Текст книги "Избранные стихотворения и поэмы разных лет"

Автор книги: Вячеслав Лебедев

 
Голубела весна и по-летнему крепла,
Перейдя второпях нерешительный март.
Начинаясь. Мессина империй и пепла
Колебала расплывчатый желтый штандарт.
 
 
…И всегда, за барьером зеленых акаций,
Пухловатой рукой подрезая ростки,
Короли проплывали, как лед навигаций,
Ноздреватый от ветра, тепла и тоски.
 
 
И покорно теряя дворцы и короны,
Разводили ершей в деревенской глуши,
Где на голых деревьях кричали вороны
И дымились шершавые шалаши.
 
 
Где рыжели, ржавея, осенние рощи,
Как гербы на решетках дворцовых оград,
Где, казалось, что жить – и грустнее, и проще,
И еще невозможней – вернуться назад…
 
 
И когда, растрясясь на мужицкой телеге,
Привозил заговорщик помятый пакет —
На всеподданнейшее – о побеге —
Короли отвечали – «нет».
 

«Воля России». 1929. № 7

 
За окнами комнаты, в ряд,
Красные трубы дымят и дымят.
Целую ночь до утра —
Дымная феерия…
Утром заводы зовут – пора,
Вставай и сегодня, как вчера,
Вставай, периферия!..
 
 
Сны причаливают на мель.
Скрипит деревянная постель.
И вот —
Человек встает.
 
 
В комнате – тьма, в окнах – тьма,
По углам – мышиная кутерьма…
В теле – тоска и дрожь зевот,
Ощущаемая как бедствие…
А завод —
Зовет и зовет —
Утреннее приветствие…
 
 
Хлопает дверь о морозный порог.
По камням – грохот свинцовых ног.
Жизнь – это труд, и любовь – труд,
Слабые плечи не унесут.
Вольностей дух – суров и груб.
Великая хартия —
Красных труб
Красная Гвардия!..
 

«Воля России». 1929. № 7

 
Воскресенье – весенний день,
Такой голубой и белый.
Ты синее платье надень
На белое свое тело.
 
 
Я подправлю крахмальную грудь
Под черный пиджак танцора.
И когда выйдем из дома – не забудь
Сказать, что вернемся не скоро.
 
 
Пусть не ждут с обедом, и пусть
Не греют для тебя молока на ужин.
Сегодня белая грусть,
Как птица, над городом кружит.
 
 
Мы выйдем теплом вздохнуть —
И снега, и дожди иссякли.
Сегодня весь город чуть-чуть.
Как на любительском спектакле.
 
 
Трамваи с поклоном выносят из-за кулис
Жестяные венки трагедий,
Спасательные круги для актрис
От сердобольных соседей…
 
 
Мы и на кладбище зайдем —
Посмотреть на мраморное горе лилий.
Ведь мы тоже с тобой вдвоем,
Как белые ангелы на могиле.
 
 
Ты – над жалкой гробницей детей,
Невыполненных рождений.
И я – крематориуме теней
Сожженных стихотворений.
 

«Воля России». 1929. № 7

 
Расставаясь с любовью нездешнею
В конторе аэролинии,
На полюс посылкою спешною
Отправляю глаза ваши синие.
Это все, что осталось, чем пробили,
Замерзая, часы расставания,
Ледяной экспедицией Нобиле
Отъезжая на мягком диване.
А вокруг —
Над платформами и баулами
Близорукий трепет зари
Звал по-пушкински Мариулою
Легкомысленную Мари.
До свиданья, мой друг!
 
