Текст книги "Загадка старого клоуна (с илл.)"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

А затем вперевалку выходит на арену медведь. И начинает выполнять упражнения на гимнастических снарядах – и солнце на турнике крутит, и крест на кольцах держит, и чего только не выделывает…

А другой медведь на велосипеде педали крутит, а ещё один на мотоцикле носится, аж дым идёт.

И вот после медведей на арену выходит… Кто? – конечно, клоун.

И начинается… Нет, не могу я вам пересказать цирковое представление. Его нельзя пересказать. Я хохотал, хохотал так, что у меня щёки разболелись.

Спасибо тебе, цирк!

Ты так мне был нужен сейчас!

Я чувствовал, я знал, что теперь мне уже не страшны насмешки, эти «гав-гав», «дж-ж-ж» и всё остальное. Я зарядился юмором, смехом. И был готов держаться. Держаться и не сдаваться.

Назавтра, в воскресенье, я опять пошёл в цирк.

В воскресенье было целых два представления, на которые я мог пойти, – утреннее и дневное. Я уже не стеснялся, смело бросился на поиски «лишнего билетика». И мне посчастливилось. Я достал билет на утреннее представление. А потом и на дневное.

Все номера я уже знал наизусть. Но мне не надоедало их смотреть снова и снова.

Цирк стал для меня родным домом.

И вот во время второго, дневного, представления…

Глава IIІ
Цирк. Неожиданная встреча. Таинственный старичок Чак в антракте рассказывает мне о прошлом

Я сидел в почти пустом тёмном зале и смотрел, как униформисты под надзором дяденьки в длинном халате натягивают над ареной сетку, готовят второе отделение. Во втором отделении выступали воздушные гимнасты. А дяденька в халате был их руководителем. Я уже это знал. Выходить в фойе мне не хотелось. Смотреть, как все едят мороженое или конфеты, – только раздражать себя. Да что там говорить, конечно, мне хотелось мороженого, но… все деньги я истратил на билеты.

Я сидел и глотал слюни.

И вдруг сзади, из-за моей спины, протянулась рука с порцией мороженого.

– Пожалуйста!

От неожиданности я даже подскочил. Повернул голову.

Надо мной склонился старичок в сером свитере. Старенький, весь морщинистый, с такими же голубыми, как у моего деда Грицька, глазами.

– Пожалуйста! – повторил он, улыбаясь.

– Ой! Что вы! Не надо! Благодарю! – смутился я.

– Ну, не обижай меня. Я же от всего сердца, – старичок присел на свободное место возле меня. – Я же вижу, тебе хочется. И я хочу угостить тебя и познакомиться с тобой. Ну, пожалуйста!

Старичок был совсем лысый, только брови у него были густые и лохматые. А из-под них светились весёлые голубые глаза. И над верхней губой справа была большая родинка.

Именно эти весёлые глаза и эта родинка так напоминали мне моего деда. Только у деда Грицька родинка была меньше и на левой щеке, ближе к носу.

И так искренне он меня угощал, что я не стал больше отказываться и взял мороженое.

– Спасибо! Только зачем это…

– Я же говорю, познакомиться хочу, – ласково улыбнулся старичок. – Заинтересовал ты меня. Я тебя заметил. Ты и вчера был. И сегодня на втором представлении подряд. И один. Без родителей, без никого. И каждый раз смеёшься и радуешься, как будто смотришь впервые.

– А вы… – я запнулся. – Вы что… тоже часто ходите? Или работаете здесь?

– Нет. Не работаю. Я уже, брат, нигде не работаю, на пенсии. Старый стал. За восемьдесят уже.

– Правда? Я бы вам больше семидесяти, как моему деду, никогда не дал!

И в самом деле, в потертых джинсах, в свитере, он вовсе не казался таким уж старым.

– Спасибо! Спасибо! – засмеялся старичок. – Если это так, то только благодаря цирку. Цирк, брат, – это великое чудо! Но я думаю, тебя не надо агитировать. Ты любишь цирк так же, как и я.

– Люблю, – признался я.

