Текст книги "Шутки Господа"

Автор книги: Вуди Аллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Популярная парапсихология

Нет никаких сомнений, что удивительное рядом. Единственный вопрос – есть ли там парковка и до которого часа открыто. Необъяснимые вещи происходят постоянно. Кому-то являются привидения. Кто-то слышит голоса. Кто-то просыпается на Кубке по стипль-чезу и весь в мыле приходит к финишу вторым. А кто хоть раз не ощущал прикосновения ледяной руки, когда дома больше никого не было? (Я, слава богу, не ощущал, но ведь таких, как я, немного осталось.) Что кроется за всем этим? Или, если угодно, что открывается впереди? Действительно ли существуют люди, способные предсказывать будущее и общаться с духами? Правда ли, что после смерти можно принимать душ?

К счастью, ответы на эти и другие вопросы, связанные со сверхъестественными явлениями, читатель скоро найдет в книге Осгода Малфорда Твиджа «Ну и ну!». Ее автор – известный парапсихолог и профессор кафедры эктоплазмы Колумбийского университета доктор Твидж – собрал замечательную коллекцию, в которой представлен широкий спектр паранормальных явлений от передачи мыслей на расстоянии до странного происшествия с двумя близнецами, один из которых пошел помыться, а второй, находившийся в это время на другом конце света, внезапно стал чистым.

Вот лишь несколько наиболее примечательных историй из книги доктора Твиджа с его комментариями.

Встречи с привидениями

16 марта 1882 года господин Д.С. Даббс, внезапно проснувшись среди ночи, увидел своего брата Амоса, скончавшегося четырнадцать лет назад. Амос сидел на корточках у кровати и брил хомячка. Даббс спросил брата, откуда тот взялся. Амос сказал «не пугайся» и объяснил, что вообще он мертв и выбрался в город только на выходные. Даббс поинтересовался, как выглядит «тот свет». Амос ответил: похоже на Кливленд, и добавил, что вернулся, чтобы передать брату важное сообщение: не надо надевать теннисные носки к темно-синему костюму.

В эту минуту вошла служанка. Она видела, что хозяин разговаривает с «бесформенной белесой туманностью», которая, по ее словам, напоминала Амоса Даббса, но была несколько миловидней. Потом Амос предложил брату спеть дуэтом арию из «Фауста», что они и проделали с большим чувством. Когда занялся рассвет, Амос ушел сквозь стену, а Даббс, попытавшись пойти за ним, сломал себе нос.

Перед нами типичный случай встречи с привидением. Если верить Даббсу, призрак возвращался еще раз. Он заставил миссис Даббс, сидевшую в кресле, подняться в воздух, и она двадцать минут парила над обеденным столом, а потом упала в гусятницу. Надо заметить, что привидения вообще любят проказничать. Английский мистик А.Ф. Чайлд объясняет это чувством собственной неполноценности, которое вызывает у покойника смерть. Чаще всего появлению «привидения» предшествует гибель при необычных обстоятельствах. Так, Амоса Даббса родственники случайно высадили в грядку с баклажанами.

Отделение души от тела

Господин Алекс Шизербойм сообщает о следующем происшествии: «Мы с приятелями сидели за столом и пили чай с рулетом. Внезапно я почувствовал, как моя душа отделилась от тела и отправилась звонить по телефону. Звонила она в компанию Мошковича по производству фибергласа – зачем, не знаю. Потом душа вернулась в тело и находилась там около двадцати минут, боясь, что кто-нибудь предложит сыграть в шарады. Но зашел разговор о фондах взаимопомощи, и тогда она снова покинула тело и отправилась в город. Душа посетила статую Свободы и сходила на мюзикл в „Радио Сити“, после чего заглянула в стейк-хаус и заказала ужин на 68 долларов. Потом она решила вернуться в тело, но не смогла поймать такси. Тогда душа пошла пешком по Пятой авеню и успела как раз к вечерним новостям. Я отчетливо почувствовал, как она возвращается, потому что по телу прошел озноб и голос сказал: „А вот и я, передай-ка мне изюмчик“.

