Текст книги "Мужчины вышли покурить"
Автор книги: Вячеслав Пьецух
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Пьецух Вячеслав
Мужчины вышли покурить
Вячеслав Пьецух
Мужчины вышли покурить...
Мужчины вышли покурить сразу после того, как тетя Маша завела дедовский патефон (Энерготрест аккуратно отключал в поселке электричество после пяти часов вечера из-за повальных неплатежей) и женский пол нацелился танцевать; Зина Попова схватилась с Анной Жмыховой, Галина Прическина (*2) с Верой Сидоровой, тетя Маша танцевала сама с собой. Курить мужчины устроились на новой веранде, только что пристроенной Николаем Прическиным к своему дому по улице Бебеля, N_8 (*3), еще пахнувшей свежим деревом и как будто маринованным чесноком. Выпили к тому времени предостаточно, можно сказать, даже и чересчур, да еще хозяин прихватил с собой на веранду четвертную бутыль свекольного самогона, и поэтому между мужчинами сразу завязался взбалмошный разговор.
Начал его парикмахер Попов, беженец из Баку, недавно осевший в поселке и оттого искавший расположения старожилов.
– Вот в данном климатическом поясе, – сказал он, – уже заморозки случаются по утрам, а, например, в Ленинакане сейчас хоть из дому не выходи, – такая стоит жара. Я вообще много где побывал, и в Ленинакане, и в Гурьеве, и в Дербенте, и в Красноводске, и даже в Улан-Удэ (*4).
– Подумаешь, в Улан-Удэ он бывал... – сказал Сидоров с желчью в голосе. – У нас вон Колька Прическин в Париж ездил, и то молчит!
– Как?! – изумился Попов. – Неужели ты, Николай, действительно был в Париже?
Прическин ему в ответ:
– Даже не знаю, как и сказать. С одной стороны, я точно был в Париже от профсоюза железнодорожников, а с другой стороны, я в Париже, можно сказать, что не был (*5). Ты понимаешь, привезли нас, то есть делегацию победителей социалистического соревнования, на однодневную экскурсию в Париж, поселили в гостинице и сразу повели осматривать кладбище Пер-Лашез. Это сейчас за границей все первым делом разбегаются по магазинам, а тогда нас как советских людей, наследников славы парижских коммунаров, первым делом повели на кладбище Пер-Лашез. Ну, гуляем мы между надгробиями, и вдруг в нашей делегации открывается недочет: исчез председатель житомирского горкома профсоюзов, как сквозь землю провалился, нету его и нет. Собрали нас всех как раз у Стены Коммунаров, велели ни под каким видом не двигаться с места и стали его искать. Так мы и просидели на кладбище дотемна, а утром назад в Москву. Но вообще Пер-Лашез произвел на нас потрясающее впечатление: везде прибрано, памятники богатые, кресты у них в голубое не красят, – ну, одним словом, отсталая мы страна!..
– Кстати, о покойниках, – вступил Жмыхов. – На прошлой неделе в районе хоронили одного незаурядного мужика. Раньше он жил в Москве и был председателем отделения ДОСААФ. Потом его посадили, и после освобождения он переехал на жительство в наш район. Характерна история этой его посадки... Вдруг, елки зеленые (*6), открывается, что в одном детском садике постоянно воруют мясо. В этот садик ходила дочка одного капитана милиции, а то, конечно, никто бы не вздрогнул на этот счет. Целый год бились органы в поисках вора, засады устраивали, даже метили мясо изотопами, – все впустую! Нашли вора только после того, как в этом детском садике произошло массовое отравление сальмонеллезом: пострадали семьдесят ребятишек, три воспитательницы, одна работница пищеблока и – елки зеленые – этот самый председатель отделения ДОСААФ... (*7)
– Кстати, о местах лишения свободы, – сказал Сидоров и залпом выпил стакан свекольного самогона. – Я когда отбывал наказание под Ухтой, отправили нас как-то на дальнюю командировку, лес валить на шпалы, и дали сухой паек. Ну, поели мы паек, а больше ничего не дают, потому что машина с продуктами, как потом оказалось, заехала в болото и потонула. Три дня мы не ели и вот возвращаемся на зону голодные, как собаки...
– Погодите, мужики, – вдруг сказал Жмыхов. – Вон Сорокин идет, алкаш...