– И, наверное, мечтаешь стать артистом цирка. Скорее всего, клоуном.

Я покраснел.

– И не стесняйся. Это, брат… – он сделал жест рукой и хотел ещё что-то добавить, но тут подошла женщина с маленьким мальчиком, на месте которой старичок сидел, и он быстро поднялся.

– Извините, пожалуйста! – и, обращаясь ко мне, сказал: – Ты после представления сразу не убегай. Хорошо? Я в соседнем секторе сижу. Поговорим.

– Ладно, – кивнул я, спеша доесть мороженое. Уже прозвенел третий звонок, погас свет, и прожекторы осветили форганг (я уже знал, что так называется занавес, из-за которого на арену выходят артисты).

Во втором отделении я всё время думал о странном старичке. Кто он такой? Почему решил вдруг со мной познакомиться? Что ему от меня надо?

И хоть всё это было загадочным, тревоги я не ощущал. Старичок был мне симпатичен.

Когда представление закончилось, я остался на месте, ожидая его. Пробираясь между людьми, он быстро подошёл, почти подбежал ко мне.

– Ну, идём, идём, я немного провожу тебя. Спасибо, что не убежал.

Мы вышли из цирка и пошли вверх по бульвару Шевченко.

– Ну, давай знакомиться. Как тебя зовут?

– Стёпа. А… вас?

– А меня Всеволод Мстиславович. Пожалуй, и не выговоришь сразу. Но ты называй меня, как все, – Чак. Это моя фамилия. Меня всю жизнь все по фамилии называли. Потому что фамилия короткая, а имя и отчество длинные и трудные. И я привык. Ты в Киеве недавно, правда?

– Недавно, – признался я. И, странная вещь, мне вдруг захотелось рассказать ему о себе. Вот бывают такие люди, которым почему-то хочется открыться, хочется поделиться самым сокровенным. Чак был именно таким. Минут через десять он уже знал обо мне всё.

– Ты хороший мальчик, – Чак положил мне руку на плечо. – Я не ошибся в тебе. Мне не случайно захотелось с тобой познакомиться. Ты напомнил мне далёкое моё детство, когда я впервые увлёкся цирком, и одну загадку, которую я так и не смог разгадать на протяжении всей своей жизни. Сейчас я уже стар и боюсь, не смогу сам этого сделать. Ты не согласишься помочь мне?

– Я? А я разве смогу?

– Думаю, что сможешь. Иначе я бы не обратился к тебе.

– Тогда конечно! Я согласен. Что может быть интереснее, чем разгадывание загадок?! Я готов, хоть сейчас.

– Нет. Сейчас уже поздно. Тебе пора домой. Ты без обеда уже второе представление смотришь. А вот завтра… После школы, когда сделаешь уроки… Сможешь прийти к цирку?

– Конечно. Часа… часа в три.

– Ну, в три, может, ты и не успеешь. Давай в четыре. Я тебя буду ждать возле цирка. Договорились?

– Договорились.

– Будь здоров, Стёпа!

– До свидания, Чак!

Мы попрощались на Бессарабке. Он пошёл назад. А я побежал на троллейбус.

Я был взволнован, как будто в моей жизни произошло что-то очень значительное и важное.

В ту ночь мне снилось родное село. Левада, на ней конь, белый-белый, как снег. А на коне дед Грицько, молодой, кудрявый, в клоунском костюме. Зовет меня куда-то и таинственно подмигивает. И мне радостно, и я бегу ему навстречу легко-легко, едва касаясь земли.

С таким радостным настроением я и проснулся. Сразу вспомнил о Чаке и о нашей сегодняшней встрече.

В школе в тот день меня почему-то никто не дразнил, не жужжал мухой, не лаял. И пятёрку я получил политературе. И рубль на улице нашёл. Всё складывалось на удивление хорошо. Я даже слегка заволновался – не готовит ли мне судьба каких-нибудь неприятностей. Также всегда бывает: когда тебе уж слишком везёт, судьба внезапно подножку – раз! – и ты прямо в лужу носом.

