Текст книги "Москвич в Южном городе"

Автор книги: Вячеслав Харченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Надежда и эпическое начало

– Мне кажется, Слава, в вашем повествовании не хватает эпического начала, – сказала мне соседка Надежда и вернула зажигалку.

Вообще-то Надежда не курит, но иногда, чтобы поддержать разговор, она просит у меня сигарету, и для этого я ношу в кармане тонкий ментоловый «Вог», хотя сам курю «Галуас».

– Эпос, эпос, что это такое?

Я повернулся к соседке и заметил на ее лице полуулыбку. Эта странная полуулыбка так часто появлялась на ее лице, невозможно понять ее причину.

– В вашем повествовании слишком много человека.

Я смотрел в темноте на Надежду. Она глядела в сторону плато, там на плато всегда ходит ветер, и от этого чувствуешь радость жизни.

– То есть вам, Надежда, не хватает птичек? – мне стало смешно и весело.

– Ну да. Обожествление природы – это и есть юг. Горы, море, Неаполь скифский, Старый город, коты.

– Ну котов у меня хватает.

– Ваши коты не имеют родины, вы же человек без корней.

После этих слов Надежды мне стало немного обидно. У меня есть корни, но я никогда не придавал им значения.

– Мне обидно, – сказал я и загрустил.

– Настоящий Южный Город не различает мифологию и жизнь, – продолжила Надежда, – хотя вам этого не понять.

– Отчего же?

– Ваши герои, как герои Мураками, вместо саке пьют кока-колу, вместо суши едят гамбургеры и вместо того, чтобы заниматься любовью, говорят о любви.

– Зато я их люблю.

– Зачем любить то, что не существует?

Надежда подняла с земли монетку (кто-то потерял монетку) и пошла к себе во двор.

Гадалка

Покупаю молоко на центральном рынке Южного Города. Взял пластиковую бутылку и пячусь назад, чувствую, толкнул кого-то, слышу:

– Не толкайтесь.

Оборачиваюсь. Стоит немолодая, но прелестная и веселая женщина. Меня опять толкают, и я наступаю ей на ногу. Женщина ойкает:

– Что же это такое?!

Немного думает и произносит:

– А хотите, я вам погадаю?

Мне интересно.

– С чего бы это? – отвечаю.

– Ну судя по всему, что вы за десять секунд толкнули меня и наступили мне на ногу, у вас слоновья болезнь.

– Нет, – говорю, – у меня слоновьей болезни, просто толкаются все.

Но ладонь даю. Женщина поправляет прическу, отводит в сторону прядь со лба, берет мою ладонь и долго рассматривает.

– Вы родились на юге, но выросли в снегах. У вас, – говорит, – было счастливое детство, в кругу вашей семьи было принято дарить подарки и любить друг друга, вы часто гуляли на берегу моря и дышали свежим воздухом.

– Продолжайте, – киваю ей.

Я и вправду родился на Кубани, а вырос на Камчатке у Тихого океана.

– Вы много и хорошо учились и уехали в большой город.

Киваю, я и вправду в шестнадцать лет уехал учиться в Москву.

– Но там счастья не обрели, у вас второй брак и нет детей.

Озадачиваюсь.

– Вы способны достичь необъяснимых высот, но на вас поставили сглаз.

– Ага, – отвечаю, – и теперь у меня слоновья болезнь.

– Вы зря смеетесь, – улыбается, – если вы сейчас пойдете ко мне, то мы легко снимем сглаз.

Я осмотрел свои пакеты, в которых лежали молоко, сметана, домашний сыр, укроп, кинза, редиска, помидоры, сырокопченая колбаса и малосольная хамса. Я представил, как иду в дом этой прекрасной рыжей женщины. Она заводит меня в темную комнату, надевает халат с блестками и синий высокий колпак с маской, гасит свет, зажигает свечи, шепчет заклинание и изгоняет демона слоновьей болезни, обрызгивая меня водой. От неожиданности я вскакиваю, бьюсь головой о висящую над дубовым столом зеленую лампу. Мне больно, я хватаюсь за голову. На этом месте воображение сыграло со мной злую шутку, и я воскликнул:

– Ой, больно!

Женщина осмотрела меня и произнесла:

– Не бойтесь, больно не будет, будет хорошо.

Но я почему-то не пошел за женщиной, а побрел домой, еще раз наступив ей на ногу под воздействием слоновьей болезни.