 
…Сторожат голубыми павлинами
Океанские зыбкие ночи.
Ваши руки летят цеппелинами
Над заливами Санта-Кроче.
А в горах предрассветный дансинг
Курит трубку меж трав и листьев.
Засыпают без сна в дилижансе
Утомленные контрабандисты.
И возница махает сомбреро
Вслед плывущему цеппелину.
– Это новая ваша вера
Подставляет покорную спину…
А ковбои, швыряя лассо
И ругаясь, идут на пари,
Что в гондоле первого класса
Пролетела, как смерть, Мари…
С громом лопнул Полярный Круг.
Прощайте, мой друг!..
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Подымая оранжевые паруса
Над клетками зоологического сада,
Закат отплывал в тропические леса
Под флейты змеиного яда.
 
 
И тигры, прощаясь, рыдали навзрыд,
Протягивая лапы сквозь решетки палуб…
Смотри – в пустынях экватор горит
От этих пламенных жалоб.
 
 
И звезды падают в зыбь морей,
Синий смерч сквозь леса кораллов,
Над последней улыбкой Мэй Муррей
Опуская ночное забрало,
 
 
Когда обезьяны играют в носы,
Как ветхие старички в городской богадельне,
А тщательный Аптекарь выносит Весы
Взвешивать грядущий понедельник.
 
 
И негр-победитель колет копьем
Рассыпающиеся яблоки мертвой леди,
Меж тем как в саду, в черный водоем,
Кряхтя, опускаются белые медведи…
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Полосы и звезды над Белым Домом
Взвивают в небо шелковый свист.
Океанский ветер старым знакомым
Присаживается сыграть с президентом в вист.
 
 
Карты разлетаются по плитам террасы.
Чугунно хохочут железные короли.
Президент размышляет о чистоте расы
И топит в море эмигрантские корабли.
 
 
А ветер – уже над аэродромом
Воспевает священный консерватизм свобод.
И старый механик, благоухая ромом,
Сняв кепи, слушает и утирает пот.
 
 
Сам Линдберг, смеясь, заводит пропеллер.
У входа в седло садится ковбой.
«Прощайте, пишите!» – кричит Рокфеллер
И машет сухою и желтой рукой.
 
 
Но ветер все дальше, как с колокольни,
Раскрывая глазам горизонт дорог,
Путает бронзовые волосы Линкольна
Над черным чистильщиком сапог.
 
 
И затихает на пляже Пальм-Бича,
Где бокс и скука – скуловорот.
Где ночью в дансингах Беатриче
Танцует танго и виски пьет…
 

«Воля России». 1929. № 12

 
Дымились душные бури
В китайской фарфоровой вазе.
Вздувались в степях Маньчжурии
Желтые флаги Азии.
 
 
Дышала жарче Везувия
Северная Пальмира.
Взрывали железные зубья
Иссохшую пашню мира.
…Индийские слоны трубили.
Шипели малайские удавы.
Священные крокодилы в Ниле
Выползали в прибрежные травы.
Еще в дымящейся груде
Немецкие глаза у трупа
Зияли, как жерла орудий
Обстреливающего рай Круппа…
– Но сердце, сияв шлем и латы,
Сдавало последние окопы,
Алую кровь заката
Проливая в полях Европы.
И билось в прекрасной муке
Горячей, бессонной дрожью,
Подымая пронзенные руки
Над твоей искупительной ложью.
 