Может, обманул меня Чак – не придёт? А может заболел… Такой же старенький… И я его больше не увижу. И никогда не узнаю о той большой загадке, которую он не мог разгадать на протяжении всей своей жизни. И мне уже казалось, что теперь моя собственная жизнь без этой загадки потеряет всякий смысл.

Сердце, как школьный колокольчик, колотилось у меня в груди, когда я приближался к цирку.

Придёт или не придёт?

Придёт или не придёт?..

Я издали увидел его.

Он сидел на скамейке в скверике около цирка.

– Здравствуйте! – подбежал я к нему.

– А, здравствуй-здравствуй, Стёпа! – приветливо улыбнулся мне Чак. – Спасибо, что пришёл. Садись.

Я сел рядом с ним. Он по-особенному улыбался – как будто сразу всеми своими морщинками.

– Уроки сделал?

– Сделал.

– Значит, не спешишь?

– Нет.

– Ну, ладно, – Чак опять как-то загадочно улыбнулся. – Тогда начнём… Сначала я должен рассказать немного о себе. Я родился и прожил всю жизнь в Киеве. На этой вот улице, – он показал рукой, – кинотеатр «Победа», видишь? Улица Чкалова [8]8
  Сейчас улица Олеся Гончара.


[Закрыть]. Когда-то, во времена моего детства, она называлась Мало-Владимирской, а затем Столыпинской. Это после того, как в 1911 году в Киевском оперном театре убили премьер-министра царской России Столыпина. Его везли ещё живого по нашей улице в больницу Маковского, которая была там вверху. Всю улицу соломой застелили.

Столыпин прибыл в Киев вместе с царём и с его августейшим, как тогда говорили, семейством на открытие памятника Александру II. Но речь не об этом… Отец мой работал мелким чиновником в Управлении Юго-западной железной дороги. Я учился в гимназии. Это я тебе рассказываю о том времени, когда я впервые узнал о тайне старого клоуна. О ней и пойдёт речь. А началось всё здесь, с одной встречи, как раз на том месте, где мы с тобой сидим. По странной прихоти судьбы именно здесь потом построили цирк. Тогда, семьдесят лет назад, здесь был базар. Официально он назывался Галицким, но все его знали как Еврейский базар, Евбаз. На прилегающих к нему улицах – Дмитриевской, Златоустовской, Бульварно-Кудрявской – в подвалах и лачугах проживала еврейская беднота, которой не разрешали жить в центре города. Я часто бывал здесь (мы жили за два квартала отсюда, на Мало-Владимирской). Базар был огромный. Посредине – церковь Святого Иоанна Златоуста, её называли ещё Железной церковью, а вокруг неё ларьки, магазинчики, прилавки с навесами и без навесов, а главное – раскладки прямо на земле, под ногами, на какой-то дерюге, газете или просто так… Чего там только не было! От новеньких сияющих медью керосиновых примусов, которыми тогда широко пользовались, до поломанных гребешков. Но меня больше всего интересовали книжные раскладки, где продавались выпуски серий «сыщицкой», как тогда говорили, литературы: «Нат Пинкертон, король сыщиков», «Ник Картер, американский Шерлок Холмс», «Гений русского сыска И. Д. Путилин», «Новейшие приключения Шерлока Холмса в России», а также книги о Джоне Вильсоне, Пате Коннере и многих других сыщиках.

Все гимназисты увлекались в то время этой литературой. Все мечтали о подвигах, опасностях, погонях и вообще об увлекательных приключениях. Я тогда учился в третьем классе Седьмой киевской гимназии, на улице Тимофеевской (сейчас это улица Михаила Коцюбинского), почти на углу Бибиковського бульвара (так тогда назывался бульвар Тараса Шевченко). Попечителем нашей гимназии был генерал – толстый, с пышными усами и бакенбардами, не помню уже его фамилию. Очень высокомерный и неприятный. Но ещё более неприятной была его жена – «попечительша». С брезгливым выражением лица она обходила строй гимназистов в актовом зале, и если видела у кого-то на рукаве пятнышко или что-то в этом роде, тыкала пальцем и цедила сквозь зубы: «Что это? Фе!» И ученика оставляли без обеда. Гимназисты прозвали её Фея (от слова «фе»). А попечителя – Фей (тоже от слова «фе»).

