Текст книги "Славные деньки"

Автор книги: Вячеслав Чариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Славные деньки

 

Глава 1. Деревня

Не нравится мне моё имя Вячеслав. Есть в нём что-то триумфально загробное. Когда я кому-нибудь официально представляюсь, мне кажется, что я воспеваю молитву вечной славы какому-то давно почившему Анатольевичу. В сокращённой форме «Слава» это вообще не имя, а растиражированная  позолоченная надпись на постаментах, зданиях, грамотах и других носителях вечной памяти всему. Это конечно прикольно и тешит самолюбие, но недолго и через несколько лет начинает подбешивать, так как это ещё и дружеский повод поглумиться. Сколько интерпретаций использования моего имени я слышал и не сосчитать. Вот лишь несколько примеров.

– Вечная слава это персонаж всех поминальных молитв.

– Слава КПСС – это не мужчина, и даже не еврей.

– Слава героям нетрадиционной ориентации.

Это лишь некоторые опусы, прошедшие цензуру. От всего этого разнообразия, создаётся гаденькое ощущение, что моё имя пустили по самым достойным рукам, как дорогую путану. Всё время ловлю себя на мысли, что хочется отмыться от этого славного имени. Единственное что спасает это ироничное отношение к личной аутентификации. Но больше всего раздражает распространённый уничижительно плакательный вариант «Славик». Есть в суффиксе «ик» что-то унизительное. При сложении его с моим именем, я чувствую, как ласковые математики вычитают из меня что-то очень важное. От этого я становлюсь маленьким, и мне опять хочется плакать. Как-то я спросил у мамы, чем она руководствовалась при выборе моего имени. Из её объяснения я понял, что анализ рынка имён, теологическое исследование его значения, астрологическое прогнозирование моей судьбы и многое другое вошло в короткое, но ёмкое женское определение «Понравилось».

 

Во времена формирования дворовой самоидентичности, я пытался закрепить за собой право на ношение разных погонял. От «Славный» я отказался сам, так как посчитал что этот девчачий эпитет, создаст мне образ плюшевого мишки или парохода. Перебрав множество вариантов, я остановился на древнерусском бренде «Славян», который долго продвигал на компанейском рынке. К сожалению, он не выдержал конкуренции с ненавистной наследственной кличкой, доставшейся от отца. С одной стороны, ничего обидного в отсутствии суффикса «ов» в фамилии Чариков нет, но с другой стороны я уже объяснял мои непростые отношения с суффиксом «ик». Смирился я с этим штампом, после того как мне открыли страшную семейную тайну отцовской фамилии. Отец родился тёмной-тёмной ночью, в тёмном-тёмном  роддоме, и тёмная-тёмная медсестра сделала ошибку в тёмной-тёмной фамилии при выписке.  Вместо буквы «ы» она написала «и». В результате этой ошибки, фамилия претерпела ребрендинг. Стала более благозвучной, избавившись от татаро-монгольских отголосков родового тёмного-тёмного прошлого. Так что мне ещё повезло, что не пришлось откликаться на позывной Чарык, а то бы точно повесился. Вот что буква животворящая делает.

 

Слышу свист летящих камней в мой огород, завёрнутых в язвительные комментарии.  Спокойствие, только спокойствие! Я понимаю, что моя жизнь могла бы быть ярче падающей звезды, если бы меня назвали каким-нибудь тюркским именем «Умер».  Так что в целом мне всё нравится. И вообще я поборник фатума. Если уж тебе сниспослан индификационный знак свыше, значит звёзды сошлись во мнении, что для тебя так будет лучше. И не спорь с судьбой, всё равно она банкует. Конечно, можно прикупить фельдипёрсовое ВВП на раздаче паспортного стола, но не факт, что в конечном итоге у тебя на руках будет Фулл хаус. Например, тёзкам Сталина такая раздача принесла только дальнюю дорогу и мучительные хлопоты в казённом доме.