Платон и Нина

Сидели с Платоном в кафе, и вот он рассказывает:

– Я со своей женой очень странно познакомился. Ходил в столовую «Советскую», ну брал тем оливье, пельмени, борщ в обед, котлетки, но вдруг стал замечать, что Нина, кассирша, мне то селедку под шубой забудет пробить, то компот, то грибочки. Я вроде молча все это сносил, а потом застыдился. Нина как-то вечером выходила после смены, а у меня как раз премия квартальная была, я подошел, взял ее под локоть:

– Может, в ресторан сходим, Нинок?

Ну Нина отказывалась, но я все-таки повел ее в самый лучший ресторан нашего городка, французский, с Эйфелевой башней в центре, больше даже из чувства вины, чем из любви. А в ресторане выпили, и вот тяну я ее с собой к себе в общагу, а Нина говорит:

– Ты же из-за оливье меня к себе тянешь.

А я раздухарился уже, ну выпил же:

– Нет, нет! – кричу, – как увидел тебя, сразу полюбил!

– Ага, ага, селедку ты под шубой полюбил, – смеется, но поехала, да.

Ну а я утром проснулся, а у меня же в общаге грязища, а она уже вымыла все, прибралась, стоит блестит, улыбается. Я огляделся. Даже плинтус отмыла, даже стекла. Когда успела? Стоит и молчит, как в поликлинике. Ну я, конечно, к ней переехал, да и забеременела она прямо в ту ночь.

Вадик и русский народ

Сижу в кофейне у Адама. Заходит Вадик. Вадик рассматривает меню, написанное на доске. Рассматривает долго, потом говорит Адаму:

– А вот какой кофе пили в Древней Руси?

Мы с Адамом в недоумении смотрим друг на друга, потом медленно переводим взгляд на Вадика. Вадик, понимая, что сказал что-то не то, уточняет:

– Ну при Петре I?

Мы с Адамом облегченно вздыхаем. Адам снимает кепку кофейщика и произносит:

– Руссияно.

Вадик подсаживается ко мне. Я смотрю на него и говорю:

– Мне кажется, вы, Вадик, не любите русский народ.

Я посмотрел на Вадима. Вечернее солнце как раз заходило за горизонт, и алая полоса заката цеплялась за крыши домов. Вадим оторвался от кофе, откинулся на стуле и взял в руки зубочистку, которой стал ковыряться в зубах.

– С чего вы взяли, Вячеслав Анатольевич? – Вадик вынул зубочистку изо рта.

– Ну вот вы мне говорили о северной тоске, южной тоске, о русской тоске, о будущем.

Мне не то чтобы хотелось задеть Вадика, но просто было какое-то абсолютно безнадежное настроение, то ли от жаркой погоды, то ли от выпитой накануне бутылки «Каберне-Совиньон».

– Вячеслав Анатольевич, вы, как всегда, занимаетесь ерундой, – прервал меня Вадик. – Хотите, я вам сначала покажу, что я люблю русский народ, а потом, как я не люблю русский народ.

– То есть соберете весь набор штампов.

Мне представилось, что Вадик стоит на трибуне и машет кепкой. Под ним волнуется море голов. В левую сторону он собирает толпы любящих русский народ отдыхающих и отправляет их в санатории. В правую сторону он собирает толпы не любящих русский народ отдыхающих и отправляет их в здравницы, причем и тем и тем абсолютно все равно, куда ехать, в санатории или здравницы. Я улыбнулся:

– Где есть набор штампов, там все бессмысленно.

Вадику понравилось моя идея.

– Видите, Вячеслав Анатольевич, вы сами понимаете, что разговор о любви бессмыслен.

– Бессмыслен к чему?

– Ко всему. Любите хамсу, птичек любите, в общем, любите все, что подвернется под руку.

Поход с Надеждой на Чуфут-Кале

В брошенный город караимов меня Надежда заманила обманом. Ну то есть, если бы я знал, как долго и мучительно до него добираться, то из-за своего стадвадцатикилограммового веса ни за что бы не согласился.