Вдоль поселковой улицы действительно брел мужичок Сорокин, миниатюрное существо лет сорока пяти. Он был крепко пьян и тем не менее двигался избирательно, аккуратно обходя лужи и в особенно топких местах балансируя на манер циркового канатоходца. Уже наметились сумерки, патефон в доме наигрывал "Брызги шампанского", на соседнем дворе громко бранились, где-то неподалеку кричал петух (*8).
– Эй, Сорокин! – закричал Жмыхов. – Ты же в завязке, гад?! Ты же вчера родиной клялся, что в рот не возьмешь вина?!
Сорокин не спеша подошел к калитке, оперся о нее локтями и вдруг заплакал.
– У меня мама умерла в Омске, – сказал он сквозь всхлипывания, – ну как тут не выпить, ты сам посуди, Иван?!
И опять же вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, Сорокин радостно улыбнулся и сообщил:
– Сейчас иду мимо автостанции и вижу: в кустах наша почтальонша пьяная валяется с голым задом. По всему видать, кто-то попользовался старушкой...
– Ах ты, пень! – сделал ему нагоняй Николай Прическин. – У него мать умерла, а он, поганец, улыбки строит!..
– Ну, положим, она не сегодня умерла.
– А когда?
– Ну, положим, полгода тому назад. Но ведь все равно беда, ты сам посуди, Иван?! (*9)
С этими словами Сорокин протяжно вздохнул, утер рукавом глаза и пошел дальше своей дорогой.
– Стало быть, возвращаемся мы на зону голодные, как собаки, – продолжал Сидоров, – и поэтому не удивительно, что я с голоду сожрал шахматы наших урок...
– В плане? – заинтересованно спросил Жмыхов.
– В плане, что у наших урок шахматы были сделаны из хлеба – я их поэтому и сожрал. Конечно, урки мне отомстили люто: они у меня, суки такие, золотой зуб выдернули пальцами, как щипцами! Зуб был литого золота, я его в карты выиграл в девяносто втором году. Ну, залепил я дырочку пластилином и так до самого освобождения и ходил.
– Хорошо тут у вас, – с грустью сказал Попов, – прохладно, петухи поют, а в Азербайджане, представьте, идет резня... (*10)
– Кстати, о шахматах, – сказал Жмыхов. – Что-то я не пойму: вот Карпов постоянно играет черными защиту Нимцовича и всю дорогу проигрывает – так чего ж он ее играет?!
– А потому что он русской национальной принадлежности, – подсказал Николай Прическин, – да еще родом из города на Неве. Вот если бы у него была фамилия Каспаров и родился бы он в Баку, то играл бы черными защиту Гринфельда и был бы непобедим.
– Каспарова, пожалуйста, не трожьте, – строго сказал Попов.
– А чего ты его, собственно, защищаешь?! – слегка возмутился Сидоров. Каспаров твой, если хочешь знать, такой химик, что я бы с ним в карты играть не сел.
– А он в карты и не играет.
– И зря! Лучше бы он в карты играл, потому что в шахматах нужна не хитрость, а определенная голова!
– Да ты чего выступаешь-то, сукин сын?!
– Это я-то сукин сын?!
– Как минимум!
– Ты давай, парень, отвечай за свои слова, не то, неровен час, я тебе вот этой посудиной голову проломлю!
На несчастье, четвертная бутыль свекольного самогона в этот момент находилась в руках у Сидорова, и через пару горячих препирательств он таки исполнил свою угрозу. В результате среди дам, по-прежнему, как ни в чем не бывало, танцевавших в доме под дедовский патефон, образовалась одна вдова (*11).
Авторские комментарии
1. Мужчины вышли покурить... – Необязательные названия в этом роде... нет, не то.
Двадцать лет обманываешь читателя, обманываешь, а потом понимаешь, что так нельзя. Вернее, настоятельно требуется хоть однажды показать ему закулисную область литературы, изобличить все лукавство этого производства, обнаружить многочисленные уловки, условности, предрассудки, без которых не обходится словесное мастерство. Искусство искусством, а совесть берет свое.
Стало быть, необязательные названия в этом роде, как правило, говорят о неумении определиться с характером и сущностью литературного вещества. Если писатель точно знает, о чем он хочет поведать миру, то и название у него обязательно будет точное, единственное, неукоснительно работающее и технически и на художественную идею. Например, оно задаст тон, укажет генеральную линию, а в редких случаях даже обеспечит проникновение в такие глубины, которые автор едва наметил. Посему правильнее было бы назвать этот рассказ "Разоблачение жанра", но он почему-то сам собой назвался "Мужчины вышли покурить..."