 

До четырёх лет я себя не помню. Вероятно, потому что был абсолютно счастлив. В год я сделал свой первый шаг навстречу длительной командировке в тамбовскую губернию на попечение дедушке Сергею и бабушке Ане. Когда мне исполнилось два года, я мог самостоятельно перемещаться по твёрдой земле и eпотреблять твёрдую пищу, родители отправили меня по этапу в деревню. Сами же встали в очередь на бюджетную жилплощадь. Орудуя локтями, изо всех сил ринулись её отрабатывать, чтобы выбраться из барачного скворечника в Подмосковье. Не сочтите это за кукушанский подход к единственному чаду. Это была отработанная старшим поколением традиция подкидывать своих детей на воспитание в родовое гнездо. По нынешним меркам гнездо было очень плодовитым. Бабуля издала свой последний родовой крик в 46 лет, отделавшись от назойливых притязаний деда на наследника, а перед этим она 12 раз стреляла холостыми девками.  К сожалению, только семь из них увидели собственных детей. Троих забрала болезнь, а двоих война.

 

    Я был единственным отпрыском седьмой дочери, как белая ворона в стае многодетных тётушек и дяди. И весь этот кагал прошёл через жернова бабушкиной любви и дедушкиного воспитания. Они перемалывали нас аккуратно, но сильно, а иногда и больно. Справедливости ради нужно сказать, что силовой метод воспитания был большой редкостью. За редким исключением, каждый получил единственное дедовское крещение. Поэтому эти случаи передавались из уст в уста, как страшные сказки братьев Гримм. Например, семейство моей тётушки Симы, каждый раз дружно потирало макушки, когда на общих застольях дело доходило до воспоминаний о методах воспитания дедушки Сережи. Он конечно не Макаренко, но его метод тоже работал и был проще в эксплуатации.

 

   Дело было аккурат после окончания войны, когда ещё был жив мой прадед Тимофей и карточки на хлеб. Так вот, прадед толи по ошибке, толи намеренно взял, да и спёр кусок хлеба у тёти Симы. Та давай возмущаться о несправедливости мира, о праве на свой хлеб насущный и прочей либеральности. Она так увлеклась борьбой за свои права, что пропустила момент, когда дедушкин дубовый половник ручной работы раскололся об её голову. По её словам, она до сих пор слышит звон в ушах от этой контузии. Через десять лет дед, как добрый самаритянин, переломил сухой батон колбасы о голову её сына Юрки, когда тот решил проявить самостоятельность в добыче остатков пищи из общего чугуна. Спустя пару лет её дочке Маринке достался призовой дедушкин щелбан из-за скверного воробья, вылетевшего из её уст за тем же столом. От неожиданного столкновения Маринкиной головы с указующим перстом деда она потеряла дар речи на время обеда, а сквернословие на всю жизнь. Моя мама стыдливо призналась мне, что от громких дедушкиных оваций по мягкому месту за тройку по математике, она в десятом классе выделила со страху суточный диурез и пятёрку в аттестате. И так со всеми. Достаточно было одной волшебной таблетки, чтобы вылечить дисциплинарный недуг на всю оставшуюся жизнь. Остальное воспитание сводилось к демонстрации кожаного «Сергея Сергеевича», который выполнял две важные функции. Поддерживал дедовские портки и дисциплину в доме. Когда дед произносил его имя всуе, даже сквозняки в щелях переставали свистеть, пытаясь по-тихому вылететь наружу. Тактильным знакомством с дедовским атрибутом воспитания, удостоился только ваш покорный слуга. Это прикладное воспитание до сих пор вызывает у меня зуд в месте приложения.