Мы ехали с ней сначала в рейсовом автобусе, а потом вышли в каком-то странном городке, тянувшемся нитью между двух горных хребтов. Было пустынно и жарко. Обветшалые обшарпанные домишки перемежались салунами, отелями и забегаловками. Все это наводило на мысль, что я оказался где-то в Неваде. Вот сейчас главный герой крутого американского боевика, какой-нибудь красавчик Брэд Питт, бежавший сюда от копов с мешком украденных из нью-йоркского банка денег, проснется в зачуханном номере с крупными черными тараканами, медленно примет душ с ржавой водой, выйдет на узкую пыльную улочку, чтобы стоять посреди площади, не понимая, в какую дыру он попал. Вот к нему подбегает оборванец и за доллар просит купить поддельную безделушку, доставшуюся его бабушке от кровожадных ацтеков.

Надежда шла споро и радостно, находя для своего фотоаппарата какую-то фактуру, я же тащился сзади, морщась от накатывающего на меня раздражения. Дорога тянулась в гору, и, видя мое раздражение, Надежда говорила, что осталось пройти всего сто метров, а там начнется ровное плато и можно будет передохнуть.

Мы уже прошли рестораны с восточной кухней, миновали православный монастырь, вырубленный в скале, прошли источник сладкой и целебной воды, тисовую рощу, но дорога все равно продолжала круто уходить в горы. Мне стало казаться, что Надежда просто разыгрывает меня или хочет совершить надо мной какое-нибудь злодеяние, хотя никогда ни в чем таком замечена не была, даже наоборот, всегда была готова прийти мне на помощь по первому зову.

А потом закончился асфальт и началась тропа, вымощенная неровными и отполированными временем булыжниками, по которым приходилось прыгать антилопой, мой дух упал окончательно, и я даже почувствовал в душе ростки ненависти ко всему окружающему. Иногда мы делали остановки и жадно пили из пластиковой бутылки безвкусную нагревшуюся воду.

Наконец где-то вдалеке, высоко показались крепостные стены. Над желтым рядом торчали хозяйственные постройки. Подъем окончательно принял вертикальное положение, и я, взмолившись за сто метров до входа в крепость, повалился на желтую пожухлую южную траву.

– А знаешь, – сказала Надежда, – у них там не было воды.

– Не понял?

– Осликами возили.

Я представил бедного маленького ослика. Как он, полный веры в долгую и счастливую жизнь каждое утро, понукаемый караимом-торговцем, спускается в долину к источнику, набирает в меха воды, а потом, выпучив глаза и высунув язык, тащит эту нужную воду в горную крепость. Мне стало жаль ослика.

– Мне жаль осликов, – сказал я.

Надежда засмеялась, спортивно подняла рюкзак с водой, весело и бодро полезла ко входу в крепость-музей.

– Ты лучше себя пожалей, – крикнула она мне через плечо.

Я смотрел Надежде в спину и думал: «Вот пройду я эти сто пятьдесят метров с уклоном в семьдесят градусов, вот дойду до лестницы, вот суну голову в окошечко кассы, а мне оттуда миловидная шокающая девочка – вход пять тысяч рублей. Ого, подумаю я. Пять тысяч рублей. Да у меня нет таких денег, это невозможно, я лез полдня на гору, а тут вход пять тысяч рублей, это невозможно, это ужас, это смерть и полная потеря естества».

Пока я так размышлял, я добрался до входа в Чуфут-Кале. К счастью, вход был почти бесплатен. Если честно, то Чуфут-Кале напомнил мне израильскую крепость Моссаду, такую же гордую, высокую и трагическую. Ее защитники зарезали себя, не желая попасть в плен к римлянам. Жители Чуфут-Кале просто покинули крепость в XIX веке.

Там были мавзолей, молельный дом, пещеры. Караимы выдолбили глубокие пещеры, Надежда сказала, что в принципе, долбить известняк несложно. Достаточно добиться резкого перепада температуры – развести костер и залить водой.

Но самое главное не в этом. Самое главное – вид вокруг. Ты стоишь на краю обрыва, а перед тобой бесконечная зеленая долина, уходящая вдаль и сливающаяся с голубым сияющим небом. Над долиной нависают горы, странные и непонятные для северного московского человека, но обычные и нормальные для человека южного. «Место силы, – подумал я, – место силы», – хотя никогда в эту ерунду не верил.

Потом мы спускались. Хотели успеть до темноты. Зашли на караимское кладбище. Надгробия и надписи на диалекте иврита. Восемьсот лет истории покинутого города.