1929

 
Бессонные плимутские верфи,
Последние доски отбросив,
Улыбались, как жена Пентефрия.
Новому крейсеру – Иосифу.
О жизни, о счастье, о мире
Пели озера в Женеве.
Ветер вздувал шире
Плащ на Орлеанской Деве.
Причаливали дирижабли
К небесной пристани в Киле.
Красноармейские сабли
Цвели на кремлевской могиле.
А меж тем в зеленой Чехии,
Ночью, в мансарде поэта
Мышь ворошила доспехи
На мощах высыхающего лета.
И в полях, закругленных, как блюдце,
Через метры, футы и сажни,
Ночь шла темней и важней революций,
Под гулким небом распевая протяжно…
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Скрипач, улыбающийся и хилый,
Достает из футляра горе
У ворот заколоченной виллы —
Перед собачьей аудиторией.
День осенний мглист и неровен
Предчувствием близкой разлуки.
Из отцветших кустов Бетховен
Протягивает бледные руки.
На окнах черные ставни
Цепенеют веками Вия.
Умирая от боли давней,
Прощаются с жизнью живые.
И скрипя золотою клеткой,
Кутаясь в шаль из Севильи,
Ангел любви над беседкой
Опускает намокшие крылья…
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Пиратский корабль обстреливал яхту,
Пока капитан пил коктейли в баре
И танцевал танго на качающемся полу,
Кочегар спустился в угольную шахту,
Где было так жарко, как в Сахаре,
Так, что сердце, сгорев, рассыпалось в золу.
Но оно было черное, и никто этого не заметил.
Пираты забрали стихи из каюты
И отплыли, подымая траурный флаг.
– Океанский день был просторен и светел.
Капитан записал: Десять градусов и 33 минуты.
И поставил крест в Малайском архипелаге. —
 

«Воля России». 1930. № 9

 
Еще был воздух дымно-сер.
Плыл край земли по алой ленте.
Аэроплан, как Робеспьер,
Гремел в предутреннем конвенте
Смятенных облаков и был
Так нежно розов от дрожанья
Раскрытых над землею крыл
Уже плывущего сиянья.
Я распахнул окно… Извне
В стеклянном воздухе рассвета
Такой простор открылся мне
Сквозь утреннюю свежесть лета.
И было слышно в сонный дом.
Как все влюбленней и невнятней
Воркует голубь под окном
На деревенской голубятне.
 

«Новь». 1930. Октябрь

 
Загнанные паровозы
Рушатся круче ветра —
Форд покупает розы
На тонны и на метры.
 
 
…Блуждают в прохладных сенцах
В широкополых шляпах
Тени пряных эссенций,
Бессонный и душный запах.
 
 
Полевой, запыленный попик
Совершает мужицкие требы,
В свете земных утопий
Живым восходя на небо.
 
 
А в садах раскрывались печали
Белыми и голубыми
И головками качали,
Плавая в звездном дыме.
 
 
И сгорая, как траурный факел,
У железных дверей темницы,
Ночь клубилась пространством во мраке
И звала их, летящих как птицы…
 
 
А ветры и паровозы
Несли их алые вести
Далеким, холодным странам,
Где Форд покупает розы
На крылья аэропланам
Для свадебных путешествий.
 

«Воля России». 1930. № 11-12

 
Цеппелин летел над Москвою.
И за стеклами воздушной каюты
Капитан качал головою,
Рассматривая сердце смуты.
 
 
«Не опускайте оконной рамы,
Чтоб не задохнуться от испарений муки…»
…Стоя на коленях, храмы
Протягивали к небу руки.
Лазарь и дочь Иаира
Звали – «Воскресни, воскресни»…
Бронзовой грустью мира
Пушкин вздыхал над Пресней.
 
 
– Кренился корабль под нагрузкой
Призывов, надежд и боли.
Внизу, на равнине русской,
Угрюмо молчало поле.
 
 
…Пассажирам под утро снится:
Ветер северный кружит хлопья.
России черная колесница
Красный гроб везет по Европе.
И смотрят в стеклянные дверцы
Мертвые, синие веки.
Громыхая, железное сердце
Переходит горы и реки.
 
 
– Ревели ветры в просторе
Ужасом ночных симфоний.
Но наутро все увидели море
И вишневые берега Японии.
 

«Воля России». 1930. № 11-12

 
Пароходы везли в тумане
Тяжелые, сытые трюмы.
Пел по ночам в океане
Вечности голос угрюмый.
 
 
Во дворце умирал Микадо
Осенним вечером хмурым.
Трепетали деревья сада
И бредили – Порт-Артуром.
Старый мастер вздыхал и плакал,
Курил смолу от удушья,
Рисуя аистов – лаком,
И землю – матовой тушью.
 