С тех пор это повторялось еще несколько раз. Однажды душа провела выходные на Майами, потом ее арестовали в универмаге при попытке вынести галстук. Был еще третий случай, но тогда скорее тело покинуло душу, просто чтобы сходить на массаж и вернуться точно на прежнее место».

Случаи отделения души от тела особенно распространились в конце первого десятилетия двадцатого века в Индии; по свидетельствам очевидцев, неприкаянные души бродили тогда по всей стране в поисках американского консульства. Описываемый феномен во многом сходен с телепортацией, когда человек внезапно дематериализуется в одном месте и материализуется в другом. Это неплохой способ путешествовать, хотя обычно приходится по полчаса ждать багаж. Наиболее поразительный случай телепортации произошел с сэром Артуром Нюнни. Принимая ванну, он со звучным всплеском исчез и в то же мгновенье очутился в струнной группе Венского симфонического оркестра, где прослужил потом первой скрипкой двадцать семь лет, хотя умел играть только «Собачий вальс». Однажды во время исполнения сороковой симфонии Моцарта («Юпитер») он исчез и впоследствии был найден в кровати Уинстона Черчилля.

Вещие сны

Мистер Фентон Алленштюк описывает свой вещий сон: «Около полуночи я лег спать, и мне приснилось, что я играю в покер с рублеными яйцами. Внезапно сон переменился, и я увидел своего дедушку. Он танцевал вальс с манекеном посреди улицы, и прямо на них мчался грузовик. Я попытался крикнуть, но изо рта вырвался лишь бой курантов, и старик угодил под колеса.

Я проснулся в поту и помчался к дедушке, чтобы спросить, не собирается ли он танцевать с манекеном. Он ответил: конечно нет, хотя подумывает, не переодеться ли пастухом, дабы одурачить врагов своих. Успокоившись, я вернулся домой, а через некоторое время узнал, что дед поскользнулся на двойном чизбургере и вывалился в окно небоскреба „Крайслер“».

Вещие сны часто считают простым совпадением. Скажем, человек видит во сне, что кто-то из его родни умер, просыпается – и в самом деле. Но не всем так везет. Ж. Мартинезу из Кеннебанкпорта, штат Мэн, приснилось, что он выиграл кубок по гребле на байдарках и каноэ. Однако, проснувшись, он обнаружил, что еще плывет на кровати через океан.

Спиритизм

Сэр Хью Свиглз, известный скептик, описывает любопытный спиритический сеанс:

«Мы собрались у прославленной мадам Рено. Она велела всем сесть вокруг стола и взяться за руки. Мистер Викс от волнения захихикал, и мадам огрела его блюдцем. Потом погасили свет, и медиум попыталась войти в контакт с духом мужа миссис Марпл, скончавшегося год тому назад от самопроизвольного возгорания бороды. Вот полная стенограмма сеанса.

Миссис Марпл. Что вы видите?

Медиум. Вижу мужчину, у него голубые глаза и кепка с пропеллером.

Миссис Марпл. Это мой муж!

Медиум. Он говорит, что его зовут… Роберт. Нет… Ричард….

Миссис Марпл. Квинси.

Медиум. Квинси, конечно, его зовут Квинси.

Миссис Марпл. Что еще?

Медиум. Он лысый, но любит носить на голове несколько кленовых листочков, чтобы прикрыть плешь.

Миссис Марпл. Правильно! Все верно!

Медиум. Он что-то держит в руках… не могу понять… кажется, это свиная отбивная.

Миссис Марпл. Это мой подарок. Я подарила ему на день рожденья. Вы можете поговорить с ним?

Медиум. Дух Квинси Марпл, отвечай. Велю тебе, отвечай.

Квинси. Клара, это Квинси.

Миссис Марпл. Боже мой, Квинси! Квинси!

Квинси. Клара, сколько ты маринуешь цыпленка, когда жаришь?

Миссис Марпл. Это он! Это его голос!

Медиум. Всем сосредоточиться!

Миссис Марпл. Квинси, как ты там, за тобой хорошо смотрят?

Квинси. Ничего, неплохо. Правда, вещи из чистки жду по четыре дня.

Миссис Марпл. Квинси, ты скучаешь по мне?