 

   Начну с того, что дед был поборником традиций, поэтому всё семейство в обязательном порядке приезжало летом в деревню батрачить. До моего четырёхлетия мама приезжала каждое лето, чтобы за время отпуска успеть зацеловать меня до полусмерти, отработать моё иждивение на бескрайних картофельных грядках, а заодно испортить фигуру на деревенских харчах. Отец был более сдержан в проявлении чувств к трудовой повинности, поэтому своё редкое появление обстраивал, как снисхождение ангела воплоти. Он спускался с высот своего пятого разряда электрика на грешную крестьянскую землю и неделю грешил чрезмерным возлиянием, прикидываясь сапожником. После свершения этого ритуала, он откланивался и возвращался к своим трудовым подвигам телемастера. Так вот, как-то после окончания первого класса мама отконвоировала меня в деревню для прохождения очередной летней повинности. Для встречи столичных гостей народу в комнате собралось  человек двадцать. Меня все трогали, тискали, тормошили, просили рассказать стишки и издевались от всей души. Я чувствовал себя звездой эстрады и стал молоть всякую детскую чушь направо и налево, не разбирая имён и званий. Звёздная болезнь прогрессировала у всех на глазах, и после долгих и мучительных выступлений привела меня к улётному исходу. Когда дед попросил меня помолчать, я уже по уши был в наркотическом дурмане всеобщего внимания, поэтому нагло проигнорировал его просьбу. На вторую просьбу деда я допустил роковую ошибку и в ультимативной форме предложил ему помолчать самому. Я был на вершине своего триумфального имени прямо над обрывом своего выступления.

 

   В тот момент, когда я произнёс заклинание молчания, воздух в комнотушке сжался до точки и поглотил все звуки. Эпицентр этой чёрной дыры находился где-то поверх моей головы, так как глаза двадцати человек были устремлены именно туда. В пылу выступления я не заметил этих атмосферных изменений, и продолжал разворачиваться на всю широту своей творческой натуры. Раскрыться полностью я так не успел, земля оказалась ближе. Моя натура неожиданно вознеслась над полом, а потом резко свернулась в бараний рог и устремилась в дедушкину промежность. В результате этих манипуляций я оказался зажатым между голенищами дедовских сапог. Почуяв неладное, я решил не медлить и применить голосовую психическую атаку на деда. После первого контакта с кожаным ремнём, я неожиданно для себя взял на две октавы выше обычного. Дед этот талант оценил по моему тощему достоинству следующим восторженным хлопком и просьбой замолчать на бис. Оценив невыгодность своей диспозиции, я решил обратиться за помощью к союзникам. Собрался с силами и послал голосовую депешу маме, с приложением самого умоляющего взгляда. Посыл разбился о безмолвное изваяние ужаса, застывшее на её лице. Указательный палец вертикально перечёркивал её рот и мои надежды на помощь. Ни какие мои волшебные заклинания не смогли вывести её из этого оцепенения.

 

   Третий импульс посланный ягодицами заставил меня задуматься и снизить тональность своей арии. При этом в бархатной тональности дедовского баса не было и намёка на злость. Он исполнял свою партию тихим елейным голосом, который громыхал в многолюдной тишине застывших статуй под акомпонемент художественного свиста ремня. Стало страшно, а ещё страшно обидно, что моя карьера столичной звезды так постыдно закатилась под дедовские ноги. Четвёртая инъекция «Сергея Сергеевича» в полупопие поставила печать молчания на мои уста, дабы не испустить через них дух. С противоположной стороны он бы всё равно со страху не выбрался, ибо там его сторожил кожаный демон. Дух бился где-то в районе мозжечка, пытаясь донести до моего сознания простую истину. Открыв ему врата, я осознал, что методы воспитания детей в этом захолустье остались ещё на патриархальном уровне. Я выключил свой громкоговоритель. Дед выждал минуту моей драматической паузы и разжал свои ножные объятия. Я выполз из дедовской промежности  совершенно шёлковым пай-мальчиком, которого не нужно было просить дважды. Этот эффект длился ещё долгие-долгие годы, а мой сольный номер внесли в книгу рекордов нашего семейства, как доказательство, что «Сергей Сергеевич» это не только виртуальная страшилка, но и эффективный инструмент в деле воспитания личностей этого родового древа.