 
Тогда всеблагой и светлейший
Будда с рубиновым оком
Вышел из домика гейши
В порту, за английским доком.
Моряки, не узнавши, кричали
Хриплые, дымные шутки.
На тяжких крыльях печали
Кружили вторые сутки.
 
 
И когда душа, вырываясь,
Расплескала лекарство с ложки —
Голубой королевский аист
Стукнул красным клювом в окошко…
И Будда, отвернувшись, плакал.
И плакали в небе души
Над черным траурным флагом,
Нарисованным мертвой тушью…
 

«Воля России». 1930. № 11-12

 
Спрятавшись зайцем в капитанскую рубку,
Весна приплывала на советском ледоколе.
Он курил в снегах голубую трубку
И, кряхтя, ломал ледяное поле.
 
 
Весна перед зеркалом надевала серьги,
Мазала губы парижским «ружем»
И прыгала с палубы на Шпицберген,
В белую воронку ночи и стужи.
 
 
…По снегу кружили хвостами скунсы.
Через горы шли медведь за медведем.
Уснувшим спутникам белый Амундсен
Подымаясь кричал – Вставайте! Едем!..
 
 
Все ниже и ниже спускались медведи.
Шарили ветры в раскрытом чуме.
Полярное солнце, краснее меди,
Смотрело кровавым оком бездумья.
 
 
Снега засыпали весну и розы.
Весна отступала на ледоколе.
– Амундсен тихо засыпал под наркозом,
И врач ему сердце вырезал без боли…
 

Прага 1929. «Воля России». 1930. № 11-12

 
– Цветы, ароматы разлейте!
Цветы, вы ею забыты…
Детскими голосами флейты
Поют в саду Маргариты.
Вы чувствуете? – пахнет раем.
Вы видите: у нас крылья…
Мы взлетим, мы взлетим, мы взлетаем…
Мы весь зал синим ветром раскрыли.
Мы над звездами ищем забвенья,
Мы на землю нисходим – для муки.
Мы ложимся легчайшей тенью
На закате предсмертной разлуки.
Только отблеск – мы чувствуем пламя.
И к морям истекаем, как реки.
Ты проходишь над жизнью, но с нами,
И останешься с нами – навеки…
Ночь восходит все выше и выше.
Подымается Гость по перилам.
Но и в голосе лживом ты слышишь
Только отзвуки вечного пенья…
 

1930

 
Над закатом, над смертью, над всем —
Золотые медузьи глаза
На пастуший глядят Вифлеем,
Смотрят слишком далеко назад.
 
 
И тогда без числа и без мер,
Гробный камень отбросив сам, —
Из тебя, из гробниц, из пещер
Я везде восхожу к небесам.
 
 
Я расту на эстрадах дождей,
Я врываюсь в оркестр городов,
И с тобой в неизбывной вражде,
Отдаю тебе сеть и улов.
 
 
Но ты плачешь, что мой небосклон
Покрывает и сумрак, и ложь.
Но ты плачешь, ты видишь сквозь сон,
Что и ты, как звезда, упадешь.
 

1930

 
По небу полуночи ангел летел.
 

М. Лермонтов

 
Поживи, посмотри и подумай:
За границею хмурь и осень.
Корабли нагружают трюмы.
Умирают по парсам лоси.
Да и ты голубеешь и молкнешь,
В красной шапочке бродишь в лесу.
Этот серый безжалостный волк нам
Держит счастье твое на весу.
Ты приходишь, ты просишь, ты молишь,
Закрываешь руками закаты.
Ты разводишь мосты, для того лишь,
Чтоб проплыть твоим телом крылатым.
 
 
– Над зарею – дыхание стужи.
Вой оркестра в стенах зоопарка.
Над зарею все выше и уже
Триумфальная черная арка…
Это ночь возникает из глуби.
Ты подносишь свой кубок ко рту.
И летишь, и серебряно трубишь
Над эскадрами в гулком порту.
 