Квинси. А? Клара, детка, ну, конечно. Конечно, страшно скучаю. Ты извини, мне сейчас надо идти…

Медиум. Он уходит. Я теряю его. Он удаляется.

Проведенная мной строжайшая экспертиза полностью подтвердила достоверность разговора. Небольшие подозрения может вызвать разве что патефон, обнаруженный под платьем у мадам Рено».

Нет сомнений, что некоторые явления, описанные участниками спиритических сеансов, действительно имели место. Так, всем памятен случай с Сивиллой Серецки, чья золотая рыбка неожиданно запела «Я ощущаю ритм»[88]88
  Песня Д.Гершвина.


[Закрыть] – любимую песню ее недавно скончавшегося племянника. Однако в целом общение с умершими затруднительно, так как большинство из них не расположены разговаривать, а другие долго мямлят, прежде чем перейти к делу. Автору довелось также наблюдать поднимающийся столик, а доктор Джошуа Блошкинд из Гарварда рассказывает, как во время одного сеанса столик поднялся, попросил прощения и пошел спать.

Телепатия и ясновидение

Один из наиболее впечатляющих примеров связан с легендарным греческим телепатом Ахиллом Лондосом. Его удивительные способности обнаружились еще в детстве. Десятилетним ребенком, лежа в постели, он усилием воли заставлял вставную челюсть отца вылететь изо рта. Когда однажды пропал сосед Лондосов и его не могли найти в течение трех недель, мальчик посоветовал его жене поискать в духовке. Действительно, муж оказался внутри, он сидел по-турецки и вышивал крестиком. Поглядев на человека, Ахилл Лондос мог вызвать его изображение на обычном «кодаке», правда, все портреты выходили неулыбчивыми.

В 1964 году полиция попросила его помочь в розыске так называемого дюссельдорфского душителя, маньяка, оставлявшего кусочек рокфора на груди у своих жертв. Лондосу достаточно было понюхать носовой платок, и он вывел полицию на след некоего Зигфрида Ленца, разнорабочего в школе глухих тетерь. Ленц во всем признался и попросил, если можно, вернуть ему платок.

Лондос – не единственный пример человека с незаурядными психическими способностями. Есть и другие. Скажем, С.Н. Джером из Ньюпорта (Род-Айленд) утверждает, что способен угадать любую карту, которую задумает бурундук.

Предсказания

Наконец мы подошли к графу Настурбамусу, чьи поразительные предсказания, сделанные в шестнадцатом веке, до сих пор ставят в тупик отъявленных скептиков. Судите сами:

 
Друг с другом начнут воевать два народа,
но только один победит в той войне.
 

(Специалисты полагают, что имеется в виду русско-японская война 1905 года, – ошеломляющая дальность прогноза, если учесть, что он сделан в 1540 году.)

 
Напрасно наивный гордец из Стамбула
спасает гамаши – спасенья им нет.
 

(В 1860 году Абу Хамид, офицер оттоманской армии, сдал гамаши в чистку, и ему посадили два пятна на подкладку.)

 
Великий создаст для народов обновку,
Избавя несчастных от множества мук,
Она защитит их во время готовки
И будет ей имя сюртук иль фартук
 

(Конечно, Настурбамус имел в виду передник.)

 
Во Франции явится муж-победитель,
наделает шума, хоть сам невысок.
 

(Здесь идет речь о Наполеоне или о Марселе Люме, лилипуте восемнадцатого века, возглавившем заговор с целью искупать Вольтера в соусе бешамель.)

 
На карте появятся новые страны,
И двое танцоров, отвергнув балет,
Прославят страну за большим океаном,
И станут известны как Джинджер и Фред.
 

(Полагаю, комментарии излишни.)

Я обращаюсь к выпускникам

Ни разу за всю историю человечеству не бывало так ясно, что оно на распутье. Одна дорога ведет к утрате последних надежд и отчаянью. Другая – к полному вымиранию. Дай бог, чтоб нам хватило мудрости сделать правильный выбор. Я говорю об этом отнюдь не с унынием, а лишь с кошмарной уверенностью в полной бессмысленности бытия, что может быть ошибочно расценено как пессимизм. Это не пессимизм. Это просто трезвое понимание трагедии современного человека. (Под «современным человеком» здесь понимается всякий родившийся в период между заявлением Ницше «Бог умер» и первым исполнением шлягера «Твоя рука в моей руке».) Есть два способа описать эту трагедию, хотя философы-лингвисты предпочли бы свести ее к математическому уравнению, которое надо решить и носить с собой в бумажнике.