 

С отцовским родовым древом я познакомился позднее, хотя корневая система дома была на соседней улице, но он уже пустовал. Дерево было менее ветвисто, но тоже нечета современным. С отцовской стороны мне досталось ещё две тёти и три дяди. Отец отца отправился на тот свет задолго до моего появления на этом, а бабушка Нюра к моменту моего прибытия в деревню уже перебрались к своей дочке Зине в Электросталь. Так что все мои детские воспоминания связаны с маминым семейством. Моя бабушка Аня не запомнилась мне какими-то яркими случаями или поступками. Разве что своей фирменной фишкой, которая стала притчей во языцех. Она постоянно перепалывала грядки только потому, что ей казалось, что кто-то их прополол неправильно.  И это пожалуй всё. Да и некогда ей было чудить. Вся её жизнь это сплошной уход за нескончаемым цветником жизней и плодоовощным огородом. В моей памяти её лик олицетворяет огромную душевную доброту и всематеринскую любовь ко всем её чадам. А ещё память хранит печать постоянной заботы о семейном очаге в огромной русской печи, которая постоянно томила картошку, щи и старые кости деда на верхнем полке. Бабушка как живительная влага питала своей любовью это родовое древо, могучим стволом которого являлся дед. Покрытый корявой корой традиций, трещинами житейских правил и зазубринами ошибок, он даже после смерти остаётся объединяющим стержнем для всех его потомков. На сегодняшний день крона этого дерева раскинулась по всей России от Калининграда до Владивостока. И несмотря на то, что некоторые его ветви засыхают от старости, к нему каждый год прививают новые саженцы других родовых деревьев. В результате этой селекции на нём распускаются новые цветы жизни и созревают плоды любви. Когда мы собирались вместе, то шелестели воспоминаниями, гудели русскими народными песнями, а некоторые складывались в дрова.

 

Глава 2. Детский сад

Когда мне стукнуло четыре года, отец самостоятельно собрал свой первый телевизор из лишних деталей. Они случайно оставались  от производственного процесса телемастерской, в которой он трудился. Это самопальное чудо было принесено в жертву какому-то административному богу, ведающим очередью на жильё. Подношение резко сократило срок рабской отработки и отцу выделили 58 долгожданных и вполне жилых квадратных метров в совхозной пятиэтажке. Временная прописка сменилась на постоянную, и социальный статус тружеников Подмосковного села позволил родителям пристроить меня в группу пятидневного наказания за то, что я младенец. С этого момента моя память ощетинилась нервными окончаниями, натужно напряглась и стала гадить воспоминаниями.

 

Несовершеннолетняя группа осужденных по той же статье, встретила меня настороженно. Стайка детсадовских упитанных полубоксов и худеньких косичек, довольно долго держала меня за дверью в подъезд своей иерархической лестницы. Коллектив был сплочённый и воспитан в духе холодной войны с чуждыми элементами. Но через какое-то время я всё-таки открыл своё место в этой химической таблице. Место досталось не самое удачное. Вес моего элемента был очень маленький по сравнению с удельной массой каждого отдельно взятого карапуза. В связи с этим большая часть слабой половины этой воробьиной стайки была для меня тоже сильной. В борьбе за счастливое детство, в плен не брали и гендерная принадлежность в расчёт не принималась. Не смотря на сложнопоганые ментальные условия, я всё таки выжил. Это был первый класс моей школы сознательной жизни во враждебной среде обитания себе подобных, но не связанных со мной узами крови особей. Правила сосуществования мелких хулиганов резко отличались от дедовского кодекса поведения. Вообще-то я рано сгущаю краски своей жизни. Настоящие тёмные тона ждали меня в седьмом классе. По сравнению с ними пятидневка была светлой акварельной картинкой. Хотя здесь я вкусил первые отравленные плоды удовольствия от мелких  унижений и издевательств над другими, а так же испытал все эти прелести на своей шкурке. Но по сравнению  с будущими испытаниями, это были безобидные детские шалости.