2. Курьезными, так сказать, играющими фамилиями, профессионалы не злоупотребляют. Даже у гениев, больших мастеров выдумывать таковые, на одного Мармеладова приходится пяток каких-нибудь Ивановых. И в жизни так, хотя жизнь и литература соотносятся меж собой как несчастный случай и анекдот.
3. Нарочно уточненная топонимическая привязка, как, впрочем, и многие другие мелкие реалии жизни, употребляется для того, чтобы придать вымышленному видимость действительного, дескать, как описано, так и было. На что больше было бы веры в бытование Чичикова, если бы на первой странице "Мертвых душ" он въезжал не в губернский город N, а, скажем, в Вологду или в Курск.
4. Прямую речь литературных персонажей приходится облагораживать против натуральной, приводить ее хотя бы в соответствие с нормами русского языка. В действительности у нас объясняются коряво, с пятого на десятое, употребляют множество междометий, так называемых слов-паразитов, матерной брани, вообще разговаривают малограмотно и с гнусцой. Как говорят литературные персонажи, живые люди не говорят.
5. То, что следует далее, действительно имело место незадолго до крушения большевизма. Неважно, что произошла эта история с делегацией научных работников, неважно, что развивалась она не совсем так, как описано, – важно то, что простые люди друг другу истории не рассказывают, а толкуют о расценках на отделочные работы или о том, кто чего у кого украл. Таким образом, литература не столько отражает жизнь, сколько ее обогащает, как обогащают урановую руду.
6. Вводные слова вроде этого употребляются из тех видов, чтобы придать больше своеобразия персонажу. Смотри "тае", "не тае" у Толстого во "Власти тьмы".
7. Эта правдивая история здесь передается в очищенном варианте. Если передать ее в настоящем виде, то получится давно наскучившее повествование о том, что народ у нас ворует, а милиционеры не шьют, не порют. Вообще произведение жизни следующим образом преобразуется в произведение литературы: убирается все лишнее, затемняющее фабулу и идею, числитель обстоятельств делится на знаменатель события без остатка, по-иному переставляются слова, и вот уже несчастный случай сам собой превратился в изобличительный анекдот.
8. Диалог в правильном рассказе время от времени перемежается с лирическими наблюдениями, чтобы выходило не слишком густо. Кроме того, озвученный пейзаж навевает нужное настроение или может работать в качестве контрапункта, но вообще это одна из тех маленьких хитростей, которые заставляют уверовать в сочиненное, как в былое. Зачем это так делается неясно, ибо все знают, что писатель, как говорят простые люди, сочиняет "из головы". Тем не менее писатель всегда норовит подстроиться под действительность, и это правило наводит вот на какую мысль: может быть, он сочиняет вовсе не "из головы", а под воздействием каких-то магнитных сил...
9. Диалог в этом роде действительно имел место во время оно, но, во-первых, состоялся он в Центральном Доме литераторов, в так называемом "пестром" зале, во-вторых, между одним известным детским писателем и одним никому не известным беллетристом, который всех мужчин называл "Иван". Русская жизнь торовата на происшествия, но никак не на занятные диалоги, и писатель собирает их с бору по сосенке, впоследствии употребляя для вящего колорита.
10. Чем нелепее концовка рассказа, тем более настойчиво ее нужно предупреждать. У этого сочинения финал средней нелепости, и, чтобы предварить его, достаточно одной фразы.
11. Лучшие образчики жанра оснащены концовками сильными, углубляющими, которые всегда оставляют пространство для приятного недоумения, точно ты что-то очень вкусное, но непонятное проглотил. Слабая же концовка, а то и ее отсутствие, обличает слабую отделку материала, а то и отсутствие художественного смысла, без которого рассказ превращается в картинку и, значит, выпадает в другую область. В особо изящных случаях финал, собственно, и делает рассказ, хотя бы он состоял из десятка-другого слов. В настоящем же случае финал говорит о том, что автор просто не знал, чем кончить. Как, впрочем, и чем начать. Однако дело не в этом, а дело в том, что вообще честнее было бы этот рассказ не писать, а выступить с декларацией, дескать, жизнь на Руси некоторым образом фантастическая, и народ наш занятный, но беспорядочный и дурной. Правда, тогда, сам собой напрашивается вопрос: а что бы, предположительно, кушал Антон Павлович Чехов, если бы он сплошь выступал с голыми декларациями, ибо даже такой его роскошный рассказ, как "Злоумышленник", можно сформулировать следующим образом: жизнь на Руси фантастическая, и народ наш занятный, но беспорядочный и дурной. На чем, собственно, и стоит вся наша литература.