В простейшем виде проблема такова: можно ли постичь смысл жизни при моем размере брюк и ширине плеч? Вы ощутите всю сложность этого вопроса, признав, что наука надежд не оправдала. Конечно, ей удалось победить множество болезней, расшифровать генетический код и отправить человека на Луну; но оставьте восьмидесятилетнего господина наедине с двумя юными медсестричками, и ничего не случится, как и в прежние времена. Ибо подлинные проблемы неизменны. В конце концов, можно ли увидеть в микроскоп человеческую душу? Вероятно; но, судя по всему, только в очень мощный, с двумя окулярами. Мы знаем, что мозг самого современного компьютера не столь совершенен, как мозг пчелы. Правда, это же можно сказать и о некоторых наших родственниках – но с ними видишься только на свадьбах, по особым случаям, а от науки мы зависим постоянно. Допустим, у меня появились боли за грудиной. Врачи велят сделать рентген. Но что, если от облучения я заработаю что-нибудь пострашнее? Обдумать всесторонне не успеваю – кладут в реанимацию. Дают кислород, и тут, естественно, какой-то практикант решает закурить. После чего на глазах изумленной публики я в одной пижаме пролетаю над зданием Центра международной торговли. И это называется наука? Да, безусловно, благодаря науке мы умеем пастеризовать сыры. И что говорить, в компании без предрассудков сыр – штука приятная. Чего не скажешь о водородной бомбе. Доводилось вам наблюдать, что бывает, если она скатится со стола? А что проку от науки тому, кто в одиночку бьется над извечными загадками бытия? Откуда взялся мир? Давно ли? Началось ли все со взрыва или по слову Божию? Если по слову, то почему было не произнести его неделькой раньше, чтобы мы застали побольше теплых деньков? Что конкретно имеется в виду, когда говорят «человек смертен»? Судя по всему, это не комплимент.

Да и религия, увы, настроения уже не поднимает. Мигель де Унамуно[89]89
  Мигель де Унамуно (1864–1936) – испанский писатель, философ, общественный деятель.


[Закрыть] где-то восторгается «неутомимой настойчивостью разума», но ведь она не всякому по плечу. Особенно при чтении Теккерея. Я часто думаю, как, наверное, легко жилось первобытному человеку, верившему во всемогущего доброжелательного Создателя, который присматривает за всем на свете. Воображаю его разочарование, когда жена вдруг начинала терять талию. Современный человек далеко не так безмятежен. Он ввергнут в пучину безверия. Он, как это деликатно называют, некоммуникабелен. Он повидал ужасы войны, он знает не понаслышке, что такое стихийные бедствия и вечера знакомств.

Мой близкий друг Жак Моно[90]90
  Жак Люсьен Моно (1910–1976) – французский биохимик, микробиолог, генетик, директор Пастеровского института в Париже. Лауреат Нобелевской премии (1976).


[Закрыть] любит порассуждать о хаотичности Вселенной. Он убежден, что все на свете появилось по чистой случайности, за исключением его завтрака, который – тут не ошибешься – состряпала домработница. Да, вера в божественный Промысел вселяет спокойствие. Но ведь это не снимает с человека ответственности. Разве не сторож я брату моему? Сторож. Любопытно, что лично я делю эту честь со смотрителями городского зоопарка.

Без Бога мы чувствуем себя сиротливо и создаем себе кумира в виде научно-технического прогресса. Но что может объяснить научно-технический прогресс, когда новенький «бьюик» (Нат Зипский, мой хороший приятель, не поездил на нем и трех дней) влетает в витрину ресторана «Телячья неясность» и посетители едва успевают броситься врассыпную? За четыре года мой тостер ни разу не сработал как следует. Я действую точно по инструкции, закладываю ровно два ломтика хлеба, и через секунду он выстреливает их обратно. Как-то раз таким выстрелом сломало нос одной дорогой мне женщине. И мы надеемся, что гайки, болты и электричество решат все проблемы?