 

Было весело. После отбоя мы наносили друг другу татуировки гуталином, так как в то время вместо зубной пасты чистили зубы порошком. Выносили кровати спящих собратьев по несчастью в общественный туалет и будили их рингтонами барабанной дроби и звуками пионерского горна. Связывали шнурки спящих на дежурных стульях нянечек и всей группой получали от них люлей, драя швабрами полы в коридорах. В стенах этого заведения я впервые получил наглядный урок о половых различиях, когда с пацанами подсматривал за водными процедурами девочек в душе. Один раз за этим занятием нас накрыла местная полиция, в лице нянечки Натальи Григорьевны. В наказание нашу организованную преступную группировку заставили весь день носить тюремную робу девчачьих ночных сорочек. Этот нравственный удар по самолюбию за безнравственное поведение надолго отбил желание интересоваться анатомическими особенностями женского тела. Окончательное формирование моей женофобии на долгие годы завершило проявление нежных и очень назойливых чувств девочки Лены.

 

Она мирно отбывала свой срок в соседней группировке. Вдруг она решила воспылать чувствами к несовершеннолетнему товарищу по несчастью, сделав его жизнь просто невыносимой. Её огонь любви публично жёг  меня при каждой нашей встрече в общественной столовой и на прогулке. Сначала это было лестно, но через неделю её слюнявые поцелуйчики стали тяготить. В конце следующей недели воспитательница посадила нас в обезьянник детской беседки за её непристойное поведение. Я провёл два мучительных часа публичного унижения сборища карликов. Они совали свои мордочки в клетчатые отверстия беседки, улюлюкали и гоготали, наблюдая за моими пытками этого влюблённого палача под лозунг «Тили-тили тесто. Жених и невеста!». На свободу я вышел с моральной травмой и окончательно сформированной фобией. Лену эта отсидка ничуть не смутила. И она на правах публичного признания стала преследовать меня с утроенной силой девичьей любви. К концу третьей недели я досконально изучил территорию этого заведения. Одинокие прогулки я проводил в таких потаённых местах, о существовании которых никто не догадывался. Моим гуттаперчевым возможностям, укладывать своё тщедушное тельце в сточных трубах и пожарных ящиках для песка, мог позавидовать любой акробат. Через две недели мои старания были вознаграждены, её охлаждением к моей скромной персоне.

 

  В отсутствии объекта своего вожделения, Лена решила реализовать своё ненасытное желание любить на другом подопечном нашей продлёнки. После того как мне передали оперативную информацию, что силы влюблённого противника брошены на другой фронт, я ещё неделю вздрагивал при звуке её голоса на прогулках и падал в ближайшее укрытие, прикидываясь ветошью. Окончательно убедившись в том, что она потеряла ко мне интерес, я впервые вздохнул полной грудью разведённого мужчины и пустился во все тяжкие. Открыто кутил с друзьями в столовой, бухал кисель, мешая его с парным молоком. Наслаждался свободой ограниченного передвижения, шалил и совершал безумства, о которых писал выше. Так продолжалось год, пока совхоз не отгрохал собственный детский сад с обычным дневным режимом содержания малолетних спиногрызов. Кстати сказать, с Леной судьба свела меня ещё раз в девятом классе Архангельской средней школы, кода мы перешли в неё из восьмилетки при нашем совхозе. Когда я ей напомнил о нашем бурном романе, оказалось, её память не сохранила этот яркий эпизод жизни. Вероятно, в тот момент она тоже была счастлива, чего не нельзя сказать обо мне.

 

На выходные мама забирала меня из этого бедлама в наш двухкомнатный семейный дворец и с усердием любящей наседки откармливала меня харчами совхозной столовой, в которой она работала заведующей. Столь высоким постом в местной административной иерархии она была удостоена за наличие диплома технолога пищевой промышленности. Это позволяло ей снимать сливки с общественного стола. Конечно, это было наказуемое правонарушение, но на деньги, которые называли зарплатой, мы бы не выжили без этих условно списанных продуктов. Я с малых лет принимал активное участие в этих преступлениях, вынося сумки с мясом и другой провизией с территории общественного питания. Недостаток белка в котлетах заменялся хлебобулочными углеводами, поддерживая нормативный вес условно мясного изделия. Землепашцы роптали, но всё-таки давились пустоватой баландой, хлебными котлетами. Они не спешили записываться в работники ножа и сковордки, так как на клубничных полях совхоза экспроприация государственного урожая ягод приносила труженикам полей ощутимые нетрудовые доходы.