В сентябре двенадцатого года, когда только началась учеба, Фей и Фея должны были приехать в гимназию. Директор и учителя в вицмундирах стояли у подъезда, ожидая гостей. Гимназисты, несмотря на предупреждение к окнам не подходить, выглядывали из открытых окон. И вот подъехал роскошный экипаж на дутых шинах. В белом, расшитом золотом генеральском кителе сидел Фей рядом с расфуфыренной Феей, державшей в руках белый кружевной зонтик.

Только лишь остановился экипаж, только направились к нему директор и учителя, как вдруг из окна нашего класса вылетела чернильница и… попала в генеральский эполет. Все замерли. Китель попечителя, его правая щека, бакенбарды, усы, белое платье Феи и её кружевной зонтик были забрызганы чернилами.

Несколько секунд длилась немая сцена, потом Фей что-то выкрикнул, ткнул кучера кулаком в спину, кучер хлестнул лошадей – и экипаж, завернув за угол, помчался вниз по Бибиковскому бульвару.

Директор и учителя бросились вверх по лестнице, в наш класс.

– Кто бросил чернильницу? – побелевшими губами тихо спросил директор.

Мы молчали.

– Кто бросил чернильницу? – повторил директор.

Все молчали.

– Не выйдете из класса до тех пор, пока не признаетесь, – сказал директор, повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Прошёл час. Снова зашёл директор и строго спросил:

– Ну что? Одумались?

Все молчали.

– Вы меня знаете! Я слов на ветер не бросаю. Не уйдёте домой, пока не скажете, – директор повернулся и вышел.

Миновало ещё два часа.

В класс заходили учителя и уговаривали нас сознаться. Мы отвечали, что ничего не знаем.

Ещё через два часа опять зашёл директор.

– Кто бросил чернильницу?

Класс молчал.

Директор повернулся и вышел.

Приближался вечер.

Мы уже восемь часов сидели в классе. Разрешалось выйти только на две-три минуты по крайней нужде в сопровождении классного надзирателя.

Смеркалось.

В десять часов вечера опять зашёл директор, уставший, с воспалёнными глазами. Обвёл гимназистов пристальным взглядом и в последний раз тихо спросил:

– Кто бросил чернильницу?

Мы молчали.

– Идите домой… – облегчённо вздохнул директор и высоко поднял голову. – Я… я горжусь вами! – затем быстро вышел из класса.

Он оказался благородным человеком, директор. Настоящим интеллигентом. Не наказал никого. Мы получили наглядный урок чести и благородства. Не знаю, как он там уже всё уладил с попечительским советом, но Фей и Фея больше в гимназии не появлялись. Кажется, генерал потом вообще отказался от попечительства.

У нас был дружный, хороший класс. За исключением Ореста Слимакова. Как говорится, в любом стаде не без поганой овцы. Нам повезло, что он простудился и не пришёл в гимназию в тот день. Он бы обязательно выдал Паньку Сулиму (это Сулима бросил чернильницу). Как пить дать! Слимаков всегда на всех ябедничал классным надзирателям. И «тёмную» ему устраивали, и бойкот объявляли – ничего не помогало. Отец Слимакова работал в городском полицейском управлении: это у них было семейное. Когда Слимаков через три дня после случая с чернильницей пришёл в гимназию и узнал обо всём, его аж распирало. Остроносая лисья физиономия Слимакова растянулась в заискивающей гримасе.

– Ну, господа! Ну, что вы? Ну, скажите!.. Ну, кто это?.. Кто бросил? А? Я не скажу! Честное благородное! Вот тебе крест, не скажу! – размашисто крестился он, обращаясь то к одному, то к другому. А волосы, всегда прилизанные, ровно разделённые на пробор, ерошились и падали на бегающие, как у мышонка, глаза.

Но мы были неумолимы. Мы хорошо знали ему цену.

Тогда, чтобы отомстить, Слимаков прибегнул к откровенной подлости.