Конечно, телефон – дело хорошее. Да и холодильник. И кондиционер. Но не всякий. Явно не тот, что купила моя сестренка Ханна. Он работает с диким грохотом, но прохлады не приносит. Вызвали мастера. Стало хуже. «Ну, на нет и суда нет, – сказал мастер. – Не нравится – покупайте новый». Сестра стала упрашивать, но мастер попросил не действовать ему на нервы. Этот человек очевидно некоммуникабелен. К тому же он все время улыбался. Беда в том, что нас не подготовили к жизни в технократическом обществе. Что поделаешь, политики либо некомпетентны, либо продажны. Иногда и то и другое вместе. Государству нет дела до нужд маленького человека. Уже в пять минут седьмого бесполезно звонить в Конгресс своему депутату. Не отрицаю, демократия пока остается наилучшей формой общественного устройства. В демократическом государстве по крайней мере охраняются права человека. Никто не вправе без веских оснований подвергнуть гражданина пыткам, бросить в тюрьму или заставить досмотреть некоторые бродвейские шоу. По сравнению с тем, что творится в Советском Союзе, это – небо и земля, конечно.

В тоталитарном государстве человека могут приговорить к тридцати годам исправительно-трудовых работ только за то, что он насвистывал. Если через пятнадцать лет он не перестает свистеть, его расстреливают. Плечом к плечу с варварством фашизма шествует по планете терроризм. Никогда за всю историю человек так не боялся включить электромясорубку: а вдруг она взорвется?

Насилие порождает насилие, и, по некоторым прогнозам, вскоре доминирующей формой общественных отношений станет взаимное похищение детей. Перенаселение накалит все проблемы до предела. Цифры свидетельствуют, что уже сейчас на Земле живет гораздо больше народу, чем нужно, чтобы перенести самый тяжелый рояль. Если призыв прекратить размножение не будет услышан, к двухтысячному году негде будет сесть пообедать – придется ставить стол на голову незнакомым людям, и они будут вынуждены неподвижно ждать, пока мы закончим с компотом. Неизбежно разразится энергетический кризис: автовладельцам будут отпускать бензина ровно столько, чтобы сдать назад на полметра.

Но мы не желаем принять вызов, предпочитая одурманиваться наркотиками и сексом. В своем либерализме общество зашло недопустимо далеко. Когда еще так расцветала порнография? И вечно попадается третья-четвертая копия, на экране ничего не разберешь. Надо признать: у нас нет ясных целей. Мы так и не научились любить. Нам не хватает лидеров и четких программ. Мы разобщены духовно. В полном одиночестве мы проносимся по жизни, срывая друг на друге свое отчаянье и боль.

К счастью, мы пока еще не утратили чувства меры. Таким образом, подводя итоги, можно с уверенностью сказать: будущее сулит нам огромные возможности. Но также таит западни. Надо умудриться не попасть в западню, не упустить возможностей и вернуться домой часам к шести.

Черствое сердце

Решили перекусить, и за столом пошел разговор о непорядочности, о человеческой черствости. Копельман вспомнил такого Ленни Менделя: более недостойного человека, сказал он, я в жизни не встречал. И поведал нам следующую историю.

Когда-то составился кружок любителей покера. Много лет подряд раз в неделю неизменной мужской компанией снимали номер в гостинице и играли по маленькой – исключительно для удовольствия. Расслаблялись, делали ставки и блефовали, выпивали и закусывали, трепались о сексе, о спорте и о делах. И вот однажды (никто потом не мог вспомнить, когда именно) приятели обратили внимание, что Меер Ишкович неважно выглядит.

– Да бросьте, – отмахнулся он, – все в порядке. Чья ставка?

Но с каждым разом Ишкович выглядел все хуже и хуже и однажды не пришел на игру. Вроде бы слег в больницу с гепатитом. Однако у всех были самые мрачные подозрения, и когда недели через три Сол Кац позвонил на работу Ленни Менделю, который работал администратором телешоу в Эн-би-си, и сказал: «Бедняга Меер, представляешь, у него рак. Уже увеличены лимфоузлы. Безнадежно. Метастазы по всему телу. Он лежит в Слоун-Кеттеринге», это, в общем, было не совсем громом среди ясного неба.