1930

 
Покрикивал сиплым альтом
Горячий клубок машин,
Колесами по асфальту
Печатая елочки шин.
 
 
Вот и Рождество для бедных,
Бедное Рождество!
Трубы народов медных
Кричали: «Ваше-ство!»…
 
 
Старый, обрюзгший герцог
Сползал на луку седла.
…Птица вырывалась из сердца
И вырваться не могла.
 
 
И все казалось – из строя
Шагнет и повалится труп.
И шлем улыбку откроет,
Замолкших на Марне губ.
 
 
И ветер опустит бархат
Изъеденных газом знамен
Под копыта коня монарха,
Под пяту проходящих времен…
 
 
– Дети собирали елки,
Оставшиеся от шин.
В лесах завывали волки
Осипшим альтом машин.
 
 
Под ветром лохматые птицы,
Ныряя, летели вбок.
Обугленные страницы
Листал над полями Бог…
 

«Воля России». 1931. № 5-6

 
Вчера и сегодня, прикован навек,
От стойки в подвале, от гнева и рюмок,
Вскипая покорной печалью Ревекк,
Как песнь эмигранта взлетает из трюма.
 
 
Гудя подымается трубкою ртуть —
Под вечер термометр домов лихорадит,
Выкачивая тепловатую муть
Ночных кабаре на садовой эстраде.
 
 
И вот фонарем посветив в вестибюль,
Где скучно, где мрачно, где звери и птицы,
Где с улиц промасленный, синий июль
Войдет как монтер и в кабинку садится, —
 
 
Ты всходишь, плывешь и сквозь волны времен
Почтительно скалишь скафандр водолаза
И, крякнув, извергнешь десяток Ион,
На берег контор вознеся по заказу.
 
 
И вновь, наяву или только во сне,
– Не вспомнить, не вспомнить… – но сон одинаков:
С земли до небес и белее, чем снег,
Воздушную лестницу видит Иаков…
 
 
Так к пристани ж! к небу – и благослови!
И я возношусь над пространством и страстью
Поющим святым ослепленной любви
Над прошлым, над тьмою, над львиной пастью…
 
 
…А к утру опять сквозь туманы и плач
У рамп революций веселое соло:
Над городом черной рукою палач
Подымет за волосы мертвую голову…
 

«Воля России». 1931. № 5-6

 
Крылатый лев, подняв крыло, как парус,
Въезжает в мир, в зал, в зрителей, в меня.
И беглый отблеск черного огня
Взлетает вверх, во тьму, на третий ярус.
 
 
…Я встаю, я готов помочь.
Укротитель, ты сердце плавишь!
Ты душу сжигаешь, как ночь,
На белом рассвете клавиш.
 
 
И мир воскрешая как звук,
Ты ширишься траурным эхом
Над мертвою бездной разлук —
Небесная весть и утеха…
 
 
– А в дверь колотя кулаком,
Задыхаясь, шипел как пена
Пришелец в плаще голубом:
«Впустите! Я – тень Шопена!
 
 
Скорее, симфония звезд
Пружиною бьется в ухе!
Я должен, пока еще мост
Не поднят и бродят духи»…
 
 
И плащ на куски изорвав,
Рыдал и грозился чертом…
А лакей во фраке потертом
Убеждал: «Уходите, граф…»
 