 

   По правде сказать, еда в столовой была не такой уж противной. Я уплетал столовские котлеты с большим удовольствием, чем домашние с избыточным содержанием условно списанных мяса и яиц. Мама недовольно кудахтала и  сетовала на мой плохой вкус, но была рада экономии и моему хорошему аппетиту. Её расстраивал тот факт, что количество потребляемых мной продуктов ни как не сказывалось на моём удельном весе. Мой метаболизм перерабатывал продуктовую корзину столовых запасов в серое вещество мозга и другие ингредиенты жизнедеятельности. Но в основном в серое вещество. Несмотря на достаточно большой ассортимент домашнего меню, я с особой теплотой вспоминаю наше скромное застолье в усечённом формате. Только я, мама, луковица, сало или селёдка с ржаным хлебом. С тех пор я испытываю непреодолимую слабость к этому продуктовому набору. При виде этих солёных продуктов у меня выделяется обильное слюноотделение, но не из-за их вкусовых качеств. Это скорее связанно с чувством наивысшей гармонии моего маленького мира, в котором всё моё существо наполнялось живительными соками. Моё сердце переполнялось теплом любящих глаз моей мамы, а желудок урчал от удовлетворения простой пищей. Более высшего состояния блаженства я не испытывал даже во время оргазма.

 

  Отцовский вклад в семейный бюджет был более чем скромный, так как был адептом зелёного змия. Справедливости ради нужно сказать, что голова у отца варила правильную кашу. Позолоченные талантом руки могли собирать из случайно списанных запасных деталей разные дефицитные бытовые приборы от радиоприёмника до телевизора. В советские времена моего детства очередь на них была больше, чем на новые «яблочные огрызки». К сожалению, большую часть своих  нескромных подкалымных доходов он клал на алтарь своего зелёного идола. Маме доставалась лишь скромная официальная зарплата телемастера, а его хвалёные заказчиками руки так и не дошли до сборки аппаратуры для семьи. Вероятно, у мамы не хватило денег на оплату халтуры. Его жизненное кредо было «Всё для народа!». Этот социально направленный порыв приносил ему неплохое моральное и более чем хорошее материальное удовлетворение, но нанёс непоправимый ущерб моему отношению к родителю.

 

Последний год перед школой я провёл в подготовительной группе совхозного детского сада. Питомник школьной рассады располагался на территории посёлка городского типа. Почётное звание «городской» ему присвоили за шесть панельно-типовых пятиэтажек. Пришвартованные навечно, как круизные лайнеры, они белели у прибрежной полосы зелёного хвойно-лиственного моря, куда все аборигены ныряли за грибами, ягодами, воскресными шашлыками и другими плотскими утехами. Садик располагался рядом с домами и был похож на огромную двухпалубную королевскую яхту с керамической отделкой корпуса, в огороженной разноцветной оградой акватории леса. Команда нашего подготовительного отделения была сформирована по большей части из юнг, которых я знал по прошлому месту прохождения младенческой службы. Так что адаптационный период я преодолел легко. С этой командой я прошёл весь боевой путь вплоть до десятого класса. Большинство из них до сих пор с удовольствием приходят на встречи одноклассников, чтобы вспомнить былое и оценить ущерб, нанесённый нам безжалостным временем. Однако не всё для меня прошло гладко на этом долгом рейде. Были торпедные атаки заговоров, авиаудары в голову с высоты сильных мира сего и сердечные пробоины первой любви. Но это было позднее, а пока мы были счастливыми болшеголовыми и мелкотельными карапузами. Мы искренно радовались всему новому. Каждому дню, деревянным игрушкам, конфетам «Му-му», экзотическим бананам, ананасам и другим диковинам советского детства.