– Какой ужас, – сказал Мендель и ощутил, как внезапно накатила глухая тоска и стало познабливать. Он отпил немного чая с молоком.

– Мы с Авой сегодня ходили к нему. Бедолага ведь совсем один на белом свете. Выглядит чудовищно. Слушай, а был такой здоровяк, да? Вейзмир, что за жизнь… В общем, Ленни, он в Слоун-Кеттеринге. Пускают с двенадцати до восьми.

И Кац повесил трубку, оставив Ленни Менделя в тяжелом расположении духа. Менделю было сорок четыре. До сих пор он полагал, что здоров. Внезапно такая самоуверенность показалась ему дурным знаком. Ленни подумал, что Ишкович старше всего на шесть лет. Они никогда не были особо близки, но все же немало повеселились за картами за эти пять лет. Бедняга, бедняга. Наверное, надо послать ему цветочков. Ленни велел секретарше Дороти пригласить флориста и все устроить. Мысль о неотвратимой смерти Ишковича повисла над Менделем черной тучей. Однако вскоре его начала беспокоить другая мысль: о неизбежном походе в больницу. Ясное дело, все ждут, что он пойдет. Малоприятная перспектива, думал Мендель. Он одновременно испытывал стыд за свое малодушие – и страх увидеть умирающего Ишковича. Конечно, Мендель знал, что люди смертны; однажды он где-то прочитал, что смерть – не отрицание жизни, а ее неотъемлемая часть, и это его более-менее утешило. Но стоило всерьез задуматься о неотвратимости собственного небытия, и Менделя охватывала безудержная паника. Он не был человеком верующим, не считал себя ни героем, ни стоиком и предпочитал ничего не знать про похороны, больницы и специальные палаты для безнадежных больных. Повстречав на улице катафалк, он часами не мог избавиться от ужасного образа. Он хорошо представлял себе, как будет сидеть с исхудавшим Ишковичем, неуклюже пытаясь шутить и якобы непринужденно беседовать. Господи, как же он ненавидел больницы, их мертвенный свет и бездушный кафель! И непременные разговоры вполголоса, многозначительные перешептывания, духоту вечно натопленных палат, подносы с тарелками, судна, стариков и калек, в халатах и пижамах шаркающих по коридорам, и спертый воздух, кишащий бог знает какими микробами. А что, если рак в самом деле передается по воздуху? Ведь я буду всего в двух шагах от смертельно больного человека. Черт побери, давайте посмотрим правде в глаза: что мы знаем об этой страшной болезни? Да ничего. И вполне вероятно, однажды выяснят, что какая-то из миллиарда ее разновидностей передается-таки через кашель? Через кашель Ишковича – прямо мне в нос? Или через похлопывание по плечу. Потом Ленни подумал, что Ишкович может умереть прямо в его присутствии, и пришел в ужас. Он ясно представил, как его прежде полный жизни, а ныне изнуренный страданиями приятель (как-то неожиданно стало ясно, что Ишкович – просто добрый приятель, не то чтобы друг, но добрый приятель) протягивает к нему руки и хрипит: «Я не хочу, не хочу… Помоги мне, Ленни!» О боже, боже! – на лбу выступила испарина. Ну как я пойду? И в сущности, с какой стати? Черт побери, мы никогда не были особо близки. Да ради бога, я виделся с ним раз в неделю. Карточный партнер – и все, не более того. Привет-привет. Мы вообще редко разговаривали. Просто партнер. Пять лет встречались только за картами и больше нигде. Теперь он умирает, и неожиданно оказывается, что я должен его навещать. Ни с того ни сего выясняется, что мы старинные друзья. Чуть не закадычные. Помилуйте, да в нашей компании любой был с ним ближе, чем я. В сущности, я самый далекий Мееру человек. Ну так пусть они его и навещают. В конце концов, сколько гостей нужно больному? Поймите, ведь он умирает. Ему требуется покой, а не толпа досужих доброжелателей. Как бы там ни было, сегодня я все равно не могу. У нас прогон в костюмах. Можно подумать, я тут бью баклуши. Меня только-только назначили ассоциированным продюсером. У меня совершенно забита голова. И ближайшие дни тоже отпадают, потому что впереди рождественское шоу и тут начнется сумасшедший дом. Стало быть – только на той неделе. Ничего не поделаешь. В конце той недели. А там посмотрим. Еще неизвестно, дотянет ли Меер до конца той недели. Дотянет – хорошо, я навещу его, а если даже нет – черт побери, какая разница? Может, это звучит жестоко – пускай, жизнь вообще жестока. А пока что надо размять вступительный монолог. Почти нет шуток на злобу дня. Вообще мало сильных реприз.