Я был младшим в классе и самым бедным. А раз самый бедный, значит, самый незащищённый.

Поймав меня как-то одного, Слимаков зло прищурился и сказал:

– Вот скажу, что это ты бросил чернильницу… И тебя выгонят из гимназии с волчьим билетом. Вот скажу, Чак!

У меня всё похолодело внутри. Наша семья жила трудно. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, отец брал работу на дом. Все надежды возлагались на моё будущее, на то, что я выучусь и, как говорил отец, «стану человеком».

Конечно, если Слимаков пойдёт к попечителю и донесёт на меня, ему поверят. Попечителю главное – чтобы нашёлся виновник, чтобы было кого наказать. И меня выгонят. Никакой директор не сможет меня защитить.

Слимаков почувствовал мой страх и злорадно улыбнулся.

– Ну вот что… Приноси, значит, завтра Шерлока Холмса, может и не скажу.

Так начался его подлый шантаж. Я приносил ему книги, конфеты, переводные картинки, перья, ножики и всё такое. Но чаще всего он требовал от меня серии «сыщицкой» литературы, которые я вынужден был покупать для него на базаре. Мне всё сложнее было это делать. Денег не хватало. Я уже давно не завтракал, тратя на «сыщиков» все деньги, которые давала мне мама. Но ему всё было мало.

Слимаков, прочитав очередную серию, сразу же перепродавал её кому-нибудь из гимназистов. И требовал новую.

Приближались каникулы.

Слимаков уже третий день требовал от меня нового Ника Картера, но я каждый раз придумывал новые отговорки – у меня совсем не было денег (даже на завтраки в эти дни мама не давала, потому что мы сидели без копейки).

Слимаков сердился и наконец не выдержал.

– Всё! – прошипел он. – Чтобы сегодня в пять принёс к «дереву смерти». Если не принесёшь – всё!

Слимаков, начитавшись «сыщицких» книг, очень любил страшные тайны и всегда назначал мне свидание в уединённых уголках Ботанического сада, которым он давал устрашающие названия. Он никому не рассказывал о наших отношениях и не хотел, чтобы кто-то видел, как я давал ему книжки, которые он потом продавал.

Я был в отчаянии. Где мне достать деньги к пяти часам? Где достать?

И я отважился на отчаянный шаг. Решил продать на базаре своего любимого паяца – игрушку, которую подарила мне когда-то бабушка на день рождения.

Одетый в яркий атласный костюм с белым воротником жабо, паяц имел очень эффектный вид. Я ужасно любил и берег его. Но у меня не было выхода. Я должен был во что бы то ни стало откупиться от подлого Слимакова.

Дома я попрощался с паяцем, положил его в ранец и пошёл на базар. И вот… – Чак как-то странно улыбнулся. – А впрочем… Наверное, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Правда?

– Правда, – не задумываясь ответил я.

– Ты не возражаешь, чтобы мы с тобой перенеслись на семьдесят лет назад?

– Что? – не понял я. – Перенеслись? Как?

– Ну… – Чак замолчал на мгновение. – Ну… прокрутили, как бы это сказать, время в обратном направлении…

У меня внутри всё оборвалось. Мне вдруг стало страшно. Что он говорит? Может, он психически больной? У нас в селе был когда-то один такой… Остановит на улице. «О! – говорит. – Вчера с Александром Македонским виделся, с императором. Передай, сказал, односельчанам, чтобы тебя не обижали, всё давали, что ни попросишь. Потому что приеду на Буцефале, всем головы откручу. О!»

Может, и Чак такой?

– Нет! Нет! – засмеялся Чак, прочитав мои мысли. – Не бойся. Я не сумасшедший и бросаться на тебя не буду. Ну… Вот что такое время? Ты задумывался?

– «Время – не хата, на месте не стоит», – так говорит мой дед Грицько.