«Воля России». 1931. № 5-6

 
В лощину, где дымный отель
Клеймо на снегах выжег,
Ледник, словно Вильгельм Телль,
Съезжал, по ночам на лыжах
И в окна стрелял, как в цель…
Падала в пропасть альпийская серна.
Блуждая, дрожали во льдах закаты.
Плыли в пространствах, легки и безмерны,
Магнетических бурь голубые раскаты.
Стрельчатый бархат рос на окне.
Мисс кутались в соболя.
Весна приходила – и нет как нет.
Сегодня – тридцать ниже нуля,
И серна жарится на огне.
– Часы в вестибюле ходили вразвалку.
Чернели стрелы, вонзившись в «три».
Горы смотрели – им было не жалко:
Люби, ненавидь, живи иль умри.
Но для любви одной жизни – мало,
И много – для ненависти. Замерзай!
– Ночь шевелила змеиным жалом
И наводила слепые глаза.
Ветры крутили бумажный кораблик.
Взлетела ракета у входа в тир.
– Разве руки твои не озябли
Держать на ладонях яблочный мир?..
Засыпала, нахохлившись, черною птицей
Тень, как орел на песке арены.
– Ты видишь – призрак любви двоится
И плачет в пространствах призывом сирены.
Телль пускался за нею в путь.
А в спальнях мурлыкал газ.
Укрывшись, дремали постели.
И всю ночь, не смыкая глаз,
Смотрели сквозь стекла ели
На твою голубиную грудь,
В крови от стрелы Телля…
 

«Воля России». 1931. № 5-6

 
Сегодня на улицах свято.
Голуби клевали прямо из руки.
Сегодня на могилу Неизвестного Солдата
Известные люди несли венки.
Кроткий полицейский в перчатках и шлеме
Играл на перекрестке благородную роль.
На углах с часов улыбалось Время,
Как в парламенте улыбается король.
– А день был ясный, день был жаркий.
Текла, как из сердца, кровь знамен.
Сегодня даже в Луна-парке
Негр из оркестра был влюблен…
Он пел и плакал на эстраде.
Черную розу ловя в бокал, —
Счастье! Счастье… – А счастье сзади
Уже гремело прибоем у скал.
…Вечер был дальний, сквозной и гулкий.
На пробковом поясе зорь и роз
Любовь выплывала в переулки,
Меняясь – до и после слез.
И всем казалось, что просто даром,
Без лент и венков над головой.
Стоял на посту у ворот казармы
Солдат с ружьем – и еще живой.
 

1929–1931

 
Уж краток день. И за окном – прохлада.
Студеный меч пронзает сердце мне.
Был долог миг, пока я в вечность падал,
Летя ко тьме с тобою наравне…
 
 
…А в городе я выходил из дому,
Брал кепи, светр [1]1
  свитер (чешск.).


[Закрыть]и черный, ломкий плащ
И кланялся – мне было так знакомо
Все: вечер, дождь и нудный, детский плач.
 
 
Блестел асфальт на мокром Фридрихсштрассе.
И кузов лоснился. Я ночь держал в руке.
Алмаз дождя чертил стекло у кассы,
Прожектор гас – и луч шипел в реке.
 
 
Я выходил и речь держал к пространству
На кафедрах пустынных площадей.
Ты из морей вела свой звездный транспорт,
Подняв соски серебряных грудей.
 
 
И SOS приняв на телеграфе,
В наушниках – в пространствах был мороз —
Ты, не доплыв, сошла на пристань
И шла в тени сквозь душный воздух роз.
 
 
По белым плитам ломкий стук сандалий
Проворно крался за тобой как вор.
Ты шла сквозь память. И над черной далью,
Зазеленев, качнулся семафор…
 

1930. «Воля России». 1932. № 4-6

 
Голубые шары [2]2
  Трамвайные остановки в Праге обозначены голубыми светящими шарами. – В. Л.


[Закрыть], просветленно светясь,
Изливали больничную нежность трамваям
И за окнами пели: – о принц, о мой князь!..
Как сердца, от высокой любви истлевая…
 
 
Но огромная ночь подходила горой,
Возложив небеса на покатые плечи,
И стояла над миром, как древний герой,
И тушила дрожащие скрипки, как свечи.
 
 
…Истлевали сердца фосфорично светясь.
Подымались со дна студенистые звезды.
Дикий сумрак морей над крылом твоим, страсть,
Колебал отягченный и траурный воздух.
 