Под разными предлогами Ленни Мендель уклонялся от посещения Ишковича две с половиной недели. Но потом чувство долга взяло верх, и он испытал стыд, тем более мучительный, что поймал себя на тайной надежде однажды узнать, что все кончено, Ишкович умер, и таким образом освободиться от тягостных обязательств. Если конец все равно неизбежен, рассуждал Ленни, почему не теперь? К чему тянуть и заставлять человека мучиться? Да-да, я понимаю, это бессердечно, говорил он себе, я знаю, что я слабак, но ведь есть люди, которым такие вещи даются легче. В смысле посещение умирающих. Все-таки это не каждому по силам. И потом, можно подумать, мне мало достается.

Но Ишкович был жив, а за покером Менделю задавали вопросы, от которых он готов был провалиться сквозь землю.

– Как, ты до сих пор у него не был? Обязательно пойди, обязательно. К нему почти никто не ходит, он будет очень признателен.

– Он всегда тебе симпатизировал, Ленни.

– Да-да, правда, Меер любил Ленни.

– Представляю, как ты занят со своим шоу. Но постарайся вырваться. В конце концов, сколько ему осталось?

– Завтра же пойду, – сказал Ленни, но назавтра снова отложил визит. Скажем прямо: когда он все-таки набрался храбрости сходить в больницу минут на десять, вовсе не сострадание руководило им. Он просто хотел сохранить самоуважение. Мендель понимал, что если Ишкович умрет прежде, чем он преодолеет страх и отвращение, он горько пожалеет – но будет уже поздно. Я буду презирать себя за малодушие, и всем станет окончательно ясно, кто я такой на самом деле – эгоцентрик, ничтожество, дрянь. И наоборот, если я буду мужчиной и схожу к Ишковичу, я вырасту в собственных глазах и в глазах окружающих. Одним словом, Мендель пошел в больницу не потому, что его товарищ нуждался в участии и ободрении.

И здесь в нашей истории происходит удивительный поворот. Мы ведь говорим о человеческой черствости, и как раз сейчас откроется истинное лицо Ленни Менделя. Однажды во вторник холодным вечером, в семь пятьдесят (чтобы нельзя было задержаться долее десяти минут, как бы ему ни хотелось) Ленни получил в больничной регистратуре ламинированный пропуск, позволявший пройти в одноместную палату номер 1501, где лежал Меер Ишкович – в неожиданно хорошей форме, учитывая стадию развития его болезни.

– Ну что, старина? – произнес Мендель слабым голосом, стараясь держаться подальше от кровати. – Как ты тут?

– Кого я вижу? Мендель? Ленни, это ты?

– Был дико занят, никак не мог вырваться раньше.

– Подумать только, как мило с твоей стороны! Я страшно рад тебя видеть.

– Ну, какие дела, Меер?

– Что тебе сказать? Ты знаешь, я таки намерен выкарабкаться. Помяни мои слова, Ленни. Я вылезу. Я справлюсь.

– Конечно справишься, я и не сомневался. – Голос Ленни дрогнул от напряжения. – Через полгода будешь передергивать, как обычно. Ха-ха, шучу, конечно, – ты всегда играл по-честному, старина.

Держи все на юморе, подумал Мендель. Шути. Шути не переставая. Как там пишут? – надо забыть, что перед вами умирающий. Менделю казалось, он видит, как мириады смертоносных вирусов рака, выдыхаемых Ишковичем, кишат в духоте палаты и прокладывают путь в его легкие.

– Я купил тебе «Пост», – сказал Мендель, кладя газету на тумбочку.