Теодор Рузвельтович и щенок Багратион

Моя странная особенность состоит в том, что я не люблю собак. Возможно, это связано с тем, что в детстве меня покусал дедовский кобель Мухтар. Хотя я сам виноват. Мы приезжали к деду каждые два года, и в тот год Мухтар был трехмесячным щенком.

Я шестилетний гонял его зачем-то ивовой хворостиной по всему двору. Он бедный не знал, куда от меня спрятаться. Дед и бабка были в заботах, все-таки двадцать соток огорода и сад, и машина, и мотоцикл, а мне казалось, что боль не имеет никакого значения. Дети вообще не понимают боли. Но Мухтар оказался с хорошей памятью. Когда через два года я к нему приехал снова, и мы остались один на один (родители сидели в доме, а дед и бабка копались на огороде), он меня цапнул от всей души. Его, конечно, потом выставили из дома, отправили, кажется, в милицейскую часть, но факт остается фактом.

Сегодня я заметил, как мой сосед, автослесарь Теодор Рузвельтович, что-то вынес во двор и положил почти к моему крыльцу. Я наклонился, это были куриные объедки.

– Теодор Рузвельтович, – спросил я, – что это такое?

Он немного опешил, побледнел, потом как-то смутился и произнес:

– Щенку это, Багратиону.

– Какому Багратиону?

– Ну Вадикову.

– О Теодор Рузвельтович! – воскликнул я, – похоже, вы считаете, что щенок Багратион не будет гадить на ваш огород?

– Мир дуален, – ответил автослесарь, – если я не люблю кошек и считаю, что они гадят, это еще не значит, что я не люблю собак и не отношусь спокойно к тому, что они гадят на мой огород.

Я закурил, задумался. Пошел спать.

Лида

По субботам я хожу в книжный магазин Игнатия и копаюсь во вновь поступивших книгах. Иногда мне кажется, что, беря с полки очередной том, я чувствую тепло людей, которые до этого владели этими книгами. Они ушли, эти люди, их нет, ушла их культура, их убеждения, их тела распались на мелкие атомы, их души, возможно, живы, а может, и нет, а судьба привела их к какому-нибудь тупику, потому что если не нужны их книги, их кумиры, их поэты, их философы, их знания, их опыт, то значит, и их жизнь прошла зря.

Сегодня среди полок я вижу Лиду. Она сжимает в руках томик Цветаевой. Глупая, глупая Лида! Зачем ей Адам? Но Адам стоит рядом, он любит Лиду. И Адаму двадцать лет, и Лиде двадцать лет, они поженятся, у них будут дети, внуки, и правнуки. И Лида не понимает, что если я уеду в Москву, то никто в Южном Городе не поговорит с ней о Пятигорском, Бердяеве и Розанове. Я смотрю на Лиду, и, мне кажется, что если бы я имел силы, или мужество, или просто любовь к Лиде, то подошел бы к Лиде, обнял ее и увез куда-нибудь, но я лечу в Москву.

Лена

Я стою в очереди на посадку в самолет. Зачем я встал в очередь на посадку в 14:40, хотя на посадочном талоне стоит время посадки 15:15, я не знаю. Все встали, и я встал. Сейчас мне хочется сесть, но жалко. Вдруг уйдет очередь, пока я буду сидеть. Но я все-таки сел. К черту очередь. За мной села и рыжая девушка. Говорит, если бы я не сел, то она бы продолжала стоять. У нее желтые глаза, кудряшки и красные загорелые руки. Мы вместе летим в Москву. Девушка держит в руках журнал «Колыбель автотранспорта». Представил ее за рулем «майбаха».

Получилось красиво. Черный «майбах» и рыжая девушка с кудряшками. Но мы летим в синем самолете, а не едем в черном «майбахе».

«Волков Алексей, Волков Алексей, вылетающий в Петропавловск-Камчатский, куда вы пропали, мы ждем вас, мы ищем вас», – шепчет радио в аэропорте. Я вырос на Камчатке. Я сижу и думаю: «Может, это я Волков Алексей, и мне вместо Москвы надо лететь в детство в Петропавловск-Камчатский». К вулканам, к гейзерам, к красной икре, к сивучам и камчатскому крабу. Но я не Волков Алексей. Мне сорок восемь лет, и я лечу в Москву к жене, которая никак не хочет переезжать из Москвы в Южный Город, потому что боится за свою работу. Санкции, проклятые санкции. Проклятый Южный Город.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Москвич в Южном городе"