– Он верно говорит. Но время, как тебе известно, бывает настоящее, прошедшее и будущее. И граница, отделяющая настоящее от прошлого и будущего, – одно мгновенье. Вот только что ты шёл сюда, чтобы встретиться со мной. Встреча наша была для тебя будущим. Мы встретились. Какое-то мгновение наша встреча была настоящим. И сразу же стала прошлым. Мы начали разговор, и о встрече можем теперь только вспоминать. Так же, как о времени, которое было семьдесят лет назад. И тысячу лет назад. И две тысячи. Всё оно в одном временном измерении. И только что пролетевшее мгновение, и то, которое было сто лет назад. Оба мгновения способны ожить благодаря волшебному феномену человеческого мозга – памяти и воображению… А о гипнозе ты слышал когда-нибудь?

– Слышал! – не очень уверенно сказал я. – Это когда человека гипнотизируют и… он делает не то, что хочет.

– Ну, не совсем так, но… Можно человеку внушить представление и об обстановке, в которой он никогда не находился, и о времени, в котором он никогда не жил. И человек будет действовать, мыслить, переживать так, как будто всё, что ему внушили, происходит с ним в действительности. Человек, единственный из живых существ, способен переживать воображаемое как действительное, а прошлое и будущее – как настоящее. Так говорит наука психология. Поэтому ты не бойся, ничего страшного не случится. Просто сейчас мы с тобой перенесёмся на семьдесят лет назад, в Киев 1912 года. Должен тебя предупредить: ты можешь сразу меня не узнать, потому что я стану двенадцатилетним мальчиком, таким, как ты сейчас. То есть таким, каким был я тогда. Чтобы ты меня ни с кем не спутал, я сначала буду держать тебя за руку. А потом отпущу. А ещё хочу предупредить тебя, чтобы ты не растерялся. Дело в том, что ты будешь невидимым для людей. Ведь ты не жил тогда, понимаешь? Кроме меня, никто тебя не будет видеть, и никто не услышит твоего голоса.

Мне стало жутко, но в то же время ужасно интересно. Вот приключение! Невидимкой попасть в Киев 1912 года.

Чак взял меня за руку своей теплой, сухой и какой-то невесомой рукой.

– Не бойся, Стёпа! Тебе абсолютно ничего не угрожает. Что бы ни случилось, какие бы ни подстерегали опасности – тебя это не коснётся. Ведь тебя тогда не было. Ты будешь только свидетелем. Понимаешь?

– П-понимаю, – сказал я, не очень, правда, представляя, как это всё произойдёт.

– Ты не будешь чувствовать ни холода, ни жары, ни голода, ни боли – ничего. Ты сможешь легко подниматься в воздух, мчаться с любой скоростью, не зная усталости, проскальзывать в самые узкие щели. Ведь тебя тогда не было. И только в том случае, если ты вдруг захочешь вмешаться в события и вмешаешься, проявишь активность, ты мгновенно станешь материальным. И тогда уже почувствуешь и холод, и голод, и боль. И сможешь ушибиться, обжечься, порезаться… Но даже тогда ничего страшного с тобой не случится, не бойся. Просто в случае опасности наше путешествие само собой немедленно прекратится, и мы вернёмся в сегодняшний день. Но без крайней необходимости не делай, пожалуйста, ничего. Ладно? Потому что мы тогда уже не сможем вернуться назад, в тот день. Дважды в один и тот же день прошлого возвращаться нельзя. А может, именно тот день будет важнейшим для раскрытия тайны. Понял?

– Понял, – механически сказал я, не понимая, однако, о какой тайне он говорит, но ужасно заинтригованный.

– Ты только везде следуй за мной и не упускай меня из виду. Это моя просьба. Потому что мне нужна будет твоя помощь. Ты должен помочь мне раскрыть тайну. Тайну, над разгадкой которой я бьюсь всю свою жизнь. Ты готов?

– Готов.

– Не боишься?

– Не боюсь, – сказал я, чувствуя холодок в груди, как будто стою на краю пропасти.

– Тогда – внимание! – Чак слегка сжал мою руку своими пальцами – и по ней как будто пробежал электрический ток.

В глазах у меня потемнело.

Бом! – ударил в голове колокол.

И мгновенно – словно на полную мощность включили радиоприёмник – закричало, зашумело, загалдело вокруг много голосов.