– Ну сядь посиди. Куда ты бежишь? Ты же только пришел, – сказал Меер с теплотой в голосе.

– Да нет, я не спешу. Просто прочитал ваш распорядок, велят не утомлять пациентов долгими посещениями.

– Так какие новости? – спросил Меер.

Решив продержаться ровно до восьми, Ленни пододвинул стул, сел не слишком близко к больному и принялся болтать. Он без умолку тараторил о картах, спорте, последних новостях, об инфляции, но о чем бы ни говорил, он, к своему ужасу, ни на мгновенье не мог забыть, что оптимист Ишкович не выйдет отсюда живым. А все остальное неважно. Мендель взмок и почувствовал дурноту. От нервного напряжения, наигранной веселости, неотступного присутствия болезни и чувства собственной уязвимости у него одеревенела спина и пересохло во рту. Он мечтал об одном: поскорее уйти. Было уже пять минут девятого, но никто не велел покинуть палату. Правила явно висели для проформы. С нежностью вспоминая былые деньки, Ленни ерзал на стуле, как на раскаленной сковородке, а через пять бесконечных минут почувствовал, что сейчас упадет в обморок. Я больше не выдержу, подумал он, и тут случилось вот что. В палату вошла медсестра. С извиняющейся улыбкой она ласково обратилась к Ленни: «Прошу прощенья, посещения окончены. Скажите друг другу до свидания». Ее звали мисс Хилл. Ей было едва за двадцать. У нее были длинные светлые волосы, ослепительные голубые глаза и прелестное лицо. Ленни Мендель посмотрел на нее и влюбился. Он никогда в жизни не встречал подобного совершенства. Да-да – Мендель умолк на полуслове и застыл с открытым ртом: так всегда выглядит мужчина, встретивший женщину своей мечты. Все его существо пронзило острое желание быть с ней. «Боже мой, – подумал он. – Как в кино». И действительно: мисс Хилл была неправдоподобно хороша. Огромные глаза, влажные губы, тонкие черты лица, нежный голос и безупречная грудь под ангельски-белым халатиком. Она стала поправлять постель, и в том, как мило она шутила с Ишковичем, чувствовались сердечность и непритворное участие. Потом она забрала поднос и вышла, на прощанье шепнув Менделю: «Лучше идите. Ему надо отдохнуть».

– Это твоя постоянная сестра? – спросил Мендель.

– Мисс Хилл? Новенькая. Очень милая. Тут все, знаешь, кислые. А она такая жизнерадостная, дружелюбная. И с чувством юмора. Ну хорошо, тебе, пожалуй, пора. Мне было так приятно тебя повидать, Ленни!

– Да что там, старина… Мне тоже, Меер.

Ошеломленный Ленни Мендель вышел в коридор и пошел к лифту, надеясь повстречать мисс Хилл. Но ее нигде не было. Он спустился на улицу, глубоко вдохнул холодный ночной воздух и понял, что во что бы то ни стало должен снова увидеть эту девушку. Боже мой, думал Ленни, пока такси катило через Центральный парк, я знаком с актрисами, с фотомоделями – а тут какая-то медсестричка, и она прекраснее, чем все они, вместе взятые. Как же я ничего не сказал? Надо было ее разговорить. Интересно, она замужем? Ах да, конечно нет, раз она «мисс». Надо было выспросить про нее у Меера. Хотя, если она там недавно… Он перебрал все «надо было», проклиная себя за то, что упустил неповторимый случай, но потом утешился мыслью, что, по крайней мере, знает, где она работает, и сумеет ее разыскать. Но сначала надо взять себя в руки. В конце концов она вполне может оказаться скучной куклой, недалекой и простоватой, как сотни красоток, которых он встречал в шоу-бизнесе. Правда, она медсестра. И, следовательно, может быть, не так эгоистична, не так поверхностна, более человечна, чем они. Но вдруг она знает только, как подавать утку? Нет, жизнь не может поступить со мной так жестоко. Ленни придумал было подкараулить мисс Хилл у больницы, но сообразил, что сестры наверняка работают через смену и он может прождать понапрасну. И потом, так можно только напугать и навсегда оттолкнуть ее.