за приглашение, товарищ…
– Меня зовут Бенки.
– Прямо так?
– Естественно. Мы же все коллеги теперь.
– Спасибо… Ну, пошли, что ли?
И они загерметизировались в камерах, как и остальные сто тысяч человек на колоссальном лайнере. В микрофонах слышно было взволнованное Галкино дыхание.
– Ну, с нами крестная сила, – сказал Гжесь. – Галка, слышишь?
– Угу… Я волнуюсь ужасно, ребята…
– Ерундень, – солидно сказал Дикки. – Все идет как нельзя лучше, глупая ты женщина. Мы вместе, и мы летим на Терру. Лучше просто быть не может!..
– Галка, – позвал Гжесь тихо. – Ты сейчас дрейфь, а уж после того, как вылезем из камер и пойдем к нам, не дрейфь больше…
В этот момент капитан звездолета нажал кнопку стартера, и двенадцатикилометровый корабль на несколько секунд запылал, словно маленькая звезда.
…Огромный медный диск солнца коснулся иззубренной кромки леса, стёкла диспетчерской просверкивали алыми искрами. Ринальдо сидел и смотрел на солнце. Он не мог больше пить, потому только сидел и смотрел. Глаза слезились.
Беззвучно раздвинулись двери, и голос Чжу-эра сказал:
– Радиограмма на ваше имя, товарищ заместитель председателя комиссии…
– Положите на стол, – ответил Ринальдо, не оборачиваясь. Ему было все равно. Дахр улетел, и теперь на этой планете некого было спасать.
– Есть, – Раздались осторожные шаги, шелест бумаги.
Долг пересилил. Не отрывая глаз от медленно опрокидывающегося за шипастый горизонт светила, Ринальдо спросил:
– Откуда радио?
– Из Координационного центра, прямо от товарища Акимушкина.
– Что там?
– Зашифрована вашим шифром, товарищ, заместитель председателя комиссии…
Чжу-эр выжидательно замер у стола, рука над бланком – наготове. Он знал, что сейчас последует. Он работал с Ринальдо не первый год.
– Дайте, – Ринальдо выставил ладонь у себя над головой, пощелкал пальцами. Чжу-эр вложил в них бланк. – Ага, спасибо, голубчик.
Ринальдо порылся у себя в карманах, вынул дешифратор и наложил прозрачную пластину на пятнистый бланк. Пятна превратились в слова, и от слов этих можно было умирать молча, или с коротким последним криком: «Координационный Центр – Комиссии. При включении нейтринных запалов звездолет взорвался».
Чанаргван метался по кабинету.
– Это диверсия! – крикнул он в очередной раз.
– Кто станет этим заниматься? – устало спросил Ринальдо. Его спина совсем согнулась, руки дрожали.
Акимушкин качнул головой.
– Электроника не могла подвести… – пробормотал он. – Мы охраняли его… так же, как и первый!
– Но не по божественной же воле мы убили здесь сто тысяч человек! – крикнул Чанаргван. От него опять уже пахло спиртом. – Послушайте, вы! Что теперь делать?
Хотелось выть и биться головой об стену. Такого бессилия, такой горечи Ринальдо не знал никогда.
Долгие годы индустрия планеты работала на переселение. Созданы были гиперсветовые средства коммуникации. Построены корабли, они продолжают создаваться, колоссальные махины, способные перевозить до ста тысяч человек и массу полезного груза. Найдена землеподобная планета. И вот теперь, когда вот уже, вот уже спасение, когда казалось – успели, и душа рвалась служить благодарственные молебны… Что это? Откуда такое? Почему, за что?