 
И поломанный веер встопорщенных крыл
Волоча за собой и хромая от злости,
По песку вдоль шумящих морей проходил
Бледный призрак в студеном декабрьском норд-осте.
 
 
Наступает зима на полуночный край.
И, чернея в снегах, ты разбит и низринут.
И опять ослепляющий огненный рай.
Повернувшись, плывет ювелирной витриной.
Замерзает над пальмами сальный отель.
Заметает проспект черный ветер Кавказа.
Жарко дышит, меха раздувая, метель
Над прозрачною тенью закрытого глаза.
 
 
Прогоняя зевотой полночную дрожь,
В автоматах, над пивом, над скукой и тленьем,
Ты украдкой шершавую руку кладешь
На горячий и матовый бархат коленей.
 
 
И гранеными кружками стукая враз,
По столам проливая тяжелое пиво,
Всё глядят сотней пар обезумевших глаз
На внезапно возникнувший грохот прилива…
 
 
Раскрываются недра под черным крылом,
Тухнут скрипки оркестра и сыпятся стены.
И сквозь окна и двери шагнув напролом,
Ночь выходит на сцену из бури и пены…
 
 
– А в воронках смерчей опускаясь, горя,
Корабли отпускают надежду на волю.
С ней ты двинулась, ночь. И грохочут моря,
Обдавая чугунными брызгами полюс…
 

1930. «Воля России». 1932. № 4-6

 
Недвижное пламя пустынной зари
Стояло в осеннем и диком проспекте.
И, кажется, нас утешало: – умри.
Усни, улыбнись – жить не стоит, и негде…
В осеннем проспекте отчаливал мир.
Вертелись волчком турникеты гостиниц,
Где с желтого воска полов, как вампир,
Мертвый воздух вдруг когти протянет и кинется…
Мне душно… Мне душно!.. – А вы тоже так
Томились и бились на черной планете?
И вы задыхались от ветра атак?
И вы? – Но вы вечны, вы – воздух столетья…
Какою свистящей и горькой стрелой,
От края до края – все сердце навылет —
И вы пронзены на подушке ночной,
Трепещете жизнью и смертью – не вы ли?
– За окнами сад под дождем трепетал.
Летели сквозь ночь голубые экспрессы.
Плыл танго хрустальный и медленный вал
Над сном, над курортом, над сердцем и лесом.
На станции в дебрях кассир, как скворец
Клевал из окошка: – «Откуда? Из Рима?»…
– Шел дождь привидений. Надеждам – конец.
Но вера, но жизнь – это неистребимо.
Томитесь, рыдайте, – но разве не вы
Восходите к небу над каждым столетьем.
Смотрите – над вами, вокруг головы,
Колеблется воздух в мерцающем свете…
Века – но все то же! Века – и опять,
Ступая все выше, мы – вместе, мы – вместе,
Тяжелый багаж вероломства и мести
Привыкнув по станциям – забывать…
Приезжий, смотри же, ты – тонешь, ты – в море.
Гостиница светится смертной тоской.
И только любовь в погребальном уборе
Глядит из-за стекол – и машет рукой…
 

1931. «Воля России». 1932. № 4-6

 
Как жаль, что в Европе нет небоскребов,
Чтобы моя душа
Могла развеваться, как флаг созидания,
На самой верхней балке конструкции,
Приветствуя поступь надзвездных судеб,
Идущих облачно над тобой.
Ты бы закрыла пустые впадины
Окон, ослепших от копоти и мелочности, —
Легкими складками торжества.
Ведь ты, как Адам на рассвете рая,
Должна назвать миллионы вещей,
Чтоб они жили в прозрачной вечности,
Светясь твоим разреженным светом,
Так, чтоб лебедки портов и построек,
Распевая в дыму лебединые песни,
Отлетали бы стаями – в бессмертье.
И только ты, оставаясь на пристани,
Будешь подымать фонари отплытия
Своей желтеющей, человеческой рукой…
 

«Скит». I. 1933